Текст книги "Союз летящих (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

   Наверное, политикой лучше вообще не интересоваться. Да Алене и было не до того. Валик, замужество, Дениска... весь этот кошмар с Дениской, закончившийся еще ужаснее. Когда она вынырнула из черной ямы, огляделась вокруг – все бурлили и кипели жаждой перемен, все говорили о демократии и гласности, а ей все это вмиг опротивело. Ничего не хотелось. Хотелось потихоньку заниматься популяционной генетикой, готовиться к лекциям и учить студентов, ездить с ними на практику на Белое море, читать хорошие, интересные книги, заниматься потихонечку спортом... Хотелось просто жить.

   Бороться ни за что не надо.

   Первая попавшаяся забегаловка оказалась неплохой – за исключением того, что у стойки было слишком многолюдно. Здесь продавали новомодное мягкое мороженое. И это мороженое, и видеосалон за дверью – были вестниками мира иного, благополучного, изобильного западного мира, где все иначе, интересно, ярко, вкусно и весело, не так, как в привычном Совке.

   Валик с Аленой сидели в углу, но и здесь гам подростков у стойки мешал разговаривать. Сквозь гам пробивались автоматные очереди и вопли "кья!" – в видеосалоне как раз крутили боевик. Алена думала, что надо было бы выбрать место поспокойнее. Но мороженое, честно говоря, ужасно вкусное... Она уже выскребала остатки ложечкой.

   С Валиком уже обсудили холодильник, его семью, общих знакомых. Он рассказал о том, что посещает какой-то духовный семинар "эзотерической практики йогов". Их там учат управлять людьми и вообще... Словом, обычная чушь. Развелось в последнее время этих экстрасенсов.

   И совершенно непонятно, чего же от нее хочет Валик, и для чего вытащил на эту дурацкую встречу...

   – Все будет так. Еще десять лет – и все будет, как на Западе. У каждого свой дом, машина... полные прилавки, – говорил Валик. Теперь его потянуло на политику.

   – Или как в Бразилии... трущобы, безработица, нищета, – сказала Алена.

   – При чем тут сразу Бразилия... есть же нормальные страны. Построили у себя нормальное обеспеченное общество.

   – Нормальные страны построили это общество за счет других. Необеспеченных. За счет кого будем строить мы?

   – Ой, да ладно, ты прям как пионерский политинформатор... ты что, веришь во всю эту совковую пропаганду?

   – А я была политинформатором, – спокойно сказала Алена, – и собирала информацию. Много информации. И знаю, о чем говорю. Нормальные страны будут дальше строить – только теперь еще за счет нас.

   – Ты просто посмотри. Вот открой глаза и посмотри. Это итальянское мороженое. Ты в своем Мухосранске такое ела?

   – В Миассе.

   – Неважно. Ты там ела такое мороженое?

   – У нас очень хорошее мороженое было, в Миассе. Даже челябинцы приезжали, хвалили – у них такого нет.

   – Ты прекрасно понимаешь, только как всегда – лишь бы поспорить. Вон нормальное кино...

   – Это ты называешь нормальным? – Алена скосила глаза на афишу с полуголым суперменом в джунглях, с автоматом в руках.

   – Ой, да ладно... есть же и элитарное кино. Антониони там, Кубрик... кто еще... На все вкусы. Для всех. А у нас? Убожество. У нас все убогое, просто все. Серость. Тоска собачья...

   – Может быть, – Алена устала. К тому же, возможно, он и прав, – знаешь, мне уже осторчертело все это. Политика эта вся. Я просто не хочу об этом думать. Это не имеет значения.

   – А что имеет? – Валик вдруг положил ладонь ей на руку. Знакомое, до неистовства родное тепло побежало по руке вверх. "Чего это он?"

   – Наука, – Алена остро взглянула на бывшего мужа, голос слегка зазвенел, – все равно в конечном итоге все решает научно-технический прогресс. Если мы не найдем, например, способа справляться с наследственными заболеваниями... то они при любом строе будут. А если вдуматься, то генетика – это вообще очень перспективно. Вся медицина... проблема старения. Может быть, даже смерти... способностей и талантов человека. Ты не представляешь, на что мы можем повлиять, сможем со временем, если работать... Знаешь, по сравнению с этим политика – что-то вроде мышиной возни.

   – А, ну наука – это хорошо, – сказал Валик и передвинул руку повыше, – хвалю. "Да что же он, решил меня соблазнить?"

   – Так что у тебя с Мариной? – спросила она проникновенно. Валик вздохнул. Алене захотелось съехидничать, но она, как обычно, промолчала.

   А может быть, согласиться? Валик придвигался ближе и дышал ей почти в самое ухо. Алена ощутила некое томление внизу. Вот ведь и не думаешь об этом, не до того, просто некогда, а на самом-то деле... Может быть, просто сдаться, и пусть... поедем куда-нибудь, например, ко мне. Плохо ведь не будет от этого.

   – С Мариной, – грустно сказал он, – какая разница... знаешь, иногда я думаю, что мы с тобой все-таки не зря встретились.

   Алена еще раз проверила свои чувства – пусто. Совершенно пусто.

   Но при чем здесь чувства? Чтобы трахаться, они вовсе не обязательны.

   – Ты думаешь, что стоит начать все заново? – спросила она. Валик покачал головой, она не видела движения, но почувствовала его.

   – Заново... нет, не стоит. Глупо.

   Как бы вопреки собственным словам он приобнял ее за пояс. Алена замерла в неудобной позе. Надо на что-то решаться. Значит, вся эта трепотня – холодильник этот, политика – все это было только потому, что у него недотрах... что он поссорился с Мариной и теперь...

   – Так насчет холодильника, – стесненно начала Алена, – я даже не знаю, как быть.

   – Ладно, оставь. Я с мамой поговорю.

   Алена хотела сказать, что не стоило встречаться ради этого. Но промолчала. Она же не дура, понимает, ради чего он снова ее нашел. Ее – синий чулок, никому давно уже не нужный, забывший о личной жизни, на все согласный... А ведь красивая девчонка была, влюблялись ведь в тебя когда-то. Но почему ты выбрала именно такое?

   Но собственно, что в нем такого ужасного? То, что он ушел тогда... увы, почти все мужчины бросают семью, если рождается больной ребенок. В больнице много ли ты видела семейных пар? Это почти закономерность. Нельзя же из-за этого ненавидеть всех мужчин, правда? Он просто слабый. Властная мама. Тонкая душевная организация. Тебе ведь в нем и понравилась эта тонкость, нервность, понимание... С ним так интересно было вести задушевные беседы. Даже отношения выяснять – и то интересно. Подлость, предательство... все это слова. Ты же можешь это простить.

   Алена сама придвинулась к бывшему мужу поближе.

   – А следующий сеанс у них – "Эммануэль", – заметил он, глядя на афишу, – может, сходим?

   Может, конечно, не стоит с ним связываться... Но руки такие теплые. И приятные. Да, очень приятные. Я ведь не пойду замуж опять, подумала Алена. Но просто пообщаться... как друзья...

   – Поедем ко мне? – предложила она.

   Внезапно Валик резко отодвинулся. Стало холодно, будто внезапно погасло солнце.

   – Ты опять мной пытаешься манипулировать? – спросил он. Алена открыла рот.

   – Ты... ты о чем?

   – Я понимаю, – холодно и резко, по-вражески продолжал Валик, – хорошая затея, молодец. Заманить меня на встречу, соблазнить... потом, может, забеременеешь, и опять повесишь на меня ребенка. Да и квартира у меня есть, в отличие от тебя...

   У Алены закружилась голова. Она перестала что-либо понимать.

   – Но ведь это ты... – начала она. Валик жестко иронически улыбнулся.

   – Что – я? У тебя с головой в порядке? Ты давно проверялась? Я тебя соблазняю, ты хочешь сказать? Может быть, это я тебя сюда притащил?

   Он встал. Сказал горько и мудро.

   – Это мне наука. Никогда, никогда больше не связываться с такими, как ты. С тобой невозможно нормально разговаривать. Я верил, что это может быть, что это реально. Что ты еще человек. Но на самом деле ты живешь манипуляцией, ты крутишь людьми, как хочешь. Ты вообще делаешь все, что угодно, и опять хотела меня заставить плясать под твою дудку. Но теперь обойдешься, дорогая. Иди к себе и дрочи в одиночестве. Никто никогда больше на тебя не соблазнится.

   И вышел из кафе, забыв заплатить за собственный кофе гляссе.

   Погода стояла хорошая, тихая – даже на Неве почти не было ветра. Алена молча смотрела вниз, на сероватый бугорчатый лед и снег, начиная – наконец-то – приходить в себя.

   В общем, уже прогресс. Раньше от подобной выходки она бы впала в истерику. Или ночь не спала бы. А сейчас вот уже безразлично. Наверное, потому что сам Валик безразличен.

   Нелепость какая-то. На Валика это похоже, но даже для него – слишком гротескно. Алена вспомнила, что Валик ходит на какие-то эзотерические курсы. И даже с увлечением рассказывал ей про энергию. Как ее извлекать из людей. Может, он из меня извлек эту энергию, подумала она. Может, в этом и заключался смысл встречи? Во всяком случае, сейчас Алена ощущала себя до невозможности усталой, разбитой... старой.

   Он ведь в чем-то прав. В ее жизни никогда ничего больше не будет. Она и сама стала это ощущать... после смерти Дениски.

   Дениска родился с синдромом Дауна. Безнадежно, нелепо. И ведь не должно быть так, даунята рождаются у старых матерей, за 30 лет, за 35.

   Ей было всего-то 23. Но она бы жила с этим. Она любила этого ребенка. И ведь даже не объяснишь никому, что любила – потому что реакция у всех одна: "слава Богу, освободил мать". Даже мама сказала: "Доченька, ну наверное, это и к лучшему". Никому, никому дела нет... Комбинированный врожденный порок сердца оказался слишком большим. Сразу – неоперабельным. А потом, когда они все-таки взялись делать, Денис умер там у них, на столе. Может быть, лучше было вообще не отдавать на операцию. Иногда у нее бывали страшные минуты, когда она думала, что Дениску специально убили. Они все ненавидят таких детей. Дениска всем мешал. Пусть она его содержала сама, на свою стипендию и подработки, пусть она же за ним и ухаживала, не считая присмотра нанятой бабушки – все равно он всем мешал, его все ненавидели. Такие, как он, не должны жить...

   Нет, не надо об этом думать. Алена бездумно сорвала голую веточку с куста. Как тепло – даже перчатки не надо надевать. Середина марта, и такая теплынь. Скоро река тронется...

   Почему Дениска должен был умереть, почему такие, как он – это плохо, а такие, как Валик – это хорошо? Здоровые, умные. Почему Валик лучше Дениски?

   Алена зашагала по Набережной – все равно куда, лишь бы подальше. Домой не хотелось. Просто похожу, решила она. Похожу по городу, и... может быть, успокоюсь немного.

   Да она и не волновалась. Но Валик прав – она никому уже не нужна. В ее жизни ничего не будет. Наука разве что. Да. Но об этом сейчас не хотелось думать. И дело ведь даже не в том, что она никому не нужна. Дело в том, что это ей – ей самой – никто не нужен.

   Может быть, Валик и козел. Она в этом не была уверена. Он говорил таким твердым, хорошо поставленным голосом, он так хорошо играл свою роль. Может, правда, это она настолько плохая, что довела его до таких этически некрасивых поступков? И может быть, и сегодня она – сама того не сознавая – как-то пыталась его соблазнить?

   Но неважно. А кто нужен ей? Алена перебирала в уме знакомых мужчин. Нет, не то, что все они плохие. Скорее всего, есть даже такие, кто растил бы Дениску вместе с ней. И может, Дениска не умер бы... хотя это здесь ни при чем, это ерунда.

   Но кого она могла бы полюбить? Никого, горько ответила себе Алена. Все они – дети. Слабые, несчастные, глупенькие дети. Мужчина – это тот, кто хотя бы встанет рядом, не говоря уже – чуть впереди нее. Закроет плечом. Положит на плечи руку – "не бойся, я помогу тебе".

   Даже папа – не такой. Таких вообще не существует. Разве что в ее воображении. Даже непонятно, откуда взялся такой образ – из книг? Фильмов? Пятнадцатилетний капитан Дик Сэнд, Атос, Алексей Маресьев... В жизни Алена не видела таких мужчин. Валик, правда, успешно играл для нее что-то подобное. А она по неопытности не смогла распознать эту игру, хоть и ощущала фальшь. Но теперь-то она все понимает.

   Но ведь был, был всегда где-то в дремлющем подсознании этот образ... представление. "Не правда ль, я тебя слыхала... ты говорил со мной в тиши, когда я бедным помогала или молитвой услаждала тоску волнуемой души?" Алена упивалась этими строками, потому что в них была – правда. Он жил где-то в ней, там, глубоко внутри. Как Пушкин мог понять это, ведь он мужчина? Как он догадался, что в ней, Алене... или в каждой женщине? Может быть, и в каждой... Есть такой вот образ. Очень сильный, зовущий. Но Алена не так глупа, и даже Валика никогда за этот образ не принимала.

   Она свернула в проулок, уходя от реки. Здесь где-то недалеко Пряжка. Алена до сих пор не так уж хорошо разбиралась в ленинградских улицах... некогда было гулять.

   Этот внутренний образ... Алена задумалась о нем. Она ведь очень хорошо его представляла, в подробностях. У него серые глаза, внимательные и цепкие. Лицо слегка ассимметричное – морщинка у левой губы глубже, чем у правой. Красивое лицо. То есть ничего особенного, наверное, с общепринятой точки зрения. Не красавец. Но очень приятное лицо, с узким твердым подбородком. Почему она представляла Его именно таким?

   Неизвестно. Детские фантазии. Так сложилось.

   Глупости какие, подумала Алена. И сказала себе назидательно: вот типичный пример того, как ожидание принца на белом коне... с серыми глазами и чуть ассимметричными складками губ... как это ожидание приводит к слому всей личной жизни, из-за слишком завышенных требований к мужчинам. Все это глупости, и это надо выкинуть из головы. Но... собственно, почему? Лучше думать об этом, о своих девичьих мечтаниях, чем вспоминать Валика или еще какие-нибудь неприятности.

   Наверное, на летние каникулы надо будет выбраться домой, в Миасс... можно в горы сходить с палаткой. Или путевку взять какую-нибудь, на Тургояк. Хотя она и так месяц отработает на Белом море, а там тоже очень красиво и чудная природа. Но к родителям надо – так давно уже не виделись...

   – Девушка, вы торопитесь?

   Алена вздрогнула. Остановилась.

   Здесь было темно и узко. Проклятье... дура, идиотка. Мама отчитала бы ее за привычку шляться в сумерках в полном одиночестве. И была бы права. Разве можно – в наше-то время?

   Да ничего, это только подростки... Похоже, пьяные. Они шли со стороны Пряжки. Человек десять, не меньше. Парни с гоготом окружили Алену.

   Или не подростки... Нет, постарше. Лет по двадцать большинству есть.

   Девушка, а девушка... а покажи сиськи, – попросил один из гопников и протянул к ней руку. Алена отпрянула.

   – Иди на фиг! – сдавленно сказала она, – а то как заору!

   – Ты как разговариваешь, сука? – завопил возмущенный гопник, – а ну извиняйся!

   Хлынули потоки отборного мата. Алена задрожала, и на глазах ее выступили слезы. Но дрожала она не от страха – от злости. Кто-то схватил ее за грудь, Алена бросилась вперед и вцепилась в лицо бандита. Тот попытался стряхнуть ее, изрыгая мат, но удалось ему это не сразу. Товарищи вокруг гоготали, наслаждаясь зрелищем. Гопник отшвырнул Алену к стене дома. "Завизжать?" – холодно и спокойно думала девушка. Но поможет ли? Сейчас на улицах постоянно крики, визги... вряд ли кто милицию вызовет. Однако попробовать надо. Алена оглушительно завизжала.

   – Заткнись! Заткнись, сука! – и вдруг она увидела блеснувшую в чьей-то руке сталь. Сердце на миг остановилось. Это что – так серьезно?

   Совсем недавно ей не хотелось жить. Но вот сейчас холодный ужас сковал внутренности. Вот так и умирают... так просто? Неужели вся ее жизнь, все мысли, мечты, планы, все возможности, черт возьми, начатая работа – все сейчас пойдет псу под хвост только потому, что какой-то гопник перебрал лишнего... она будет еще одной жертвой статистики, и Александр Неврозов... пардон, Невзоров, возможно упомянет ее в своей постоянной вечерней передаче... спасибо, Саша, мы попробуем уснуть... Черт возьми, какие дурацкие мысли.

   – Уйди отсюда! – крикнула она, – Милиция!

   – Дура, он в Афгане был, – пояснил ей снисходительно юный гопник рядом, – а ты его ментами пугаешь.

   Так и что, если он был в Афганистане, то теперь ему можно меня убивать, что ли? Да хотя бы хватать... и ругаться матом...

   – А ну, разойдись немедленно! – послышался спокойный ровный голос, легко перекрывший общий гвалт. Будто и впрямо появилась откуда-то мифическая милиция.

   Чья-то крупная фигура заслонила свет. Заслонила Алену плечом. Кто-то встал рядом с ней.

   – Повторяю, – жестко и звучно сказал спаситель, – немедленно разойтись. И чтобы я больше вас здесь не видел.

   Он говорил так, что невозможно было не послушаться. Просто невозможно. Гопники стали тихо пятиться назад. Но тот, что был в Афганистане, вдруг рванулся. Алена снова увидела блеснувшую сталь, но испугаться не успела. Она даже не поняла, что произошло. Через секунду гопник лежал на утоптанном снегу, а нож полетел в сторону.

   – Следующий, – предложил мужчина, стоявший рядом с ней.

   Желающих больше не нашлось. Через минуту проулок опустел.

   Мужчина – романтический спаситель, успела ехидно подумать Алена – повернулся к ней.

   Алена чуть приоткрыла рот. Это было глупо. Но ей было все равно, что глупо.

   У него были серые глаза. Внимательные, очень цепкие. Узкий и твердый подбородок. Чуть ассимметричное лицо, левая носогубная складка глубже правой.

   – Привет, – сказал он, – мы с тобой знакомы, но ты меня не помнишь. Меня зовут Дьен.

   Они молча вышли на набережную Мойки. Наконец Алена решилась нарушить молчание.

   – Как это может быть?

   – Ты когда-нибудь теряла память? Представляешь, что такое амнезия?

   – Да, – сказала Алена. И вспомнила случай из детства, когда упала с крыши, точнее, сквозь крышу. От того случая у нее осталось глубокое удивление, как это она, нормальный человек, может вдруг начисто забыть то, что делала и думала, без следа, как будто этого никогда не существовало? – Да, было у меня такое. Но это было очень давно.

   – Не очень, – сказал незнакомец. Как его зовут-то? Имя какое-то иностранное.

   – А меня Алена зовут, – запоздало сказала девушка.

   – Я знаю. Я же говорю, мы знакомы. Алена Маркова, только что исполнилось 26 лет, без пяти минут кандидат наук... А память ты теряла всего 15 лет назад.

   – Да. У меня было сотрясение мозга... а вы...

   Немного мешало, что незнакомый человек вот так запросто ей тыкал. Было в этом что-то унизительное. Но не одергивать же спасителя.

   – Твоя память у меня здесь, – объявил незнакомец и похлопал себя по карману. Алена еще раз ощутила ирреальность происходящего. Может, она просто сошла с ума? У нее галлюцинации... ну конечно. Все началось с Валика и его дикой нелогичности. А может, Валик все это и подстроил? Специально разыграл для нее этот спектакль.

   Мужчина вдруг остановился. Повернулся к ней. Сказал совсем другим тоном.

   – Успокойся, Аленушка. Успокойся. Все хорошо. Ты сейчас все поймешь. Это не бред, это нормальная жизнь. Я очень рад, что мне удалось появиться вовремя. Ты все-таки была в опасности. Я лучше не буду тебе ничего рассказывать заранее. Просто мы вернем тебе память, и ты все поймешь сама. Ты даже не представляешь, как я рад.

   Он просто говорил. Ласково, успокаивающе. Не касался ее, и это было хорошо – после обманчиво-сладких объятий Валика, после омерзительных лап гопников.

   Он был очень, очень хороший. Такой, как нужно. У Алены кружилась голова.

   – Я, наверное, схожу с ума, – прошептала она, – но... кажется, я люблю вас.

   Мебель в комнате была обшарпанная, обои страшненькие, и Алене это мешало. Стыдно. Приводить мужчину... такого вот... единственного, настоящего... к себе в дом, а здесь никакого уюта. Пусть чисто, убрано, но все равно. Она хотела делать ремонт, почему же не сделала до сих пор?

   – Неважно, – сказал он, непонятно, о чем, – Аленушка, это совсем неважно.

   – Вы чаю хотите? – она так и не могла начать называть его на "ты".

   – Нет. Все потом. Давай сначала разберемся с памятью.

   Он выложил "это" на стол. "Это" оказалось блестящей небольшой коробкой. Без кнопок, рычажков, вообще без ничего, и будто обернутой в фольгу.

   – Только ты присядь, – сказал он, взял ее за плечи. Это не было неприятно – даже наоборот. Даже очень наоборот. Мужчина мягко усадил ее в единственное кресло. Потом провел пальцами по блестящей коробке.

   – Работает, – пояснил он, – подожди несколько минут.

   – А что с моей памятью? – слабым голосом спросила Алена, – я ведь тогда забыла совсем немного. Антероградная амнезия. Только то, что было после травмы. Детство я помню... правда, как-то плоховато. Но это, наверное, у всех так.

   – Нет, не у всех, – сказал мужчина. Вдруг на Алену накатило.

   Блестящая, как фольга, сверкающая волна катилась на нее, упала сверху, подняла и понесла. Алена перестала что-либо соображать, перестала думать, она слилась с этой волной, она сама была волной, и потом, когда отхлынуло – она схватила кончиками пальцев ноющие виски – все вокруг изменилось.

   Ее зовут Алейн. Алейн Бинар Льолена. А первое ее, земное имя – Алевтина Кузьмина.

   Его зовут Дьен. Дьенар Мелл Трицци. Трицци – означает Молния.

   Почему-то первое, что пришло в голову – это их первая встреча. Как она увидела Дьена в первый раз. Он был ее наставником. Тогда она этого еще не знала. Лежала, улыбаясь от того, что больше не больно. Не болит живот. И какой-то человек – не понять, барин, что ли, а может, доктор – смотрит на нее так ласково и хорошо...

   Говорят, в наставников часто влюбляются. И наоборот – мужчины влюбляются в наставниц. Наставник олицетворяет для тебя самое прекрасное – переход от полной страданий человеческой жизни к жизни тайри.

   Но это часто и проходит. Почти никогда не переходит в канри. У Алейн вот – перешло.

   – Почему же ты не пришел раньше, – прошептала Алена, – вы же могли его спасти. Перенести керу в другое тело, с нормальными хромосомами...

   И тут же вспомнила – почему. И Дьенар ответил ей.

   – Детка моя, это же было условием. Помнишь... До двадцати шести лет. Никаких вмешательств.

   – Как ты это выдержал? – спросила она после паузы. Дьен чуть качнул плечом.

   – Я многое могу выдержать, – ответил он. Алейн заплакала.

   – Я бы не смогла.

   ... все эти годы. Видеть все ее – пусть небольшие, сравнительно мелкие – беды, неприятности, боль. Рождение и смерть Дениски. Валика. Валика в лошадиных дозах. Разбитые коленки, несправедливые двойки, сломанное на тренировке предплечье и сорванную на ней чью-то злость и усталость. Тяжелую ангину, свекровь, аппендицит, тех подонков в поезде, которые едва не изнасиловали ее... Все это видеть, не только видеть – чувствовать вместе с ней. И ни разу – ни разу! – не вмешаться. Даже когда умирал Дениска. И его можно, ведь можно было спасти... Можно – и нельзя. Потому что пятнадцать лет – это крайний срок реадаптации. Это минимум. Меньше просто невозможно. Если бы это произошло раньше, ей просто пришлось бы вернуться.

   Слишком многое поставлено на карту.

   – Ничего, девочка, – сказал он, – все хорошо. Все будет хорошо.

   И обнял ее. И тогда Алейн вдруг поняла – все действительно хорошо. И хотя то, что ей предстояло – совсем не радовало и не сверкало радужным счастьем – теперь все будет иначе. И она обняла Дьена и приникла губами к его губам.

   Вот этого, оказывается, она ждала.

   Вот так это должно быть.

   И ведь какая-то часть памяти дремала в ней, в этом чужом, украденном теле – она помнила, как это бывает.

   ...Они лежали на раскинутом диване, укрытые уже одеялом, притиснувшись, вжавшись друг в друга. Они так долго жили друг без друга, что теперь невозможно было оторваться ни на миг.

   Тем более, времени оставалось немного.

   – Что с этой девочкой? – спросила она, – с Аленой?

   ...Наблюдатель-тайри, работавший фельдшером в лагере, просто выжидал удачного момента. И он представился – удачнее некуда. Маленькая сорвиголова полезла на чердак и умудрилась разбить голову. Операция потребовала всего нескольких секунд. Он заменил керу. Настоящая Алена Маркова лишилась тела и была заключена – бессознательно – в узкую блестящую коробку. Сознание Алены, ее личность и память, были отправлены на далекий Тайрон. Алейн Бинар Льолена, будущий резидент союза Тайри на Земле, была внедрена в тело маленькой девочки, Алены Марковой. Память Алейн – память ста двадцати земных лет жизни – удалена и сохранена в приборе.

   Алейн должна была расти на Земле – без памяти тайри. С прочно уснувшими способностями тайри. Обыкновенной девочкой, такой же, как все. Разве что более романтичной, более озорной – такой была Алена Маркова раньше. Ведь и эта девочка обладала редчайшей мутацией тайри. По прогнозам, правда, инициация Алены вряд ли должна была стать успешной. Она обладала слабой защитой и скорее всего, умерла бы при инициации. Но Алена могла преодолеть парсеки пространства. Ее керу можно было вывезти на Тайрон.

   – На Тайроне, – Дьен помолчал, – Алене создали аналогичное тело. Конечно, потеря родителей, привычного окружения дались ей тяжело. Но воспитатели, в семье которых она жила, быстро справились с задачей. Алена счастлива. Сейчас она стала психологом-исследователем. Прогнозы на инициацию сейчас положительные!

   – Ух ты, значит, она станет тайри!

   – Да, но только лет в девяносто. Для Тайрона это минимум, ты же знаешь.

   Он помолчал и сказал.

   – Это твое тело нужно инициировать. Ты не чувствуешь меня, не слышишь. Это все еще тяжело... Я заберу тебя на орбиту. Через несколько часов придет челнок.

   Алейн не ответила. Она думала о девочке, украденной у родителей. О маме. Женщине, которую считала родной мамой – и которую, на самом-то деле, подло и бессовестно обокрали. Отобрали родную дочь. Да, она никогда об этом не узнает и не поймет, но что это меняет?

   – Это было решено Глобальной Сетью, Алейн.

   Дьен-то слышал ее и чувствовал. Он был тайри, а она пока – все еще нет.

   – Как будто это что-то меняет, – сказала Алейн.

   – Ты помнишь, зачем ты здесь. Как много поставлено на карту. Как много жизней тебе предстоит спасти. Моральный абсолютизм хорош только в теории.

   – Да, я помню. Что может быть важнее слезинки ребенка? Слезинки двух детей.

   – Дело не в арифметике. Но мы решили, что лучше так. В данном случае так лучше. Да, это обман людей. Но...

   Алейн вспоминала себя. Вот почему все случилось так странно. Она тогда думала, что просто внезапно повзрослела. После каникул с несчастным случаем вдруг полностью сменились интересы, образ жизни. А что ей было делать, женщине ста двадцати лет, с личностным опытом больше, чем у кого-либо из живущих на Земле – в теле одиннадцатилетней несмышленой девочки-школьницы?

   И ничего в этом не менял тот факт, что она лишилась собственной памяти. Человек – это все-таки не память. Человек – это кера. Личность.

   И ведь мама чувствовала это. Никто другой не заметил, а она поняла. Но со временем привыкла и смирилась. К хорошему быстро привыкают, а ее дочь стала просто идеальной с любой точки зрения. Отличница, комсомолка, спортсменка, как любили тогда говорить... всеми обожаемая красавица.

   Только сейчас, рядом с Дьеном Алейн вдруг осознала всю глубину одиночества, в котором жила все это время. Все пятнадцать лет – не с кем поговорить. Все вокруг вроде бы и неплохие, но кто мог бы понять ее проблемы?

   Всем казалось, что у нее нет проблем, да и быть не может. Поэтому, возможно, трагедия с Дениской показалась ей почти облегчением. Это была по крайней мере боль, понятная каждому. Ее жалели или осуждали – но ее, во всяком случае, понимали. Об этом можно было рассказать: "у меня умер больной ребенок". Это было что-то житейское, ясное, не выходящее за пределы понимания.

   Основное же, общее ее страдание было сильнее и глубже – и непонятно не только окружающим, но и ей самой.

   Это было похоже на боль, до того привычную и постоянную, что человек уже и не понимает, что это боль. Ему это кажется нормальным состоянием. Все время ходить мысленно морщась и стискивая зубы, опустив плечи и экономя движения, чтобы не усилить боль. Ему кажется, что иначе и не бывает – потому что другого состояния он никогда не знал. Он предъявляет к себе точно такие же требования, как к здоровому, не делая скидки на боль – ведь боли как бы и нет.

   И вдруг – вот сейчас – эта боль начала проходить. Алейн поняла, чего была лишена, и чего так страстно, так долго жаждала. Она поняла, как жила все это время.

   Она заплакала, ткнувшись носом в плечо Дьена. Он обхватил рукой ее затылок и тихо гладил. Потом Алейн взглянула в лицо Дьена, его глаза были влажными и блестели.

   – Дьен, ты что? – благодарность и нежность залили ее. Много-много лет никто не плакал из-за нее. Дьен грустно усмехнулся уголком губ.

   – Уже все. Уже ничего. Самое худшее позади, больше такого уже не будет. Знаешь... все-таки хуже изоляции, наверное, нет ничего.

   Он замолчал. Алейн стала вспоминать и поняла, что просто не знает до конца, о чем он говорит. И вспомнила, что и никогда не имела доступа к этим его воспоминаниям. Но про изоляцию она знала – когда-то Дьенар около сорока лет провел в полном отрыве от Союза Тайри.

   – Надо скорее тебя инициировать заново, – сказал он, – так неудобно разговаривать... Но еще ждать несколько часов.

   – Дьен, так даже интереснее! – она заулыбалась, – давай поиграем... Это же здорово. Ты тайри, а я – простая человеческая женщина. И ты мне все рассказываешь. Давай? А я тебе чайку...

   Она накинула халатик и поставила чайник на плитку. Дьен просто завернулся в простыню, наподобие тоги.

   – Ну как, подходяще для сверхчеловека? – он принял позу античной статуи. Алейн расхохоталась.

   – На Аполлона вполне тянет! О, боже, я, рожденная в Вечном городе, всегда приносила тебе жертвы и почитала тебя, не гневайся, благослови меня...э-э..ниспошли нам

   изобилие и любовь!

   – И ты, о жена и дочь плебея, полагаешь себя достойной любви бога? – Дьен скептически-оценивающе окинул взглядом ее фигуру. Алейн, хихикая, быстро распахнула халатик. Дьен скрестил руки на груди, отставив ногу.

   – Что ж, если ты принесешь подобающие жертвы, мы подумаем... только побыстрее, пока об этом не узнала моя сестрица Диана...

   Алейн кинулась к пресловутому холодильнику и через минуту складывала на табуретку перед Дьеном "жертвы" – бутеброды с остатками сыра, несколько оставшихся печений "Привет". Затем она встала перед табуреткой на колени, сложив руки перед грудью, словно в молитве.

   – Прими мои скудные жертвы, о Аполлон, прекраснейший из богов, и не оставь меня своей милостью...

   Дьен прищурился и смотрел на нее свысока.