Текст книги " Придет вода "
Автор книги: Яна Дягилева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Как-то так получилось, что я с Янычем только в 89-м году познакомился, а до того я ее и не видел ни разу – это Игорь Федорович с ней знаком где-то с 85-го или 86-го года, а я два года в армии служил. Мы тогда приехали в Новосибирск, там – Яна Дягилева, нормально так… Потом Игорь Федорович все это дело затеял, я тогда уволился с завода, отовсюду ушел – и мы поехали. До сих пор так катается. На самом деле это все, я считаю, благодаря ему получилось. Не знаю, может быть, это все было бы иначе, может быть, это все было бы гораздо дольше, и, может быть – это было бы гораздо тусклее…
Когда очень нормально общаешься с человеком – ну что про него можешь сказать? Легче написать какую-нибудь книгу толстенную художественную… Ну, ездили вместе, хотя, с другой стороны – я ни на одной записи ее вообще не играл, мистическим каким-то образом, и сыграл только на этом вот посмертном альбоме, Стыд И Срам – «Придет Вода» на органе наворочал – и все. Ездить – да, ездили, но самые какие-то яркие вещи – все это происходило без меня. Не рассказывать же эту историю с барабанщиком Аркашей… Я ж с ней общался абсолютно непредвзято, то есть к ее творчеству никакого отношения не имел, не старался какого-то влияния оказывать. Я просто изначально Яныча не воспринимал как какого-то певца и композитора вообще. Воспринимал ее как Сестру. То есть, это был Человек, действительно… Причем, я в круг Янкин – не знаю, вроде бы вписывался, но даже, может быть, и не вписывался. Нельзя сказать, что дружбы особой не было – как раз не было совместного какого-то творчества. Я вообще, на самом деле, ее песни не очень понимал. Они очень какие-то… грустные. Честные и грустные. Это все сквозило чем-то таким… чем, собственно, и закончилось.
Ни на какие глобальные темы я с ней не разговаривал, не помню, по крайней мере. В том-то и дело, что Яныч не дожил до «политики», до того момента, когда началась «политика». Он как только гикнулся, в 91-м году, как раз все это и началось – политика, лимоновы всякие… А у Яныча «политики» не было – вообще человек был неотягощенный. То есть я ее воспринимаю, как такой отличнейший кусок жизни, который в определенный момент начался и – совершенно закономерно – закончился. То есть сработал этот мускул, который дал, и все сейчас – а-а-а-а, сидят и слушают. «Бойцы». Ну да, предопределенность, фатализм – ну и что? Я вот совершенно не понимаю, что бы Яныч сейчас здесь делал. Я сам удивляюсь – что я здесь делаю? Но мне надо. А ей, видимо, не надо было… Социальный заказ называется: выполнил это все – потом можно уйти на пенсию. И жить лет триста. А можно – добровольно уйти. Сделал работу – отдыхай. Можно на этом свете, можно на том. С другой стороны, на том можно и дальше продолжать работать, хотя мне кажется, что ничего там нет. Во всяком случае, так или иначе – ушел. И Башлачев ушел. Все уходят…
Вот эта, кстати, линия – Янка-Башлачев, про нее, наверное, Фирсов лучше расскажет или Начальник. Потому что Башлачев на нее оказал какое-то влияние, совершенно колоссальное – тут даже Летов отдыхает. Это не то, чтобы видно было – это было понятно из всего. То есть она про Башлачева мало говорила, но они же были знакомы. Я, правда, не думаю, что их участие в башлачевских «поминальниках» было каким-то принципиальным моментом, каким-то таким – сверхважным. Яныч был человек, который на груди рубаху-то не рвал за какие-то «идеалы». Хотя, с другой стороны, памяти какого-нибудь там – тоже не сыграешь… Для Башлачева – да. Наверное, это надо было. Яныч был такой идейно не нагруженный, что, может быть, и плохо, потому что идейно нагруженные люди обычно так и прут своей идейной нагруженностью. А Янке, по большому счету, ничего не надо было. Так просто сложились обстоятельства.
И к песням своим она относилась довольно естественно, легко. Это происходило все легко. Как она писала – я не знаю, все, что слышал – это были уже готовые вещи. Но думаю, что записывались они гораздо позже, чем были написаны. Единственное, о чем я сожалею – это то, что те записи, которые остались – мы не смогли все, что она пела, нормально сделать. Получилось очень грязновато, все эти «аранжировки», я считаю – вообще не то. Эта оголтелость времен, опять же, ГО… ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ оставили после себя записи. Которые сильно оставляют желать. Хотя Янка, собственно говоря, ни от кого не зависела, зависимости ведь не было. Я вообще не знаю, чего она хотела. Видимо, вот эти вот записи, все эти альбомы электрические, записанные в Омске – наверное, они ее как-то удовлетворяли, ведь она ничего не говорила против. Хотя это совсем не то, мне кажется. Это вот желание Игоря Федоровича приложить свою руку к Янке, к ее творчеству, к аранжировке – я считаю, в некоторых местах оно вообще не нужно было.
С другой стороны, есть акустика… У бывшего мужа Ани Волковой, Валеры Рожкова, есть записи из общежитий каких-то, которые сейчас будут издаваться. Так и называется «Акустика. Общага», что-то такое, года 89-90-го. У Летова оригинал лежит. Я коробочку видел. Хотели издавать их на «ХОРе», но «ХОР» не тянет, денег нет. А вообще, по-моему, неизвестных песен у Янки нет. Все издано уже, если что и осталось, так это просто другие версии тех же песен. Ну, вот эти, допустим, из общежития, они издадутся, конечно. Там все эти вещи – «Я повторяю десять раз и снова…», «хит», как она сама перед этой песней говорила. И чужих песен я в ее исполнении не слышал – она могла, конечно, спеть, вот в КОММУНИЗМЕ – «На Тебе Сошелся Клином Белый Свет», но это же не ее инициатива была. Она к КОММУНИСТИЧЕСКИМ проектам относилась не очень… То есть безынициативно. Такая наемная вокалистка, Летов мог заставить ее спеть что угодно, и она не возражала. Ей просто интересно было поработать в этой эстетике, с жужжащими этими безумными инструментами, атональными…
А вообще, Янку надо слушать в акустике. Она, кстати, очень хорошо на гитаре играла. В электричестве она как-то терялась – вот эта вся «ва-ва-ва!» – не слышно ж было, собственно говоря, песен-то. Все эти «аранжировки», «всего погромче» – не так надо было. Не знаю, я видимо, поэтому ни к чему руку не прикладывал – каким-то подсознанием чувствовал, что несколько это не то. Хотя довольно чистая, электрическая запись существует, Деклассированным Элементам – самая из электрических лучшая, не такая безумная. А так электричество не удалось. Конечно, этого вообще могло бы и не быть, но все равно – жалко. Это же камерная музыка была, правильно? Джефф ее в этом как-то поддерживал, и я в какой-то степени, а с другой стороны, это ж все диктовалось-то Летовым, и, собственно, благодаря ему все и произошло. А против этого было никак: ведь существовал коллектив, мы ж ездили вместе – Янка и мы, весь этот тур. Состав-то был абсолютно тот же: Джефф, Летов, Аркаша и Зеленский на гитаре, а я – очень странно – я с Янкой вообще никогда не играл, нигде. То есть я играл в ГО – состав перемещался на Яныча – Зеленский у нас не играл – я не играл у Янки. Так и ездили. В Киев, например. Приехали в Киев к Олегу Древалю, он сейчас в Питере живет, у него жена отсюда – гуляли, ходили всю ночь. На Андреевский Узвиз, на Майдан Незалежности, как обычно… В Киеве был концерт, конечно, охрененный. Хотя не охрененных концертов тогда и не было. Мы и не репетировали никогда – зачем? Все прекрасно знали, кому что делать. Бумажку со списком песен кладешь на монитор – и вперед.
В Таллинн при мне с Янкой не ездили. У нас там первый концерт был вообще в каком-то школьном зале, а второй в «Олимпия Халле» – то есть в каком-то таком супернавороченном. Был еще концерт, который в этой энциклопедии[21]21
«Золотое Подполье».
[Закрыть] упоминается как какой-то «легендарный сейшен», концерт в МЭИ – там Коля Рок-н-Ролл сначала пел, потом ГО, потом Яныч выступал. Там еще Плюха был, Лысый[22]22
Гитарист группы ЛОЛИТА.
[Закрыть] – все были. Еще мы в кинотеатре «Звездный» выступали, откуда все эти вот сумасшедшие фотографии, на которых Летов похож на Ивана Грозного в роли Бунши, убивающего своего сына. И Яныч тоже такой: «А-а-а-а!»
Книжка вот еще эта, где Летов, Янка и я – недавно купил за 10 рублей. Там ведь половина тиража сгнила на каком-то складе в Новосибирске, потому что не оплатили аренду склада. Там Янкино все. Это Игорь Федорович собирал, это все, что он сумел собрать, все ее архивы. Он пришел к ней домой после похорон и забрал все записи, все эти ленты, все бумаги. Просто забрал – ну и правильно сделал. Там насчет семьи разговор отдельный, и не со мной он должен происходить. Авторские права больше защищаются ее мачехой, нежели отцом. Отца она называла по имени, как-то уменьшительно – Стасик. Причем так к нему и обращалась, не за глаза – «Стасик».
Я не думаю, на самом деле, что она ставила перед собой какую-то задачу глобальную – создать что-то такое. Если б она стояла перед ней – она бы что-нибудь сделала. Я думаю, что она не очень серьезно к этому всему относилась, так мне кажется. Это был легкий, очень нормальный человек – очень легкий, понимаете? Без такой… натужности. Человек жил-жил и песни писал. Я ведь вообще не считаю, что она «рок» играла – это когда риффами и с фуззом. «Рок» можно сделать и из «Калинки-Малинки». И культовой фигурой она стала только после смерти, самое смешное. Никто ее на руках не носил – ну, как обычно у нас, как всегда. Вот покойников у нас любят. Некрофилы сплошные. Может быть, поэтому и стоит умереть в определенный момент, чтобы тебя услышали, наконец…
Так вот мы все – ходим, смеемся, улыбаемся. А когда ночью спим – кошмары снятся. Когда остаемся наедине с собой – ну, вот оно, творчество, собственно, и есть, все оттуда и идет. Песня, вообще, жанр очень грустный, народную песню веселую хоть одну слышали? Я не слышал. Плач. Песня – это плач, по-настоящему-то. Народные всякие дела. Слышали «Нюркину Песню» – не народные ли дела?
А так музыку она всякую разную слушала, я, наверное, и не припомню что-то конкретное. Помню, слушала X-MAL DEUTSCHLAND. Ну и эту, как ее – SIOUXIE AND THE BANSHEES. Ну, и видимо, поэтому аранжировки все такие, пост-панковские. Вообще она все то же, что и мы слушала, а мы слушали в то время панк, пост-панк, потом на 60-е годы перешли – в этом смысле у нас пристрастия были схожи. В Питер когда приезжали – реггей слушали, в хоккей играли, пиво пили ведрами и водку хлестали вверх ногами. Как-то пришел я, а Игорь Федорович, Яныч и Зеленский мне рассказывают, что пробовали водку пить вверх ногами: на голову становишься – и пьешь водку. И нормально все. Протекает. Молоком, причем, запивать – вообще нормально.
Я бы не сказал, что она была только на нашу тусовку закорочена – у нее было очень много старых каких-то завязок в Новосибирске, я думаю, что гораздо больше, нежели, скажем, в Омске. Например, с Аней Волковой они были очень давно знакомы, гораздо дольше, чем с Летовым. В Питере вот Федяйка такая была… Это вот впечатление, что мы жили все такой коммуной – в идеале-то да, это должно было именно так и быть, причем, в какой-то период времени это было. Хотя то, что вот скажем, Фирик говорит – что она нас всех обстирывала-обштопывала – это бред, чушь полная. Да я бы сам первый, так сказать, ее руки отвел от штопки и от стирки! На нее ж посмотреть – какое там «обшивать-обстирывать», я бы и то лучше нее и обстирал, и обштопал, она ведь не тусовочная девка была. «Девочка-хиппи», тоже мне… Это ж чепуха! Это, прежде всего, человек, перед которым шляпу нужно было снимать. Я не думаю, что она обладала качествами какой-то суперхозяйки, ей это в то время и не нужно было. И никому не нужно – все были сами в состоянии себя обстирать и обштопать. Это все мифотворчество, это то, что люди хотят, чтоб было.
Я прекрасно помню когда я ее видел в последний раз, – это, по-моему, было в марте 91-го года. Я пришел к Летову, и там Яныч сидел, в Омске это было, и мы слушали советскую музыку, все вот эти вещи нормального такого, ностальгического характера. Яныч сидел очень грустный почему-то. Там такая лежаночка была, Игорь Федорович на табуретке сидел, все это включал – а Яныч сидел в уголке и был очень грустный. Поздно все это было, ночь уже была, и что-то вот такое нависло, совершенно непонятное. Сейчас-то, конечно, понятное. Я помню, что-то хотелось такое сделать – я просто поцеловал ей руку. И с тех пор я ее не видел.
Сам Летов эстетику суицида утверждал потому, что проживет лет триста, понимаешь? А человек, который ее принял – и не один – он, собственно говоря, и не дожил до тридцати даже. Причем Яныч был, по-моему, человек абсолютно атеистический. Это был человек совершенно ураганный, просто сумасшедший человек – жизнь просто перла, когда она была. Я поэтому и рассказываю, что когда ее видел последний раз, это было нечто такое очень грустное – одновременно и похожее, и не похожее на нее. Когда долго с человеком общаешься, начинаешь несколько не понимать. А когда я узнал, что она… Когда ее нашли – я просто разозлился со страшной силой, просто злоба была, причем на нее. Разозлился на нее, за то, что она… – зачем? На хрена? Не покинула, а просто кинула. Причем это не тот случай и не тот человек, которого можно встряхнуть. На самом деле, это она всех трясла, по большому счету – она могла кого-то встряхнуть, на ноги поставить. А в 1991-м – я не думаю, что кто-то особо мог ее встряхнуть, это было уже что-то такое, необратимое.
Если послушать все ее вещи и как-то себе представить – это ж, на самом деле, очень гармоничный человек. И все, что было, закончиться иначе не могло вообще. Я серьезно считаю, что в данный момент, в наше время этот человек жить не мог бы. Просто бывают такие люди, которые не могут жить сейчас – нехорошо бы это было, по большому счету. Не живет сейчас, допустим, Тарковский, нет Высоцкого – ну и Янки тоже нет. То есть, это не жизнь ее так придавила, это сюжет закончился именно в тот момент, когда и должен был закончиться. Все остальное – это второй том «Мертвых Душ», а мы – персонажи оттуда, чудом как-то уцелевшие из сожженной кем-то рукописи… То есть, я считаю, что все закономерно, хотя сначала подумал, что очень напрасно. Я считаю – вариантов не было.
СЕРГЕЙ ГУРЬЕВСанкт-Петербург, 05.06.98 г.
Какой-то альбом ГО был дописан парой-тройкой ее песен, совершенно не помню какими – по-моему, эта вот, с матерными словами, «Печаль Моя Светла»… И мне это тогда не очень понравилось, а когда ОЧЕНЬ понравилось – даже вспомнить трудно. Скорее всего после Деклассированных Элементов, когда альбом дошел, тогда. Потом уже какие-то концерты были… В первый раз в Москву они попали без меня – я принимал участие в двух ее акциях: когда был концерт в ДК МЭИ, 17-го февраля – неафишированно памяти Башлачева – Ник, Егор и Янка, и на фестивале в Зеленограде, туда мы с Кобловым ее вытаскивали. По-моему, две были с ней акции…
В Зеленограде был плохой звук. А название такое понтовое, «Молодой Европейский Андеграунд» оттого, что на фестиваль такие люди давали денег. Мы с Кобловым себе день отбили и сделали такой очень странный сборный концерт: там Силя под электрический бас выступал – я больше таких концертов у него не видел… Ну, это все подробно описано в журнале «Шумелаъ Ъмышь» № 1… На «Индюки» в 91-м Янку звали, конечно. По-моему, она была как раз пред «Индюками» в Москве, но, в принципе, было понятно, что она выступить не сможет. Там был шанс, что приедет Летов, но Летов тоже не выступил.
Квартирники еще были… Помню, сорвался квартирник, который Коврига[23]23
Олег Коврига – журналист, ныне – шеф отделения «Выход» (Москва).
[Закрыть] делал. А так разные люди их делали – Коблов как-то был причастен, Берт – он даже концерт делал в каком-то мелком зале[24]24
Концерт в ДК МАМИ 28.01.89 (описан в «УРлайте» № 6/24).
[Закрыть]… Это были целевые янкины квартирники, без Летова, очень хорошие, они все писались, где-то эти записи болтаются. В принципе, их никто не издает, потому что это запрещено «ХОРом» – считается, что у «ХОРа» права на эти песни. Хотя Янка ничего не подписывала, собственно, так что все эти права – некая абстракция, но «ХОР» как-то пытается это все монополизировать. Коврига вот плюнул и издал,[25]25
Имеются в виду CD Акустика и Красногвардейская.
[Закрыть] остальным, может, пока неудобно. А может, они думают, что это потом в цене возрастет…
Ну, понятное дело, Янка по-разному воспринималась в электричестве «летовизированном» и в акустике. К акустике она была очень цельно привязана, была неразрывно с нею связана: сливалась в одно целое с гитарой, волосы закрывали лицо, она между песнями из них лицо поднимала, говорила что-то трогательное – бац! – и опять опускала голову к гитаре, и волосы закрывали лицо… То есть абсолютно цельное такое было существо – в акустике. А в электричестве… В электричестве это, конечно, воспринималось как панк, чуть-чуть прифолкованный – там, в принципе, возможно, и аранжировки-то были ничего, только звук был неправильный. А среднестатистическая общественность, конечно, считала все это панком. Хотя в «КонтрКультУре» было постулировано, что это пост-панк, тем более, что Егор это еще в интервью «УРлайту» говорил, и те, кому не лень было до таких дефиниций продумать этот момент, считали, что это пост-панк, а те, кому было все равно – ну, панк и панк… Но все, что эта панк-тусовка думала о себе или о Янке – никакого значения не имеет… Панк-тусовка, конечно, воспринимала ее как одну из егоровской команды, а всякие, так скажем, тонко чувствующие люди несколько переживали: всем хотелось, чтоб ей записали полноценный электрический альбом, казалось, что он ей нужен. Всем было обидно, что вот такую херню Летов там делает, а больше она никому и достаться на продюс не могла. Это у всех вызывало досаду. Когда вышли Ангедония и Домой! все просто были в бешенстве – цивилизованные, опять же, люди, а не повернутые на радикальном панке. Но она ж ему доверяла… В принципе, никакой разницы между ее концертами дома, в Сибири, и где-то еще не было – в акустике и в Москве она была абсолютно органична, а в электричестве и там, и там с диким драматизмом прорывалась через все эти навязанные законы звука, аранжировки. Хотя, возможно, я сейчас все преувеличиваю, был какой-то азарт и в электричестве – поначалу… Единственный альбом, где электричество с ней, что называется, коррелировало – Деклассированным Элементам. Там вот, хотя альбом был электрический, она меня и зацепила в первый раз – невзирая на то, что там барабаны омерзительно Джексоном сыграны, невзирая на все. Как-то там это вкатило. И как-то страшно мне грустно, что играла она с ОБОРОНОЙ, а не с ИНСТРУКЦИЕЙ, скажем…
Тем не менее, группа у нее продолжалась до конца, хотя после того, как произошло это безумие в Барнауле, видимо, она тогда в электричестве разочаровалась окончательно. Хотя там Егора не было, но все равно был страшный и больной концерт – но на иностранцев произвел сильное впечатление… Ни одного нормального электрического концерта, который можно было бы записать не получилось, по-моему, вообще, и это страшно обидно. У нее мог получиться хороший концерт на Втором Тюменском фестивале, это в 89-м году было. Она отстроила тогда очень качественный звук – но там была мудацкая договоренность, что должна была сначала выступать группа ПИФАЙФ. Я бегал, пытался Диму Попова (ныне покойного), который все это делал, убедить, ПИФАЙФ убеждал, что мол, да дайте же ей сейчас сыграть, у нее звук отстроился, и ни хрена от этого звука после вас не останется… И даже группу уже удалось убедить, уже развел я ПИФАЙФ с большим трудом, а потом мудак Дима Попов говорит: «Нет, эти звездные замашки надо пресекать в корне, у нас есть порядок выступлений», – и выступил ПИФАЙФ, и, естественно, ни тени этого звука она воскресить не смогла и опять сыграла на херне какой-то…
Мы общались с ней на разных квартирах и где-то в Сибири, и в Москве… Сидели у Кувырдина. Причем Яна отличалась тем, что когда разговор принимал какой-то по-московски праздный характер, ей становилось физически больно, ее всю перекашивало, она хватала Зеленого за руку и убегала с ним в другую комнату. Она, видимо, считала, что вообще разговор – это такая штука, которую нельзя сводить к тому, что ей казалось пошлыми шутками и байками, что это просто преступление. Разговор – это Люди общаются. У нее это как-то наиболее остро было выражено, потому что при каком-нибудь Джеффе можно было безответственно трендеть о бабах – и ничего. Веселый был человек – сейчас уже не такой, конечно, веселый… А с Янкой – там было два разных космоса…
Бывало, что я к ней подкатывал на тему журнала – тогда она рассматривалась не как какая-то совсем уж ключевая фигура для журнала, а как еще одна талантливая девушка, которая на страницах этого журнала будет более чем уместна, интервью там было бы в тему. Вот, она мне объясняла, почему она интервью не дает, я это напечатал, правда, там пропустили при наборе пару слов. Там должно было быть написано: «Когда самолетик летит – огоньки мигают, и пунктирная линия получается», а «огоньки мигают» почему-то выпало, и почему из летящего самолетика получается пунктирная линия, поняли не все…
На тему параллелей «Янка-Башлачев» я уж точно написал все, что думал. Ничего другого не думаю. Единственное, что могу сказать – кто-то, я уж не могу вспомнить кто, рассказывал историю про то, как Янка пришла на концерт Башлачева со своей подругой – кажется, в Питере было дело, кажется, 86-й год. А может, не в Питере, может, и в Москве – она в Москве-то тусовалась в 86-м, только никто ее, естественно, не знал тогда… Короче, пришла она на башлачевский концерт, а концерт был неудачный, каких у него было намного больше, чем удачных. Как-то все не шло, и он злился, ему было дискомфортно из-за этого, но поймать волну он никак не мог, и очень был плохой концерт, и Башлачев его закончил злой. А какая-то девочка стала говорить: «Еще-еще! Спой-спой!» – и он на нее с огромной злобой посмотрел и сказал якобы: «Ну что ты говоришь – спой, спой? А вот я тебе скажу «спляши»! Ты вот спляши – тогда я спою». Как-то он это сказал очень зло и некрасиво, всем было очень неловко, и, вроде, после этого концерта Янка сказала: «Раз уж такие вещи начинаются – надо, наверное, самой петь…» Я помню, что мне это рассказал совершенно нормальный человек, который ни к какому мифотворчеству не склонен, но это было еще при ее жизни, поэтому я не зациклился тогда на этом, просто информация в голове осталась…
Был этот пресловутый некролог в «КонтрКультУре»[26]26
«И Вдаль Несется Песенка», «КонтрКультУра», №3.
[Закрыть], там была странная ситуация: мне нужно было срочно написать для журнала передовицу – и все, он уходил в печать. Как раз перед этим я на похороны в Новосибирск съездил, вернулся, написать я больше вообще ни о чем не мог, получилось, что я написал эту статью – единственное, о чем я мог писать, и, вместе с тем, старался, с одной стороны, чтобы получалось как передовица; с другой стороны чувствовал, что никакая передовица из этого получиться не может – и где-то на стыке этих мотиваций я писал. Написал, подумал, что печатать это, конечно же, не нужно, принес ее честно к Волкову[27]27
Александр Волков, художественный редактор «КонтрКультУры».
[Закрыть], сказал, что ничего другого написать не мог и не знаю, нужно ли это печатать, ничего не знаю, и грустно мне… Он сказал: «А хрен ли, что нам еще остается? Журнал закрывается, все вокруг горит, надо печатать…» Я подумал: «А, пошло оно все на х…, надо печатать…» И она в результате вышла, и потом Макс Немцов[28]28
Редактор журнала «ДВР» (Владивосток).
[Закрыть] говорил, что за такие статьи надо руки отрубать, и отчасти был прав. А у меня в результате атрофировалась способность писать вообще. То есть, я всерьез считаю, что я очень много заплатил за то, что эту статью написал – и за то, что она вышла. Полтора года после этого я не написал вообще ни строчки, занимался исключительно продюсированием Рады[29]29
Рада Цапина, группа РАДА И ТЕРНОВНИК.
[Закрыть]. То есть Рада – это была такая сублимация, потому что я жил, делать что-то надо было. А потом, когда я начал опять что-то писать, то писал как-то так, всерьез не относясь к этому – и до сих пор так обычно и пишу. Ну, вот про ДДТ в «Столице» немножко более серьезная статья получилась, чем следовало, может быть – Шевчук обиделся…
Популярная версия, что «Летов Янку сгубил» мне как-то не близка. Но, скорее всего, не близка именно потому, что она была близка СЛИШКОМ многим. Летов – он какую-то очевидную всем суть радикального рок-н-ролла называл слишком грубо своими именами, а когда что-то даже не грубо называешь своим именем – это немножко меняет суть явления. А он еще и грубо называл… В Янке что-то было заложено такое изначально, конечно, но, наверное, это все как-то катализировалось тем, что рядом кто-то грубо что-то именем своим назвал. Наверное, неизбежная деформация явления именно в эту сторону и сдвинула вопрос…
Наверное, она даже в лучшие, так скажем, годы своей жизни была все же персонажем трагическим. Она веселая была, когда вокруг нее какой-то микрокосмос создавался, который ей казался правильным, но жизнь в целом как-то с ней диссонировала, я бы так сказал. Потом ведь там шел конкретный процесс в тот момент; определенный мир, так или иначе, исчезал, и какой-то обостренно воспринимающий человек должен был просто чувствовать этот процесс кожей. Определенная какая-то линия шла вниз-вниз-вниз – и никаких не было границ… Ну, был такой Мир спонтанный, сейчас Мир стал структурированный, и вся спонтанность тоже структурировалась как альтернатива структурированному миру, как еще более отвратная структурированность… Хотя применительно к Янке таким языком говорить не надо. Если сказать по-простому – жизнь менялась, и с ее позиции, конечно, она менялась к худшему. Тогда, вообще, очень многие осознавали, что нарастает какой-то такой полный беспросвет, и чувствовалось, что Янка его ощущает. Мы потом еще с Ником[30]30
Ник Рок-н-Ролл.
[Закрыть] говорили, и Ник сказал, что он чувствовал, как все это нарастало, и Янка превращалась в какой-то такой аккумулятор ощущения нарастающего Апокалипсиса – просто вздохнуть невозможно, настолько тяжело.
И мы с ним неожиданно сошлись на том, что после того, как она умерла, этот груз как-то свалился, стало жить легче – и в то же время абсолютно ПУСТО. Стало очевидно, что процесс какой-то закончился, и пошла новая, другая жизнь с этого момента. То есть складывалось такое внутреннее ощущение, что она все это взяла на себя – и унесла страшную тяжесть такую… До того сильно было ощущение смысла, с которым ты живешь, потом оно кончилось.
Москва, 25.07.98 г.
