Текст книги " Придет вода "
Автор книги: Яна Дягилева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Женщину и сокола
знай только замани!
Тобою прирученные,
к тебе летят они.
Так что и пионерский марш уводит в мглу Средневековья. Как всякое доведенное до абсурда явление, рок-космополит, рок-демократ постоянно провоцирует возврат к традиции, не в пример хору Пятницкого. Если угодно, такова эволюция самоучки, изобретателя велосипеда, неожиданно для себя и прогресса варганящего перпетуум мобиле культуры. Не случайна одновременная с последними песнями Янки короткая слава А. Башлачева и спохватывание на эту тему одного из самых чутких скворушек «тусовки» – переимчивого БГ. Но Башлачев – Горький русского рока, БГ – его Брюсов. В первом национальное – от общей идейности, во втором – потому что мы и так могем. Только в Янке это – от подлинности дара. Отсюда полисемия, глобальность словоупотребления. «Обманули дурачка!» – небось, замучаешься выдумывать более экзистенциальный рефрен. Эта способность оживить готовую модель, поставить ее в нужном месте, произнести в нужное время:
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло! —
редчайшая чуткость к языку – все свойства большого поэта в ситуации абсолютной поэтической глухоты времени! Только Янка соблюдает правило золотого сечения, не пережимает, не перегружает слова, почти никогда не сбивается со вкуса. Потому и идет безошибочно и – обреченно. Новейшие теории учат нас, что песенные жанры характерны для ранних культур. Слово и музыка в сочетании в дописьменных культурах идеально коммуникативны. Янка оказалась в послеписьменной системе. Но высочайшая внутренняя культура неуклонно звала ее к чисто словесному выбору. Ну, а тусовка, похоже, в свою очередь, не удовлетворилась новым содержанием. Публика, как известно, консервативна даже тогда, когда у нее в ноздре булавка, а волосы выкрашены зеленкой. Может быть, такая публика, с жесткими идеологическими установками, самая неповоротливая. «Поэт в России больше не живет», – такая перифраза классика соцарта была бы достойной эпитафией Янке Дягилевой, если бы она не успела сбросить и эту шкуру. Но поэт тем и заковырист, что, приходя к подножию Машука, на всякий случай уже написал «По небу полуночи».
Янка достаточно рано поняла свойство русской рифмы рождать новые смыслы. Конечно, мы не прочь щегольнуть вполне бескалорийным «граф» – «Евграф», но медитировать или камлать в рифму – увольте. Да и трудная это штука на поверку словом. БГ здесь не силен, но и он понимает, что «по ушам фальшивой трелью белый стих» бьет тем больнее, чем ближе подходишь к собственно поэзии («Волки И Вороны»). Афористическая, запоминаемая сторона всегда интересовала Янку. Поначалу она полагалась на интуицию, на то, что стихия сама вывезет. И так оно и получалось:
Они в тени
газетного листка,
А я в момент
железного щелчка…
Здесь слова сочетаются спонтанно, тем не менее, результативно. Дальше – больше:
Опять я одна
До самого дна, —
это уже мастерство высокой пробы. Дальше – больше: «Зима да лето/Одного цвета». Рифма создает спецэффекты – игровой, магический, чисто эстетический. Рифма «остраняет» и «очуждает» моральные императивы, которыми изобилует русская поэзия. Или наоборот. Из скоморошеского обличья, из еры и стеба все больше рвалось наружу то, что пахло уже никак не ангедонией. Палинодия это называется на благородном эллинском же наречии. Палинодия – песнь отречения. Танатос столкнулся с Эросом, да и лоб расшиб:
Ты кончай такие штуки,
Ты давай не подыхай!
Проблема вышла за пределы игры, этически наполнилась и потекла наружу «последними вопросами»:
Как же сделать, чтоб
всем было хорошо?
Трагедия – обратная перспектива – лежит на том берегу реки забвения, отречения:
Все, что было,
все, что помнила сама,
Смел котейко
с подоконника хвостом.
Отречение от авторства – «Все книги без корешков» – есть обретение его. Отречение от смерти – «Чего б не жить дуракам?» – есть бессмертие, Отречение от роли – превращение героини панк-тусовки в скомороха, а скомороха в вопленицу, русскую плачею, оперирующую изначально конечными инфинитивами:
Убивать – хоронить,
Горевать – забывать, —
это уже не роль, а судьба.
Но сбываемость «глумливых пророчеств», некогда недооцененной силы слов неукоснительна. Сила не имеет обратной силы, в отличие от перспективы. Вопль, плач не покрыл скоморошину,” Ангедония и палинодия не ужились в одном «дырявом мешке».
Плач по потерянной радости возобновился в преображенном радостью контексте («Потеряла девка радость по весне»). С языческих времен «радость» в народном сознании была метафорой невинности:
Невинность моя,
невинность моя,
Куда от меня уходишь?..
«Радость моя!» – обращался к паломникам умильный Серафим из Саровской пустыни.
Радость бесконечна,
счастье бесконечно,
Если есть на свете «Даблминт», —
поет рекламный даблоид.
Дерево не гнется – дерево ломается. На четвертом – высшем уровне параллелизма соотносимости четырех сторон света, четырех мер пространства сломалась русская вопленица. Платон утешал, что неистовых все равно предпочтут здравомыслящим. Если Янка имеет отношение к року, будь благословен рок, как псковский оброк, пособивший написать «Онегина».
Марина Кудимова.
«New Hot Rock», Москва, № 11/12 1995 г.
ОСОБЫЙ РЕЗОН
В ее песнях с самого начала ощущалась какая-то безысходная обреченность: как будто она знала что-то такое, что мы в извечном своем и наивном оптимизме не понимали или не хотели понимать; будто провидела внутренним взором апокалиптическую картину рухнувшего мира и смерть всего живого на Земле; более того, находила этому надвигающемуся Хаосу какое-то логически непротиворечивое объяснение, видела в нем особый резон…
…Первый раз Янка появилась в Питере, как мне кажется, в начале осени 1988 – смутно припоминается, что встретил ее на выходе из «Петроградской», по пути на очередное мероприятие во Дворце Молодежи в компании всеведущего Фирсова, который весьма туманно представил ее не то как приятельницу Егора, не то как басистку очередного состава ОБОРОНЫ… Одним словом, «человек из Новосибирска» – в те времена эта магическая фраза была своеобразным сертификатом качества, гарантией, что ли, творческой незаурядности. Сама она при этом заметно смущалась и вообще, смотрелась как-то совсем не по-питерски: невысокая, крепко сбитая, круглолицая, с прямыми длинными волосами и заметной рыжиной. Если бы не джинса и не хипповские фенечки, ее можно было бы принять за живую натуру картин передвижников или героиню какого-нибудь шукшинского рассказа. Одним словом, тот случай, когда говорят: типичная сибирячка.
Знакомство было достаточно формальным, поскольку песен ее я в ту пору не слышал, хотя еще летом полевая почта «РИО» принесла боевую статейку о первом (и единственном) панк-фестивале в Тюмени («Так, чтобы звезды в Кремля слетели» в № 22) в июне того же года. О ее тогдашней группе ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ (название в омско-тюменской традиции вербального экстремизма, но, надо признать, не из лучших) было сказано несколько теплых и добрых слов, хотя от панка в янкиной музыке всегда было разве что неизбывное ощущение того, что перемен к лучшему в будущем ждать не стоит, да и будущего, как такового, нет.
Ее первый (и чуть ли не единственный) питерский концерт был устроен в огромной и полуобжитой квартире на Лиговке – я до сих пор не знаю, кто там был хозяином и как решился на такой отчаянный шаг. Собственно, собравшийся народ пришел на Егора, но после первых же янкиных песен стало ясно: мы присутствуем при рождении нового феномена, по своему значению сравнимого разве что с появлением культовых героев начала 80-х.
От того квартирника осталось острое и по сей день ощущение открытия: удивительный янкин голос прямо-таки по-шамански обволакивал и гипнотизировал; хотя мелодически все ее номера были достаточно разнообразны, характерные интонации вокала кочевали из песни в песню, создавая впечатление постепенного погружения в мир ее образов и сюжетов. А мир этот был начисто лишен красок, света и радости: московская журналистка Марина Тимашева как-то заметила, что образы янкиных песен напоминают ей сцены из фантастических фильмов, «в которых последние уцелевшие на Земле люди сражаются с порожденными ими самими машинами». Я бы добавил, что у меня многие ее песни всегда ассоциировались с «Мертвой зоной» Стивена Кинга, а тем паче, с рассказами Рэя Брэдбери и особенно, его романом «451° по Фаренгейту»: «Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам»…
Электрическую версию ее программы мне случилось услышать в январе 1989 в Москве: Янка играла в сопровождении музыкантов тогдашней ОБОРОНЫ в каком-то из бесчисленных столичных ДК. Собственно, с ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ были так или иначе связаны все янкины первые шаги – пресловутыми ВЕЛИКИМИ ОКТЯБРЯМИ, с которыми она блеснула на том фестивале в Тюмени, а также записала свой первый более или менее профессиональный альбом Деклассированным Элементам – были все те же Егор и Джефф плюс, если память не изменяет, Джексон, барабанщик тюменской ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ.
Янка-соло звучала как этакий драматический американский фолк: пожалуй, не Джони Митчелл, и уж точно не Линда Ронстадт, но вот ассоциация с ранней Джоан Баэз представляется мне вполне уместной – похожая глубина, тембровая палитра, внутренний накал, хотя если говорить о ее трагическом мироощущении, то оно роднит Янку прежде всего с Дженис Джоплин. Кое-кто даже усматривал между ними портретное сходство… Электричество же как бы «выпрямляло» эти песни: они становились ровнее, суше и агрессивнее, хотя практически сразу стало ясно, что масштабы ее мелодического дара выходят далеко за рамки ограниченной по своей сути музыкальной концепции ГО. Она и правда, чуть было не стала участницей ОБОРОНЫ, но – не случилось и, видимо, слава Богу.
Московский журнал «УРлайт» по следам того концерта запустил в обращение остроумно-эффектное, хотя и не слишком корректное с точки зрения музыки определение: «Это звучит, как если бы в THE STOOGES пел не Игги Поп, а Дженис Джоплин», хотя повторю, с моей точки зрения, с Дженис ее роднили разве что взгляд на положение вещей да прическа. Что же до поэтической стороны, я бы рискнул сравнить ее с Патти Смит – единственно с поправкой на почти обязательный российский символизм: надо сказать, в песнях Янки редко присутствовали конкретные сюжетные ходы – порой в напечатанном виде текст выглядел как нагромождение не связанных контекстом образов и рваных фраз, однако, голос и аккомпанемент заставляли их оживать и двигаться, как оживают в кино статичные фотографии.
Как и у большинства исполнителей «до-коммерческой» эры, ее дискографию составляют несколько средней руки домашних или полустудийных записей, большая часть которых сделана Егором Летовым: Не Положено (1988), Ангедония (1989), Домой! (1989), плюс упомянутый выше альбом Деклассированным Элементам (1988) и фирсовская акустика (поначалу известная под названием Домой! (1989), но во избежание путаницы переименованная в Продано!). В 1992 «Тау-продукт» выпустил на пластинке Не Положено, прошлой осенью «Золотая Долина» опубликовала компактное собрание ее сочинений Ангедония и Стыд и Срам, наконец, Manchester издает кассету Продано! с записью времен ее питерского дебюта.
…Нам приходилось встречаться еще несколько раз: на фестивале «Рок-Акустика» в Череповце в начале 1990-го (где она выглядела безумно уставшей и лишенной энергии), еще каких-то суматошных московских акциях, но самое сильное впечатление оставалось (да и сейчас остается), все-таки, от того – самого первого – концерта и сделанной по его следам фирсовской записи. Тогда, по крайней мере, окружавшая ее атмосфера надвигающейся катастрофы, торжествующего не-бытия, не ощущалась столь остро, и янкины песни-плачи по своей и чужим жизням, ее так по-русски рвущие душу исповеди не звучали с мучительной болью, которой проникнуты ее более поздние работы. Тогда, наверное, что-то еще оставалось впереди…
Андрей Бурлака.
«FUZZ», Санкт-Петербург, 7(23)/95 г.
из статьи: ТРУДЫ И ДНИ ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ
Предполагается, что в начале 1995 года должна быть официально зарегистрирована фирма «ГрОб-Records», которая начинает самостоятельно выпускать и аудиопродукцию. Планируются к выпуску: новый, более полный, вариант Третьей Столицы Александра Башлачева (оригинал и оформление уже получены из Франции); сборник ДК 1982–1984; альбом ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ Инструкция По Выживанию (1990); записи группы КОММУНИЗМ – двойной альбом + Солдатский Сон; акустические записи ЯНКИ, включающие многое из ранее неизданного (в частности, песню «Позабыт-Позаброшен», спетую единственный раз на концерте в Иркутске), а также альбом Деклассированным Элементам (1988).
А. Курбановский.
«FUZZ», Санкт-Петербург, 20/95 г.
из статьи: «РУССКАЯ ДЖОПЛИНИАНА»
Четырьмя годами ранее в речке Ине, притоке Оби, инертные новосибирские милиционеры нашли тело Янки Дягилевой, культовой певицы сибирского рок-андерграунда.
Про музыкальную основу песен Янки говорить было бы странно и неправильно, хотя бездушный классификатор легко найдет в них, например, нечто среднее между Мелани и Верой Матвеевой. Их тексты, иногда близкие к гениальности и выходящие за грань поэзии в чистое душевное откровение, сейчас перечитывать или переслушивать очень трудно – слишком сильно изменился дух времени. Это его изменение, в общем, и не оставило Янке места в жизни.
Сибирский андеграунд рубежа 80-90-х гг. – времени его бесспорного доминирования в русском роке – отличался весьма дидактичной жизненной методологией. Устами своего лидера Егора Летова он учил людей видеть в жизни океан дерьма и безысходности, в глубине которого мерцают волшебные просветы любви и правды. Фанаты Летова учились протирать их, как дырки, своим коллективным отчаянно-стоическим взглядом. Песни Янки трогательно и пронзительно фиксировали эти просветы, находя их то в трамвайных рельсах, за хождение по которым убивают на месте, то в руках, раскинутых во сне, то в пятой лапке бродячей дворняжки. И рядом с этими просветами она, словно в стиле наивных детских рисунков, создавала страшные образы той тотальной черной слизи, которая неуклонно расползается и замазывает даже те слабые отсветы островков настоящей любви, которые нам иногда дано увидеть.
Эти просветы, наверное, были остатками атмосферы доброго и глупого застывшего детства, которое наряду со многими гадостями и маразмами стихийно консервировала на российских пространствах советская власть. С ее крахом эта аура неизбежно испарялась, и заветные просветы неземного счастья – наркотик сибирского андерграунда – стали затягиваться сероватым облаком нормальной жизни. В России воцарялся новый мир, где следовало учиться находить радость и поводы для оптимизма прямо в окружающем духовном вакууме.
Многие летовцы в дальнейшем встали на компромиссный путь спасения от этой напасти через стилизованный коммунизм, используя фанерные маяки всех сортов – от Баркашова до Зюганова. Янка никогда не умела вилять – и ушла от новой жизни чудовищно прямо.
Потом многие говорили, что люди недодавали ей человеческого тепла, внимания. Но Янка в первую очередь воспринимала то огромное, что существует и происходит вокруг, а то, что говорят и делают люди, – уже как следствие. И автор этой статьи, который в одной руке держит искусанную ручку «Zebra», а в другой – поддельный армянский коньяк «Ахтамар», чтобы легче было этой ручкой водить, являет собой, к сожалению, не худший пример того, что может происходить со вчерашним андеграундом в размеренных буднях современности.
Настоящая рок-певица – субстанция менее гибкая. Наверное, поэтому их в этой стране почти и не было.
С. Гурьев.
«Московский Бит», Москва, 3/97 г.
БОЛЬ НЕПРИКАЯННОЙ ПЕСНИ
9 мая этого года исполнилось пять лет со дня гибели Яны Дягилевой, известной как просто Янка (1966–1991), ярчайшей представительницы племени российских рок-бардов. Определения типа «автор-исполнитель» или «поэтесса и певица» здесь явно неуместны, как неуместны они были бы, скажем, при употреблении по отношению к легендарной Ирине Андреевне Федосовой – народной сказительнице, перед талантом которой преклонялись ведущие мастера поэтического Серебряного века.
Данное сравнение далеко не случайно. Ни один из музыкальных стилей не сближает человека с фольклорно-мифологической стихией так явственно, как рок. Когда музыканты, исповедующие поп-эстрадный или же еще того пуще – академический жанр, начинают заигрывать с народностью, при всем внешнем профессионализме результатом их творчества становится откровенное позерство и фиглярство – сразу же вспоминается солженицынский «Матренин двор», героиня которого, услышав по радио) зычный шаляпинский рокот, вынесла свой приговор: «Чудно поют, не по-нашему… Ладу не нашего. И голосом балует».
Шаманизм, импровизация, экстаз, стопроцентный, ничем не скованный выплеск эмоций – все это со времен Ренессанса чопорная европейская классическая традиция отрицала и предавала анафеме, и если в литературе освободиться от догматизма удалось еще романтикам гётевского поколения, то в музыке катализатором раскрепощения стали блюз, джаз и рок. Лишь в ранний, ученический период это были сугубо негритянские стили, позаимствованные белыми для спекуляции на международном шоу-рынке. Подхватившие новые музыкальные течения разные страны быстро приспособили интернациональную форму к своему оригинальному содержанию, отражавшему древние традиции национальной культуры. Так было в Англии, Франции, Германии, Японии – повсюду, и Россия не стала здесь исключением.
В конце 80-х источником наиболее смелых рок-н-ролльных идей стала Сибирь, а одной из авторитетнейших альтернативных команд – омская ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА. Собственно говоря, это была скорее не популярная группа, а творческая лаборатория, вокруг которой постоянно концентрировалось невероятное количество талантливых людей. Дмитрий Селиванов, Олег Судаков, Роман Неумоев – вот имена только самых известных выпускников этой «школы». Основным генератором всех идей был Юродивый Всея Руси, лидер ГО Егор Летов, совмещавший свое собственное многогранное творчество с продюсированием молодых талантов. Именно он оказал на Янку, долгое время просто сочинявшую стихи, влияние, в результате которого в 1987 году на небосклоне взошла новая «звезда», приобретшая широкую популярность на обширном пространстве от Уральского хребта до Магадана. Европейская часть страны отнеслась к явлению благосклонно и даже с интересом, однако отсутствие радио– и телеэфиров сделало свое дело – до сих пор не очень богатое в количественном отношении, но потрясающее своей эмоциональной насыщенностью, искренностью и выстраданностью песенное наследие остается достоянием узкого круга знатоков и коллекционеров аудиозаписей.
Мир песен Янки Дягилевой на фоне вымученно-ёрнических или же, напротив, мрачно-пафосных заклинаний других героев сибирской контркультуры удивительно светел. Он является антитезой даже для образной системы главного ее учителя – Летова. У Егора все точки над «i» расставлены, все вопросы о смысле жизни изначально запрограммированы на отрицательный ответ: «Земля смердит до самых звезд, никому не бывать молодым!» Единственный честный выход в жизни «под нейтральным небом» – суицидальный «самоотвод».
Лирическая героиня Янки тоже ощущает трагизм бытия, но одновременно имеет мужество взглянуть миру в глаза и понять причину трагедии. Она в том, что все мы рано или поздно, как птенцы из гнезда, выпадаем из детства и вынуждены играть в совсем другие, не совместимые с чистыми и наивными думами игры: «Ты молчи, что мы гуляли по трамвайным рельсам – это первый признак преступленья и шизофрении. А с портрета будет улыбаться нам Железный Феликс. Это будет очень долго, это будет справедливым наказанием за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам. Справедливым наказаньем за прогулки по трамвайным рельсам. Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам!»
Сколько щемящей тоски по чему-то настоящему, раз и навсегда утраченному в этих причитаниях! Растерянные столичные критики судорожно пытались отыскать какой-то аналог в западной рок-классике: Джоан Баэз, Патти Смит, Дженис Джоплин… нет, все не то, даже самое приблизительно верное определение по меньшей мере абсурдно – все равно что «Цветаева – это женский вариант Хлебникова». Сходство ограничивается двумя-тремя незначительными черточками, в остальном же мы слышим голос совсем другого времени, когда уже не осталось ни капли от прежних романтических упований на то, что звон маленьких, рассеянных по свету надрывных колокольчиков может преобразить заблудшее человечество. Слово давно потеряло свою цену, быть услышанным не проблема, но попробуй перекричи более бойких, самоуверенных, сладкоголосых.
Попсовое «Больно мне, больно» – это, между прочим, тоже плач, но без всякой там претензии на философию, вообще на человеческие чувства: танцуй, пока молодой – и точка! Когда-то, в самом начале, все это казалось простым нагромождением театральных декораций, которые расступятся, едва только услышат твой возглас: «Пропустите в мир, стаи волчьи!» Горький опыт продиктовал другие строки: «От большого ума лишь сума да тюрьма, от лихой головы лишь канавы и рвы, от красивой души только струпья и вши, от вселенской любви только морды в крови…» И еще протяжное, уже на последнем дыхании: «От голода и ветра, от холодного ума, от электрического смеха, безусловного рефлекса, от всех рождений и смертей, перерождений и смертей – домой!..»
Она пропала 9 мая 1991 года, пять дней спустя тело Янки прибило к берегу одного из притоков Оби. Экспертиза констатировала самоубийство. Смерть поэтов всегда покрыта тайной, ибо ни один из сторонних наблюдателей не может похвастаться тем, что хоть что-то знает об их подлинной жизни. Вроде бы все очень просто. Поэты приходят в мир для искупления грехов тех, чьи души глухи и немы. Но попробуйте поживите в таком испепеляющем напряжении хотя бы один краткий миг!..
О. Гальченко.
«Петрозаводский Университет», Петрозаводск, 17.05.96 г.
