Текст книги " Придет вода "
Автор книги: Яна Дягилева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
ЯНКА
Янка, по паспорту Яна Дягилева, для кого-то была просто девчонкой – подружкой Егора Летова, для кого-то отличным поэтом, кто-то ловил кайф, слушал ее песни, а кто-то считал ее сумасшедшей… Но в любом случае, она была неординарной личностью.
Янка, несомненно, талант необычайный – и как рок-поэт (звучит несколько необычно), и как рок-музыкант. Рок-поэзия Яны – неотъемлемая часть ее самой, ее внутреннего мира. Все песни она писала от своего «я», в них только ее радости и переживания, и страх чего-то. Исполнять их, по-моему, непозволительно никому. В последних ее вещах особенно явно чувствуется депрессия, в которой она находилась последние годы.
Зовет косая доска,
Я у дверного глазка
Под каблуком потолка.
Массовая любовь к Янке появилась, как это у нас принято, после ее смерти. Для тех, кто не знает, поясню. Есть у нас такая традиция: умирает человек, как это случилось с Селивановым, Янкой, Цоем, Майком, СашБашем, Высоцким, и тут же приходит к нему всенародная популярность. Сразу появляются многочисленные поклонники, в газетах появляются статьи и т. д. и т. п. То же самое случилось с Янкой. Хотя справедливости ради стоит заметить, что еще при жизни где-то мелькнули одинокие статейки о ней. Но минул год, даже чуть меньше, после ее смерти, и о ней вдруг вспомнили все престижные издания, независимые газеты, журналы. Как это принято в России, стали искать аналоги на Западе. Так, например, И. Мальцев из «Комсомолки» находит «там» Патти Смит. Хотя, по-моему, кому-кому, а Янке, равно как и Высоцкому с СашБашем, найти аналог очень трудно. Да, кстати, еще Янку считают женским вариантом Башлачева. Здесь можно в чем-то согласиться. В стихах обоих есть такая безысходность, что смерть кажется почти естественным выходом из тупика. Смерть Янки таит много загадок. Одни считают, что она покончила жизнь самоубийством, другие склонны считать это случайностью. Хотя первых большинство. Еще говорят, что она оставила предсмертную записку, в которой называла место, где следует ее искать. То самое место, где и нашли труп. Ник Рок-н-Ролл на «Радио России» сделал публичное заявление, что в смерти Янки виноват никто иной, как сам Егор Летов. Доказать это сейчас очень сложно. Любая смерть таит в себе загадки, и Янкина не исключение. Так, может, лучше тихо взгрустнуть, сидя вечером дома, слушая янкины шедевры. И не нужно выворачивать все наружу?
Р. Герасимчук (г. Амурск).
Хабаровск, 1993 г.
ЯНКА. ИГРА ПОД НАЗВАНИЕМ АНДЕГРАУНД
«Я знаю, что меня ждет»
Ю. Наумов
(из «Три эссе об ушедших»)
Она была женщина, эманация, суть нежного и тонкого восприятия этого громадного и жестокого мира. Там, где иные живут смертью, она всенепременно болела, всем и во всем, каждой клеточкой, каждым нервом. Ходили каблуками по пальцам, тыкали, били наотмашь, плевали, презирали, и, наконец, не любили, но убили. «Никто не знает, как же мне хуево» Не сердца стучали, но молотки, не руки были, а лопаты там, где можно было очень тихо, взглядом, мягким словом, а то и молчаньем, началом всех начал. Что толку ругать мир… Надоело. Зажатую между двух шпор, зажатую двумя жестокими иллюзиями: совка – это кто уже давно превратился в жестокую систему, но со своей системой обломов и ништяка; куда тогда бежать, кому «метать свой бисер перед вздернутым рылом», это со времен Башлачева… только все бегут, зная, да не зная, плача, бегут по кругу, где пункт второй – андеграунд: где все свои в доску, где и горбушка, и косяк пополам, этакий рай для нищих. Да, для нищих, потому что столько лет обманывать себя могут только нищие, не понимать, что маленькая «система» ровня большому Совку – со знаком иным, но СИСТЕМА, где все хорошо и плохо, где тоже засасывает, где тоже умирают от нехватки воздуха, от того, что рядом не понимают одно: система окружила да обрубила – скажи, куда теперь бежать из липкого Эдема, где смерть – это подвиг, а жизнь – предательство? Виноватых нет, но есть причина: андеграунд, игра, которая превратила жизнь в смерть… хватит, хватит, пусть все летит к черту, да только оставайтесь жить! А все пытаются нас убедить, что виноват большой Совок. Не плачу оттого, что моими слезами плачут в другом месте, не ищу вины – этим ее не воскресить, а ему все пыль да вода, она передний край, который гибнет всегда, и это признак того, что нам что-то грозит. Но слишком часто получается: они гибнут – мы нет, дальше них идет гладкая водичка… От воя все равно понимаешь – у нее на роду в этом мире умирать за нас, и плакать, и петь за нас; не смогли, не сумели, не захотели, свечку поставим под образа – она сумела. От этого не лечат, от этого не спасают, это в судьбе, в генах, где угодно, неисключимо. Это как дышать. Но где те ноты, которые она не успела выдохнуть? Как роса на челе, как вздох, последнее чувство – любовь, которого много-много, которое самое-самое единственное, в каждой секунде которого мир большой и светлый, как дом родной… Но сами знаете, одно лекарство от жизни – коса да беззубая улыбка. Она не пела о любви, она, женщина, любимая, любящая, написавшая: «…а мы пойдем с тобою, погуляем по трамвайным рельсам…» – песню, не испорченную ни скудными панковскими риффами, ни Феликсом железным; его забудут, но умирать будут всегда те, кто не хотел и не умел в грязи валяться. Есть ли место на теле больнее, чем ты Янка, есть ли жизнь после тебя на земле, и почему ты поешь, когда тебя нет? Чудовищный век, где покойников по полкам ставят; вот твой голос, в котором столетней бессонницей гудят провода. О чем теперь говорить, о чем? Да, будут уходить до тех пор, пока не поймут, что бежать надо из «системы», а не в «систему», когда поймут, что даже эта «система» – наглая ложь, что быть самим собой можно только вне… мутный стакан, плесни на дно, мы привыкли верить, мы верим, умираем, веря, так надо. Не надо, в них нет вины, вся их вина – наивность. Боже, спаси их, если ты есть. Андеграунд – это ты сам, твой мозг, твои чувства, твои поступки, а не грязные подвалы, где пьют и ругают Совок. Что говорить, о чем? Живых не попрекают мертвыми. Мертвых не попрекают живыми. Они сраму не имут. Стоять и смотреть – это просто молчать и простить. Что можем мы еще? Не нужно так высоко на небо, оно убивает удушьем, это глупая слабость победителя, страшная слабость, ведь побеждает тот, кто никогда не воюет, когда нет на переломанных фонарях обрывков петель. Знала ли ты, что вот через сейчас ты уже пустота, и боль, заслонившая весь глупый мир, укажет на двери – домой? Или это просто болит голова? Все без толку, Яна, понимаешь? Мир можно «залить своей кровью и по кадык загрузить болью», но он не сдвинется… «мне в пояс рассвет машет рукой…», «я оставляю еще полкоролевства». Ты ждешь нас, мы ждем тебя и остается коротать срок. Я вернусь, чтоб постучать в ворота… колесо вращается быстрей…
Виктор Стенин. Тула, январь 1992 г.
«Ура! Бум-Бум!», Ростов-на-Дону, 10/93 г.
из статьи: О ХЛЕБЕ НАСУЩНОМ
…Этим Смыслом он перечеркнул все. Все, что было и будет, кроме себя. Егор – маленький мальчик, надевший дедушкины очки, но такой смелости и прозорливости не видел никто. Потом дружно увидели, но поздно. Он ушел в себя. Ушел, как уходит несобранный Хлеб. Саша, стоявший явно в стороне, со своей колокольни так проникновенно жал:
…Все будет хорошо…
Егор вторил:
…Мы убили в себе государство…
Янка. Девочка Янка из сказок, заплетавшая сашину косу вместе с Егором:
…Убей в себе государство…
И отныне, он брат ей. Талантливой до невозможности, но женщине, так не вовремя ушедшей:
…Фальшивый крест на мосту сгорел,
Он был из бумаги, он был вчера.
Листва упала пустым мешком.
Над городом вьюга из разных мест…
Они разрушали, но только для того, чтобы прахом посыпать Пашню. Если не боялся – через них находил Сашу. Если гений – находил всех троих. Если Бог – прибавлял к ним все остальное, что было, будет: литературу, живопись, новые формы самовыражения…
Если человек – брал гитару и пел:
…Если нет колоколен – стучи головой о стену.
И до тех пор, пока не найдут тебя рядом сидящие.
Сотый раз, миллиардный, вскрывай, раздавай свои вены,
Для того, чтобы быть Хлебом-солью,
И болью, и Матерью…
Потом исчезли и они. Исчезли все. Так захотелось немного порычать и поплакать. Гребенщиков сказал: «Я уезжаю в деревню». Наверное, хотел посадить Хлеб, но уехал в зелено-бумажную Америку. Егор все-таки отвернулся от земли. Он ушел в леса. В лесах часто пожары и совсем нет живых людей. (Хоть и «человек человеку волк», но все же…)
Мы разбились на миллиарды и стали вести статистику своей численности. Что, обмельчали? Да нет. Просто новый кузнец Прокл захотел испробовать свои крылья. Он еще не уверен, но уже – Смысл. Жизнь коротка. Кто посадит новый Хлеб, ведь каждый час рождаются новые звезды, новые песни, новая Великая Истина. Кто проникнется ею? Кто посадит новый Хлеб? Сейчас это важнее всего. Даже важнее жизни. Она обесценилась. Она превратилась в Хлеб насущный.
Дмитрий Март.
«Гуманитарный Фонд», Москва, 1/93 г.
УХОДЯТ, УХОДЯТ
Рок-прощание
Два года назад 19 мая, хоронили Янку Дягилеву – самую молодую из рок-певцов…
В рок-музыке перестали появляться новые имена. Да, в московской «Горбушке» проходят целые серии концертов, но ведь выступают группы, созданные более десятилетия назад, музыканты уже отходящего поколения. Почему же в стране, «где живут гениальные дети», перестали вырастать гениальные рок-музыканты? Раз все можно, то ничего уже не нужно?
Как представить себе скитальца Сашу Башлачева, окруженного почестями, с толпой фанатов у подъезда, требующих автограф? Сколько об этом сказано, понаписано. Да, если переделать слегка фразу Виктории Токаревой «от разделенной любви рождаются дети, от неразделенной – песни», то действительно: горе, неурядицы, поиски себя, непризнанность – самый обильный источник вдохновения для поэта. Трудно сейчас быть гением, когда тебя одолевают мысли о зарубежных гастролях или о том, какой цвет машины сейчас в моде. Только и остается сказать, как знаменитый АКВАРИУМ: что бы группа теперь ни создала, свое главное они уже сказали.
Янка Дягилева. Кому – яркое весеннее солнце над головой, а ей – речная вода. Как пела она: «Сердцу – платок, камень на шею».
Что означало ее самоубийство? Непростительную слабость, неумение перенести удары судьбы (Ведь у Яны умерла мать, было много горестей в недолгой жизни), зацикленность на себе? Но ведь она «хотела помочь всем», таскала домой собак и кошек, в ней жила любовь к живому. Яна была неоспоримо талантлива, могла бы оставить благодарному потомству куда большее наследие. А может, это было то, что получило название «кризис жанра»? Правда, за несколько дней до конца она написала очередное стихотворение…
Не хочется такому верить, но видится, что недолго осталось расти этому удивительному, во многом трагичному жанру подвалов, «травки» и стареньких гитар. Уходят, уходят, кому расчищают место?
Юля Немцова.
«Культура», Москва, 22.05.93 г.
ПЛАКАЛИ МЫ, ПЛАКАЛИ
Девятое и семнадцатое мая – эти дни вписаны черным в историю русского рока. Два года со дня смерти Янки.
Кто-то недоуменно пожмет плечами, услышав это имя. Им объяснять бесполезно, не поймут. Другие соберутся за столом, помянут, вспомнят. А еще…
Кладбище становится местом паломничества. Отовсюду съезжаются люди: из Кемерова, Барнаула, Красноярска, Томска… И это можно понять. Во все времена людям был нужен «последний герой», тот, над которым можно поплакать, которому верил, и у которого находил ответ на все вопросы. У каждого он свой…
Но, если честно, то меня в этом году, девятого, на кладбище не было. И не только из-за плохой погоды, а главным образом из-за того, что там было. Да, кстати, то же самое, что в прошлом и позапрошлом годах.
Хиппующие девочки, истерично рыдающие при каждом упоминании имени Янки, кликушество и пустые бутылки.
И Боже упаси того, кто хочет как-то выразить свое отношение к этому, не вписывающееся в заранее написанный сценарий! Зачем превращать все это в спектакль?
Конечно, каждому свое. Есть, безусловно, и искренние слезы, истинная горечь утраты. Но торговые палатки, фотографы… «…Вы загораживаете могилу!» и плакаты в метро, и как итог всего: «Продано!».
Это ведь было уже где-то, помните?
Господи, когда же мы врубимся, наконец, что, когда из человека делают символ, кумира, то он умирает… совсем.
Поймем ли?..
Т. Бросов.
«Твои Проблемы», Новокузнецк, 1993 г.
ЯНКА ДЯГИЛЕВА
Ее тело нашли на берегу реки. Классический конец для тех, кто играет рок-н-ролл. Но кому это нужно? Наши музыканты уходят, а мир даже не знал об их существовании. Кричи, не кричи, а до Запада не докричишься. У них свои герои, и если они умирают, на их смерти делают славу и деньги. Живи Моррисон здесь, мир никогда не узнал бы, что есть такая песня, как «The End». Янке не повезло. Она писала вещи не хуже Моррисона, но она родилась здесь.
Очень удобно проводить аналогии между Янкой и Дженис Джоплин. Обе были рыжие, одинокие, обе пели и обе ушли из жизни в молодости. Но на этом аналогии можно закончить. Дженис была популярна во всем мире, и ее одиночество было совсем иным, нежели у Янки. В конце Дженис успела сделать очень много, а Янка не увидела при жизни ни одной своей пластинки.
Нетрудно научиться плести фенечки и ездить без денег по стране. Гораздо труднее выплеснуть на бумагу то, что почувствовал ты в бесконечных скитаниях, случайных встречах и полной ненужности. Янка умела это делать, она знала слова, которыми можно рассказать о жизни так, чтобы тебя поняли. Считается, что первым хиппи был Хлебников. Может быть. Но мир его стихов настолько далек (или высок?) от большинства людей, что не вяжется его бродяжничество с его творчеством. Профессор лингвистики в зипуне и босой – это Хлебников. У Янки все было проще – и стихи, и жизнь. Зачем усложнять то, что за тебя усложнило государство? И они жили, как живется. В ее мире были простые истины и никчемные вещи. Никчемные – для простого смертного, но Янка владела ими – значит, они ей были нужны. Царственным жестом она оставляла полкоролевства, находящееся «…на острове вымерших противоречий». Но кто возьмет его? Кому оно нужно, такое королевство, где «…купола из прошлогодней соломы». Нет уж. Нам нужно что-нибудь покрепче, понадежнее. Где можно было бы насладиться уютом и сочинениями Тургенева, где можно смотреть телевизор и не мерзнуть от осенних ветров, сырых и паршивых, как вся наша жизнь. Янка не была создана для такого уюта, хотя право на покой имеют все. Но она наплевала на благополучие:
Коммерчески успешно принародно подыхать,
О камни разбивать фотогеничное лицо.
Она чувствовала, что не дотянет до старости. Это вполне нормально – чувствовать свою смерть на расстоянии вытянутой руки.
…Иду я по веревочке, вздыхаю на ходу.
Доска моя кончается, сейчас я упаду.
Она хотела играть с Летовым, и она играла с ним. Деклассированные Элементы они записали вдвоем. Но стать бас-гитаристкой ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ ей не удалось. Говорят, что не повстречай Дягилева Егора, то она никогда бы не запела. Может быть. Но от Янки остались ее песни, и неважно, благодаря кому (или чему) они появились на свет. Музыка Янки неприхотлива и проста. Что-то от панка, что-то от рока, что-то из Сибири. Не стоит копаться в гармониях и мелодике – дело совершенно никчемное. Янка не Бетховен, она писала, как умела, и консерватория не вставала на ее пути. Но не было на ее пути и битком набитых стадионов, толпы фанатов, пресс-конференций и приличных студийных работ. Все, что записала Янка, ныне отыскивается по крупицам, обрабатывается и заносится на винил. Для лазерных дисков ее записи недостаточно качественны. Пусть так. Но хоть что-то мы теперь можем поставить на свои полки.
Кто следующий? Нет Башлачева, нет Давыдова, исчез, словно и не был никогда, Ордановский, Янка предпочла утонуть, Цой разбился. Один Летов кроет всех матом и упорно продолжает жить. Но кто-то же должен остаться? Наши имена не сравнимы с их именами. Там – Леннон, Хендрикс, Джоплин, Пресли, Меркури. У нас некрополь куда скромнее. Так, сельское кладбище с перепившимися героями. Янка тоже на этом кладбище, и на ее могиле не будут стоять величественные памятники. Оркестры играют в другом месте, и салют гремит ближе к Новодевичьему кладбищу. А тут тихо, уныло. Могилы заросли, и только звон колокольчиков напоминает о том, что здесь кто-то лежит.
Старый Фан.
«Ленинская Смена», Горький, 08.07.93 г.
ЕЙ ВСЕ КРИЧАЛИ: «БЕРЕГИСЬ!»
Янку, Яну Дягилеву, девушку из Новосибирска, называли самым светлым, самым чистым явлением русского рока конца 80-х годов. Что знали мы о ней? Пара публикаций да несколько выступлений на сборных концертах и фестивалях. Впервые Яна появилась перед широкой аудиторией в 1990 году на фестивале «Рок-Акустика», состоявшемся в Череповце. Она сразу же обратила на себя внимание, произведя едва ли не самое сильное впечатление на зрителей и музыкальных критиков.
А самые первые шаги в мире отечественного рока Яна сделала в дочерней группе ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ под названием ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ в 1987 году. В дальнейшем Егор Летов и Яна Дягилева тесно сотрудничали, ГО помогала Яне в записи собственных альбомов, первый из которых появился в том же 1987 году. Настроение альбома созвучно названию – Не Положено: не положено любить, не положено смеяться, не положено просто жить. Альбом 1988 года Деклассированным Элементам был записан при непосредственном участии музыкантов ГО. Не могу сказать, что в электричестве эти песни-откровения производят сильное впечатление. Скрежещущие звуки электрогитар и грохот сбивающихся барабанов мешают добраться до смысла стихов. Закономерно, что акустическая работа Домой! (1989), состоящая почти из тех же песен, что и Деклассированным Элементам, очевидно выигрывает, оставляя нас наедине с высоким голосом Янки и ее плачущей гитарой. Последний альбом Ангедония вышел в 1989 году и, как и все предыдущие, был выпущен под маркой фирмы «Гроб Рекордз».
Оставаясь явлением самобытным и уникальным, Яна незримыми ниточками была связана со многими. Образ – простоволосая девушка с беззащитно-растерянными глазами – Дженис Джоплин, манера исполнения – неторопливые баллады – Джоан Баэз, фольклорные интонации – Дмитрий Ревякин. И, наконец, ее мироощущение – это боль и безысходность Александра Башлачева. Когда-то Саша сказал: «…если мне плохо, и ко мне придет кто-то, кому тоже плохо, нам не станет от этого хорошо. Мне не станет хорошо от того, что кому-то плохо. Мне – не станет. И поэтому нытик – он разрушает, не создает. Но раз он уже ноет, значит, у него уже болит. А раз у него уже болит, то он запоет в конце концов, своей болью запоет он. Потом – о радости, потому что, когда человек начал петь песни, это был плач сначала, а плачут во все времена, во всех странах, и с самого раннего детства». Песни Янки – это плач, и не только по содержанию, но и по исполнению – порой надрывному, поро протяжному. Ее баллады насквозь трагичны – это плач по людям, которые при жизни обречены на смерть, предчувствие приближающегося общего конца:
От большого ума – лишь сума да тюрьма.
От лихой головы – лишь канавы и рвы.
От красивой души – только струпья и вши.
От вселенской любви только морды в крови.
Она несла нам свои песни, которые дошли до большинства, увы, уже после ее смерти. Нам остался лишь созданный ею мир – иногда добрый и нежный, иногда злой и угрюмый, но очень часто серый и тоскливый, замкнутый в узкое пространство окружавших ее клеток. Рассказывали, что окна дома, в котором жила Яна, приходились вровень асфальту, а сам дом стоял на перекрестке каких-то дорог, по которым шли вереницы нескончаемых машин и грузовиков. И все воспоминания детства – рельсы, шпалы, светофоры, заводские трубы:
А мы пойдем с тобой погуляем по трамвайным рельсам.
Посидим на трубах у начала кольцевой дороги.
Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода.
Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора…
Порой ее стихи наполнены образами каких-то абстрактных предметов, странных нездешних существ, порой строчки излучали щемящую нежность и теплоту:
Я оставляю еще полкоролевства
Восемь метров земель тридевятых
На острове вымерших просторечий
Купола из прошлогодней соломы.
Я оставляю еще полкоролевства.
Весна за легкомыслие меня накажет,
Я вернусь, чтоб постучать в ворота…
Удивительно, но очень трудно закончить цитату, оборвать ее строчку. «Песни становятся стихами, когда их некому петь. На бумаге они не защищены голосом – судорожным и нежным, – они стоят перед вами голые, и видна вся их дикая неправильность и гениальная нескладность. Кажется, что слова разбросаны так и сяк, а попробуй сдвинь хоть одно – не сдвинешь». Нам остались ее стихи, и теперь мы можем их только читать, впрочем, и слушать тоже – с магнитофонной ленты или с жесткого винила пластинки.
Конечно, жизнь не стоит на месте. И, я верю, принесет еще нам новые имена, и появятся талантливые люди, которые сложат другие песни. Но мы должны помнить поэтов, тех, кто уже прошел свои «семь кругов беспокойного лада». Мы не должны их забывать, потому что в нашей памяти – их жизнь.
…Что произошло той майской ночью 1991 года – не скажет уже никто. Несчастный случай слишком похож на самоубийство. Правду знает только вода, ставшая ее последним домом. Именно к реке пришла она «ползком по шпалам», вырвавшись из бетонных объятий грязного, задымленного города. Ей было неполных 25 лет.
Нелепая гармония пустого шара
Заполнит промежутки мертвой водой,
Через заснеженные комнаты и дым
Протянет палец, и покажет нам на дверь
И отсюда – домой.
От этих каменных систем в распухших головах
теоретических пророков
напечатанных Богов – домой…
Екатерина Новосельцева.
«Инфа», Воронеж, № 23/93 г.
