Текст книги " Придет вода "
Автор книги: Яна Дягилева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
RF: В свое время мы просили тебя написать о Янке…
Е. Л.: Не люблю об этом говорить, потому что это – уже из области канонизации. Ведь никто не интересовался, пока человек живой был, а как помер – сразу начинается усердное ковыряние в личной жизни. Я просто представляю, что было бы, если б я сейчас взял и помер…
АНЕКДОТА. Курбановский, А. Долгов, 01.02.96 г.
«FUZZ», Санкт-Петербург, 29/96 г.
У Летова зазвонил телефон.
– Кто там?
– Янка.
– Какая еще Янка?
– Уже никакая…
«Шарманка», Воронеж, декабрь 1995 г.
ДРУГИЕ О ЯНКЕ
СЕРГЕЙ ФИРСОВКо мне как-то Летов приезжал. Это давно было, где-то в 85-м году, мы еще почти незнакомы были. А потом приехала Янка с Нюрычем[7]7
Анна Волкова.
[Закрыть], она тогда и песен, кажется, еще не пела, это году в 87-м вроде было. Они ездили стопом по стране, приехали – и она меня сразу сразила фразой, она так сказала: «Мы девки мусорны», – это меня убило просто, сразу запомнилось… Ну и все, потом они приезжали уже вместе, сейшена мы им тут делали, но это году уже в 89-м было все. В 89-м они уже у меня просто жили толпой, целое лето – месяца два, наверное – вся ОБОРОНА и Янка. Мы даже Джеффа пытались на «Камчатку» устроить, водили его к Начальнику[8]8
Анатолий Соколков.
[Закрыть], показывали. Тогда эпопея была – у меня родители уехали на лето, оставили мне одну комнату, вторую закрыли, и мы жили на кухне и в моей комнате. Коридор, кухня и комната. Спали кто где – и в коридоре, и в кухне… А рядом в магазине продавались трехлитровые банки вина какого-то, яблочного, прибалтийского – три рубля стоили. Три литра – три рубля. У меня потом весь балкон был заставлен этими банками. Отлично просто… Купаться еще ходили на пруды. Тогда еще Летов был нормальный, по улицам ходил, не боялся. А сейчас попробуй, прогуляйся! Сразу в тачку – и домой! Ужасно боится поклонников, еще ни разу я не видел человека, чтобы так боялся: «Ой! Ох! Забери! Забери меня!..» Самый нормальный был, конечно, Курёхин, всю жизнь ездил в метро, всегда…
Я тогда с ними работал – 89–90 годы: в Крым их возил, в Таллинн, здесь были концерты, на наш 7-й фестиваль я их ставил: ОБОРОНА сначала выступала, потом Янка выходила, они ей подыгрывали. Это было в самом Рок-клубе. Но им не понравился Рок-клуб, там на них все смотрели косо – они выделялись, вообще-то, из всех. Не сумели они адаптироваться, абсолютно, хотя я все делал, чтоб их со всеми подружить: водил, знакомил – но они были сами по себе всегда… Из музыкантов практически ни с кем не общались, как-то с музыкантами не очень дружили. Только с АУКЦЫОНОМ – как раз в 89-м на точке АУКЦЫОНА в «НЧ/ВЧ» они записали тогда болванки, на которые потом несколько альбомов сделали. С АУКЦЫОНОМ – да, нормально, Лёньку, конечно, очень любили, а с остальными – не сказал бы, что они с кем-то дружили, хотя видели они всех, знакомились – я их знакомил со всеми абсолютно нашими буграми. Но как-то так – «здрасьте-здрасьте»… И в Москве, насколько я знаю, то же самое было, сидели там у Кувырдина, еще где-то – и все.
В общем, не получилось ничего из этого хорошего. Хотя они одно время числились в Рок-клубе. Я для чего это делал? Они ж тогда в воздухе висели, Летов по стране бегал: хоть так, чуть-чуть их пристроить, официально… Пытались мы им литовки делать, чтоб они могли играть – вот в Симферополь их возили вроде как раз от Рок-клуба. В Симферополе был просто замечательный концерт в ДК МВД. Это 89-й год был, то ли осень, то ли весна. Скорее всего весна ранняя… да, это март месяц был, потому что было уже тепло, но еще ходили в таких джинсовых куртках. А потом ездили мы в Ялту, там был ужасный шторм, холодно было достаточно… И там – ты что! – это было целое путешествие! Какой-то человек сделал два концерта в Симферополе, а у меня тогда была довольно жесткая финансовая политика, как у директора группы: деньги до концерта, строго. Это я ввел, потом все начали. Типа утром деньги – вечером стулья. То есть группа не выходит на сцену, пока деньги не получены, потому что тогда ведь всех динамили, не платили – нормальное такое правило. А, естественно, зал был битком просто – ну, не очень большой зал, мест 400 – все орут: «ОБОРОНУ давай!», и я говорю: «Все, давайте деньги» – ну, нам заплатили за два концерта сразу. А больше половины концерта мы обычно и не играли, то есть ни разу не было, чтоб два концерта сыграли! Это очень выгодно было: получаешь деньги за два концерта, а играешь половину одного и сматываешься. Ну, естественно, за полчаса зрители разгромили все в клочья, ни одного кресла не осталось – там были такие деревянные шлепающие кресла, они ломались на раз. Все вдребезги разломали сразу, за полчаса, мы закончили, замечательно. А поселили нас в «бидонвилле», просто такие мазанки прямо посреди города. Там у них ЦК, или как он там, не знаю, Горком – а прямо сразу за ним начинаются такие нищие кварталы, мазанки, безумные совершенно, с такими кручеными улочками… И мы там жили. Ну, естественно, тогда выпивали все после концертов, нажрались, конечно, в хлам все, и тогда случилось самое такое классное, что запомнилось: там их барабанщик был, Аркаша, он первый нажрался, упал – все еще прыгали, бегали, костры какие-то жгли… А потом все легли – и вдруг янкин безумный крик. Все вскакивают – а Аркаша, оказывается, просто встал и начал ссать вокруг на всех. И Янка оказалась вообще женщиной – супер: она его сбила одним ударом, вытащила за ногу во двор, просто села на него и двумя руками от…ла так, что рожа была – один синяк! Джефф там ее оттаскивал – отличная просто была поездочка у нас!
А потом мы поехали еще в Ялту, в Гурзуф, там пару дней, потом вернулись – есть фотография: мы сидим все у вокзала Симферопольского – вся ОБОРОНА, Янка у меня на руках, а сзади – полная площадь ментов, как декорации. И поехали мы все в Тюмень – прямо из Симферополя. Садились на поезд – было лето, а в Тюмени, естественно, по пояс снега. Мы приехали в этих джинсовых курточках, кроссовочках… Купили четыре бутылки водки. Летов тогда не пил, а мы каждый вечер в тамбуре бутылку водки раскатывали, долго ехали. Приехали в Тюмень, неделю я пожил у них там у всех, потом к Летову заехал в Омск, а потом домой поехал, самолетом. Меня Аркаша из ИНСТРУКЦИИ на самолет сажал – он в аэропорту работал каким-то механиком. Но концертов там не играли нигде.
В Москве база ОБОРОНСКАЯ была у Кирилла Кувырдина. В Таллинне у нас было очень много знакомых – братья такие, Саша и Артур… Там мы неделями жили, в Таллинн-то мы раза два ездили. С Чернецким они дружили в это время, как раз там РАЗНЫЕ ЛЮДИ выступали, ГПД еще назывались. И в Харьков они ездили – фотография еще есть, известная, где Летов с Чернецким. С ВВ они были знакомы хорошо, в Киев мы ездили в 89-м году, летом, играли большой концерт – созванивались, договаривались. Там такой человек был, Коля… Я помню, погода была чудесная, мы гуляли целыми ночами. Неделю где-то там прожили.
В Кирпичном переулке еще сейшена были, в 90-м году, у Филаретовых, мы там много делали – как раз последний сейшен был летовский, в 90-м году, после чего мы поняли, что там уже нельзя делать ничего, потому что народ просто на лестницу не мог весь войти, хотя вообще никакой рекламы не было – чисто через знакомых. Соседи уже стали ментов вызывать. Там много мы делали сейшенов: Ревякин играл, Машнин, Рома Смирнов, Холкин…
Сейчас такая волна пошла, что Янка с СашБашем как-то контактировали – так я могу совершенно конкретно рассказать. Они, конечно, от СашБаша все перлись, умирали – все это естественно, и как раз в этот момент, когда мы уже закорешились с ними, познакомились, они мне звонили – мол, хотим посмотреть. Как раз последний был концерт, самый последний, на Петроградской, самый плохой. И они приехали – Летов и Янка, я их туда отвел. Баш был никакой совсем, он спел минут двадцать, такой весь засыпающий, и все. И ушел. И это последний момент, последний раз, когда они его видели, единственный…
А так – слушали они все. Ну, Янка Джоплин очень любила, STOOGES. Все, что Летов слушал – все они вместе слушали. Приезжали они ко мне – естественно, я им гонял то, что они еще не слышали, очень много всего, слушали сутками просто, непрерывно. Ездили они к Борщеву – есть у них такой друг, Андрюша Борщев, у него очень большая коллекция, рэггей в основном. Это складывалось из всего. У Летова тоже менялось – он сперва панк слушал, потом стал 60-е слушать…
А в плане записи… Это у меня дома записано. Был у меня «Akai», бобинник, в который можно было втыкать два микрофона и микшировать между собой, а из него выход был, и мы писали на бобину и на кассету одновременно. Бобину Летов забрал, а кассета мне осталась, то есть два оригинала было. И у АУКЦЫОНщиков был микрофон, как молоток, толстый – «JVC», стерео: каждый канал отдельно. Просто вешали этот микрофон сверху, здесь Янка сидела, там – Летов, настраивалось все аккуратно, эффекты какие-то даже – и писалось все так, не торопясь, с остановками, то есть такая полустудийная запись получилась. Потом дубли выбирали, делали оригинал. На тот момент это почти весь янкин материал был – все, что она захотела спеть, то и записали. И летовское Русское Поле… тогда же записали, и тогда же Полковника, Волга Да Ока – три альбома так записано было. Микрофон был хороший, я через него много чего записал, квартирников несколько, круто было: сразу стерео. Потом они его где-то потеряли, похерили, судьба его не ясна.
Как с человеком, по жизни, с Янкой общаться было просто замечательно, веселющий человек был – всегда хохот, смех, прибаутки… Очень просто. Простейший человек в общении – просто замечательно. Все постоянно мыла, варила – на удивление хозяйственная такая, зашивала всю эту братву, обшивала, заботилась. Они ее, конечно, любили безумно все. Называли ее «Яныч» – у них ведь в группе на «вы» все друг друга называли. Больше всех, конечно, Джефф – Джефф просто от нее не отходил, чуть ли не за ручку ходил… Ну, Джефф вообще человек особенный – он у меня как-то жил месяц или два, так все мои женщины были просто в восторге: он все варил, выносил ведро, без слова ходил в магазин – просто нарадоваться не могли. Потом жил у меня Зеленский месяц… Зеленский знаете, кто такой? Зеленский был гитаристом у Янки, только с Янкой играл, с ОБОРОНОЙ не играл. А Кузьма не играл с Янкой, он к ней относился чуть-чуть отстраненно, но это такой наносной момент был… А с Янкой играли, значит, Джефф на басу, Зеленский на гитаре, Аркаша и она – вчетвером. Сначала играла как бы ОБОРОНА с ней, а потом они такое свое сделали, и она немножко одна ездила, но мало очень. В акустике-то поездила куда больше.
А так они практически все время вместе ездили, и когда ездили вместе – играла Янка с ОБОРОНОЙ – то есть сперва ОБОРОНА поиграет, потом Янка. На этом всегда Летов настаивал.
Жила она в таком домике… В 91-м году мы поехали с Кувырдиным на какой-то Новосибирский фестиваль в Студгородке, кто-то из наших туда ездили, не упомню – весной где-то. И после этого мы заехали к Янке – я первый раз у нее был, то есть я посмотрел на этот ее домик безумный, вросший в землю, с окнами на уровне асфальта – просто деревянный домичек такой, на углу какой-то улицы. Квартал проходишь – самый большой в мире театр, который всю войну строили, чтоб танки могли на сцену заезжать… Причем, ужас полный, конечно: город производил впечатление такое, словно там недавно закончились уличные бои: есть дом – нет дома, какие-то развалины, пустыри. Идешь – жуть просто, страшно, огромный город, промышленный… А мы еще Коку[9]9
Николай Катков, новосибирский звукооператор, работал с КАЛИНОВЫМ МОСТОМ, Башлачевым и пр.
[Закрыть] нашли, ходили втроем: я, Кока и Кувырдин. Первый раз пришли, Янки не было, мы пошли, чего-то пожрали, где-то через час вернулись – она дома. Мы ее взяли – а у нее уже был этот пессимизм полный, повторение башлачевского – мы ее давай веселить, водить, целый день с ней гуляли, до вечера, отвели в кабак, накормили-напоили, она развеселилась уже, все нормально так… Кока ее вообще видел в первый раз. И в последний, представляешь? Ну и все, как-то проводили ее и улетели в этот же день. А через неделю обратно прилетели…
А этот ее пессимизм… Я понимаю всю эту историю так, что Летов однажды встретил Янку, проникся, конечно, всем этим делом и сделал из нее как бы вот так «звезду». Она была абсолютно, конечно, этого достойна. На свое разумение, конечно, сделал – как все он делал и делает. Вот так, мгновенно, за два-три года «звезду» – и у нее просто психика этого не выдержала. То есть тут могут быть разные версии – просто он сделал из нее «звезду», она привыкла к какой-то такой жизни, очень интенсивной, она уже вросла в эту жизнь – и вдруг однажды они все ее бросили. Я не знаю, то ли они разосрались, то ли еще чего – но она осталась одна на какое-то время. Вот это, наверное, такое впечатление произвело, мне так кажется. Ведь ее несколько месяцев никто из ОБОРОНщиков вообще не видел, как теперь выясняется. Она там жила одна – и просто никого не было рядом. А раньше они жили непрерывно вместе, коммуной такой годами, переезжали из города в город, туда-сюда. А тут она почему-то осталась одна.
Ну, конечно, обвинять в том, что случилось Летова – что, мол, он ее на все это подсадил, на суицид там… Естественно, все это было, но вот так вот обвинять – кто виноват, кто нет… Веревку он ей не мылил, как говорится. Летов – сильная личность, Янка слабая была девушка. Хотя характер-то у нее был твердый, если она чего решила, не переубедишь никак – такая сибирячка. Но характер-то характером, а внутри-то она все равно была женщина, и если для Летова это игра была, то для нее – серьезно все, она в это не играла. И не умела играть, так же, как Башлачев играть не умел – делал так делал…
Мне Нюрыч позвонила тогда – там же Нюрыч все это делала, была все же ближайшая подруга. Она все там организовывала, потому что все приехали, нажрались просто – и все. Толку было мало… Да, мы полетели с Кувырдиным тогда, приехали, пошли на рынок, купили хавки, пришли, помянули – как раз в тот день и похороны были… Там такое кладбище! Просто лес – такие деревья огромные, сосны, дубы – очень красиво…
Тогда это, конечно, никто никак идеологически не обосновывал – воспринимали как самоубийство однозначно. Они поехали там на дачу с родителями, и она пошла погулять – и все, потом нашли. Ни о каких записках предсмертных ничего не слышал, не знаю…
АНАТОЛИЙ СОКОЛКОВ («НАЧАЛЬНИК»)Санкт-Петербург, 03.05.98 г.
Очень смешная была история знакомства моего с Янкой, да, собственно, и Фирсова. Я не знаю, как было на самом деле, но моя версия такова: Фирсову позвонил кто-то по телефону, какие-то девушки, и договорились с ним встретиться. Фирсов встретился с девушками – и опух немного: девушки, значит, такие – волосы нечесаны, немытые… Не панковского такого вида, а хиппи-стиль. Он не знал, что с этими девушками делать, откуда они свалились. Привел их ко мне. Девушки были обкурены в хлам и ни на один вопрос не давали никаких четких ответов, всё говорили: «Проклятое панковское прошлое!» – любимая янкина приколка. Потом уже, через несколько дней, стало ясно, что это была Янка с подругой; вторая – это Аня Волкова была. Такая вот история, так произошло знакомство Фирсова с Янкой. Был он в о-очень большом недоумении, не знал, что с ними делать. Говорит: «Надо вымыть», я говорю: «У меня нет горячей воды». Что с ними делать дальше – он не понимал, а они стебутся, сидят, такие, на батарее, летом… Лицо Фирсова – это кино надо было снимать! А так дальше, мы встречались довольно редко – она много времени проводила в Новосибирске.
А у Фирсова же всегда идеи в голове – он решил ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ устроить на работу в Рок-клуб. А я там работал тогда, он мне звонит и говорит: «Нужно их срочно устроить». Я говорю: «Какие проблемы? Пусть приносят трудовые книжки, мы их устроим на работу». В том числе и Янку. Собственно, она погибла, сторого говоря, являясь членом Ленинградского Рок-клуба, заявление ее у меня где-то лежит…
Был еще концерт во «Времени», в Автово, в 89-м году. Там была история такая: директор этого концертного зала «Время» был другом Андрея Отряскина[10]10
Лидер группы ДЖУНГЛИ.
[Закрыть], и они решили там сделать концерт ДЖУНГЛЕЙ, а Жора Баранов, администратор ДЖУНГЛЕЙ, в то время работал заместителем президента Рок-клуба, и я там работал в Рок-клубе. Я говорю: «Жора, может мы еще сделаем концерт ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ с Янкой?» Он говорит: «А чего мучиться? Давай сделаем в один день». Ну и сделали. Кончилось все скандалом невероятным: вышли питерские панки – и давай в зал задницы казать. Девушку в зале стошнило, подругу Гаркуши… Концерт был бешеный совершенно, сначала был АУКЦЫОН, ВВ были, ДУРНОЕ ВЛИЯНИЕ – это мы с Жорой фестиваль такой сделали, двухдневный – наприглашали… А панки – сначала просто бесновались, какую-то девку там раздели, я смотрю, она уже по пояс голая, майкой крутит… Потом давай прыгать на сцену, их сначала сталкивали, а потом плюнули – охраны-то никакой не было: вся охрана – мы с Жорой…
Я тогда столько афиш напечатал в типографии, без подписи! Там эта фотография Володи Кудрявцева, Егор за колючей проволокой, гениальная же фотография! Я его давно уже не вижу, он появлялся в Питере, а сейчас вообще неизвестно где – по заграницам ездит… Так эти афиши мы по рублю продавали – дороже всех плакатов: плакаты все по 50 копеек, а афиши ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ – по рублю! Напечатали их тогда бездну просто…
А еще с Фириком была такая смешная история: мы с ним решили организовать концерт ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ – как группы ленинградского Рок-клуба – в зале «Октябрьский». Договорились обо всем, все было на мази, подписываем договор – и сразу проплачиваемся, то есть все расходы, все у нас было подбито. Заработать мы на этом хотели ни много ни мало – четыре миллиона рублей. Старыми! Это был бы такой подъем! Я не знаю, что бы осталось от «Октябрьского», но в тот момент «Октябрьский» можно было собрать в Питере абсолютно точно – это был единственный период, пик самый – конец 89-го. После этого все пошло на убыль, сейчас уже не собрать, а тогда… Это был бы Концерт Века просто! А не склеилось все тогда только потому, что Летов начал общаться с Сережей Гурьевым, и тут выяснилось, что Питер – это попса голимая, что мы все коммерсанты и пытаемся сделать на ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЕ большие деньги, миллионы там… Как-то Гурьев все просчитал, понял и пришел в ужас. Ну, у него отношение к питерскому Рок-клубу всегда такое было, это как бы такое традиционное отношение московских критиков, отрицательное – как к Гребенщикову, так и к Рок-клубу… И Летов отказался, хотя все было на мази – мы с Жориком уже решили, что сразу после концерта, когда все расчеты будут с нами произведены, так мы сразу в Данию, отсидеться полгодика…
Был я еще продюсером Янки – того, что сейчас как Продано! вышло, и егоровского Русского Поля Экспериментов. Это так было: Фирик же у нас коллекционер акустики всяческой, спетой у него дома. Ну и как раз была такая ситуация, какое-то вынужденное безделье. Они, вроде, в Таллинн собирались, такая поездка, длинная дорога. И им не уехать домой, и Фирик против был, чтоб они уезжали – концерт-то должен был состояться. А Серега знал, что это такое: Егор уедет в Омск – потом черта с два его оттуда выковыряешь. И Фирик говорит: «Надо писать акустику». Ну что, нашли гитару классную, акустическую, Фирик писал на два канала. А я был как бы продюсером: пробы, то-сё, звук, как лучше по звучанию… Довольно долго это делалось, часов по двадцать каждый альбом. Янка писалась так, как ей хотелось. Одна, Летова при этом не было. Она одна играла на гитаре, никого больше там не было. Записали. Через полгода я узнаю, доходят до меня слухи из Москвы, что Летов приказал из дискографии Фирсова эти два альбома выбросить – наверное потому, что это опять было влияние питерской попсы, вот и надо было изъять… То есть, в принципе, это была одна из тех немногих записей, которая была сделана так, как Янка хотела, потому что то, что было записано с ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ в Омске, на этих их магнитофонах – там все, естественно, монтировалось от первой до последней ноты Егором. Часами человек сидел, думал, как лучше сделать. На свой вкус. Поэтому там ее слово последнее было, безусловно. Хозяин – барин. Да и Русское Поле Экспериментов, акустический альбом, он „тоже отличается от остального довольно сильно, потому что это, может быть, единственный лирический альбом с более серьезными переживаниями… Давление я тоже оказал в свое время не слабое – это ж не просто так: мы часов по шесть-восемь в день с Егором разговаривали, очень долго. Недели две они жили здесь, и мы общались очень много. С ним было о чем поговорить… Я пытался развеять те наносные, с моей точки зрения, моменты, убеждения, но не уверен, что это хорошо у меня получалось. Собственно говоря, влиял еще очень сильно уровень его начитанности – этот микс из Розанова, из всех этих религиозных философов начала-конца века, там очень серьезная мешанина… А сейчас тем более, влияние Лимонова – этот-то безумен… А чего еще надо – Летову крышу сдуло очень серьезно, не в том направлении. Тогда думали, что будут цветочки, а цветочков ни хрена и не выросло, просто жизнь пошла по-другому, такая же тяжелая. Думали вот, мол, деревце расцветет… Ага, щас вам, зайчики!.. Не дождетесь. Конечно, 86–88 годы – такое милое время, просто конфетка, можно было делать все, что угодно…
Влияние Егора на Янку в текстах есть однозначно – оно просто не в прямых заимствованиях, а в направленности некоторых песен к чему-то «черненькому», к нигилизму – там есть вот этот толчок. Если бы ее оставить саму по себе, там, может быть, повороты были бы совершенно другие, потому что она сама по себе – светлый человек, у нее все равно в текстах это есть, это все равно уже не ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА – сразу ясно, что это совершенно другое… А вот загоны эти, они есть, давление очень сильное, оно чувствуется. Парусность: стихотворения надуты в эту сторону. Есть там этот надрыв летовский, он существует в этих песнях, эта болезненная нотка – она постоянно есть.
С Башлачевым они пересекались, да. В Новосибирске у них был довольно долгий период общения. Еще до приезда Башлачева сюда, еще до того, как он окончил Университет. Он учился в Свердловском Университете, и они постоянно пересекались в Новосибирске, он ездил туда часто. С Янкой они знакомы были еще до Питера, до 85-го года – и, собственно говоря, Янка начала писать песни под влиянием Башлачева. Они встретились тогда в Новосибирске, а он песен своих в то время публично вообще не пел – они были у него, какие-то, но он их не исполнял. Он их пел только в глубоко пьяном состоянии, когда «душа просит» – и она слышала многие песни гораздо раньше других, да только об этом и не знал особо никто… эта вот встреча была одна из самых таких… вне поля контроля Фирсова. Фирик не знает об этом, потому что Сашина жизнь до того, как Тёма Троицкий привез его в Москву, никому не известна целиком и полностью. Слава Бутусов что-то знает об этом, Пантыкин… Задерий как раз об этом знать не может – они познакомились здесь, а то, что он писал в «Забрисках» – в мемуарах своих – что они с Сашей вместе ездили в Сибирь и там познакомились с двумя девушками, одной из которых и была Янка – это Задерий познакомился с этими девчонками, а СашБаш, он мог и виду не подать, что он их знает. Человек такой, лишнего не скажет.
А в Питере они, может, пересекались один раз – Янка в Питере стала фактически появляться довольно поздно, уже после смерти СашБаша. Восприняла она его смерть очень тяжело. У нее остался очень сильный опыт общения с СашБашем, он на людей такое впечатление производил – совершенно сумасшедшее. Встреча на всю жизнь…
На самом деле, был такой период, тяжелый, в жизни янкиной и всех людей, которые были рядом с ней, когда очень тяжелые отношения у нее были с Егором, очень. Когда она была близко – он гнал ее от себя. Только стоило ей оторваться от него – он ее опять тащил к себе. И постоянное это качание – это очень большой надлом психики, с моей точки зрения. Она приезжала из Новосибирска, из Омска очень погашенная. Гасил он все порывы девичьи… И загнал в тупик, в результате всех этих действий, тупиковая ситуация совершенно: самостоятельно ей не дают ничего делать, а делать что-то вместе с Егором тоже не получалось… Очень плохо все это было.
Был такой момент: они там жили в Омске – он ее выгнал. Она приехала в Питер, говорит: «Я не знаю, что мне делать, ребята». Фирик говорит: «Давай мы тебе соберем команду, начнем репетировать, будешь выступать, какие проблемы?» Начали этим заниматься. Ровно через две недели тут такие истерики начались летовские по телефону – Серега трубку брать боялся. И она уехала обратно. И так было постоянно. Такая вот позиция – ни себе, ни людям. Состав мы ей тогда собрать не успели, конечно, не случилось. А так, на самом деле, и Джефф хотел с ней играть – не такую музыку, а мягкую, акустическую. Джефф говорил: «Я очень хочу на акустической гитаре поиграть», – такой поворот для него, не совсем объяснимый: у меня сложилось впечатление, что Джефф вообще акустической гитары в руках не держал никогда. У них с Янкой отношения были очень хорошие, потому что Джефф во время гастролей везде был противовесом Егору, постоянно. Если кто ее и защищал или пытался их с Егором отношения смягчить как-то – я думаю, это был только Джефф. Она с ним могла всегда оттянуться, поговорить, пожаловаться, выплеснуть часть эмоций. А Джефф парень мягкий, очень хороший.
Джеффа мы хотели сюда устроить[11]11
Имеется в виду котельная на ул. Блохина, 15, знаменитая «Камчатка», где в свое время работали Цой, Башлачев, где до сих пор работает Начальник и где было взято это интерью.
[Закрыть] – и ничего: он сам не понимает, чего он хочет – если б он хотел чего-то конкретного, а он такой: и там, и там, и туда, и сюда его тянет… Ему очень трудно… Был же там какой-то момент, когда они все разбежались: Летов засел в Омске для прослушивания очередной коллекции музыки. Сел и сел: «А какое мне дело? Чем хотите, тем и занимайтесь» – и они как брошеные: всех отослал от себя.
Янка последний год уже не могла с ОБОРОНОЙ выступать – не ее это было, не та музыка для ее песен, хоть ты застрелись. Ей нужен был мягкий акустический состав, конечно. А Летов… Это очень трудное занятие – продюсирование: позиция должна быть жесткой, с одной стороны, а с другой – так человека и до самоубийства можно довести, если давить на него постоянно…
Ну тут тоже, слово это – «виноват»… Дело-то не в этом. Я бы этого слова, «виноват», не употреблял. Можно притчу такую рассказать: спорят двое, спрашивают мудреца: «Кто прав?» Он говорит: «Ты прав, и ты тоже прав». Третий идет мимо, говорит: «Так не бывает!» А он ему: «И ты прав…» Судить об этом можно до бесконечности. Я могу сказать только одно определенно: Егор оказывал очень серьезное психологическое давление на Янку, именно в смысле поворота ее творчества; он двигал ее не туда, куда она хотела. Это абсолютно точно. Она хотела в другую сторону: помягче, покамернее, без такой публичности. И янкина поэзия – она могла пойти совершенно в другую сторону, отличную от того, что делал Егор.
Санкт-Петербург, 18.05.98 г.
