Текст книги "Вернуть жену любой ценой (СИ)"

Автор книги: Яна Мосар

Соавторы: Анна Гранина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 40.

Ада

Стою в пустой гостиной нового дома, и тут так тихо и просторно, что, мне кажется, даже дыхание эхом расходится.

М-да… надо срочно приводить это кирпичное строение в пригодное для жизни место. Даже несмотря на то, что я пока не знаю, сколько я тут буду жить.

Мирон входит с пачкой глянцевых каталогов, будто почувствовав, что меня эта пустота раздражает.

– Я подобрал каталоги с мебелью, – говорит, бросая их на коробку, что служит нам временным столом.

И голос такой деловой, серьезный, а в глазах мелькает что-то теплое, почти как раньше.

Я качаю головой.

– Хочешь, чтобы я тоже участвовала?

– Ты моя жена. Поэтому да, хочу.

– Это же фиктивно все.

Мирон вздыхает, сдерживая улыбку, и закатывает глаза.

– Выбирай, – кивает на бездушный глянец.

– Тогда я так не хочу, Мирон. Хочу выбирать глазами. Хочу увидеть, потрогать, посидеть. И понимать, насколько это впишется в пространство. Порой картинка не передает всего.

Он пожимает плечами, но уголок его губ дергается в полуулыбке.

– Без проблем. Собирайся, поехали в магазин.

– Сейчас?

– Да.

Так просто? А как же его суперделовой насыщенный день?

Ну, ок. Пару часов в его обществе я вытерплю, зато потом эти пустые комнаты быстро обживутся. И Пашке будет комфортно, да и мне тоже.

Мы садимся в его машину. Молча едем. Город мелькает за стеклом, а внутри меня бурлит смесь неловкости и раздражения. Зачем я согласилась? Но отступать поздно. Мы въезжаем на парковку огромного мебельного центра, где вывески кричат о роскоши, а цены, которые я мельком вижу на витрине, заставляют меня внутренне сжаться. За такие деньги можно было бы еще пару домов построить. Но если Мирон привез меня сюда, значит, он рассчитывает на эту вычурную мебель. Ну и ладно. Его деньги, его выбор.

Мы бродим из отдела в отдел, а я чувствую себя не в своей тарелке. Диваны слишком пышные, с золотыми завитушками, как будто из дворца, а столы – громоздкие, с резьбой, от которой рябит в глазах. Я трогаю обивку одного дивана – мягкая, но холодная, как кожа змеи.

– Может, такой? – Мирон усаживается в угловатый диван и закидывает руки по сторонам от себя на спинку.

– Ну нет, Мирон, качаю головой. – Помнишь, у нас был похожий в старой квартире? Вечно я билась об угол. Дети могут стукнуться. Небезопасно.

Только когда слова вылетают, я резко замолкаю, как будто кто-то дернул за шнур.

Дети. Старая квартира.

Мы молча переглядываемся, и в его глазах мелькает что-то похожее на тоску. Тоску длиною в пять лет.

Мы так и не поговорили о том, что случилось тогда. И вроде я все знаю, а вроде как не все.

Отвожу взгляд, чтобы не утонуть в этом моменте.

Мирон откашливается.

– Я помню только, – усмехается, – как я выкинул то жуткое кресло, что нам подарили коллеги на новоселье. Оно скрипело, как телега, и ты каждый раз ворчала, когда я в нем засыпал.

Я невольно фыркаю, вспоминая Мирона в нем, и напряжение в груди чуть отпускает.

– Оно было как трон для короля неудачников, – поднимается с дивана.

– Который ты чуть не выкинул с балкона.

– Хотел.

Мы идем дальше, уже чуть легче, будто этот кусочек прошлого не жжет, а греет.

Улыбаюсь сама себе. В нашем прошлом были и теплые моменты.

Но улыбка держится недолго. В отделе с кроватями замечаю Свету. Ее сарафан колышется над округлившимся животом.

Горло сжимает, как удавка, и я замираю, чувствуя, как кровь стучит в висках. Она замечает нас. Распахивает глаза, понимая, что мы вместе с Мироном ходим по мебельному магазину. И я уже готовлюсь, что она подойдет, но она, будто испугавшись, отворачивается и уходит в другой ряд. Не подходит.

Пальцами впиваюсь в ладони и поворачиваюсь к Мирону.

– Почему она не подошла?

Мирон смотрит в сторону, где скрылась Света, его челюсть напрягается.

– Такие как она, трусят разговаривать, глядя в глаза.

– Я ее встречала недавно, и она подошла.

– Ммм… опять сплетни за спиной.

Он о настоящем или о прошлом? А какая вообще разница?

– А это была не сплетня, а правда, – цежу, а внутри, как спичка, вспыхивает гнев. – Она видела тебя с той женщиной в консультации.

– Правду можно по-разному сказать, – отрезает он, и его голос становится жестче. – В любом случае предатели и крысы в моем офисе не работают.

Я замираю, его слова оседают в голове, как пыль. Предатели. Крысы. Он говорит о Свете, но я думаю о нем. О его предательстве. Может, надо начать с себя.

Я хочу спросить больше, но не хочу портить день. Мы здесь ради мебели, ради дома, ради Паши.

– Ладно, хватит об этом, – говорю я, отводя взгляд. – Давай сделаем то, ради чего приехали.

Мы выбираем диван – серый, простой, с мягкими подушками, без острых углов. Стол – деревянный, с закругленными краями, чтобы Паша не разбил лоб. Пальцами прохожусь по поверхности столешницы. Тут мы с ним будем рисовать, смеяться, делать поделки.

В груди теплеет, но я тут же давлю это чувство. Не время мечтать.

После магазина возвращаемся в дом, разгружаем коробки, и я чувствую, как усталость оседает в костях. Но не успеваем договорить, как звонок в дверь.

Я никого не жду, – хмурится Мирон и идет открывать дверь.

Проверяет по видео.

– Ада, это проверка, из опеки

Мое сердце падает в желудок, а потом и вообще в пятки.

– У нас же еще нет мебели и не готово ничего.

– Завтра – послезавтра все будет. А сейчас… играем в семью. Очень хорошо играем. Лучше представь нас лет шесть назад.

Кивает мне и идет открывать ворота.

Глава 41.

Ада.

Проверка? Сейчас? Так… у нас же тут ничего не готово еще! Только вот заказали мебель. Боже… и в холодильнике я и не помню, что у нас есть.

Теперь мне еще Пашку не отдадут. Прицепиться же всегда можно к чему угодно.

Вдыхаю-выдыхаю. Не выгонять же их.

Из опеки две женщины с цепкими взглядами и мужчина в очках, с прилизанными волосами, который что-то царапает в блокноте.

Мирон приглашает их гостиную. Единственное, чем можем взять, это показать какая у нас семья.

Нет выбора. Придется делать то, что надо. Лицо – на место, голос – ровнее. Обманывать, значит, будем обманывать. Я за это время уже привыкла, что это надо делать, чтобы достичь того, чего очень хочется.

– Чай, кофе? – спрашиваю, натягивая приветливость как фартук.

– Успеем, – мягко перехватывает Мирон, накрывая мою ладонь своей, и улыбается. – Для начала покажем дом. – Поворачивается к проверяющим. – Проходите, пожалуйста.

Женщины переглядываются, мужчина в очках чиркает по блокноту. Взгляды цепкие, но не волчьи – скорее внимательные, профессиональные.

Мирон переплетает наши пальцы. Сильно, надежно, как раньше. Когда я переживала за что-то, а он брал мою ладонь в руку, сжимал, и я знала, что все будет хорошо. Как бы ни было тяжело.

– Мы только въехали, – объясняет он уже комиссии. – Ремонт закончен, завтра должны привезти и собрать мебель.

Они рассматривают комнату.

Я машинально напрягаюсь, а Мирон большим пальцем чертит почти невидимую дугу тыльной стороне ладони.

– Жаль, конечно, что ничего нет… – машет разочарованно мужчина.

– Да вы поймите, – кладет руку на грудь, – я бы уже давно все заказал, но Адка моя, – бросает на меня взгляд и качает головой, – все сама захотела пощупать. Чтобы натуральные ткани и материалы, чтобы аллергии никакой не спровоцировать.

– Понятно, – кивают женщины.

– Ну и собирать, я бы и сам смог, но чтоб быстрее наняли уже специалистов.

– Да не приукрашай… тот шуруповерт, что тебе подарила на день рождения, ты так и не достал.

– Один раз достал, дорогая, когда проверял, что он работает.

Все усмехаемся, идем дальше.

Дальше спальня, она уже отделана, и мебель собрана.

– Это наша спальня.

Я захожу первой, Мирон за мной. Подходит со спины и обнимает одной рукой.

Тепло прижимает к себе.

– Тут ничего особенного нет.

Невесомо целует в голову. Слишком естественно выходит, как будто мы и правда… мы.

И я ловлю на себе заинтересованный взгляд одной из женщин. Она видит, что это спектакль или нет?

Комната за комнатой идем. Где-то еще пахнет краской, шаги отдаются эхом по необжитым коридорам.

В будущей детской Мирон вдруг касается моего плеча и поворачивает к окну.

– Мы уже решили, что здесь будет кроватка. Тут – стеллаж для машинок и книг, – показывает рукой. – А над кроваткой повесим ночник в форме луны, чтобы Пашка не боялся.

Имя выходит у него уверенно, без запинки. Естественно. Будто и не играет.

"Паша" звучит так, будто это давно решенная часть нашей жизни.

– Очень подходящая комната для ребенка. Просторно, светло, – отмечает женщина с короткой стрижкой.

– И окна на двор – удобно, видно площадку и вход, – дополняю ее.

– Это Ада настояла, – легко подтверждает Мирон. – Говорит: "пусть видит, двор и когда папа возвращается с работы".

Папа… возвращается… Пусть видит.

Пусть, Господи.

– Я очень жду, когда нам разрешат его забрать.

Выходим опять в гостиную. Проверяют кухню.

Там пахнет яблоками и корицей.

Мирон приглашает всех за стол. И они сразу отказываются, вроде как неудобно, но он уговаривает.

– Мы вас, если честно, ждали у себя в квартире, – Мирон помогает расставить чашки и тарелки. – Но больше времени не было. Хотели, чтобы Пашка уже жил с нами сразу в доме. А то все-таки то квартира, то дом. Зачем ему лишние волнения и стресс.

– Все правильно.

Я разрезаю пирог и ставлю на стол.

– Ада волшебно готовит. Вы же знаете, что у нее своя пекарня.

– Да, а у вас будет хватать времени и на пекарню и на ребенка?

– Да, у меня там сестра сейчас, – разливаю чай, – но скоро мы будем закрывать пекарню.

– А эта та, что на берегу?

– Да-да, это она, – киваю.

– Обожаю там маффины. Таких влажных и сочных нигде нет, – восхищается одна из женщин. – А почему закрываетесь?

Я перевожу взгляд на Мирона. Ну не правду же им говорить.

– Мы еще посмотрим, если без Ады там никак и надо будет ее постоянно присутствие, то тогда, возможно, закроемся. А так, если ей надо будет только изредка появляться, и она сможет уделять достаточно времени Пашке, то, может, и оставим.

Я натягиваю улыбку и киваю им. Красивая отмазка.

– А как у вас вообще распределены в семье обязанности?

– За еду у нас главная Ада. По части уборки разыгрываем на камни-ножницы-бумага, – шутит, и все улыбаются за ним.

Прикрывает от меня рот ладонью.

– Но я, если честно, включаю робот-пылесос, чтобы упростить себе жизнь, – громко шепчет им, что я тоже слышу.

– И сказки тоже лучше Мир читает, – автоматически добавляю.

Мир… я не называла так его больше никогда со дня нашего развода. Даже в мыслях.

– Потому что не проглатываю окончания, – подмигивает он комиссии, а мне едва заметно сжимает пальцы. – Ладно, я вообще в школе был лучший чтец.

Я не отнимаю руку. Играем, Ада. Ради Паши. Играй красиво.

Взрослые вопросы сыплются размеренно: площадь, документы, доходы, режим дня, школа, педиатр.

– Педиатра уже забронировали, – спокойно отвечает Мирон. – Школу и сад посмотрели. С логопедом и психологом договорились на адаптационный период.

Они улыбаются. Не всем, но некоторым вещам верят охотно – слишком уж складно ложится картинка.

Мужчина откладывает блокнот, снимает очки, протирает.

– Видим, что вы готовитесь. Дом… хорош, – говорит сухо, но без прицела. – Мы приедем еще раз, когда мебель будет на местах и детская полностью оснащена. Это стандартная процедура.

Внутри меня все замирает.

После этого можно будет забрать ребенка.

Я сжимаю сильнее его пальцы. Не верю, что слышу это. Неужели у нас получилось?

Я уже готова сама возить эту мебель и собирать.

– Спасибо, мы все подготовим.

Их взгляды еще раз скользят по нам, по пирогу, по новому дому.

Женщина с короткой стрижкой задерживается во дворе.

– Площадка у вас отличная. И… – она смотрит на нас обоих, – очень приятно было с вами познакомиться. Вы такие милые.

Неловко натягиваю улыбку, но Мирону в глаза не смотрю. Боюсь увидеть там, что это все… не игра.

Наконец, они уходят. Мирон закрывает за ними ворота. Молча идем в дом, чтобы они не подслушали, не поняли, не дали отказ.

Только когда дверь в дом закрывается, я выдыхаю. Прикрываю глаза.

Только чувствую, как Мирон делает шаг ко мне, обнимает и касается виска губами.

Не зрелищно. Не для комиссии.

– Не дрожи так, нормально все. Ты была идеальна.

– Это была роль, – отстраняюсь от него.

– Я знаю, – ухмыляется, – но кое-что в этой роли… нам .

Я отступаю, ищу спасение в делах:

– Завтра нужно тогда купить постельное, ночник, коробки для игрушек. И пижаму с динозаврами. Он любит динозавров.

– Уже заказал, – спокойно отвечает он. – И наклейки на стену – с планетами. Ты хотела луну. Будет еще и орбиты.

Я сжимаю губы, чтобы не выдать улыбку. Не ведись, Ада. Игру мы сыграли. На этом все.

– Комиссия вернется через пару дней, мы все успеем, если будем делать вместе.

Снова это проклято-теплое слово, от которого мне и хочется вцепиться, и сбежать.

– И да, Ада, если ты заметила, то у нас пока с тобой только кровать в спальне, поэтому спать мы будем в ней.

– Ты специально это сделал, да?

– Нет, – натягивает улыбку.

– Как же нет…

Глава 42.

Ада

Наношу крем для лица. Глубоко выдыхаю, чтобы отпустить мысли и успокоится. Тяну время как могу. Но полотенце, обернутое вокруг влажных волос, вдруг сползает, и я снова раздражаюсь. Поправляю его. Будто это может отвлечь от того, что ждет за дверью.

Мирон.

В спальне. В нашей спальне, где одна-единственная кровать.

О боже.

Хоть ты гостиницу до завтра сними, пока не приедет кровать в детскую и диван.

Но это будет слишком по-детски что ли.

Сердце колотится, как будто я пробежала километр, хотя вообще стою на месте.

Я открываю сумку с уходовыми средствами, перебираю тюбики и флаконы, ищу тысячу причин, чтобы не выходить.

Еще один слой крема? Прополоскать зубы в третий раз? Проверить, не осталось ли пятен на пижаме?

Все, что угодно, лишь бы прийти, а он уже спит.

Замираю и прислушиваюсь. За дверью тишина. Может, он уснул. Встает рано, ложится поздно.

Хорошо, что взяла пижаму со штанами. Невзрачную серую, с длинными рукавами, из мягкого хлопка, а не шелковую сорочку, которая бы выдавала каждый изгиб.

Это так странно. Вроде как и не чужой. А вроде как и не родной.

Пять чертовых лет. Он другой. Я другая.

Он не был монахом, а я… у меня не было ни времени, ни желания даже смотреть на мужчин. Я все думала: “Ну когда-то потом, в будущем”. Моя психика не была готова принимать мужчину еще сто лет как минимум!

– Ада, – стучит в дверь, – все нормально? – дергает ручку.

Я вздрагиваю.

– Да.

Стою, как школьница и мнусь, сомневаюсь. Волнуюсь и переживаю.

Все не так должно было быть изначально. У нас должен был родиться ребенок, потом мы должны были переехать такой же дом, потом родить еще одного или двух.

А не все наоборот. Видимо, когда я визуализировала, что хочу свой дом и детей, то не совсем правильно показала, как я хочу.

Тянуть больше некуда. Приоткрываю дверь и тихо выхожу.

В комнате полумрак, но Мирон не спит, как я мечтала. Читает какие-то бумаги лежа на кровати в домашних штанах и с голым торсом.

Тихо ступая по полу иду к кровати.

– Я уж думал МЧС вызывать, тебя из замурованной ванной вызволять, – отрывается от телефона и улыбается уголком губ.

Во взгляде знакомая теплота, от которой я отвыкла и которая не должна трогать. Нельзя просто забыть все, что было.

– Я… ты… – запинаюсь, и слова вязнут, как в патоке. – Мирон, ты не понимаешь, как мне это все дается… сложно? – голос дрожит, и я ненавижу себя за это.

Но быть уверенной и надежно стоять, когда ты только вылез из пропасти и не жил пять лет толком, очень сложно.

Скрещиваю руки на груди, будто это может защитить меня, и опираюсь на комод.

Он откладывает телефон, садится на кровати.

– Ада, я понимаю… – в голосе появляется что-то мягкое, почти как раньше. – Это странно. Для меня тоже. Но мы же не чужие. Или ты меня ненавидишь настолько сильно?

– Не чужие, – соглашаюсь с ним.

Он, правда, не чужой. Его запах, его голос, его манера чуть наклонять голову, когда он ждет ответа, – все это до боли знакомо. Но это и пугает.

– Но… общая кровать это перебор.

– Ада, – говорит низко, как будто боится спугнуть меня. – Мы не в первый раз спим в одной кровати. Если хочешь, я на пол постелю одеяло, но когда мы заберем Пашку, мы все равно будем спать в одной кровати.

– Не надо на пол, – обрываю его.

Я не хочу, чтобы он спал на полу. Не хочу, чтобы он думал, что я его боюсь. Я не боюсь. Я просто… не знаю, как быть. Как лежать рядом с ним, зная, что он разбил мне сердце, но все еще может заставить его биться быстрее.

– Я накроюсь покрывалом. Завтра купим еще одно одеяло. Так тебя устроит?

– Да.

Я делаю шаг к кровати, потом еще один, чувствуя, как пол под ногами кажется зыбким. Ложусь на самый край, как можно дальше от него, и натягиваю одеяло до подбородка.

Мирон ложится рядом, матрас прогибается под его весом, напоминая мне, что он здесь, так близко. Накрывается покрывалом.

Это странно. Все это странно.

Я не чувствую отторжения, не чувствую, что он чужой. Но я не знаю, как себя вести. Как лежать рядом с мужчиной, которого я любила, ненавидела, и теперь… не знаю, кем он для меня стал.

– Спокойной ночи, Адка, – шепчет и выключает свет. Комната погружается в темноту.

– Спокойной, – бормочу еле слышно на выдохе.

Лежу, уставившись в потолок, которого не вижу, и чувствую, как тепло его тела рядом отдается в моем. Это не отторжение. Это что-то другое. И это пугает меня больше всего.

Глава 43.

Мирон.

Лежу на нашей единственной в доме кровати, бесцельно листаю телефон. Бездушный кусок пластика.

Из ванной доносится шум воды – Ада там уже черт знает сколько, минут сорок, если не час. Что она там делает? Моется до дыр? Или просто не хочет выходить, потому что я здесь?

Боится меня? Стесняется? Или я ей так противен, что она готова в ванной окопаться, лишь бы я скорее уснул?

Хмыкаю сам себе, но смех застревает в горле, как ржавый гвоздь. Эта кровать одна на двоих, как чертова провокация. И я не знаю, как в ней лежать рядом с ней, не сорвавшись.

В двадцать пятый раз переворачиваюсь на бок, ну когда уже.

Наконец вода в ванной затихает, Ада выходит в простой серой пижаме. Мокрые волосы стянуты в узел. Бросает на меня взгляд, полный смятения, и тут же отводит глаза.

– Я уж думал, МЧС вызывать, тебя из замурованной ванной вызволять, – отшучиваюсь, сглаживая неловкое молчание между нами.

– Я… ты… Мирон, ты не понимаешь, как мне это все дается… сложно? – Кивает на нашу кровать.

Конечно, я понимаю. Не дурак.

Поэтому не давлю.

Она, хоть и с опаской, но ложится на самый край. Натягивает одеяло до подбородка, словно возводит стену.

Куда уж выше?

Я выключаю свет, и комната тонет в темноте.

Так много событий за последние несколько недель, что хочется это все обсудить с кем-то, подумать над планами, но я молчу.

Казалось бы элементарное действие между двумя взрослыми людьми, но для нас как перекричать океан, чтобы услышать друг друга.

Ее дыхание постепенно выравнивается и замедляется.

Она засыпает.

Я переворачиваюсь на бок, чтобы посмотреть на нее. Лунный свет, пробиваясь сквозь шторы, касается ее лица. Оно такое спокойное, как шесть лет назад, когда она спала рядом, а я верил, что так будет всегда.

Край одеяла сползает с плеча, оголяет ключицу и ложбинку между грудей.

Черт, Ада. Все такая же красивая и… нет. Я ничего не забыл.

Хочется притянуть ее к себе, зарыться пальцами в волосы, почувствовать бархат ее кожи.

Но я обещал, что не буду.

Еще слишком рано. Но весь парадокс в том, я не знаю, когда будет не рано и будет ли оно вообще.

В каждом ее движении: в том, как она отводит взгляд, как сжимает губы, как говорит, даже как держит мысли в себе кричит о холоде, о неприятии и ненависти. Я потерял ее той ночью. Сейчас насильно пытаюсь удержать, придумывая нелепые уловки с браком и опекой. Пытаюсь склеить хоть что-то, хотя бы эту чертову видимость семьи. Пусть и фальшивой.

Да мне на раз-два было почистить ее справки и договориться, чтобы ей отдали этого ребенка, но я думал, что это даст мне пару очков реабилитации.

Может, и дало, но вот вернуть ее.

Не сейчас, это точно. А может, и никогда.

Сжимаю кулаки, чтобы унять жар, что поднимается в груди и горит внизу живота. Я могу только мечтать. Я как пацан, который смотрит на самую желанную девушку и знает, что никогда не дотянется.

Шесть лет назад все было иначе. Она была моей. Я любил ее так, что зубы сводило, но никогда особо не говорил. Не умел.

В нашей семье слова были не в ходу. Я не знаю, как жили мои родители, но бабушка и дедушка… они просто были всегда вместе. Дед до сих пор один, после того, как бабушка ушла. Наверное, я в него. Однолюбы мы.

Я делал для Ады все, с того самого дня, как увидел. Я хорошо его помню. Офис, запах кофе, гул голосов. Она вошла с папкой, глаза огромные, как у лани, но с такой хваткой, что я сразу понял: эта девчонка – огонь. Она ловила каждое мое слово, но взгляд опускала. Стеснялась? Конечно. А я тогда и пропал. Никого больше не замечал. Только ее.

Судьба быстро свела нас: мы работали над одним проектом. Мне нравилось в ней все, как она хмурится над цифрами, как теребит ручку, когда злится, как улыбается и хлопает по-детски в ладоши, когда находит решение задаче.

И все. Через месяц я перевез ее к себе. А потом надел кольцо на пальчик, дал свою фамилию, отдал все, что у меня было. Она была моим домом. Я хотел ее тогда так же, как и сейчас, – до дрожи в руках, до хрипа в горле. Но я все сломал. Одной ошибкой. Разнес нашу жизнь вдребезги и все уничтожил.