Текст книги "Вернуть жену любой ценой (СИ)"

Автор книги: Яна Мосар

Соавторы: Анна Гранина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 36.

Ада

Я вваливаюсь в дверь, и вкусный запах еды ударяет в нос, но вместо утешения он только усиливает ощущение, что я здесь чужая.

Дом. Мой дом. Мой? Или уже не мой?

Я думала, что возвращаюсь домой, в наше маленькое убежище, где стены помнят наши секреты, смех и слезы. Но нет. Я стою в прихожей, сбрасывая туфли, и чувствую себя гостьей, которая зашла не в тот час. Без предупреждения…

Что за гадость в моей больной голове вспыхивает?

Коляска Зои поскрипывает на кухне. Она гремит там посудой, напевает мелодию из старого фильма.

Она всегда так делает, когда в хорошем настроении. А я своей историей только и могу, что его испортить. Натягиваю улыбку и плетусь на кухню.

– Привет, Зой.

– Ой, – оборачивается от неожиданности Зоя. – Не слышала, как ты пришла.

Подкатывается ко мне, я наклоняюсь, чтобы обнять ее и поцеловать.

Опускаюсь на стул за столом. Как в гостях себя чувствую.

– Я тут борщ сварила, твой любимый, с чесночными пампушками. Будешь?

Улыбается, но я вижу, как ее щеки пылают румянцем, а глаза горят, как будто она только что вернулась с какого-то безумно интересного приключения.

Кладу руки на столешницу, пальцы барабанят по дереву, но я не чувствую покоя. Это не мой островок спокойствия и умиротворения.

– Я не хочу, Зой…

После всего, что сегодня Мирон вывалил на меня – суррогатная мать, мои яйцеклетки, ребенок, которого он “создал” за моей спиной, – я не знаю, где мое место. Может, нигде?

– Не хочет она. Как привидение ходишь.

Зоя берет тарелку, наливает мне суп. Достает нам ложки. Несмотря на коляску, она все делает быстро.

Еще днем мне жаловалась на того врача, а сейчас выглядит... оживленной. Я такой ее вижу очень редко с тех пор, как она села в эту коляску после аварии.

– Зоя, все в порядке?

– Конечно!

– Ты довольная такая.

– Довольная? – переспрашивает и смеется.

А у меня от этого еще больше тревога прокатывается по спине холодной волной, заставляя плечи напрячься.

– Это я недовольная, Ада. Это наоборот нервное. Я взялась готовить, чтобы успокоится хоть немного.

– А что случилось? Снова врач этот?

– Да. Этот Владимир Григорьевич Нечаев, светило науки, меня достал! Это не врач, это деспот.

Я беру ложку, набираю суп и проглатываю.

– Представляешь, Ада, он – реабилитолог, но его методы вообще далеки от того, что мне надо. Он какой-то, – крутит пальцем у виска и к еде даже не прикасается. – У меня ноги не двигаются, а он часами заставляет делать упражнения на руки, плечи, спину – “тяни резинки, поднимай гантели”, – пародирует смешно мужской голос.

Откусываю чесночную пампушку, киваю и молча слушаю.

– Потом массаж, потом тренажеры, где нужно удерживать равновесие торсом. Я спортом не занималась пять лет, а он ни минуты покоя не дает! Нет какого-то расписания на неделю. Просто звонит и говорит, что завтра тренировка. Или вообще сегодня. Я и планировать ничего не могу, потому что не понимаю, когда он придет.

– Ну… Мирон говорил, что он очень занят и нарасхват.

– Он меня угробит так еще больше. Ада, он, правда, странный, как будто не врач, а тиран какой-то! Наглец, сноб, дерет три шкуры! Я ему говорю: "Владимир Григорьевич, я же не могу ходить, дайте передышку", а он: "Зоя, вы способны на большее, чем думаете". И смотрит так, будто видит во мне супергероя. Деспот!

Она тараторит, и ее голос звенит, полный возмущения, но в нем есть нотка, которая меня настораживает.

Ее глаза блестят, румянец на щеках не от усталости, а от какого-то внутреннего огня. Она машет ложкой, как дирижерской палочкой, и ее движения полны энергии, почти восторженные.

Что-то неладное. Этот Нечаев... он вызывает в ней интерес, но она этого не осознает. Или не хочет осознавать. Она жалуется, но в ее словах сквозит какое-то восхищение, как будто его требования – не пытка, а вызов, который ее бесит и одновременно будит.

Я открываю рот, чтобы спросить, но Зоя перехватывает взгляд.

– Ада, все, хватит! Не хочу больше про него. Как у тебя-то дела? Рассказывай. Почему сегодня дома ночуешь? Или… вы разошлись и ты вернулась? Или он опять…

Наконец начинает есть свой борщ.

Мои плечи напрягаются, жар поднимается к шее, становясь комом в горле.

– Зоя, это... – бормочу, отводя взгляд.

Я не хочу быть слабой. Но слова и поступок Мирона жгут внутри, как кислота.

– Мирон… он использовал мои яйцеклетки. Без разрешения. Для суррогатной матери. Сказал, что хотел ребенка от меня. Для нас.

Зоя замирает, ложка с супом так и не добирается до рта.

– Что? – переспрашивает, не веря в то, что слышит. – Ада, это... это же преступление. Он что, с ума сошел? Как он мог взять твое... твои клетки, без спроса? Ты же сама об этом думала.

– Да. Но у меня не было на это денег. А у него были.

Сжимаю губы, чтобы не заплакать. Руки холодеют, и я прячу их под стол, чувствуя, как пот выступает на ладонях.

– Он сказал, что хотел этого ребенка. И что это осознанный шаг. Зоя! Осознанный шаг, а он до всего этого не сказал мне об этом.

– Я-то думала, что он изменился.

– Если бы я не увидела сама его с беременной женщиной, то никогда бы не узнала. Он планировал все за моей спиной! – Мой голос срывается, и я бью кулаком по столу, тарелка подпрыгивает. Жар заливает лицо, сердце колотится, как молот, и я чувствую, как слезы щиплют глаза, но я моргаю их прочь.

Зоя медленно кладет ложку, и глаза ее горят, но теперь совсем другим огнем, в них смесь возмущения и заботы.

– Ада, послушай. Это ужасно, я понимаю. Но... у тебя будет ребенок. Ведь он же твой, Ада. По крови. Ты разве не рада?

Я замираю, внутри все путается, как клубок ниток.

– Все это так неожиданно, Зой... Мне страшно. Он мой по крови, но не я его выносила. Вроде мой, а вроде нет. Я не знаю, что делать, – выдыхаю ответ. – А если я не смогу его любить? Я боюсь, Зоя. Боюсь, что не справлюсь.

Она наклоняется ближе, рука касается моей, и ее тепло проникает через мою холодную кожу.

– Или ты боишься, что Пашка станет лишним? – спрашивает тихо, как будто читает мои мысли. – Ты боишься за него? Боишься, что не сможешь любить их одинаково?

Я киваю, и воздух выходит рвано, как вздох облегчения.

– Я люблю Пашку уже. А этого малыша не знаю. Мирон мне вывалил эту новость вот так! Как будто это подарок, а не бомба. А елси у меня опять срыв будет, я боюсь, Зой.

– Не будет ничего, ты все это пережила давно. Оно не вернется, это я тебе как врач говорю. Это нормально чувствовать все сразу. Шок, страх – это реакция на предательство, ты воспринимаешь это именно так. Но под этим... есть радость. Ты же всегда хотела ребенка. Это шанс, Ада. Твой шанс.

Я смотрю на нее, и моя тревога чуть отступает. Но внутри все еще буря. Я не знаю, как жить с этим. Не знаю, как жить с Мироном. И самое страшное, что я не знаю есть ли радость?

– Как мне Мирону верить после всего, что было? Я не хочу его прощать. И я не смогу никогда забыть то, что он тогда сделал.

– Ада, я его не оправдываю, но… чтобы понять, как вам жить дальше, вам надо с ним поговорить. О том, что произошло до того дня. Почему он так поступил…

– Я не хочу ничего знать, – перебиваю ее.

– Побег не лучший способ.

– Я и так знаю, чего там разбирать. Потрахаться захотелось, а мне нельзя было.

– А почему он тебе это не говорил?

– Может, потому что не любил? – пожимаю плечами.

– Тебе, чтобы понять, что делать дальше, нужен этот разговор.

Глава 37.

Ада

Зоя смотрит на меня. Тепло, но пристально.

– Ада, – говорит тихо, но мягко и настойчиво, тянет руку ко мне и сжимает мою ладонь.

– Давай разберемся по порядку. Ты чувствуешь гнев, это понятно. Он не имел права брать твое без спроса. Но под этим гневом... что еще? Расскажи мне. Что пугает тебя больше всего?

Я выдыхаю, воздух выходит рвано, как будто легкие сжаты в тисках. Пальцы все еще дрожат, и я сжимаю их сильнее, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

– Зоя, он сказал, что это для нас. Для нашей семьи. Я понимала раньше, что я заберу Пашу, брак этот для фикции, потом я вернусь домой, к тебе. А сейчас что делать? Мирон не отдаст мне его. А я боюсь, что привяжусь к этому новорожденному, ведь он фактически мой. Как потом уйти от Мирона? Я не представляю, что будет дальше, потому что жизни с ним я не вижу.

– Страх – это нормально, Ада, – Зоя отпускает мою руку. – Ты потеряла Пашку, и многое после этого изменилось, – это раны, которые никогда не заживут, потому что ты постоянно об этом думаешь и сталкиваешься.

Я чуть наклоняю голову в сторону и утыкаюсь лицом в предплечье. Никогда…

– Ада… но Мирон сейчас дает тебе шанс на ребенка. Твоего ребенка. Да. Не так, как у всех. Да, нестандартному пути. Да, после всего, извини, пиздеца, что он сделал, но дает. Это как... подарок, завернутый в колючую проволоку. Ты имеешь право злиться на на него, обижаться, ругаться. Но подумай: этот ребенок – часть тебя. По крови. Твой. Что, если это возможность исцелиться? Не для него, для себя.

Внутри что-то сдвигается, как ледяная глыба, которая начинает таять. Прикусываю дрожащие губы, чтобы не расплакаться.

– Я никогда его не прощу. Он эгоист, вор, предатель! Но этот ребенок... Как можно жить с мужчиной, которого ненавидишь, и играть в счастливую семью. Что это за жизнь будет?

Зоя снова гладит мою руку, как мама в детстве, когда я боялась темноты.

– Ты всегда хотела семью и детей. Паша – это начало. А этот малыш... продолжение. Ты сейчас можешь только предполагать, а как оно будет на самом деле, ты узнаешь, только когда попробуешь.

Я моргаю, и слезы, которые я держала, все же скатываются по щекам.

– Не плачь, родная, – подкатывается ближе ко мне. – Чтобы понять, тебе нужно разобраться. С Мироном. Почему он это сделал? Что он чувствовал? Ты не можешь решать в вакууме. Все в этом мире подчинено причинно-следственным связям. Его измена – это следствие. А что было причиной, надо понять.

– Зачем?

– Чтобы понять ошибки.

– Я не смогу снова ему верить все равно.

– Ада, не он так другой мужчина может появиться. А вы можете ту же ошибку совершить.

– Нормальные мужики не изменяют.

– Нет ни одного человека в мире, – усмехается сестра, – который бы сказал, что он ненормальный. У каждого своя правда.

– Ты как будто его защищаешь.

– Нет, я никого не защищаю и не оправдываю. Но я за то, чтобы люди разговаривали. Не проглатывали прошлое, не пережевывая, а потом опять несварение получали. А чтобы каждый понимал, какую сделал ошибку и как ее больше не допускать.

Наверное, Зоя права. Я не могу жить в тумане и там опять наступать на те же грабли. Я просто должна попробовать это, а потом решить смогу или мне лучше уйти.

– Ты со стороны на это посмотри. Ты не сможешь выносить ребенка сама. Но Мирон нашел женщину, оплатил это все, а ты сама знаешь расценки. И она вот-вот родит. Тебе не надо переживать за нее, не надо принимать это решение. Он в этом плане молодец. Он не взял донором другую женщину. Он хотел от тебя ребенка. Пусть это его способ исправить ошибки, но он старается.

– Он для себя это делает.

– Да прям… Родил бы тогда от кого-нибудь. Зачем ему эти сложности с суррогатной матерью?

– Ада, у тебя будет шанс снова стать матерью. Ты готова воспитывать чужого. Неужели ты думаешь, что не полюбишь своего?

– Скорее всего, и полюблю, буду жить с ними и ненавидеть тихо Мирона.

– Ты не настраивай себя так. Знаешь, если бы мне дали шанс снова ходить, и этот шанс мне дал какой-нибудь мой враг, то я бы его расцеловала и была благодарна до конца жизни.

– Тебе дает шанс этот врач. Скоро будешь не ходить, а бегать .

Зоя замирает, ее ложка зависает над тарелкой, и она смотрит на меня, как на дуру.

– Ада… я согласилась на это, только чтобы ты была спокойна, что я тебе не обуза. Сильные руки мне тоже нужны. Но… мои ноги... они мертвые.

– Не бросай это.

– Давай так, пока ты живешь в том доме и делаешь попытки наладить свою жизнь, я буду тренироваться.

– Зачем эти условия?

– Затем, что мне этого Нечаева хочется придушить не меньше, чем тебе Мирона. И в его деспотичные методы я не верю.

– Я спрошу у Мирона про этого врача. Деда же его он как-то поставил на ноги. Вряд ли им так покомандуешь, как он издевается над тобой.

– Хорошо.

– Мы еще пойдем с тобой в бар и танцевать будем, Зой! Ты же помнишь, как ты танцевала? Ты это так любила.

Ее глаза тускнеют, и она откидывается в коляске, будто воспоминание ударило ее.

– Любила... – шепчет дрожащим голосом. – Это было как в другой жизни, Ада. Я была другой. Помнишь, как мы с тобой сбегали в клуб? Мне часто снится, как я хочу, как бегаю… – Она замолкает, и я вижу, как ее руки дрожат, когда она сжимает их в кулаки.

После аварии ее муж Максим, когда узнал, что Зоя не встанет никогда, завел ребенка на стороне. И она тоже осталась одна.

Утром просыпаюсь от звонка мобильного, который звонит еще раньше будильника.

Мирон.

– Да.

– Привет…

– Привет…

– Все в силе или хочешь разорвать наше соглашение?

– Что я теряю?

– Брак, возможность усыновить ребенка и возможность видеть, как растет другой твой ребенок.

Выдыхаю. Я так долго к этому шла, что потерплю бывшего мужа ради мечты.

– Тогда все в силе.

– Хорошо. Я заеду за тобой в половине восьмого, нам надо в школу родителей.

– Я буду готова.

Сухо. По делу. Как он привык.

Глава 38.

Ада.

Я сижу в маленьком кабинете школы приемных родителей, и стул подо мной кажется слишком жестким, как будто нарочно создан, чтобы нервировать.

Психолог – женщина лет пятидесяти с добрыми, но цепкими глазами – смотрит на меня, слегка наклонив голову. Ее взгляд, как игла, колет прямо в душу, и я невольно тереблю край свитера, чувствуя, как пальцы дрожат.

В горле пересохло, будто я наглоталась песка, а в груди тянет, как от тяжелого камня. Мирона нет – он опять умотал по каким-то "срочным делам", оставив меня одну выгребать эти вопросы. Сказал, что пройдет этот этап отдельно. Конечно, ему можно. Ему всегда можно.

– Ада, расскажите, что для вас семья? – вроде голос у психолога мягкий, но в нем есть что-то, что заставляет меня напрячься. Она поправляет очки, и свет от лампы отражается в стеклах, бьет мне в глаза.

Щурюсь, выдыхаю рвано, стараясь собрать мысли. Ладони холодеют, и я сцепляю их в замок, чтобы скрыть дрожь.

– Семья… это когда ты не один. Когда есть люди, которые тебя держат, даже если весь мир рушится. – Я делаю паузу, и перед глазами всплывает Зоя, ее теплая рука, сжимающая мою, ее коляска, скрипящая на паркете. – Это дом, где пахнет хлебом, где слышен смех. Где… дети. – Мое горло сжимает, и я чуть не проговариваю "Пашка". – И любовь. Даже если она… не такая, как в сказках.

– Хорошо, Ада, – кивает, скрипит ручкой по блокноту, и этот звук царапает нервы. – Теперь вопрос, возможно, не самый удобный. Почему вы с Мироном развелись в прошлом? Нам важно понять, какие установки движут вами сейчас, чтобы вы могли создать новую семью.

Мои ногти впиваются в ладони, и я чувствую, как жар поднимается к щекам. Вопрос бьет, как пощечина, и я невольно выпрямляюсь, будто готовлюсь к бою.

– Мы развелись, потому что он меня предал, – говорю я, и голос дрожит, но я заставляю себя продолжать. – Была другая женщина. И я… потеряла ребенка. Нашего ребенка. – Слова рвутся, как старые швы, и я чувствую, как пот выступает на спине. – После этого я не могла остаться. Все сломалось. – Сердце колотится, и я опускаю взгляд на свои руки, чтобы не видеть сочувствия в ее глазах.

Она делает пометку, ее ручка снова скрипит, как нож по стеклу.

– Спасибо за откровенность, Ада. А сейчас, спустя годы, что вы ждете от этого брака? Вы упомянули предательство. Есть ли у вас доверие к Мирону? Ведь без него сложно строить семью.

Я открываю рот, но слова застревают, как кость в горле. Пальцы сжимаются сильнее, и в груди разливается тяжесть, будто кто-то положил туда бетонную плиту.

Доверие? Я хочу рассказать про суррогатную мать, про этого ребенка, которого он мне "подарил", как Зоя сказала, в колючей проволоке, но я молчу. Не могу. Не здесь.

– Доверие… есть, – лгу, глядя ей в глаза, – мы изменились. Оба. Теперь мы знаем, чего хотим. Подошли к этому серьезно. – Я сглатываю, чувствуя, как горло сжимает сильнее. – Любовь у нас она не прошла, просто мы поставили все на паузу и, оказалось, что отпустить этого человека сложнее, чем простить.

Психолог смотрит на меня, прищуриваются, как будто она ищет подвох в моих словах.

– Хорошо, а как вы планируете, чтобы Мирон сблизился с Пашей? Для ребенка важна связь с обоими родителями. Как вы видите его роль?

Я выпрямляюсь, и напряжение в плечах чуть отпускает. Это проще. Про Пашу я могу говорить спокойно.

– Мы с Мироном потеряли ребенка, поэтому хочется кому-то отдать ту любовь, что скопилась в нас. Я видела, как он с ним общается, как Паша к нему тянется. У Мирона к нему теплые чувства, иначе бы мы не решились на это. Он будет хорошим отцом. Я в это верю.

Психолог кивает, но ее взгляд все еще цепкий, будто она знает, что я недоговариваю.

– Хорошо, Ада. Это важный шаг – видеть потенциал в партнере. Мы еще вернемся к вашим ожиданиям, когда Мирон присоединится.

Я киваю, но внутри все сжимается. Мирон. Его "срочные дела". Его тайны. Я прячу руки под стол, чтобы она не видела, как они дрожат. Я сказала, что верю в него. Но верю ли? Я хочу Пашу. Хочу этого ребенка, которого он мне "подарил". Но каждый раз, когда я думаю о Мироне, в груди вспыхивает старая боль, как незажившая рана.

Когда выхожу от психолога, наговариваю ему голосовое.

– Я была у психолога, она задавала вопросы про то, почему мы развелись. Без подробностей, но я сказала, что ты меня предал. А потом мне пришлось сказать, что я тебя простила и очень люблю. Так сильно, что сейчас мы хотим семью и детей. Так что не перепутай историю о нас.

Глава 39.

Ада.

Стою посреди квартиры Мирона, утопая в хаосе коробок, а внутри все клокочет, как буря перед грозой.

Вещи разбросаны по полу, на кровати, на комоде: мои кофты, его рубашки, какие-то безделушки, которые он не удосужился выкинуть. Он попросил меня собрать и его вещи тоже, и я, как дура, согласилась.

Я только начала привыкать к этой квартире, как мы переезжаем и снова надо привыкать к другому месту.

Я меньше недели, как узнала, что у него будет еще один ребенок, что он уже для этого построил дом. Внутри отделка закончена, только снаружи еще надо пару дней, чтобы привести территорию в порядок.

– Мирон, зачем так торопиться? – снова прокручиваю в голове вчерашний разговор вечером.

– Думаю, ребенку будет лучше не скакать по домам, а жить сразу в одном, – каждый его ответ выверен и просчитан, а в моей душе наоборот поднимает ворох сомнений.

Вытираю вспотевшие ладони о джинсы и складываю дальше его рубашки.

Фиктивный брак – это одно, но жить в доме, который он назвал "нашим", – это как шагнуть в пропасть без страховки.

И, когда он говорил, что “ребенку будет лучше”, он имел в виду не только Пашку.

Даже сейчас сдавливает горло, будто кто-то затянивает петлю.

– А второй ребенок?

Этот малыш от суррогатной матери – как мина, заложенная в мою жизнь. Я не готова, мне бы подумать над этим, но он уже реальность, часть меня, и это пугает до дрожи в костях.

– Он тоже скоро родится и будет жить в том доме. И, Ада, нам надо обсудить вопрос с няней? Мы нанимаем или будем сами?

Няня? Сама? Опускаюсь на кровать.

Пальцы впиваются в ткань джинсов, и я представляю этого малыша – теплого, крохотного, моего по крови. И одновременно не моего.

– А эта женщина? Она будет жить с нами в этом доме?

– Нет, она с нами жить не будет. Никаких контактов с ребенком.

– Ребенку надо молоко.

– Она будет сцеживать, водитель привезет. Либо сразу на смеси переведем. Я говорил с врачом, сейчас есть хорошие.

В голове его деловой тон, как будто мы обсуждаем закупку муки для пекарни, а не жизнь малыша.

Я не готова. Не готова к этому ребенку, к этому дому, к жизни с Мироном.

И этот сложный выбор с няней. Я до сих пор не знаю, справлюсь ли я, приму ли его, как вообще это все будет. Насколько это правильно? Насколько экологично? Я хотела отдать всю себя одному ребенку, а теперь у меня их двое и как бы Паша не почувствовал себя лишним.

– Давай, пригласим няню, если ты знаешь хороших.

– Я пришлю тебе кандидатуры.

Теперь у меня еще и список нянь висит на рассмотрение.

Так правильно, да. Если почувствую, что справляюсь сама, то ее всегда можно уволить.

Переезд идет в каком-то угаре. Моих вещей тут не много, а вот он обжился за эти годы.

Но удивительно, что доверил мне складывать свои вещи. Я только не пойму одного. Либо ему так все равно, что я увижу какие-то напоминания о его прошлых отношениях, например, чью-нибудь расчетку или трусики. Либо так уверен, что ничего нет.

Я роюсь в шкафах, собираю его вещи, и вдруг натыкаюсь на коробку в углу гардеробной. Старая, с потрепанными углами, покрытая тонким слоем пыли.

Беру и руки покрываются мурашками. Это не коробка от обуви, одежды и не подарок. Это что-то, что стоит тут давно и этим не пользуются.

И возможно там то, что я боялась найти.

Другая его жизнь.

Внутри – стеклянная шкатулка…

Я делаю вдох и замираю.

Та самая, которую мы купили на Кипре, в свадебном путешествии. Мозаика из морского стекла – голубого, зеленого, янтарного – переливается в свете лампы, как море, на берегу которого мы лежали, мечтая о будущем.

Беру ее в руки, и она тяжелая, холодная, как воспоминание. Внутри – сложенный листок.

Легкие жжет от недостатка кислорода, а на горле дальше стягивает петлей, что я делаю наконец вдох. Опускаюсь на край кровати.

В глазах мутнеет.

Дрожащими пальцами разворачиваю записку. Мой почерк. "Мир, спасибо за счастье. Я буду любить тебя всегда. Ада".

Глубоко дышу, чтобы не расплакаться, но слезы все равно выступают. Зачем он хранил это? Зачем оставил эту шкатулку, этот кусок нашей жизни, который он сам разломал?

Сжимаю пальцами листок так, что он мнется. Моим гневом сейчас можно поджечь тут все.

Я хочу швырнуть эту шкатулку об стену, разбить все эти воспоминания.

Но вместо бросаю назад этот смятый листок и аккуратно шкатулку обратно, закрываю коробку. Не хочу, чтобы он видел, как это меня цепляет.

К вечеру приезжает машина, чтобы загрузить коробки. Переезд кажется мне побегом – от квартиры, от прошлого, от этой шкатулки, которая все еще пахнет морем и нашими мечтами. Но дом ждет. Паша ждет. И этот ребенок, которого я еще не знаю, как полюбить.

Девочки, мы немного выпали из графика: школа... дети... Но в ближайшие три дня, проды будут ежедневно, чтобы нам догнать график.