Текст книги "Вернуть жену любой ценой (СИ)"

Автор книги: Яна Мосар

Соавторы: Анна Гранина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 56

Мирон.

Утро солнечное, прямо сияет. Небо такое голубое-голубое, чистое, как будто радуется за нас, за меня и за нашу малышку.

У нас с Адой родилась дочка. Совсем кроха: две восемьсот, сорок пять сантиметров.

Я стою у главного входа в роддом, сердце колотится, как сумасшедшее, стучит прямо в висках. С суррогатной матерью, наконец, покончено. Она подписала все бумаги, хоть и скрепя сердцем. Пришлось подкинуть ей еще треть от суммы, чтобы она успокоилась и перестала строить свои "наполеоновские" планы насчет меня.

Что, думала, я ничего не пойму? Ага, конечно... Я же сразу ей сказал: ничего сверх договора не получит. Но сейчас я просто спешил поскорее закрыть этот вопрос, пусть и пришлось переплатить. Да и плевать на деньги. Главное – дочка. Она здесь, скоро будет у меня на руках. Наша. Моя и Ады.

Только вот Ады нет.

Мы были на связи все эти дни. Пару раз звонил ей, много писал. И честно говоря, я ждал, что она придет, что появится у дверей палаты. Что ее материнское огромное сердце дрогнет, но...

И даже сейчас, пока я жду нашу девчушку у выписной, все еще надеюсь.

Мысли возвращают меня назад. Всего два дня назад, когда начались роды, я сидел так же, под дверью. Точно как тогда, с Адой. Те же холодные стены, тот же резкий запах антисептика. Те же шаги врачей, от которых внутри все сжимается.

Тогда я ждал, сжав кулаки, молился, чтобы все обошлось. Но каждый раз все заканчивалось плохо.

И два дня назад я так же... ждал, а страх пронзал меня насквозь, как ледяной укол. Ну как там? А если что-то не так? Если судьба опять повернется спиной? Я ничего не могу сделать. Как и в прошлый раз. Природа и судьба решают, а мне остается только ждать, надеяться и верить. Я сделал все, что мог, чтобы наш ребенок, наконец, родился. Пусть и таким странным способом.

И дочка родилась, слава богу. Здоровая. Красивая. Наше продолжение.

– Папочка, вот ваша девочка, – медсестра улыбается, подает мне кружевной конверт, белый, как облако, перетянутый розовым бантом.

Внутри – мое сокровище. Она тихонько сопит, надувает пузырьки пухлыми губками. Я беру ее осторожно-осторожно, как что-то очень хрупкое, боюсь даже дышать. Она такая крошечная, такая теплая, прямо как солнышко. Реснички как маленькие лучики.

Я улыбаюсь, но внутри – все перемешалось. Радость с болью смешали красками. Ада должна была быть здесь сегодня со мной. Она и Пашка.

Я бы хотел, чтобы она дала имя девочке. Потому что один я просто не имел права.

До последнего надеялся, что она приедет, увидит нашу девочку и... простит? Поймет? Но Ады нет.

Я заказал воздушные шары, яркие, с надписью "Сестренка". Надеялся, что дети смогут нас снова объединить, но...

Выписка проходит быстро. Шары колышутся, цветы вручены, медсестры улыбаются, я киваю, говорю "спасибо", но все вокруг как в тумане.

Водитель ждет у машины, открывает дверь. Я сажусь, держу конверт на руках, смотрю на дочку. Она морщит носик, чмокает губками, и я не могу оторвать от нее глаз.

Такая красивая. Наша. И это должен был быть самый счастливый день в моей жизни.

А чувство, что я снова предал Аду. Что, снова обидел. Что она в любой момент может забрать Пашку и уйти. А я тупо ничего не смогу сделать с этим.

Жаль, что эту прелесть родила не Ада. Это я виноват. Я, блин, все испортил пять лет назад. Из-за меня она потеряла нашего сына, из-за меня не может родить. И мне с этим жить, как с проклятием. Искупать эту вину, как долг, который никогда не отдашь.

Я старался, как мог. Каждую ее просьбу и желание исполнять на максимум. Усыновление, свой дом, суррогатная мать, дочка – все для нее, для нас. Плевать уже, законно или нет.

Машина мягко трогается. Я глажу нежную-нежную щечку дочки. И не могу от нее глаз отвести.

Удивительно, как она похожа на Аду. Такой же разрез глаз. Носик во сне морщит, как мама. Кожа светлая, тоже в нее. Моя крохотная картинка.

Наконец, мы дома. Я вхожу, держа конверт, и ищу глазами Аду.

– Мирон! – меня встречает дед, за ним выбегает Пашка.

Их я рад видеть, но ожидал не их, конечно.

Водитель заносит за мной шарики и сумки.

Паша бежит навстречу, глаза огромные, как блюдца, блестят любопытством.

– Дядя Мирон, это сестренка? – тянет он ручки.

– Да, Паш, – улыбаюсь и присаживаюсь. – Твоя сестренка, давайте знакомиться?

Он заглядывает в конверт, осторожно, как будто боится спугнуть.

– Ну поздравляю внук, – хлопает по плечу дед, – сегодня ты стал дважды отцом.

– Спасибо.

– А где Ада? – оглядывается, как будто ищет ее. – Она разве не с тобой была?

– Нет. Она не приехала.

– Странно. Отпросилась у меня. Попросила с Пашей посидеть. Я думал, к тебе поедет.

Или что-то случилось, или она просто испугалась и сбежала.

Кладу девочку на диван в гостиной. Пашка возле нее крутится и рассматривает.

Дед рядом.

Не хватает только Ады.

И я не дам уйти, буду бороться. В этот раз я свой шанс не упущу.

Глава 57.

Ада

Машина, припаркована напротив моего старого двора. Нет, не моего. Родительского. Тополя, как вечные стражи прошлого охраняют это место, которое, возможно, скоро перестанет существовать.

Скоро – когда Мирон решит, что все.

Зои дома нет, и слава богу. Ее взгляд и безжалостное "трусиха", когда узнает, что я сбежала… я не выдержу.

Когда уехала отсюда, как будто обнулилась, осталась без координат, без крыши. Есть дом, но он другой, не мой.

Руки мертвым хватом вцепляются в руль. Солнце бьет невыносимо по глазам. Хочется закрыть веки, чтобы не видеть, как мир продолжает жить так, как я не планировала.

Мирон уже дома, наверное. Выписка была в полдень, он звал приехать, но я отговорилась, если успею…

Не успела. Специально.

Полтора часа вечности. Он там, с Пашкой, с… нашей дочерью. Но она не моя. Я не смогу принять. Я не хочу привязываться к нему и к ней. Не смогу простить, что не я родила. Что не я выносила. Она все равно навсегда останется чужой.

Откидываю голову на подголовник.

А мысли противно лезут все равно.

Какое имя он ей дал?

– Как бы ты хотела, чтобы ее звали? – начал разговор на прошлой неделе.

– Мне все равно. Это твой ребенок. Называй как хочешь.

– Это наш ребенок, Ада.

– Нашего ты убил.

На этом выбор имени мы закончили.

На кого она похожа? На него? На меня? А если будет на меня? А если на эту суррогатную мать? А может, на… Пашку, которого мы потеряли в том кошмаре.

Сердце – камень, но я усилием воли поворачиваю ключ зажигания. Я не могу прятаться тут вечно. Там Паша. Он ждет меня. И голос еще внутри скрипучий голос: "Домой". Если это место можно назвать домом.

Завожу машины и отъезжаю.

Еду медленно, не спешу. Но, как назло, нигде нет пробок, везде зеленый. Все как будто мне дорогу расчищает.

Наконец, въезжаю в наш двор. Останавливаю машину, но не могу выйти. Глаза упираются в шарики – яркие, кричащие "Сестренка". Нелепая, неуместная радость.

Тяну мгновения, знаю, что вот сейчас момент, который делит все снова на “до” и “после”.

Выхожу из машины, иду к дому. Не знаю, как себя вести, что делать, как посмотреть на нее.

Крадусь по холлу, как воровка. Прислушиваюсь.

Из гостиной слышу звонкий восторг Пашки: "Она морщит носик, как котенок!". Дед Мирона смеется – низко, тепло. Я замираю, боясь вдохнуть, боясь нарушить их идиллию. Они вместе. Как семья. Радуются.

А я не хочу радоваться. Для меня это боль. Воспоминания. Потерянная надежда. Несбывшаяся мечта.

Дверь в гостиную открывается сама.

Мирон.

– Мы тебя очень ждали.

Лучше бы он ругался и обвинял, что я не приехала. Лучше бы ненавидел, чем смотрел с этой невыносимо– упрямой сталью и надеждой.

Прикрывает за собой дверь и подходит ко мне.

– Идем, Ада, – касается моих пальцев. И это касание проникает и трогает что-то, что я так усердно пыталась заморозить. – Посмотри на нее хотя бы.

Убираю свои пальцы, выдыхаю и иду в гостиную.

Пашка сидит на диване, глаза как блюдца светятся.

– МамАда! Смотри кого дядя Мирон привез! А это правда, что у меня теперь сестренка есть?

Обнимаю его, наклоняюсь и целую в макушку. Вдыхаю родной запах.

Веду несмело по белому конверту взглядом, пока не натыкаюсь на маленькое личико малышки.

Как тумблер переключает. Моя беременность. Роддом. Операция. Пустой живот. Ощущение материнства, которого лишили. Депрессия. Родители. Зоя. Все из-за одной ошибки. Которую он сейчас хочет исправить этим ребенком.

Ничего не вижу за пеленой слез, которые обжигают щеки.

– Мамочка, ты плачешь?

Утираю слезы, но меньше их не становится.

– Паш, – дед Мирона берет мальчишку, – пойдем со мной на кухню, мы маме чайку сделаем.

Забирает его уводит.

– Ада… – Мирон делает шаг ко мне и обнимает. – Ада…

Меня срывает на истерику, но отталкивать уже сил нет.

– Ада… ты нужна ей. Ей нужна мама.

– Я не могу… – шепчу сквозь слезы.

– Можешь, ты хотела ребенка.

– Ненавижу тебя…

– Я знаю, – обнимает меня. – Ада, у нас родилась дочка. Я сделал все, что мог, чтобы исправить то, что испортил. Посмотри на нее хотя бы.

Отпускает меня, берет смело конверт.

Смотрит на меня – ждет разрешения. Я киваю.

Он поворачивает ее ко мне. Личико – крохотное, сморщенное. Длинные реснички. Пухлые губы. Спит. И морщит носик.

Сердце замирает и трепещет так, будто вижу восьмое чудо света. Ребенок, которого у меня никогда не могло быть, есть.

– Вера, – говорит Мирон тихо. – Я подумал… нам нужна Вера.

Вера…

Звучит, как то, чего у меня не осталось. Сердце сжимается до невыносимой боли. Боль? Любовь? Злость? Облегчение? Все сразу. Я протягиваю руку, касаюсь щечки. Теплая. Живая. Моя. Но не моя. Мысли как лезвия.

– Ада, я знаю, что не заслуживаю прощения. Но я никогда не перестану пытаться. Ради тебя. Ради Пашки. Ради Веры.

Я смотрю на него. На Веру.

И не знаю, что ответить. Хочу ли я этого? Хочу ли я быть с ним? Или я все еще бегу? Внутри – вой. Но я молчу. Мне нужно время. Мне нужно понять. Где. Мой. Дом. И есть ли он у меня вообще.

Глава 58.

Ада

Весь мой мир шатается, не может найти опоры, и я будто вишу в воздухе, обнуленная, без координат. Вот она, Вера. Спит в белом конверте, лежит в специальной люльке-колыбели, которую Мирон, видимо, заказал заранее. Она – дочь. Наша дочь. Моя кровиночка, хотя я ее не вынашивала.

Сын, Паша, рядом – и это мой единственный якорь. Он на удивление принял сестренку. Он просто светится от гордости и нового статуса "старшего брата".

Все ходит вокруг люльки на цыпочках, шепчет что-то невнятное и забавное. Хочет ее покачать.

Эта проблема хотя бы сейчас не стоит так остро, как могла бы, и я могу вздохнуть.

Но новорожденный ребенок... это просто огромный, неразрешимый вопрос, который перевешивает все остальное. Я смотрю на Веру, и не чувствую ничего, кроме ледяной, стерильной пустоты.

Какая-то часть меня, самая темная и честная, шепчет: "Она чужая. Она навсегда останется чужой. Ее родила другая женщина".

Это отвратительно.

Она же – наша плоть и кровь, наша надежда, результат отчаянной попытки Мирона исправить прошлое.

А я не могу подступиться к ней, не могу прикоснуться. Внутри как стена изо льда и вины.

– МамАда, – шепчет Паша, – а чем Вера пахнет?

Цепляется за душу и бренчит на натянутых итак нервах.

Чем она пахнет?

– Ну понюхай… так вкусно, – тянет и заставляет наклониться к ней.

Против воли вдыхаю аромат. Сладкий, детский, молочный.

Боже…

– Она пахнет молоком.

– Молоком? Молочная девочка?

– Да… – обнимаю его и вдыхаю родной, знакомый запах его детского шампуня и чего-то очень моего. Вот он – мой сын. Мой дом. Моя безусловная любовь. Я целую его в макушку и веду в спальню.

Укладываю механически. Читаю сказку про медвежонка, а сама краем глаза смотрю на дверь. Жду, что Мирон позовет, что попросит помощи. Но он не зовет.

Когда Пашка засыпает, выхожу из комнаты, в дверях в гостиную сталкиваюсь с Мироном. Он выглядит уставшим, но на удивление спокойным.

– Уложила? – спрашивает и кивает на комнату Пашки.

– Да.

– Вера тоже спит, – облегченно выдыхает. – Не знаю, надолго ли…

Как будто он тоже боится. Боится того, что ему придется справляться с этим всем одному.

Смотрит на меня. Чего-то ждет.

– Я спать.

Киваю ему и иду в нашу спальню. Медленно, как на казнь. Делю эту комнату с человеком, которому не доверяю и все еще жду подвоха.

Готовлюсь ко сну, надеваю пижаму.

Когда Мирон заходит, ставит на тумбочку радионяню – маленькое белое чудовище, которое связывает нас с детской. Спальня тут же наполняется его тихим, постоянным шипением, словно шепчущим упреком.

– Ада, нам надо решить вопрос с няней. Берем ее или будем справляться сами?

– Сам решай. Ты завел ребенка, ты за ним смотри.

Мирон кивает. Он идет к шкафу, переодевается, и я чувствую, как его присутствие заполняет комнату.

– Я один не справлюсь.

– Тогда нанимай.

– Я еще попросил нашу старую домработницу помогать на кухне. Прости, что без твоего согласия это сделал. Но она так хотела помочь тебе и с ребенком. .

Я киваю. Это решение, которое принимает Мирон. Оно логично. Оно правильно. И оно подчеркивает: он главный в этом доме. Он решает.

К тому же это проверенный человек, которого мы знаем. Тоже важно.

– Кого бы ты не выбрал, как можно доверить чужому человеку ребенка? Пашку я не доверю.

– Вера такая же твоя, как и Пашка.

– Вера не моя.

Расстилаю кровать и ложусь на свою половину.

Впервые я произношу ее имя вслух, и оно обжигает губы, как кислота. Вера. Как в то, что у меня почти не осталось.

Мирон вздыхает.

– Мне тяжело одному, Ада. И мне нужна твоя помощь. Я не знаю, как выбирать няню, я никогда этим не занимался. Я могу… нанять агентство, которое проверит всех до седьмого колена. У меня есть контакты надежного бюро.

Я смотрю на него, и внезапно ощущаю прокол в своей ледяной стене. Это он. Он растерян. Он тоже не знает, что делать. Он тоже впервые в такой ситуации. И он смотрит на меня с этой невыносимой, упрямой надеждой, что я вернусь и возьму все в свои руки.

– Я сделаю все, ты можешь хотя бы помочь с их выбором?

– Ладно.

– Спасибо.

Он ложится в кровать, выключает свет, и комната погружается в полумрак. Слышно только его дыхание и шипение радионяни.

Я закрываю глаза, но перед внутренним взором стоит это крохотное, сморщенное личико. Я пока что не могу принять ее как свою, не могу почувствовать то, что должна чувствовать мать.

Мне кажется, если я прикоснусь к ней, я оскверню ее, потому что внутри меня – сплошная боль и непринятие. Но она здесь. Она – Вера. Наша Вера. И она нуждается в матери.

А когда тут будет чужая женщина. Она ее будет воспринимать мамой. К ней будет привыкать, как к маме.

И пусть. Мне все равно.

Я поворачиваюсь к Мирону спиной, но знаю, что он не спит. Мы лежим в одной кровати, разделенные пропастью, а между нами – маленький белый прибор, который дышит за нас, напоминая о нашей новой, общей жизни.

Мне нужно время. Мне нужно решить: бежать от этой боли или остаться и попытаться полюбить.

А ночью я просыпаюсь от тихого хныканья. Оно еле слышное. А потом чувствую слышу как поднимается Мирон и выходит из комнаты, оставляя радионяню тут.

Глава 59

Ада

Я лежу с закрытыми глазами, но сон никак не идет.

Мирон спит рядом, а я вслушиваюсь в фоновое шипение радионяни, стоящей на тумбочке.

Может, надо было ее кроватку поставить в нашей комнате? А вдруг мы не услышим плач? А вдруг ребенок подавиться? А вдруг… Да миллион а вдруг может быть.

Мне вроде как все равно на этого ребенка, а вроде бы и нет.

Замираю, когда слышу тихое хныканье. Она проснулась. Кому-то надо подойти.

Или он думает, что я должна? Ничего я ему не должна. Я не просила этого ребенка. Не так…

Когда хныканье усиливается, Мирон дергается во сне и тут же садится на кровати. Матрас чуть проминается, он вздыхает, просыпаясь, поправляет на мне одеяло, поднимается и выходит из комнаты.

Оставляя только специально, то не подумав радионяня, как мостом между моей тревогой и виной.

Сквозь шипение начинает пробиваться плач. Сначала он тихий, словно писк, но быстро усиливается. Я не вижу, что происходит, но слышу, как плач Веры становится надрывным, требующим, а потом прерывается на всхлипы.

Мирон что-то говорит ей, видимо, пытается что-то сделать, укачать. Я слышу сбивчивое, паникующее бормотание и не прекращающиеся шаги. Это отец, который не справляется.

Она хочет есть, а может надо сменить памперс.

Ну что толку ее качать!

Я пытаюсь заставить себя лежать, закрыть глаза и дать ему справляться со всем одному. Он хотел ребенка, он получил.

Но этот плач.

Материнское сердце, которое я так усердно пыталась заморозить, вдруг заходится, словно загнанная птица в груди.

Это не просто крик. Это призыв. Зов о помощи, который проникает сквозь радионяню прямо в мою душу. Она как будто зовет меня.

Сбрасываю одеяло и босиком иду туда. На этот звук беспомощности и отчаяния.

В комнате горит ночник. Дверь в детскую приоткрыта. Я заглядываю внутрь.

Мирон ходит из угла в угол, неуклюже покачивая конверт с Верой. На нем мятая футболка, волосы взъерошены. Он совсем не тот уверенный, все контролирующий Мирон. Сейчас уставший, испуганный отец.

– Дай мне, – захожу в комнату, получается твердо, как приказ, хотя мне просто жалко ребенка.

Мирон поднимает глаза, в них чистая, неразбавленная паника и растерянность.

– Ада? – шепчет, и в этом столько надежды и безнадежности одновременно.

Я протягиваю руки, а Мирон не спорит, не спрашивает. С облегчением, почти с благоговением передает мне этот кружевной, плачущий сверток.

Я беру Веру на руки. Она крошечная, невесомая. Теплая.

– Сделай смесь, Веру надо покормить.

Мирон кивает и оставляет нас.

Кладу ее на пеленальный столик и проверяю памперс. Там все в порядке. Но назад не кутаю.

Беру ее в легком трикотажном боди и прижимаю к груди, начинаю тихонько, инстинктивно покачивать.

Смотрю на нее. На это крохотное личико, которое я видела сегодня днем, но теперь оно раскраснелось от крика, ротик беззвучно открывается, требуя. И вдруг, сквозь пелену моей боли, вины и отчуждения, меня пронзает волна... чего-то абсолютно нового и древнего.

Наклоняюсь к ней и касаюсь губами между бровками.

Ее плач превращаясь в сиплое хныканье, потом в тихое сопение. Она чувствует меня. Чувствует тепло, тихий ритм сердца, который не бьется в панике.

Я смотрю на ее личико: крохотный, сморщенный носик, длинные, реснички. Пухлые губки.

И в этот момент вся моя ледяная стена дает трещину.

По телу проносится волна дрожи и мурашек. А грудь непривычно покалывает.

Это как прилив, который невозможно остановить. Инстинкт. Безусловное, необъяснимое, обжигающее чувство материнства. Это та самая, невозможная мечта, о которой я уже боялась думать. Ребенок, которого я не выносила, но который нежностью и родством бьет меня прямо в солнечное сплетение.

Сердце, которое до этого было камнем, оттаивает. Оно начинает трепетать не от боли, а от нежности. Я глажу ее по щечке, и она чмокает губами. Она не знает о суррогатных матерях, о прошлом, о моих страхах. Она просто нуждается в маме. Кто возьмет на ручки и покачает.

Я прижимаю ее к себе крепче, вдыхаю этот сладкий, молочный, родной запах. Счастье? Нет, еще не счастье. Но это зарождение. Зарождение Веры в моем сердце.

– Я сделал, – Мирон заходит в комнату и трясет бутылочкой. – Покормить?

– Я сама, – забираю у него и сажусь в кресло.

Подношу к ее губкам крохотную соску, Вера инстинктивно приоткрывает губки и обхватывает. Начинает делает маленькие, но жадные глотки.

Представляю, как она пила бы мое молоко, как я кормила бы ее грудью и опять это покалывание. Как напоминание о несбывшейся мечте.

Я поднимаю глаза на Мирона. Он сидит на полу напротив, прислонившись к стене, и смотрит на нас. В его глазах – уже нет паники. Только безмерная, тихая благодарность.

– Ты ее успокоила.

– Ей было просто жарко.

– Нет… ей не хватало мамы.

Глава 60.

Ада

Разогреваю Пашке на завтрак молоко и пеку блины. На столе недопитый вчера Мироном кофе.

Вера сопит у меня на плече, тяжелая от сытости, а в груди все еще отзывается то странное покалывание – не боль, а как будто кто-то изнутри щелкает выключателями, включая уголки, куда я боюсь заглянуть.

Пашка выскакивает на цыпочках, но все равно грохочет, как трактор.

– Она уже проснулась? – шепотом, который совсем не шепот.

– Поела и снова спит, – отвечаю также "тихо".

– Можно я ее понюхаю? – серьезно. – У младенцев запах как у блинчиков.

Я улыбаюсь краешком губ.

– Только аккуратно.

Наклоняюсь, он вдыхает носом.

– Точно блинчики.

Мирон появляется в дверях с пустой бутылочкой, которую забрал откуда-то. Я даже толком и не помню, что мы ночью делали.

– Как ты? – кивает мне и сразу идет к дочке.

– Нормально.

– Давай я подержу.

Я передаю Веру ему – и в этот момент его ладони закрывают крошечную спинку так бережно, что во мне опять что-то трескается.

Это так мило. Вот если отбросить прошлое, то сейчас у нас самая настоящая семья, о которой я когда-то мечтала.

Я быстро отворачиваю и заканчиваю с блинами. – Можно ее положить в кроватку, она должна еще поспать.

– Хорошо.

Пашку садится завтракать.

– Тебе кофе сделать? – спрашиваю Мирона, когда возвращается.

– Да пожалуйста.

– Слушай, мне сегодня к врачу надо. Посидишь с детьми?

Он почти не моргает.

– Посижу. Конечно. Могу отвезти. Во сколько?

– Не надо. Сама доберусь, – ставлю кружку в кофемашину, лишь бы не смотреть ему в глаза.

– Что-то случилось?

– Ничего, – отрезаю, мягко, но жестко. – Плановый осмотр.

Он стискивает губы, кивает.

– Точно?

– Точно. Вера будет спать. Смесь ей делай на пол-ложки гуще, она меньше срыгивает, потом не забывай столбиком подержать, минут пять. Памперс проверяй.

– Понял.

– И Пашка в бассейн к десяти, полотенце в синем рюкзаке. Не забудь шапочку. Я могу не успеть.

– Шапочку, синяя сумка, к десяти, – кивает Паша важный, как капитан корабля. – Мам, я за Веру отвечаю, пока ты… ну… к врачу.

– Ты отвечаешь за мультики на минимуме, – поправляю и поглаживаю его по макушке, – чтобы не разбудить Веру.

– Ну ла-а-адно.

Ставлю перед Мироном кружку.

– Ты сама ела что-нибудь?

– Потом.

Он изучает мое лицо, как будто там ответы, и не находит.

– Я правда могу отвезти. Или хотя бы такси вызвать.

– Я на машине, сама заеду. На связи.

– Ты же расскажешь мне, если что-то не так.

– А тебе интересно?

– Мне это важно.

Киваю, но не отвечаю. Быстро переодеваюсь и еду к врачу. Хочется скорее понять, что это и все ли в порядке.

Никогда еще так не боялась идти к врачу. Может, потому, что сейчас все так хорошо и правильно, что не хочется это терять?

– Аделаида? Проходите. Что беспокоит?

Я сажусь, цепляю локтем ремешок сумки.

– Симптомы странные, – начинаю и сама слышу, как дрожит голос. – Покалывает в груди. Ночью прямо… как прилив. И грудь стала… очень чувствительной.

Он записывает, поднимает взгляд.

– Когда это началось?

– Вчера ночью. – Вдыхаю. – У нас дома новорожденная девочка. Ребенок от суррогатной мамы. Биологически… мой. Но вынашивала не я. Я ее покормила смесью и на руках держала. И вот… – киваю на грудь. – Это все. Я боюсь, что это что-то…

– Давайте пока без предположений.

Врач осматривает мою грудь, делает УЗИ, листает историю болезни.

– Это очень похоже на рефлекторную реакцию на младенца: запах, звук плача, контакт кожа-к-коже. Ничего "мистического": гормоны, окситоцин-пролактиновая дуга.

– Подождите, вы о чем?

– Маленький ребенок, выработка гормонов, организм будто дает сигнал к лактации.

– Этого не может быть. У меня матки нет. Я в этом плане…

– А для лактации матка не нужна. Нужны молочные железы. А они у вас есть.

– Хотите сказать, что я могу кормить ребенка, которого родила суррогатная мама?

– Лактация управляется гипоталамо-гипофизарной системой. Матки может не быть, это не блокирует пролактин. Вопрос в другом: хотите ли вы идти в этот процесс. Он потребует времени и дисциплины.

– А это не опасно для ребенка? – перебиваю. – Если я решу… попробовать.

Он слегка улыбается уголком губ.

– Тут вам надо работать в связке с педиатром, контролировать вес ребенка, стул. Условно, когда мало немного, надо докармливать, если станет достаточно, то смеси надо уменьшать. Все индивидуально. Есть специальные релактаторы, когда вы кормите ребенка смесью, но при этом стимулируете лактацию. В общем, это лучше со специалистом обсудить.

– Сколько это занимает? И… как вообще?

– Есть два пути, – спокойно раскладывает по полочкам. – Первый без гормональной подготовки: кожа-к-коже, частая стимуляция сосков и сцеживание 8–10 раз в сутки, релакторы опять же. Пролактин поднимется постепенно, первые капли – через дни, иногда недели. Докорм – по показаниям. Второй с гормональным праймингом. Это имитация беременности эстроген-прогестиновым фоном, затем резкая отмена и добавление домперидона, параллельно – та же стимуляция. Этот путь быстрее, но обследований и согласования с терапевтом и кардиологом.

– Я не хочу "тяжелую химию", – вырывается само. – И рисков лишних тоже.

– Тогда мягкий протокол. Начните с контакта кожа-к-коже, предложений груди "на уют" после докорма, ритмичных сцеживаний. Мы подключим консультанта по грудному вскармливанию, план контроля веса раз в 2–3 дня в первую неделю. Из поддержек возможны: достаточный сон, насколько это реально, вода, калорийность рациона, травяные сборы для лактации. Главное помните, что если ребенок не добирает, докорм не обсуждается – он должен есть.

– А если… не получится?

– Тогда не получится – и это нормально. Ваше материнство измеряется не миллилитрами. Если получится даже частично – это уже плюс. И еще: вы имеете право остановиться в любой момент, когда поймете, что цена слишком высока.

Я стискиваю ремешок сумки.

– Я… подумаю, она на смеси сейчас. Это не "собьет" ей что-то? Животик, колики…

– Смесь – нормальный вариант питания. Мы ничего "не ломаем", мы добавляем контакт и стимуляцию. Докорм оставляем столько, сколько нужно для набора. Будем снижать, лишь, если появится достаточный объем молока и педиатр скажет "ок". Колики – чаще про незрелость ЖКТ, а не про тип докорма.

Он дописывает план, печатает лист рекомендаций.

– И еще два правила, Аделаида. Первое: вы не должны "геройствовать". Устанете – спите, делегируйте. Второе: не измеряйте любовь к ребенку количеством сцеживаний. Вы мама и без этого. Лактация – инструмент, а не экзамен.

Мама… я мама…

Даже я еще сама не осознаю этого до конца.

Я выдыхаю. В груди снова тянет – уже не больно, а как будто что-то расправляет крылья.

– А когда можно начинать, если я решусь?

– Хоть сегодня. Я направлю вас к консультанту. Если надумаете гормональную схему – обсудим отдельно, но без спешки.

– Спасибо, доктор.

– И еще. Это про голову не меньше, чем про грудь. Позвольте себе нежность – к ней и к себе. Тогда у организма больше шансов "включиться".

Киваю и выхожу.