Текст книги "Вернуть жену любой ценой (СИ)"

Автор книги: Яна Мосар

Соавторы: Анна Гранина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 52.

Ада.

Просыпаюсь, а в голове туман. Вчера засыпала одна, Мирона так и не было. Наш скандал как будто до сих будто витает в воздухе. Вернулся ли он домой или ночевал не тут? С кем тогда?

Лежу, пялюсь в потолок, пытаюсь собрать себя в кучку.

Глубоко вдыхаю и выдыхаю.

Чувствую цветочный запах. Прямо тут где-то.

Поднимаюсь на локтях и на тумбочке вижу корзину цветов. Огромная, черт возьми.

Нежные пионы, гортензии, все такое воздушное, красивое. Боже… мне цветов не дарили сто лет. Да и некому было...

Сердце екает. Это от Мирона? Он что ли принес?

Но больше-то некому.

Когда он вообще успел? Я же полночи ворочалась, ждала, когда лопнет дверь. А его так и не было.

Поднимаюсь, подхожу к букету. Касаюсь лепестков. Мягкие, пахнут сладко, как лето. Хочу улыбнуться, но внутри что-то сжимается.

Зачем это? Извиняется за скандал и грубость? Или за то, что у него не получается вернуть мое доверие?

А что он думал? Я подписывалась на фиктивный брак. А то, что он там решил хотел другого, так это его дело.

Но цветы красивые.

Иду в душ, чтобы смыть эту ночь, эти мысли. На стиральной машинке его рубашка, брюки. Беру, чтобы кинуть в корзину для белья, и вдруг улавливаю запах.

Чужой. Женский. Приторный.

Желудок скручивает, как от удара. Снова? Опять? Цветы это что, извинение?

Я стою, сжимаю его рубашку, и внутри все кипит. Доверие? Какое, к черту, доверие?

Он мужик, да, ему секса хочется. Это нормально, да? У нас фиктивный брак, мы друг другу ничего не должны. Но тогда зачем он несет всю эту чушь про семью? Про то, что она не фиктивная?

Зачем цветы, если он по ночам где-то шляется, а потом возвращается провонявший чужими духами?

Бросаю рубашку в корзину, как будто она жжет руки.

Нет, я так не хочу. Не готова жить, вечно ожидая подвоха. Так хочется бросить все и уйти.

Пашка только… К Мирону привык уже. А я… я тоже привыкаю. К его взглядам, к его голосу, к тому, как он с Пашей возится.

Но и страдать больше не хочу. Хватит. Пять лет назад я уже умерла раз. Второй не выдержу.

Так, Ада… у вас фиктивный брак. Ради Паши. А Мирон может делать и жить, как хочет.

Возвращаюсь в комнату, беру корзину с цветами и несу в гостиную. Пусть стоят там. Не хочу видеть это затыкание вины цветами.

Пока готовлю завтрак, решаю, что сегодня поеду к психологу. У нас очередная встреча. И… если осмелюсь, спрошу, как рассказать Паше про братика или сестричку. Про ребенка, которого скоро родит суррогатная мать.

Я даже не знаю, кто это будет. Мальчик? Девочка? И как мне самой с этим жить? Как принять, что у Мирона будет ребенок, и у меня… у меня тоже.

Завтракаем с Пашей вдвоем, Мирон видимо на пробежке, так как машина стоит во дворе.

Сын болтает про сон, что снился ему ночью, показывает медведя, которого ему кто-то положил в кровать.

Мирон.

Я киваю, улыбаюсь, но внутри кошки скребутся. Мне цветы, ребенку игрушку. Хорошо, что сын ничего не понимает.

Утро, вроде бы приятное и спокойное. Что еще нужно для счастья? Сынок рядом, все как я хотела, но…

Но есть “но”, что меня все равно цепляет то, что мой, пусть и фиктивный муж, был с другой женщиной.

Мирон возвращается с пробежки, заглядывает к нам на кухню.

– Привет.

Я молча киваю.

– МамАда, я сегодня с Мироном иду на плавание, да?

Спасибо Паше, разбавляет градус напряжения между нами, беззаботно тараторя.

– Да, мой хороший, – глажу его по голове. – Вы с дядей Мироном, а я по делам.

Мирон поднимает взгляд, хочет что-то сказать, но я отворачиваюсь. Не хочу. Не могу.

– Собирайся, Мирон.

Мирон забирает Пашу на тренировку, а я собираюсь к психологу. Надо понять, как защитить Пашу. От ревности, от боли. Понять как выстраивать общение и как рассказать про то, что у него скоро будет брат или сестра.

И я тоже хочу понять как мне быть дальше. Потому что я тоже не знаю, как дальше жить.

В школе приемных родителей захожу к психологу. Я и сама не знаю, как относиться к новорожденному ребенку, а тем более как сделать, что Паша не ревновал.

Это неправильно, конечно, что они так быстро появляются, друг за другом, но раз уж так получилось, надо подстраиваться под эту ситуацию.

Но едва я переступаю порог ее кабинета, как у психолога звонит телефон и она, извинившись, выходит в коридор, оставляя меня одну.

На столе вижу папку с яркой надписью, что заметить невозможно: "Семья Яровых. Отправить в архив".

Сердце усиливает ритм.

В архив. Работа с нами закончена. Мы уже “семья”, если так можно сказать.

Так много было сказано всего. Как мышка, оглядываюсь – никого. Подхожу к столу и открываю папку. Даже не знаю, что я хочу найти. Просто со стороны что ли посмотреть на это. Листаю наши анкеты, Пашины. Заключение врачей. Дальше нахожу флешку в маленьком прозрачном пакете, с надписью "Беседа с психологом. Кандидат на роль отца”.

Хм…

Мирон говорил с психологом? Я думала, что он пропустил этот “урок”. Он уезжал куда-то. Я была там одна. Значит, он был потом… О чем они разговаривали?

Дрожащими пальцами достаю флешку. Кручу в руках.

Что он рассказывал? О нас? О Паше? Обо мне? В архиве это уже никому не понадобиться.

В порыве сжимаю флэшку и сую ее в карман, сердце колотится, как будто я украла что-то запретное.

Шаги за дверью. Я резко пересаживаюсь на свой стул и замираю.

Что я делаю? Правильно ли это? Флэшка – не моя. Это личное, возможно, конфиденциальное. Не будет ли последствий, если психолог заметит пропажу? Она может подумать, что я ворую документы, и это подорвет нашу репутацию в опеке.

Тактично ли это? Порядочно ли? Я всегда старалась быть честной, а теперь краду, как заправская воровка.

И что, если я услышу то, что не предназначено для моих ушей? Что-то, что разобьет меня окончательно? Что я хочу услышать? Как он раскаивается или ему все равно? Что произошло? Как наша жизнь стала такой? Хуже, чем то, как я сейчас отношусь быть не может.

Щеки горят, ком в горле растет, и я чувствую, как пот выступает на ладонях. Но любопытство сильнее. Психолог возвращается, я вздрагиваю, пряча руки за спину. Назад пути уже нет.

– Извините, мне надо ехать, на работу вызывают, – вру я, желая как можно быстрее испариться из этого кабинета, – если что, могу вам позвонить? С вопросами?

– Конечно, Ада, – миролюбиво и открыто улыбается она. – Звоните, когда угодно.

Я киваю, выхожу спокойно, но на самом деле вылетаю из здания. Будто за мной сто чертей гонится. А флешка прожигает в кармане дыру.

Сажусь в машину, вставляю ее в магнитолу. Пальцы замирают над кнопкой. Включить? Или не стоит? Выкинуть может быть, от греха подальше?

“Меньше знаешь, крепче спишь, Адка…” – ворчит мой внутренний голос.

Что мой бывший и нынешний муж мог там наговорить? Хотя… врят ли что то этакое, ведь опеку нам одобрили.

Фух… сама себя успокоить пытаюсь.

Включить? Или нет?

Любопытство душит не переставая, но я не успеваю нажать – телефон звонит. Мирон.

– Ада, – его голос напряженный, но с ноткой радости. – Звонили из роддома. Роды начались, чуть раньше срока. Она уже там и…

Я замираю, дыхание перехватывает. И он молчит. Слышу только его шумное дыхание и все.

Но что сказать я не знаю. Потому что не могу разобрать те чувства, что сейчас испытываю.

– И… – шепчу.

– Я туда еду, а ты?

Вновь тишина.

А что я? Я… я не знаю и ничего не понимаю.

– Езжай, – скриплю голосом. – Пусть все будет хорошо.

Кладу трубку. Но телефон так и прижат к щеке. Флешка торчит в магнитоле, как бомба. И бомбу я услышала сейчас.

Что мне делать?

Глава 53.

Ада

Время тянется, как бесконечная серая лента, цепляющаяся за сердце, тянущая его в пропасть сомнений. Мирон в роддоме. Я знаю, он там, весь на нервах, переживает, будто от этого зависит его жизнь.

А я? Что я чувствую? Хрен разберешь. Внутри – хаос, как после шторма, когда волны перемешали песок и водоросли.

Обида жжет, злость душит, и еще что-то, чему нет имени.

Любовь? Горечь? Реквием по прошлому?

Когда-то я должна была вот также рожать. А он должен был переживать за меня, находиться рядом.

Он там, с этой женщиной, с ребенком, о котором я не знала, пока он не швырнул мне этот факт в лицо. Мальчик? Девочка? Я даже этого не знаю. И не хочу.

Пашка носится по дому, таскает своего медведя, болтает про плавание, про то, как дядя Мирон учил его загребать руками, как лягушка.

“Дядя Мирон то…. Дядя Мирон се…”

Я киваю, улыбаюсь, но все на автомате, как кукла с заводным механизмом. В голове – только он. Мирон. Как он сорвался в роддом, бросив все, будто этот ребенок – его весь мир. А когда я теряла наших детей – раз за разом, раздирая себя на куски, теряя жизнь и надежду, – он был спокоен. Холоден, как ледяная глыба.

Словно это не его боль, не его утрата. А теперь? Теперь он там, переживает, будто это его первый ребенок. А Пашка? На каком он теперь месте? На задворках? Проза жизни, блять. Паша для него теперь где-то там, в тени этого нового малыша. А я? Я вообще где в его жизни?

Сижу на кухне, режу овощи для ужина, чтобы занять руки, чтобы не думать. Нож мелькает, рассекает морковь, лук, но не эту боль, не эту пустоту, что поселилась внутри, как незваный гость. Пашка за столом рисует, выводит синим фломастером машинки, солнце, море – его мир яркий, чистый, как весеннее утро.

Звонок в дверь.

Мирон бы открыл сам. А мы вроде никого не ждем.

Быстро вытираю руки.

Открываю дверь. Дед Мирона.

– Ну, как дела, Ада?

Заходит в гости и смотрит на меня глазами, что будто рентген. Словно ждет, что я выложу все новости, расскажу, что там в роддоме. А что я скажу?

Мирон не звонит. Я не звоню.

Тишина, как пропасть, в которой тонут все слова. Только цветы в гостиной стоят – пионы и гортензии, пахнут сладко, но горько, как напоминание о его вине. Или о моей неспособности простить.

– Нормально, – идем на кухню.

Делаю ему кофе и возвращаясь к овощам. Режу, режу, режу. Будто так можно разрезать этот ком в горле, эту тоску. Не хочу говорить. Не хочу, чтобы он видел, как меня колотит внутри.

– Переживаешь?

– Вы же знаете все, что было. Я ребенка потеряла, а сейчас он мне его собирается принести. Вы в курсе, чей это ребенок?

– Да.

– Я должна принять по сути своего ребенка, выношенного другой женщиной. А у меня уже есть Павлик.

– Много детей это счастье, Ада.

Паша тянет деда за рукав, показывает свой рисунок – кривую машинку с огромными колесами. Дед улыбается, гладит его по голове, а я стою, вцепившись в нож и шинкую дальше свои овощи.

– Дело не только в детях, – продолжаю, когда Пашка убегает в гостиную. – Он же так привязывает меня к себе. Я как потом, – понижаю голос, – уйти должна, если Пашка к нему привыкнет, а я к этому ребенку?

– Не уходи.

– Я не могу. Он мне изменил, понимаете? Я беременна была, а он изменял.

– Он все еще любит тебя.

– Нет, сегодня он вернулся с запахом чужих духов на рубашке.

– И что он сказал?

Ответить не успеваю, у меня звонит телефон.

– Ада, – почти кричит Катя, – у нас сгорела проводка, мы вызвали электрика, но ничего не работает. Когда починят, неизвестно.

– Сейчас буду.

Выключаю телефон и бросаю на стол.

Все горит – проводка, моя жизнь, мои надежды.

– Мне надо в пекарню срочно, там проводка сгорела. Паш, собирайся.

– Ада, – останавливает дед, – я могу посидеть с ним, занимайся своими делами.

– Да? – неожиданно. – Паш а ты с дедушкой останешься? Мне надо в пекарню съездить.

Он смотрит на нас.

– Давай, в футбол пойдем во дворе поиграем.

– Останусь, – кивает довольно Паша.

– Спасибо.

В пекарне – ад. Дым, запах горелой изоляции, рабочие суетятся, ругаются, таскают какие-то кабели. Разбираюсь с электриком, ору, чтобы шевелились быстрее, а в голове все равно – только Мирон, роддом, этот ребенок.

Жив ли он. Как, что? Мирон тоже хорош. Мог бы и позвонить. Сама не буду.

Ехать домой не хочу. Там Пашка, ему надо улыбаться, играть, а у меня на душе – потоп, что хочется плакать.

Иду к Зое, в наш дом, где и я раньше жила.

– Адка, ты чего, как привидение? – говорит она, отставляя чашку. – Опять себя жрешь изнутри?

Я сажусь на диван, падаю, как мешок, и молчу. Она не отстает, ждет, пока я заговорю. И я ломаюсь.

– Я не понимаю, – вырывается у меня, голос дрожит, как осиновый лист. – Он в роддоме, Зоя. Переживает за этого чертового ребенка. А я… я не знаю, меня распирает злость. Почему он так за него трясется, а когда я теряла наших детей, он был как камень?

Зоя смотрит прямо, без жалости, но с теплом, которое она прячет за своей резкостью.

– Ты дура, – говорит спокойно, но каждое слово – как удар. – Взрослая баба, а слепая, как крот. Ты хоть что-то видишь?

– Он ничего не говорит, – огрызаюсь я, сжимая кулаки. – Просто делает, что хочет. Дом, Паша, суррогатная мать. А я? Я что, мебель в его жизни?

Зоя качает головой, смотрит в окно, где моросит мелкий дождь.

– Посмотри, что он сделал для тебя, Адка. Дом – такой, как ты мечтала, с верандой, где можно пить кофе по утрам. Паша – твой сын, он с ним возится, как с родным. Суррогатная мать, ребенок – это все для вас. Поверни башку, посмотри с другой стороны.

– Он мне изменил, – цежу я, и горло сжимает, как тисками. – Из-за него я потеряла Пашку. Нашего Пашку. Как мне это забыть?

Зоя смотрит, не отводя глаз. Ее взгляд – как зеркало, в котором я вижу свою боль, свою слабость.

– А ты говорила с ним об этом? Прямо, в лоб? – спрашивает она, и голос ее мягче, чем обычно.

– Нет, – бурчу, опуская глаза. – Что тут говорить? Я все видела. Его, ее, эту картину. Она в голове, как клеймо, выжженное каленым железом.

– Если тебя это так грызет, поговори, – Зоя наклоняется ближе, насколько позволяет коляска. – Пока ты не вскроешь этот нарыв, ничего не сдвинется с мертвой точки. Подумай, сестра. Перестань прятать голову в песок.

Я молчу. Она права, но я не хочу это признавать. Попрощавшись, еду домой. В голове – карусель, что кружит без остановки. Измена. Духи. Цветы. Паша. Этот ребенок. Мирон. Что он чувствует? А я? Я не знаю.

Хочу семью, но боюсь.

Боюсь снова сломаться, как тогда, когда потеряла все – ребенка, любовь, себя.

Дома – тишина. Пашка с дедом смотрят мультики, смеются над каким-то пингвином, что скользит по льду. Я прохожу мимо, не останавливаясь,

Торможу перед домом, чтобы просто посидеть чуть-чуть и вижу флешку. Ту, что стырила у психолога, как воровка, позарившаяся на чужое. Торчит в магнитоле, как бомба с часовым механизмом. Сердце колотится, ладони потеют. Не даю себе передумать. Включаю.

Глава 54.

Ада

Я сижу в машине, пальцы застыли на кнопке. Флешка вставлена, и я нажимаю "воспроизвести". Сердце колотится, как барабан, отдаваясь в ушах. Что я услышу? Его ложь? Его оправдания? Или правду, которую я не готова принять?

– Добрый день, Мирон Александрович, мне надо задать вам несколько вопросов, о вашем прошлом, чтобы составить заключение, что вы можете усыновить ребенка. – узнаю голос психолога. – Расскажите, пожалуйста, о вашей семье? Почему вы решили стать приемным отцом?

Мирон молчит секунду, я слышу, как он вздыхает.

– Семья… У меня была семья. С Адой. Мы были в браке. Но все рухнуло пять лет назад.

Я замираю. Он говорит обо мне. О нас.

– Вы и Ада были женаты, потом разошлись. Насколько я понимаю, это было очень травматично для вас обоих. Не могли бы вы рассказать, что именно произошло, и почему брак распался?

– Это важно для усыновления? Мне кажется, важнее то, что сейчас. – узнаю закрытого Мирона.

– Я должна быть уверена, что ошибки прошлого исправлены.

Руки холодеют, я сжимаю руль, чтобы не выключить. Слышать это в записи – хуже, чем вспоминать самой. Зачем вообще об ЭТОМ разговаривать? Для чего?

– Расскажите подробнее, – мягко просит психолог. – Что привело к разводу?

Мирон кашляет, будто слова застряли в горле.

– Я изменил. Или… почти. Не знаю, как объяснить. Однозначно это была ошибка. На корпоративе, после слишком много виски. Та женщина… помощница партнера. Она флиртовала весь вечер, а я… я был зол, устал. Ада не была со мной в этот важный для меня день. Я все понимаю, но… дома все было тяжело. Ада беременная, токсикоз, мы не были близки месяцами. И я почувствовал себя… ненужным. Как будто она меня не любит, не нуждается во мне как в мужчине.

Внутри все сжимается. Ненужным? Он думал, что я его не люблю? Я любила! До безумия. Хотела сохранить нашего ребенка, чтобы мы стали настоящей семьей.

Но он никогда не говорил. Никогда не показывал эту боль. Почему молчал?

– Продолжайте, – говорит психолог. – Что произошло в кабинете?

– Мы поднялись ко мне в кабинет. Посмотрели пару документов, потом разговорились о проекте… Она пролила на меня воду и… встала на колени. Все так нелепо и предсказуемо. Я не понял, как она расстегнула мне ремень… И хоть дальше мы зайти не успели, но измена была в моей голове. Я пошел с девушкой, чтобы посмотреть, отвлекусь ли я от семейных ссор и постоянных подозрений! Я чувствовал себя ненужным! Я хотел доказать, что меня можно потерять! Я хотел проверить, что я почувствую с другой, но понял, что мне нужна только Ада.

Ненавижу!

– Понял, но цена оказалась слишком высокой. Я бы не смог зайти дальше, даже если бы Ада не вошла. Я уже хотел оттолкнуть девушку, сказать "нет". Но Ада увидела. И все. Глаза не лгут. Она увидела, что увидела.

Слезы тихо катятся по щекам.

Он не хотел? Но я видела его лицо – расслабленное, довольное. Или это был алкоголь? Или моя фантазия? Пять лет я жила с этой картинкой, она жгла меня изнутри, как кислота. А он… он говорит, что не смог бы.

– Почему вы не объяснили Аде? – спрашивает психолог, голос ее ровный, как поверхность озера.

– Я пытался. Но она не слушала. И я виноват. Я виноват, что она это увидела. Я виноват, что она потеряла нашего сына. Я виноват во всем. Уже не важно было по большому счету, была измена или нет. Я сделал намного хуже. Я убил нашего сына. Я не смог бы смотреть ей потом в глаза. Я не смог бы что-то сказать. Все рухнуло.

Закрываю глаза, потому что слезы режут их невыносимо.

– Почему вы ей не говорили о том, что вас беспокоит?

– Я закрытый, не умею говорить о чувствах. Как минимум полгода перед тем меня грызла мысль: она меня не любит. Она была сосредоточена на беременности, на ребенке. Я чувствовал себя лишним. А она меня не слышала. Не замечала. Я хотел поговорить, но… молчал. А потом эта ошибка. И все рухнуло.

Не слышала? Я вспоминаю то время. Токсикоз, усталость, боль в животе. Я боролась за нашего ребенка.

А он… он думал, что не нужен? Почему не сказал? Я бы обняла, заверила.

Но он молчал как всегда. Закрытый, принципиальный.

А ничего не знала и не замечала!

Дорогие наши читатели! Приглашаем Вас в историю Зои, сестры Ады

После развода. Не поверю больше

https:// /shrt/xRNY

– Максим… я сегодня была у врача. И… он сказал, что я могу… Что можно попробовать…

– Еще один очередной экспериментальный проект по реабилитации?

– Нет. Мы можем попробовать… завести ребенка.

– Что… Зоя, какого ребенка?

– Мы хотели же. Помнишь? До аварии...

– Зоя, ты в инвалидном кресле! Какой ребенок! Очнись!

– Макс, это временно. И беременеют не ногами. Я хочу ребенка. Было бы желание.

– Было бы! А у меня нет желания! Понимаешь?

– Нет.

– Я не хочу тебя. Не хочу как женщину. Не хочу это бесформенное заплывшее тело. Не хочу спать с бревном в постели, – кивает на ноги. – Я не хочу никаких буратин от тебя.

– А как же…

– И… у меня есть другая, Зоя. Не говорил, потому что ждал, что сама поймешь. Но ты в своем мире живешь и ничего не видишь вокруг.

– Другая…?

– А что ты думала, Зоя? Я мужчина. И у меня есть потребности, но на жену-бревно, извини, не тянет. Ты не виновата, что так получилось. Но и я не готов свою жизнь оставаться евнухом.

– Я не верю…

– И еще она беременна и скоро у меня будет ребенок. Так что освободи свою комнату, я буду делать там детскую.

После тяжелой аварии я оказалась в инвалидном кресле. А муж… муж не смог вытерпеть и нашел другую. А спустя пять лет снова вернулся в мою жизнь, чтобы теперь я ему помогла с той, кто оказалась в инвалидном кресле.

Читать тут:

https:// /shrt/Aip3

Глава 55.

Ада.

Слезы текут по щекам. Капают на блузку.

– А потом? – психолог ведет дальше нить разговора.

– А потом я говорил, она потеряла ребенка. Из-за меня. Шок, стресс – она упала в обморок, кровотечение. Родила раньше срока. Наш сын… он не выжил. Маленький, хрупкий. Я хоронил его один. Ада была в больнице, в плохом состоянии от потери крови.

Меня взрывает от этого. Горло вмиг пересыхает, и единственное, что я могу, – скулить. Тихо, затыкая рот ладонью, чтобы никто не услышал.

– Я стоял у могилы, кидал землю, а наш мир рушился. Это была крошечная могилка, с белым крестиком, под старым дубом на кладбище, рядом с моими близкими людьми. Ветер тогда был сильный, как будто хлестал меня за эту ошибку. А я плакал, как ребенок. Он был нашим. Моим сыном.

Я тянусь рукой, чтобы выключить. Но непослушные пальцы промахиваются мимо кнопок. А голос говорит и говорит…

– Я езжу туда каждый год, в день его рождения. Сижу у могилы, кладу игрушки – машинки, медведей. Говорю с ним. Прошу прощения. За все. Что не уберег и ничего не успел сделать.

И все. Я рыдаю. Надсадно. Надрывно. Он хоронил нашего сына? Один? Ездит на могилу? Каждый год? Я не знала. Не хотела знать вообще, что было после!

После развода я заперла эту боль, ничего не узнавала, отгородилась, боялась, что умру там, прям на могиле. Слишком больно. А он… он нес это в себе. Один.

Страдал. Любил. Любит.

Я вытираю слезы, но они не кончаются. Запись молчит секунду, психолог вздыхает.

– Вы любите Аду?

– Да. Всегда любил. И люблю. Поэтому и этот брак. Сами понимаете для чего, но… я хочу настоящую семью. С ней. С Пашей. Чтобы она простила. Чтобы услышала. Больше рядом с собой я никого не вижу и не увижу. Только она. Я сделаю все, чтобы она дала мне второй шанс.

– Вы говорите о втором шансе, но Ада вам не верит, – замечает психолог. – Она думает, что вы играете, что это все для выгоды. Вас не пугает, что она никогда вас не простит?

Слышится тяжелый вздох Мирона.

– Пугает, – признается он тихим, почти сломленным голосом. – Я боюсь этого больше всего на свете. Я знаю, что я натворил. Я знаю, что моя слабость разрушила нашу семью. Я понимаю, почему она не верит. Я заслужил это недоверие.

– Но? – подталкивает его психолог.

– Но я люблю ее, – Мирон произносит это слово с такой силой и болью, что у меня сжимается сердце. – И в этом мире, если что-то и можно вернуть, то только любовью.

– Мирон Александрович, вы точно готовы принять ребенка из детского дома в свою семью? Со всеми проблемами и сложностями, которые могут возникнуть? – спрашивает психолог, подводя итог.

– Да. Готов. Я готов на все, – твердо отвечает Мирон. – Я готов на любую сложность. Я хочу назад свою семью. И я хочу искупить вину за нашего погибшего малыша, подарить семью малышу.

После этих слов Мирона слышится шорох, будто он меняет позу.

– Вы понимаете, что наш разговор должен быть конфиденциальным? – спрашивает Мирон, и в его голосе звучит напряжение. – И что для приемной комиссии мы образцово-показательная семья?

– Мирон Александрович, – отвечает психолог мягко, но уверенно. – Вы и есть такая семья. Вы семья, которая борется, которая проходит через сложности, и которая хочет создать безопасное и любящее пространство для детей. Я уверена, что у вас все будет хорошо.

– А этот разговор? – уточняет Мирон.

– Этот разговор останется между нами, – твердо говорит психолог. – Он помогает мне понять вашу мотивацию, и только.

Запись обрывается. Тишина в машине кажется оглушительной. Я выключаю магнитолу и открываю глаза.

Сижу, уставившись в никуда. Внутри – буря.

Он не изменил? Или обманул?

Но… что тогда было в кабинете? Я все своими глазами видела! Я видела.

Страдал и держал все в себе? Но я же рядом была? Я же все для него!

Мы оба молчали. Оба не слышали.

Что теперь?

Теперь пришло время поговорить. Вскрыть нарыв. Иначе мы так и останемся вариться в прошлом.