Текст книги "Вернуть жену любой ценой (СИ)"

Автор книги: Яна Мосар

Соавторы: Анна Гранина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 44.

Мирон

7,5 лет назад.

– Опять отрицательный тест, Мир, – Ада встречает меня в дверях квартиры. Глаза опять влажные. Плакала.

– Ада, может быть сейчас еще не время? Мы пытаемся не так долго, – разуваюсь и снимаю пиджак. – Давай для себя поживем, родная?

– Тебе, конечно, все равно. Тебе не надо вынашивать, не надо думать, что после тридцати есть риски для женщины. Я скоро стану старородящей! Мои подруги со школы уже в сад повели детей, я тоже хочу…

– Ладно, – подхожу, обнимаю, – извини, – целую в шею, – давай тогда будем пробовать каждый день, – пальцами нащупываю узел на поясе ее халата. – У нас тоже будет ребенок. И не один.

Сглаживал как мог и поддерживал. Походы по врачам, куча анализов, банки с лекарствами, месяцы ожиданий.

Потом начался ад. Врачи, анализы, банки с таблетками на кухонном столе. Месяцы ожиданий, ее взгляды, полные надежды, и мои – полные страха, что снова не получится.

Но через год получилось.

Я даже помню тот вечер, когда вернулся с работы, а она мне подсунула коробку с подарком. Видел такие штуки в интернете, но что-то не думал, что узнаю, что стану отцом, так.

В бумажной мишуре лежали детские пинетки и тест на беременность.

Вечерами Ада листала каталоги домов, выбирала имена, мечтала, как будет водить нашего малыша в садик. Ради этого я готов был горы свернуть.

А потом. Она схватилась за живот прямо на работе. Я гнал по дороге в больницу, нес на руках в приемное отделение, ждал в коридоре.

Минуты, как вечность.

Итог – выкидыш.

Я был счастлив, что она жива.

А она сломалась. Глаза потухли, как будто кто-то выключил свет.

Я вытаскивал ее из депрессии неделями и месяцами. Шаг за шагом. Тащил в отпуск, заставлял смеяться, покупал ее любимые пирожные.

Я хотел ребенка, но не такой ценой. Поэтому молчал об этом.

Ада начала улыбаться, но потом опять завела: "Я хочу ребенка". Я не спорил. Снова анализы, походы к врачу, подготовка. Долгожданная беременность.

Только теперь Ада молчала. Будто хранила это как тайну ото всех. Не говорила про имена, не листала каталоги.

Вроде бы все было хорошо, но только внешне. Напряжение в доме росло, как статическое электричество. Искрило все и без слов.

Я перевел ее в другой отдел, чтобы разгрузить. Она согласилась. Без споров. Все, что касалось быта, работы – она не спорила, но то, что касалось ребенка и ее беременности, каждый раз натыкался, как на шипы.

В тот день я уехал в командировку. И именно в тот день ей надо было к врачу.

– Ада, сегодня сильный гололед. Давай ты останешься дома.

– У меня врач, Мирон.

– Завтра я вернусь и свожу сам тебя к врачу.

– У меня назначено сегодня. Значит, надо быть сегодня. А не завтра или послезавтра. Ты не понимаешь? У меня есть четкий день, когда я должна прийти.

Сложно.

– Попроси хотя бы кого-то с тобой сходить.

– Свету позову.

– Хотя бы ее. Но лучше вообще подожди меня.

Она не послушала. Случайность. Гололед. Падение. Снова больница. Психолог.

Два выкидыша друг за другом.

Мою Аду будто подменили. Близость пропала. Не только секс – его не было четыре месяца, и я не смел ее тронуть, боясь, что она отшатнется. Даже обнять или поцеловать – как будто нужно было разрешение.

Я смотрел на нее и думал: кто я, если не могу вернуть своей жене желание жить?

Сложно было не только ей. Но и мне. От этой тупой безысходности. Я мог купить все, но не мог сделать так, чтобы моя жена была счастлива. Что я за муж такой?

Но длительный отпуск, в который я ее увез, помог. Она снова ожила, начала смеяться, глаза загорелись. Вернулась на работу. Про детей не говорила.

Я думал, мы справились. Даже смирился с тем, что у нас не будет детей. Как проклятье какое-то. Тут хочешь не хочешь, а начнешь верить в такое.

Но потом ее коллега объявила, что уходит в декрет. И у Ады снова началось: "Я хочу ребенка. Мы живем три года, а у нас нет малыша. Я пустышка. Я завидую им всем. Ненавижу себя за то, что не могу. Я хочу ребенка, любой ценой".

Голос дрожал, но глаза горели упрямством.

У нас снова не получалось.

И все по новой: анализы, врачи, таблетки – теперь и для меня.

Но навязчивое, порой до больного, желание иметь ребенка, все перечеркивало. Она не сказала мне, что рассматривает вариант ЭКО.

Я узнал, когда вернулся из командировки, а ее нет дома. Ада лежала в больнице. Она сдала яйцеклетки без меня, "на всякий случай".

После того скандала в больнице мне чуть не запретили посещения.

Я влетел в палату, хотел тут все разгромить. Мы оба оба фертильны и здоровы. Какое ЭКО? Два раза же получилось забеременеть!

– Ада, что за херня? Почему я узнаю обо все последним? Я что, никто?

– Я просто сдала яйцеклетки.

– Просто сдала? Сама решила, сама сдала. Тебе, может, и муж не нужен, раз ты все сама? Ты в своем уме?

– А что, у тебя нужно было разрешения спросить? – огрызнулась так резко, как пощечина. – Ты вечно в проектах, в работе и переговорах! Когда ты интересовался хоть чем-то кроме работы, чтобы нам вместе решать?

– Я для нас стараюсь, для семьи! А ты за моей спиной? Это наше обоюдное решение должно быть, мы семья, Ада!

Фыркнув, скрестила руки на груди, усмехнулась.

– Ой, да ладно, "наше, семья". Ты только и делаешь, что отмахиваешься – "не время", "поживем для себя". А я хочу ребенка! Чего бы это ни стоило!

– Стоило рассказать и обсудить! – расхаживал по палате, сжимая кулаки, чтобы не ударить по стене. – А не бегать по больницам одной, как будто я враг!

– Ты и есть враг! Ты не понимаешь, как мне больно! Ты думаешь, это игра? Я пустышка без ребенка! Я же вижу, какими глазами ты смотришь на мамочек с малышами!

– Ада, остановись! – хотел обнять и успокоить, но она отпихивает, и она отстраняется, как от чужого. – Какие мамочки?! У меня жена есть. Ты. Ты похрен на всех мамочек. Мне ты важна и только ты. Мы должны все вместе решать. Семья, ты же помнишь? И в горе и в радости. Я хочу, чтобы ты была счастлива и здорова! Ты все свое здоровье надорвала этими таблетками и лечением!

– Потому что ты не хочешь! Ты только и знаешь, что работать! А я одна этим всем занимаюсь! Это ты виноват во всем! Ты! Ты не хочешь от меня детей!

Я стоял и чувствовал, как кровь стучит в висках, а что сказать не знал. Как успокоить не знал.

От этой боли и безысходности я был виноват во всем.

Мы молчали неделю после этого, как враги. Я думал, что это уже конец, но не мог отпустить. И не хотел.

Девочки, у одной из нас (у Анны Граниной, она же Юлия Мелихова), на втором аккаунте вышла новиночка! Про классного МЧСника, если вы хотите отвлечься от Мирона, жду Вас там!

https:// /shrt/IAI9

Глава 45.

Мирон

Заснуть не получается, я поднимаюсь, иду в кабинет. Там темно, но с улицы проникает свет. Его достаточно, чтобы открыть шкаф, взять бокал и плеснуть туда немного виски. Сажусь в кресло.

Тогда, после того скандала в больнице, я не знал, как нам помириться.

Ада все еще оставалась моей женой, но ее будто подменили.

Она орала, обвиняла меня, что я не хочу детей, что я враг.

А я стоял в той палате, сжимая кулаки, и не понимал, как до этого дошло?

Позже понял. Это были гормоны. Она готовилась к забору яйцеклеток для ЭКО, не сказав мне. Ее настроение скакало, как чертов мяч, который я не знал, как поймать.

Мы молчали неделю, как враги, живя в одной квартире, как в коммуналке. Я хотел все исправить, но не знал как.

Ему одержимость ребенком выходила за границы. А я как будто стал пустым местом.

Я откидываюсь на сиденье, в груди от воспоминаний давит, как будто кто-то засунул туда камень. Я вспоминаю те больничные коридоры, когда ждал ее.

Первый выкидыш, второй – после того чертового гололеда.

И когда она думала, что мне все равно на то, что происходит, я сидел под чертовым кабинетом и представлял, как врачи выскребали из нее нашего ребенка.

Дважды.

Я ничего не мог сделать. Ничего. Это чувство – как нож в ребра.

Слишком болезненно.

И оно тянет меня назад, в детство. Туда, куда я не хотел никогда бы возвращаться.

Но Ада все равно заталкивает.

В те же коридоры, с тем же запахом лекарств, только на койке моя мама. Вокруг нее крутятся врачи. На меня никто и внимания не обращает.

Я пацаном был, смотрел на нее и знал, что не могу помочь. Она умирала, а я также беспомощно не мог ей никак помочь. Как и сейчас.

Делаю глоток.

Я взрослый мужик. Решаю вопросы, подписываю контракты на миллионы, сотня людей работает на меня.

А в тех коридорах с Адой я был никто. Хоть миллиарды имей – не спасешь. Не вернешь.

Ада смотрела на меня тогда, как на предателя, а я не мог объяснить, что просто хотел, чтобы она жила. Я не хотел потерять ее при родах также, как свою мать.

Я хотел ее, а не ребенка любой ценой. Но она не слышала.

И вот это ее шаг, когда она готова была подвергать себя риску опять, даже не спросив меня. Не учитывая, что я хочу.

Мне снова надо было готовиться к врачам, таблеткам, больницам. Она заранее обрекала на новый круг ада.

Я уже готов был тогда найти суррогатную маму. Но нет, Аде непременно надо было родить самой.

А я не знал, выдержит ли она? Выдержу ли я? Вытаскивать ее из депрессии было как лезть по отвесной скале – каждый шаг на грани срыва. Видеть ее пустые, как выгоревший дом, глаза очень тяжело.

Мне не хотелось туда возвращаться.

Мне нужна моя Ада – живая, здорова, моя. Не эта одержимость, которая ее пожирала. Но я не понимал, как до нее достучаться. Как сказать, что мне плевать на все, лишь бы она была рядом, а не в больничной койке.

После этого наши чувства будто раскололись. Я чувствовал себя ненужным. Функцией. Она отстранилась. Я пытался обнять – она напрягалась. Поцеловать – отводила взгляд.

Секс? Три месяца ничего. Я лежал рядом, смотрел на нее и думал: “я ей не нужен?”. Она видит во мне только "материал" для ребенка, а не мужа. Не мужчину.

Любит ли она меня еще? Или только терпит? Или я стал просто средством для ее цели?

Это жгло, как кислота. Я все исправлял, все делал, а она все равно смотрела на меня, как на виноватого. Заставляла чувствовать себя никем.

Тогда мыслей о другой женщине и не было.

Время шло. Боль очередной раз стерлась. Мы помирились.

…А потом она забеременела в третий раз.

Врач кивает, выписывает горсть таблеток и запреты целым списком.

Мы радуемся – тихо, как нарушители комендантского часа. Никто из друзей не в курсе, мы даже не говорим об этом.

Дышим шепотом. Я ловлю себя на том, что боюсь громко ступать в спальне. Боюсь обнять ее слишком крепко. Боюсь касаться.

Врач сказал "бережно", а в моей голове это превращается в "не прикасайся совсем". Я становлюсь смехотворно осторожным, придерживаю дверь, подаю ей воду, ставлю поручень в душе, меняю лампочки, чтобы не тянулась. Все, что угодно – лишь бы не риск.

Она благодарит, кивает, но где-то внутри – отдаляется. Ночью ей неудобно, я ухожу на диван. Кольнуло, я не обнимаю.

Тот, кто должен был нас объединить, с каждым днем разводил все дальше в стороны.

По всему дому светильники с датчиками.

Сначала я вставал и провожал ее до кухни. Потом она злилась, что не беспомощная.

И когда ночью слышал ее шаги из кухни, лежал в темноте с открытыми глазами, слушая чтобы она дошла до комнаты.

Токсикоз бьет ее жестоко. Я сижу рядом, держу волосы, когда ее мутит, и ненавижу весь мир за это.

Мы говорим о мебели, колясках, но это скорее как переговоры. Марка, амортизаторы, вес. Я гуглю отзывы ночами, выписываю пункты. Я полезен – как сервис. Не как муж.

Иногда она улыбается мне поверх кружки с ромашкой: "Нам сегодня хорошо. Не тошнит". И я цепляюсь за эти крохи, как в канат.

Когда переступаем в третий триместр, мы выбираем имя. Павел. Паша.

Ада предлагает, я соглашаюсь. Символично же. Мой дед Пашка, ее отец Павел. Понравилось обоим. На том и порешили.

Интим умирает без скандала, тихо. Я подхожу – она замирает. Я делаю шаг назад. Привыкаем жить как коллеги по проекту "Беременность": списки, графики, анализы.

Ее телефон превращается в бесконечный ежедневник с напоминаниями врачей, анализов, всего, что угодно, только на меня там времени совсем не оказывается.

Мы едим полезное. Мы спим порознь, потому что "так безопаснее". Я целую ее в лоб, как хрусталь, и ухожу уже в “свою комнату”.

Да, вот так, у меня появилась своя комната. На то были веские причины. И я их принял как должное.

Дверь закрывается, я остаюсь один со своей тоской, которую стыдно признавать.

У нее в животе пинается наш сын. Она не одна уже.

А я один. Скучаю по жене, которая смеялась и залезала ко мне на колени понежиться.

Теперь же у меня есть женщина-крепость. К ней не подступиться.

А я… я привык быть тем, кто решает. А тут – нельзя. Ни шага влево. Ни слова не так. Я делал все правильно – и все равно оставался лишним. И это чувство как яд, который медленно растекался.

Потому что мы ждали Пашу. И ради него я стирал себя ластиком, стирал до тех пор, пока не остался только контур.

Глава 46.

Ада

Я просыпаюсь в одиночестве, кровать со стороны Мироны уже пустая. И, ей-богу, это облегчение. Не надо притворяться, не надо держать лицо. Не надо с ним говорить.

На часах половина девятого утра. Давно я до стольки не спала. Мирон, наверное, уже точно на работе.

Почему меня не разбудил?

Встаю, накидываю халат, иду на кухню. Включаю кофемашину. Она урчит, наполняя воздух ароматом. Любуюсь ярким голубым небом и вижу как во двор заходит Яровой – в футболке мокрой от пота и влажными волосами.

Он дома? Черт…

Завязываю потуже пояс на халате, прикрывая сорочку.

Я хорошо помню его тягу к утренней пробежке. Бег по утрам, в любом состоянии, кроме температуры. Он всегда за собой следил.

Шесть лет назад мне нравилось наблюдать, как его футболка обтягивает плечи после пробежки, как проступали капли пота на лбу и спине.

А сейчас?

Трясу головой и отворачиваюсь спиной к двери.

Так, ладно. Кофе.

Щелкает замок в двери.

– Доброе утро, – говорит хрипло, как после сна.

– Доброе, – оборачиваюсь на автомате.

Все те же влажные волосы и прилипшая к груди футболка.

Натягиваю улыбку, как фартук.

– Кофе?

– Да, черный, без сахара. Я в душ, мне пару минут надо.

Киваю и сразу отворачиваюсь.

Ставлю его кружку в микроволновку.

Там разогретые круассаны.

Черт. С ума сошла уже.

Кружку несу в кофемашину, достаю круассаны, режу красную рыбу на тонкие слайсы, раскладываю масло на столе. Все механически, как будто я робот.

А утро так хорошо начиналось…

Ставлю чашку на его половину. И сажусь на свою.

Мирон возвращается через несколько минут, как и обещал. Едим молча, только звякают вилки. Мы как соседи. Как чужие. Хотя так и есть, наверное.

– Какие на сегодня планы? – кивает мне.

– Сейчас в пекарню, много дел накопилось. Потом надо к Зое. И еще хотела несколько мелочей докупить сюда. И после должны привезти мебель. Могу проконтролировать сборку.

– Хорошо, – отвечает он, жуя круассан. – Если что, звони, я подъеду.

– Справлюсь, – отрезаю я, резче, чем хотела.

Он смотрит на меня и плавно соскальзывает взглядом ниже. Я невольно поправляю вырез халата и опускаю глаза.

Не хочу ловить эти его взгляды. Не хочу вспоминать, как он смотрел на меня раньше. Не хочу даже мысли допускать, что можно что-то вернуть.

А еще больше не хочу думать, что сегодняшнюю ночь мы провели в одной постели. И вопросов неудобных я тоже не хочу.

Неловкое молчание прерывает его телефон. Не хочу слушать, о чем он там говорит, не хочу переживать за его проблемы.

Допиваю кофе и поднимаюсь, чтобы убрать стол.

– Да, доброе утро...

Зачем-то иду в коридор… там, помявшись, возвращаюсь на кухню.

– Мы вас поняли, хорошо. Жена подъедет.

Это его “жена” режет слух. Я не жена. Не настоящая жена. Хотя… для всех, конечно…

– Ада, – оборачиваюсь к Мирону, – завтра Пашу забирать, только что звонили из опеки, – ошарашивает меня новостью.

Пожалуй, это утро еще можно реанимировать.

Я не сдерживаюсь. Улыбаюсь сама себе или ему, улыбаюсь миру. Прикрываю глаза и чувствую, как по щекам текут теплые слезы.

– Надеюсь, ты от радости плачешь.

Распахиваю глаза и смотрю на Мирона. Расслаблен, улыбается… и если бы не наша договоренность, то я бы решила, что он тоже рад. Даже за меня больше, чем за нас.

– Спасибо.

Но без него не было бы ничего.

– А та семья вторая? Как они согласились?

– Не думай об этом. Просто я решил эту проблему и все.

– О… Эм. Хорошо, тогда… Тогда тем более, сегодня куча дел и нужно спешить.

Беру кружку Мирона, чтобы помыть, но не замечаю, что там еще кофе. Проливаю на пол остатки. Хватаю полотенце, чтобы протереть, но оно тянет за собой тарелку, которая падает на пол. Разбивается, крошки рассыпаются.

– Черт!

– Ада, не волнуйся, – Мирон поднимается и ко мне. – Все нормально, не суетись.

Еще шаг и спокойно обнимает.

Я только делаю вдох. Знакомый запах туалетной воды, которую подарила еще… когда была беременна. И рвало от всего, а этот запах понравился.

– Не надо, – мягко отстраняюсь и присаживаюсь на корточки, собирая осколки. – Я уберу.

Весь день – как гонка. В пекарне куча бумаг, подписи, накладные. Потом к Зое. Она начала чувствовать мизинец.

Мизинец какой.

– Дааа… да.. Зоя ты будешь ходить!

– Ада, перестань. Я просто начала чувствовать мизинец, а ты радуешься так, будто я уже пробежала марафон.

Столько новостей, что я не могу найти себе место. Сердце колотится, руки холодеют и трясутся.

– Ты как? Рассказывай.

– Я волнуюсь так. Как все пройдет завтра? Все ли готово? Вроде как комната Паши обставлена, игрушки, одежда – все на месте. Но вдруг мы что-то упустили? Вдруг он приедет, а ему не понравится?

Зоя кладет руку мне на плечо.

– Ада, успокойся, – говорит мягко. – У тебя все готово. Ты всегда внимательна к мелочам. Даже если что-то не успела купить, докупите вместе! Перестань нервничать, он будет рад уже тому, что у него снова есть дом, мама и папа. Поверь, для него остальное – это второстепенно.

Я выдыхаю, чувствуя, как жар в груди чуть отступает. Она права. Я киваю, пытаюсь улыбнуться.

– Спасибо, Зой, – шепчу я. – Просто… это так важно. Хочу, чтобы все было идеально.

– Будет, – улыбается она. – Паша вас уже ждет. Все будет хорошо. Ты так долго ждала этот момент, позволь себе насладиться. Запомнить его. Не суетись, у тебя давно уже все готово. Иначе ты это не ты. – Улыбается.

– А я рада за твой мизинец. Обязательно пиши, когда почувствуешь еще что-то.

Возвращаюсь домой, проконтролировать сборку мебели. Рабочие таскают коробки, я указываю, куда ставить кровать, шкаф. Проверяю каждый угол, будто от этого зависит все.

Расставляю приятные мелочи. На полках поселяются светильник в виде самолетика. На другой – стопка детских книг. На столе – фломастеры, альбом и карандаши.

Потом на кухне готовлю пару салатов, запекаю мясо в духовке. В холодильник ставлю торт. К ночи падаю на новом диване без сил, но мысли о завтра не отпускают.

Глава 47.

Ада

Вскакиваю ни свет ни заря. Мирон еще спит.

Сегодня я его сделала.

Тихо поднимаюсь, накидываю халат и выхожу из комнаты. Снова все проверяю, принимаю душ.

Бесполезно. Все равно в мандраже собираюсь, никакие мантры спокойствия на меня не действуют. Кусок в горло не лезет.

Наконец поднимается и Мирон.

Я в пятый раз осматриваю все комнаты. Пока не получаю его строгий хмурый взгляд. Вот так, молча, он дает мне знать, что все в порядке.

– Ну что поехали? – кивает мне.

– Да.

Поехали…

– Черт! Мирон!

– Что? – замирает.

– Мы не купили автокресло. Надо срочно… – лезу в телефон, – я сейчас найду магазин…

– Ада, – перебивает меня, – я купил кресло, в машине стоит.

Только сейчас останавливаюсь и поднимаю на него глаза.

Купил… подумал…

– Я знала, что я что-то упустила. А если еще что-то забыла?

– Конечно, что-то забыла. Но это мелочи все, Ад. Дом, где жить есть, мы с тобой есть. Остальное можно купить.

Едем в детский дом. Пальцы теребят ремень сумки, сердце стучит, как будто я бегу марафон. Вместе Зоей с ее пальцем.

Набираю ей сообщение, что едем за Пашей и заодно спрашиваю про ее палец. Больше пока ничего.

Яровой сидит за рулем и тоже молчит, но я вижу, как его плечи напряжены. Он тоже волнуется? Или просто играет роль? Не знаю. Не хочу спрашивать.

В детском доме нас уже ждут. Директор ведет в свой кабинет, где уже ждет Паша.

Он сидит на стуле, руки сложены на коленях, глаза огромные, рядом рюкзак с какими-то его вещами.

– МамАда, – бросается ко мне, когда замечает.

Я тут же опускаюсь на корточки и обнимаю его.

Мальчик мой, малыш. Целую в щеку.

Только сейчас отпускает немного.

– Ада, Мирон, – начинает директор, поправляя очки. – Сегодня большой день.

Я поднимаюсь, но беру Пашку за руку.

– Паша вас очень ждал. Но помните: ему нужно время, чтобы привыкнуть. Будьте терпеливы, не давите. Он может стесняться, закрываться – это нормально. Давайте ему пространство, но показывайте, что вы рядом. И, пожалуйста, не забывайте про встречи с психологом, если вам нужна будет помощь. Это важно для всех вас.

Я киваю, чувствуя, как ладони потеют. Мельком на Мирона. Он тоже кивает, на серьезном лице появляется мягкая улыбка. Опускает глаза на Пашу, не натянуто, а тепло, как будто и правда рад.

– Паша, – говорит директор, поворачиваясь к мальчику. – Ты едешь домой. Будь счастлив в своей новой семье.

Паша кивает, щеки розовеют.

– Я очень рад, – говорит он тихо, почти шепотом и жмется ко мне.

Я чувствую, как глаза щиплет, но сдерживаюсь. Несколько воспитателей подходят, обнимают Пашу, желают ему счастья. Одна из них, молодая девушка, вытирает слезы, шепча: "Будь самым счастливым мальчиком, Паша". Он стесняется, опускает взгляд, носом шмыгает. А я его обнимаю и тоже шмыгаю носом.

Мы выходим к машине, Паша идет между нами, с маленьким рюкзаком на плече.

Мирон открывает ему дверь, чтобы посадить в машину.

– А можно я тебя буду звать Мирон? – вдруг спрашивает Паша, глядя на него снизу вверх.

– Конечно, – отвечает Мирон мягко, по-отцовски. – Зови, как хочешь, Паш.

Я смотрю на них, и в груди сжимается. За те несколько встреч, что у нас были, Мирон ему понравился.

Нам, конечно, ко многому еще надо привыкнуть, но главное, что Паша не боится. Это хорошо. Но я все равно волнуюсь. Понравится ли ему дом? Будет ли ему с нами комфортно?

С сегодняшнего дня мы семья.

Я сажусь с ним рядом, на заднем сидении. Держу за руку. Смотрю не отрываясь. Он самое дорогое и ценное, что у меня есть. Я всем ради этого пожартвовала. И не жалею.

Он стоит и больше. Гораздо больше. Или… это вообще бесценно.

Дома Паша замирает на пороге, глаза разбегаются. Он видит детскую площадку во дворе – качели, горку, песочницу.

– А это чье? – тих спрашивает.

– Это твое.

– Можно посмотреть? – спрашивает он, глядя на Мирона.

– Можно. И посмотреть, на качелях покататься. Это твоя площадка. Ее не надо ни с кем делить. Не надо ждать очереди. Не надо выходить по времени.

Мирон так смотрит, будто его в диснейленд привезли.

– Иди, – кивает Мирон, улыбаясь. – Разберись там, что к чему.

Паша бежит к площадке, но я вижу, как он стесняется, оглядывается, будто боится сделать что-то не так.

Его восторг смешан с робостью и сдержанностью и очень надеюсь, что мы это переживем.

И все эти вопросы: “Что, если ему не понравится? Что, если мы не справимся? Что, если я не смогу быть той матерью, о которой он мечтает?” – Я отметаю подальше.

– Я присмотрю за ним, – говорит Мирон, касаясь моего плеча. – Иди, накрой на стол. У нас сегодня день знаменательный.

Я киваю, бегу на кухню. Достаю все, что наготовила вчера вечером и утром: запеченное мясо, картофель, салаты. Торт из пекарни, который вчера забрала, стоит в центре стола.

Сейчас дрожь возвращается. Руки суетятся, раскладывая тарелки, я проверяю каждую мелочь. Вдруг Паша не ест рыбу? Вдруг торт слишком сладкий? Вдруг он посмотрит на нас и решит, что мы не те?

Желудок скручивает от волнения, а горло пересыхает. Я хочу, чтобы ему было хорошо. Чтобы он почувствовал себя дома. Хочу, чтобы ему тут было лучше, чем там и он не разочаровался.

Мы садимся за стол. Паша сидит тихо, глаза опущены, но он улыбается, когда Мирон подкладывает ему картошку. Я пытаюсь завести разговор, спрашиваю про его любимые игры, но он отвечает коротко, стесняясь.

– Я люблю машинки, – говорит он, глядя в тарелку. – И динозавров.

– Динозавров? – подхватывает Мирон. – Класс. Покажешь потом, какие тебе нравятся?

Паша кивает, щеки розовеют. Я смотрю на них, и волнение чуть отступает, но не до конца. Я хочу, чтобы он был счастлив.. Но внутри все еще много сомнений – а вдруг я не справлюсь?