Текст книги "Окаянные"

Автор книги: Вячеслав Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Часть вторая
ДВОЕ В ГОРОДЕ

I

Может, от чрезмерного желания и переутомления ему померещилось?

Агент 3-го разряда Платон Сивко, пренебрегая опасностью привлечь внимание, содрал с лохматой рыжей головы картуз и, смяв его в кулаке, принялся судорожно растирать разом взмокшую физиономию. Только что, словно издеваясь, мелькнуло в толпе странное видение в тонком тёмном пальто с надвинутой на глаза шляпой и кануло. Незримой каплей во взбалмошной людской волне, схлынувшей с парохода на скрипнувший под сотнями ног деревянный причал, призрак, не иначе, бесследно пропал в густой пелене утреннего тумана, окутавшего берег.

"Хотя, если скумекать?.. – приходя в себя и помня занудные наставления старшего опергруппы Евсея Чернохвостова, зачесал затылок Платон. – Надысь и не чудно случившееся. Сколь уж на ногах!.."

Внутренности пригорюнившегося агента сами собой издали тяжкое невразумительное урчание, невольно он дёрнулся, пугливо озираясь. Вторую неделю лишь чуть забрезжит рассвет и до поздней ночи не спамши, не жрамши, как следует, агенты губернского ГПУ[58]58
  С февраля 1922 года ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная Комиссия) была преобразована в ГПУ (Главное политическое управление) также под председательством Ф. Дзержинского, который и готовил основополагающие документы. По предложениям В. Ленина – председателя Совнаркома, это преследовало цель сократить карательные функции ведомства по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, однако вопреки прогнозам их число лишь возросло.


[Закрыть] посменно дежурят в порту и на железной дороге. Задача, вроде, бесхитростная, но почему-то страшно взбаламутившая начальство всей местной конторы.

"Узреть проклятое инкогнито! – так, громко высморкавшись, рявкнул перед строем младшего состава их командир Чернохвостов, вытаращив шальные глазища, словно стращая неведомого врага, и рубанул кулаком воздух. – Узреть и идти по следу! Но пальцем не трогать ни при каких обстоятельствах. Не мельтешить у него перед носом, чтоб не учуял. А уж как притопает к месту назначения, приведёт к своему лежбищу, стеречь птичку в клетке до особого распоряжения".

А вот кого? Зачем? Почему, наконец? Ни слова, ни намёка. Начальству, известное дело, должно быть всё доподлинно ясно, а младшему составу знать не положено. Не мешало б, конечно, обозначить величину того инкогнито, чтоб хотя бы представлять опасность. Собственной шкурой рисковать зазря негоже. Проклятое то инкогнито сам в руки не дастся. Это и без дурацких наставлений каждому понятно. Да и распознать его в толпе будет непросто. Приметы незваного гостя куцые, как обрубок хвоста блудливого пса. Евсей уложился в несколько слов: среднего роста, из интеллигентов, потому как в очках или в пенсне, вроде иностранца, так как бывал в Германии и владеет несколькими языками, немецким, само собой. "И что ж теперь? – вырвалось тогда у Платона. – Чёртов инкогнито так и залается по-германски, ежели, к примеру, его локоточком легонько в бок… чтоб распознать?.." – "Я те ткну, я те ткну! – гадюкой зашипел ощерившийся враз Чернохвостов. – Опять ты с подковырками, шутник!.."

И ведь не думал Платон встревать, помнил остережения Льва Соломоновича Верховцева, но вылетела сама собой ядовитая фразочка, не уследил. Не срастаются у него отношения с губастым выскочкой. Недели три назад тёрся Евсей бок о бок в одном строю, сопел в две дырочки, а тут вдруг за неизвестные подвиги его в командиры вместо угодившего в госпиталь степенного Макара Савельевича Федякина. Теперь брешет Евсей на прежних товарищей без разбору пуще цепного кобеля. А вот возвернётся ли рассудительный молчаливый Федякин, не спишут ли старого чекиста из конторы, волнуется весь младший состав: прокурил тот свои лёгкие, самокрутки изо рта не выпускал, задыхался последние дни в тяжком кашле, бегая по лестницам, да в коридорах. А Чернохвост, как сразу стали прозывать его между собой все, лют, от прежних дружков даже отвернулся, будто и не хлебал с ними лиха.

Сивко сплюнул с досады, вспомнив так некстати случившийся недавний инцидент. "И на кой ляд понадобилось с подсказкой лезть, как германца того спровоцировать! Молчал бы, как остальные… А и то! – оправдываясь, возмутился тут же его уксусный рассудок. – В охранке даже при кровавом Николашке такого не водилось. К сыскарям начальство всегда относилось с понятием. Доверяло и поощряло самостоятельность агентов, ценилась инициатива в критических ситуациях. Естественно, и заботу проявляло. Взять хотя бы одёжку. На костюмчик приличный, чтоб от мещанина среднего достатка не отличался, деньжат выделялось достаточно, хошь не хошь купи или пошей по фигуре. И уважение враз вызывает, и глаз скользит, не вызывает лишнего интереса. Неча сказать, в непогоду – плащик с зонтиком извольте, тогда, кстати, модно было у мужчин, а зимой – пальтишко от ветров и морозов. В Саратове там мороз ого-го! А на тебе всё добротное, из хорошего сукна, носить не сносить. А здесь? У большевичков такого нет и вряд ли скоро предвидится. Но помышлять или трепаться насчёт этого не смей. Враз пришьют политическую незрелость или чего похуже. Чернохвост так и вынюхивает, одно твердит – бдить приказы и никакой отсебятины. Страху напускает на каждых политсиделках и комиссар Сапожников…"

За короткий срок пребывания в конторе успел насмотреться и наслушаться Платон столько, сколь не довелось за всю прежнюю жизнь. Мысли, одна другой досадней и злей, заскакали в его воспалённом мозгу. Зря поддался Верховцеву, смалодушничал да клюнул на удочку, всё, как следует, не обдумав. Неча теперь самому себе врать. Ничего он не выгадал, а угодил в ту же охранку[59]59
  Отделение по охране общественной безопасности и порядка, структурное подразделение департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи, ведавшее политическим сыском.


[Закрыть], только рангом ниже. Может, Льву Соломоновичу что-то и перепадает сверху, всё же Верховцев особым порученцем при важном чине в конторе, а ему, дурачку, окромя кожанки, сапог да синих штанов с лиловыми лампасами – весь навар. И то велено беречь пуще собственной шкуры. Раз ты сыскарь, – на башку отымалку[60]60
  Отымалка (воровской жаргон) – кепка с маленьким козырьком.


[Закрыть] задрипанную да на плечи зипун неприметней и подырявей, а там – мышью по углам, тенью по стенкам…

Сивко натянул картуз поглубже, отошёл в сторонку от плывущей толпы, опёрся на перила, откуда повидней, что творится, поморщился.

Тревожно, муторно на душе с того времечка, как в ГПУ очутился. Считай, почти ни одной ночи спокойно не спал. Прежде, конечно, тоже жилось гадко. Тошно вспоминать те денёчки, когда распустили охранку. Словно в пьяном бреду пережил Октябрьский переворот. Во времена кровавой драчки красных, белых да прочих чумазых мыкался по деревням, у родни спасался. Тряслись и сами родственнички, но благо не гнали. Спасло, что одиноким волком берёгся, с бабой да детишками не уцелел бы. А стихло помаленьку, осмелел, выполз из норы, хлипкий промысел с беспризорной шпаной уже в городе снова затеял. В Саратове в балках бандитов хватало, но друг друга ещё не грызли, а малолетки – самый подсобный материал, лепи из них, что хошь, только палку не перегибай. С голоду сдохнуть не грозило, но и от жира не лоснился. Понимал, что недолго такое житьё продлится. В любую минуту угодишь в тюгулёвку, краснопузые лягавые громили подвалы со шпаной каждой ночью. Вот тут на его голову Лев Соломонович и свалился. Старое не вспоминали, Верховцев его взял другим макаром. Очакушил, словно молотком по голове, мол, чекисты в Москве, в центральном своём комитете, секретное решение сварганили. Надумали не расстреливать попусту, как прежде, бывших сотрудников охранного отделения, а брать на службу в ГПУ специалистами по разработке антисоветских акций[61]61
  Действительно, в 1922 г. после соответствующего разрешения ЦК РКП(б) такое распоряжение вступило в силу. Прежде всего стоял вопрос о борьбе против влияния в рабочей и крестьянской среде социалистических партий меньшевиков и эсеров. А. Орлов. Тайная история сталинских преступлений. Москва, 1991.


[Закрыть]. Упомянул ещё Лев Соломонович, что роют большевички коварную яму под бывших своих сотоварищей-эсеров, очень уж опасаются их влияния в рабочей и крестьянской среде. Но из-за нехватки грамотных умников испытывают большой урон. Затеяв учинить неслыханную травлю эсеров и меньшевиков, представляющих наиболее многочисленную и главную опасность в борьбе за власть, комиссары в открытую драку ввязываться теперь опасаются. Поэтому дискредитацию врага задумали осуществить коварной провокацией. Для этого и понадобились иные кадры.

Объяснял Лев Соломонович мудрёно, высоких материй касался, отчего у Платона закружилась голова; умел тот такое творить, помнил Сивко ещё по прежней службе. В общем, наобещал, насулил златые горы, а на деле оказалось, что даже молочных берегов в тех реках и не водилось. Сразу обернулось не так, как рассвечено было: взять-то Платона взяли по рекомендации Верховцева, но мозги морочили проверками – словом не описать. Должность тоже досталась не ахти какая – с испытательным сроком в младший состав и пока рядовым агентом. Облапошил Лев Соломонович – злился Платон, но помалкивал до времени, ломал голову над не дававшей покоя задачкой – какую выгоду поимел сам Верховцев, благодетелем тот не значился. В охранке Сивко служил филером по политическим делам, революционеров отслеживал. Как бывший унтер-офицер сам себе начальник, на этой почве в то время и сошёлся с Верховцевым, который ведал тем же, только в Особом корпусе жандармов[62]62
  Отдельный корпус особого назначения (полицейского) в составе Вооружённых сил Российской империи, политическая полиция, ведущая борьбу с революционными выступлениями.


[Закрыть]. А вот в ГПУ оказался Платон на самых низах, ничего не значащих и подчинявшихся таким расхристанным командирам, как Евсей Чернохвостов, фамилия которого сразу была переиначена.

В редких встречах на явочных квартирах Верховцев успокаивал его, заглаживать пытался неурядицу за рюмкой-другой, терпения требовал, сулил лучшие времена, но пустела бутылка, кончались наставления, а на душе Платона не светлело, хотя порой засиживались до рассвета. Одно маячило впереди каждый день – безысходность; в конторе в агенте человека не зрят, всё под страшным секретом, лишнего не скажи, а путаницы и безалаберщины не разгрести корявыми и грозными приказами. Только вот слух в народе живуч со времён прежней ЧК, люд помнит, его не обманешь: хоть и сменилась вывеска на конторе, а суровей управы нет, а значит, порядка и дисциплины в ней самой поболее. По первой и Платон так рассуждал, пока не столкнулся с бестолковщиной. Взять, к примеру, хотя бы вот эту идиотски обставленную облаву: ради одного засранца торчит на ушах вся агентура. Однако каким образом названное инкогнито заявится в город – по воде или всё же железкой прикатит, доподлинно неизвестно. А могли бы напрячься – последние кораблики на носу, кончается навигация.

"А если он поумней, сиганёт в лодочку тёмной ночью, до города не доплывая, да и заявится вовсе нежданно-негаданно на телеге? – тишком поделился сомнением с Сивко имевший на все дела собственное мнение Егорка Булычёв, смышлёный малый, недавно принятый из заводских. – Кто же тогда его споймает?.." В общем, копились вопросы не перечесть. И чем больше летело времени, тем более их собиралось. Ответов не было. А тут, не прошло и недели, сменилась и сама загадка, не исключено, что незваных гостей прибудет двое. "Значит, перестраивать всю стратегию?" – зачесал затылок Чернохвост. Евсей и без того последнее время не находил себе места, а после такого известия совсем почернел лицом. Было отчего лохмы чесать – если второй, то, конечно, заявится для прикрытия первого, то есть главного, и уж обязательно с багажом. А что за багаж? Не бомбы случаем? С бомбистами Чернохвост, слава богу, не встречался, но весьма наслышан об их зверствах и, как мог, провёл с младшим составом инструктаж. Из его впечатлительных назиданий Платон внял вполне доходчиво одно: греть животы на земле спасением не обернётся, от бомбистов укроет лишь подворотня. Но кого бомбить в их глухой окраине? Когда красные шибко прижучили и Сивко уносил ноги из родного Саратова, глуше здешнего провинциального городка не сыскал, однако позже, во время ночных посиделок с Верховцевым, мнение его пошатнулось – и этот мирный муравейник разворошила шальная волна революции. Вводя его в курс, Верховцев посвятил его в некоторые тайны секретного их ведомства. Оказывается, подопечный самого Ульянова Сергей Киров отстаивал тут власть большевиков. Вот тогда-то, просвещал Лев Соломонович, едва и не развалилась местная "чрезвычайка". Жадного до крови беспредельщика Жорку Атарбекова, пришлого с Кавказа начальника особистов, арестовали сами здешние красноармейцы и пустили бы в расход за зверства над населением, но вступился Киров. Отправил злодея тайком ночным эшелоном в Кремль к Дзержинскому будто бы для следствия и суда. Тем и спас. О "горном орле" наслышан был и Ленин, а правительство крайне нуждалось в кровавых палачах, поэтому комиссары в Москве нашли Атарбекову место не хуже прежнего, а шелупонь из его подручных, кто разбежаться не успел, зачистили. С тех пор недоверие к властям у местного населения сохраняется. Бывали и вспышки гнева, волнения со стрельбой и кровью. Сам Петерс, правая рука Дзержинского, наведывался порядок наводить, но напряжение не остывает.

Лев Соломонович поговаривал, что, глядя на начавшиеся после покушения на Ленина склоки в Кремле, здешние партийные отцы тоже между собой грызню затеяли, властные чинуши друг друга оппозиционерами кроют и чистки учиняют одну за другой. А чистки те пуще воровских разборок; случалось, прищучивали зарвавшегося негодяя, так выворачивали всю его подноготную чуть ли не с пелёнок, а уж тогда – никакой пощады, хоть он днём ранее в товарищах значился и "Интернационал" вместе горланили. Замаскировавшегося врага мигом волокли на распыл без суда и следствия.

Платон передёрнул плечами, заозирался по сторонам. "Не приведи господи попасть в лапы тех, к кому поневоле примазаться пришлось!" – похолодело нутро.

Между тем на причал ступала публика уже со второй, верхней палубы. Народ степенный. Этот с достоинством несёт своё тело, вприпрыжку не скачет. Супружеские пары – под ручки, пожилые – со всем семейством в почтенном окружении. Багаж наперёд матросиками на руках сносится вместе с живностью – кисками да собачками. Матросики шугают невесть откуда объявившихся наглых и крикливых цыганят, норовящих подобраться к хозяевам и путающихся под ногами. Враз брань, шум, гвалт. И хотя бранят поганцев беспощадно, от шпаны деться некуда.

Сивко без прежнего внимания и интереса рассеянным взглядом процеживал приезжих. Чужаки здесь, как на ладони, разом обозначатся. Нервотрёпка, похоже, близилась к концу. В завершение, прикидывал он, предстоит зачистка команды и парохода, но к тому времени Чернохвостов успеет подтянуть остальных агентов, которые дежурят по улочкам и закоулкам на подступах к порту. Тогда можно будет и вовсе расслабиться. А мутить Евсею мозги собственными видениями, пригрезившимися то ли от недосыпа, то ли с голодухи, Платон не станет. Только опять нарвётся на хамство и недоверие. Чернохвост определённо заподозрил чего-то или озадачили его сверху, принюхивается да приглядывается к нему как-то особливо, за каждое ненароком обронённое слово цепляется. Намекни ему теперь про мелькнувший призрак инкогнито, засмеёт и опозорит перед всем младшим составом. Лучше поделиться потом своими соображениями со Львом Соломоновичем…

Задумавшись, Платон вздрогнул от неожиданности, приметив вдруг вдалеке выставившегося из-за портовой арки Верховцева. Как сотрудник по особым поручениям, тот непосредственно в операции задействован не был, находиться ему в столь ранний час в подобном месте не пристало, к тому же и выглядел он необычно, словно на минуту-другую только что выпорхнул из разгульного ресторана "Аркадия"[63]63
  Театр с садом, ресторанами и развлекательными сооружениями, самое популярное место отдыха горожан. Лишь был построен в 1886 г., получив название в честь древних райских садов, сгорел (1898 г.), восстановлен краше прежнего. Окончательно сгорел в советское время (1976 г.) и больше уже не восстанавливался.


[Закрыть]. Глаза ему прикрывали поля роскошной шляпы песочного цвета, а приподнятый воротник тонкого пальто в том же выспреннем тоне прятал подбородок. Словом, его было не узнать, однако теперь он пренебрегал этим. Подпрыгивая на носках и размахивая светлой перчаткой, Верховцев безуспешно старался привлечь его внимание. Губы раскрытого рта нервно дёргались, выкрикивая неслышные ругательства – это Платон понял даже с неблизкого расстояния – наставник, не сдерживаясь, проклинал подопечного.

Внезапное появление Верховцева в столь необычном одеянии и нервное его поведение свидетельствовали об одном – случилось что-то непредвиденное и страшное.

Бесцеремонно расталкивая путавшихся под ногами, Сивко поспешил к портовой арке, нарушая все правила конспирации. Довольно скоро достигнув цели, он готов был застыть в привычной стойке, приветствуя начальство, но шагнувший навстречу Верховцев опередил его. Схватив запыхавшегося агента под локоть, он увлёк его в темноту арки, где, притиснув к стене, дыхнул в самое ухо:

– Ни слова, Платон Тарасыч!

– Здравия желаю… – выкатив глаза, только и успел прохрипеть тот, угодив в железные тиски.

– Ну как же так, голубчик! Как можно? Я надрываюсь здесь!..

– Вот…

– Молчите! Где же ваше?.. А, чёрт!

– Я извиняюсь…

– Результаты есть?

– Задушите. – Сивко, задыхаясь, попытался вырваться.

Физической силой он был не обижен, но справиться с взбешённым Верховцевым не удавалось.

– Простите, – наконец разжал тот пальцы на его горле. – Что известно?

– Мне показалось… – Сивко, судорожно глотнув воздух, поперхнулся.

– Ваши догадки мне не нужны! – Налившиеся кровью стальные глаза Верховцева сверкнули гневным огнём.

– Так точно! – невпопад ляпнул агент.

– Что скажете конкретного?

– Никак нет.

– Значит, пока никто не объявился? Я вас правильно понял, чёрт возьми!

– Да, – икнул Платон, теряя дар речи.

Верховцев изменился в лице, обмяк, сползая с Сивко, тяжело перевёл дух и сунулся в пальто за портсигаром.

– Не чуял до вас успеть.

Платон помалкивал. В таком состоянии видеть наставника ему не приходилось.

– Гость прибыл этим рейсом. Если вами он не замечен, значит, проскочив засаду, он уже в городе. – Выпустил струю дыма в лицо Сивко, Верховцев кивнул на пароход: – Я здесь по другому поводу. Спешил, опасаясь провала. Известие получил с запозданием.

– Гость? – возвращался к реальности Платон, поведение всегда выдержанного наставника изрядно его потрясло.

– Гость! Гость! Кого вам всем поручено не проморгать! – Верховцев вонзил взгляд в агента, снова пригвоздил его спину к стене. – И это прекрасно, что проворонили! Теперь, мой дружок, всё зависит от вас.

– От меня?

– Где Чернохвостов? Пробираясь сюда, я что-то его не заметил.

– Евсей? – ничего не понимал Сивко. – Помилуйте, Лев Соломонович, объясните.

– Потом. Всё потом, – смял папироску Верховцев. – Время дорого.

– Евсей с минуты на минуту должен быть здесь. Агентов скликает для общей зачистки парохода.

– Вам надо опередить его, любезный Платон Тарасович. – Голос Верховцева посуровел, он в упор приблизил лицо и встряхнул плечи Сивко так, что тому стало не по себе. – Непременно!

– Но что от меня требуется? – побледнел агент.

– Мужество и проворство, – процедил сквозь губы наставник. – Мужество и проворство только и всего. И ещё везения. Я бы помолил бога.

Сивко обдало холодом.

– Поспешите на пароход и найдите механика. Черноволосый, вашего возраста, высокий. Мимо не пройдёте.

Сивко, не смея моргнуть, стыл столбом, ожидая задание.

– Это наш человек. Ему грозит разоблачение.

– Но… Как же? Вы знали и мне ничего?..

– Все объяснения потом, а сейчас вам надо успеть! Боюсь, Чернохвостову с вечера дано поручение его арестовать.

– Без Евсея мне на пароход не попасть.

– Наш человек не должен угодить в их руки!

– А Евсей? – как заведённый болванчик, лепетал ошарашенный Сивко. – Он приказал на пароход без него ни ногой.

– К чёрту! – рявкнул Верховцев, чем сразу привёл Платона в чувство. – Вы, милейший, трясётесь, как мокрая курица! Стыдно, любезный! Бывший унтер-офицер, Георгием[64]64
  Орден Святого Георгия учреждён императрицей Екатериной II.


[Закрыть] отмечены! Соберитесь! – И тише добавил, поедая его глазами. – Придумайте что-нибудь по ходу. В конце концов, оправдывайтесь желанием напасть на след гостя первым.

– А этот?.. Механик?.. Он мне поверит?

– Поверит, поверит, голубчик. Ему не выбирать, – вцепился в пуговицу на пиджаке Сивко Верховцев и притянул к себе. – Не дай вам бог опоздать!

Нити пуговицы не выдержали, и с треском она осталась в кулаке Верховцева, а Платон отлетел к стене.

– А вы, Лев Соломонович? – смутился Сивко.

– Что я? За меня не беспокойтесь. – Наставник сжал пуговицу в кулаке. – На, – развернул Платона и подтолкнул в спину. – Сделайте, как я прошу. Постарайтесь. Он не должен попасть к ним в руки.

Верховцев надвинул шляпу до бровей, шагнул в толпу и пропал среди галдящего народа.

II

Если б не ставшие непослушными пальцы, потерявшие вдруг за пазухой бумагу ГПУ, не въедливый горлопан в полосатом тельнике, перекрывший жирным брюхом сходни, где враз образовалась сутолока, Сивко, возможно, и проскользнул бы ужом на пароход незамеченным. Однако движение на палубе застопорилось. Придавленная кем-то собачонка с лаем соскочила с рук худосочной дамочки, не доверившей капризную любимицу матросикам. Хозяйка нервно взвизгнула и, обронив шляпу, опрометчиво кинулась в ноги за ней. В толкучке и криках назревала паника, но взбеленившихся пассажиров разогнал злой, знакомый Платону окрик. Откуда-то из-за спин коршуном налетел Чернохвостов.

– Все назад! Что творишь, сволочь? – Вороной ствол нагана в его руке врезался в мигом обвисшие бабьи груди побледневшего вахтенного. – Саботаж? Освободите проход!

– Тут вон… – мямлил толстяк.

– Провокацию затевать?

– Так вон же… – лихорадочно зашарил по толпе выпученными от страха глазищами тот, пока не наткнулся на отступившего, неуклюже пытавшегося спрятаться за спины Платона. – Вот. Этот. Лезет на судно, а документов нет.

– Кто такой шустрый? Покажь!

– Да вот же, тот гражданин.

Медленно разворачивающийся за дрожащим пальцем вахтенного ствол нагана застыл против агента 3-го разряда. Тут только Чернохвостов узрел Сивко.

– Этот?

– Ага.

Их глаза встретились. Платон, казалось, проглотил язык и готов был провалиться вслед поплывшему из-под ног настилу причала. Поизучав его скисшую физиономию, Чернохвостов надвинул поглубже на глаза кожаную фуражку, крякнул и не спеша спрятал наган.

– Поперёд батьки, значит? – скривились его губы в злой ухмылке; он приблизился к подчинённому и, обдав его тяжёлым похмельным духом, чтобы слышал лишь один, просипел, словно ожёг. – Выслужиться задумал, остряк? Без году неделя, а туда же!

– Я што… – зыркнув на публику, нашёлся Платон. – Отставшие господа бучу подняли. Поспешать-то не приучены, буржуи недобитые. А тут ещё болонка сумасшедшая сбежала от дамочки. Ну та и закатила переполох.

– А кто же велел поспешать? – Подозрительный взгляд Чернохвостова так и буравил насквозь мявшегося с ноги на ногу агента.

– Турнуть их захотелось, чтоб шустрей. И к вашему приходу поспеть. Зачистка же…

– Так, значит?

– Для дела старался.

– Для дела, значит…

– На пароходе лишь команда осталась, – продолжал гнуть своё ободрившийся Сивко. – Не прибыли гости, вот я этих и того… поторопил. Пугнул слегка. С ночи ж здесь торчим…

– Молчать! – грубо одёрнул его Чернохвостов, не сдерживаясь. Схватил за грудки. – Не прибыли, говоришь? Это кто ж тебе успел сообщить?

– Уж не проглядел бы, – не смутился Платон, осознавая всю беду надвигающегося провала. – Я здесь глаз не спускал.

– А брёх, значит, ты поднял?

– Боцман настырным оказался, – скосился Платон на толстяка. – Бумагу, видите ли с печатью ему подавай. Ну я рожу ему и собирался подправить, чтоб впредь знал, с кого требовать.

Чернохвостов недоверчиво скривился, но промолчал.

– А тут вы как раз подоспели, – наглея, подсластил Сивко.

– Справился бы? – смерив с ног до головы стоеросовую фигуру боцмана, с испугом ждущего своей участи, Чернохвостов с сомнением хмыкнул, смутные подозрения ещё гложили его. – Такого бугая твоим кулаком не прошибить.

– А это на что? – полез Сивко за пазуху, но пальцы снова предательски подвели, не цепляли затерявшуюся рукоять револьвера.

– Отставить, – натешившись его неудачными попытками, чертыхнулся командир. – Эх ты, аника-воин. – И неожиданно ткнул кулаком в полосатое брюхо толстяка так, что, охнув, тот присел, едва удержавшись на подломившихся враз ногах. – Учись, молодой.

Публика, дрогнув, отхлынула.

Чернохвостов хмуро оглядел жавшихся друг к дружке отставших пассажиров, пнул сапогом скулившую болонку и, подхватив с полу шляпку, сунул её трясущейся от страха дамочке.

– Мадам, вас на берегу кавалер заждался, а вы здесь рассусоливаетесь. – И махнул рукой остальным. – Поторопитесь, господа хорошие. Ну-ка по одному, по одному.

– А мне што делать? – лишь последний из задержавшихся засеменил по трапу, Сивко полез за папироской. – Ждать наших?

– Во-во, перекури, торопыга, пока наши подтянутся, – сплюнул за борт Чернохвостов. – Станешь здесь на сходнях за брюхатого. – Он прихватил боцмана за локоть, но тот, тяжко пыхтя, скривившись, поспешил подняться сам. – Я эту рожу с собой к капитану возьму. У себя хозяин-то? – потрепал он толстяка за щёку.

– Так точно, – буркнул тот. – В каюте, должно быть.

– Вот видишь, товарищ Сивко, каков наш народ смышлёный и послушный, – подмигнул Чернохвостов Платону. – Подход надо знать. Учи вас, недотёп.

Сивко промолчал, занятый своими тревогами, жадно затянулся терпким дымом. Один капкан ему удалось проскочить, однако обстановка накалялась, и что предпринять, он никак не мог сообразить.

Полез за портсигаром и Чернохвостов, достал уже было папироску, но повертелся по сторонам, напрасно высматривая других агентов на причале, смял табак в кулак, зло выругался.

– Остальных ждать не стану, – буркнул он, кинул взгляд на Сивко; тот, опустив голову, помалкивал.

– Что набычился? Я ещё разберусь с тобой, – повысил голос Чернохвостов. – Ишь, верховод объявился! Неча сопли глотать, слушай меня. Подгребут ребятки, пусть прошмаляют каюты и команду. Никого не выпускать на берег. Про трюм не забудь напомнить, а то знаю я их, в мазуте возиться им не в радость. За главного оставляю Матвея Шнуркова, у него нужные слова найдутся, чтоб несговорчивых урезонить. Кукарекина и этого новенького… как его? Из заводских?..

– Егорку?

– Е-гор-ку… – с ехидцей нараспев передразнил Чернохвостов. – Эх, шмазь блатная! Набралось вас, сотрудничав, на мою шею! – И зверея, рявкнул: – Георгия Булычёва и Кукарекина, обоих пошлёшь ко мне наверх. У капитана я буду.

– А мне здесь торчать?

– Заслужил. Твой пост тут, – отвернулся Чернохвостов, подтолкнул боцмана вперёд. – И чтоб мышь не проскочила.

Когда агенты, разделённые Шнурковым на пары, разбрелись по пароходу, а Булычёв с Кукарекиным скрылись наверху, Сивко, не сдерживаясь, заметался близ сходней, то и дело задирая голову, прислушиваясь к малейшему постороннему звуку. Один за другим летели за борт окурки, молотом билась кровь в висках, путались в голове тревожные мысли. Что там? Схватили механика или умудрился скрыться? Если попался, тогда уж точно конец не одному ему. Евсей и в контору бедолагу не поволокёт, там же, в каюте капитана, выбьет всё, что тот знает и начальству на блюдечке подаст. А знает липовый механик, судя по страхам Льва Соломоновича и по облаве, что на него устроили, премногое. Полетят с плеч головы и Верховцева, и его, Платона.

"Ох, полетят головушки! Не дай господи угодить в передрягу! – молился Платон, неистово крестясь. – Евсей с особым злорадством поставит к стенке…"

Сивко обдало жаром, лишь замаячили в его воспалённом мозгу представления о возможных последствиях.

"Сдал совсем организм, – с болью в душе подметил он, – отвык от подобных потрясений, раньше в окопах на передовой с немцами, да и в мытарствах Гражданской не замечал, а за последние денёчки не справляются нервы, напрочь рвёт их страх, видать, действительно за самое горло схватила беда, неужели конец всему?!"

Платон развернулся к причалу, с тоской впился глазами в ставший вдруг далёким и недосягаемым спасительный берег.

"А ведь есть ещё время! Дёрнуть отсюда, сразу не схватятся. Пока заметят, поймут, то да сё, успею ноги унести в тёмные подвалы, где ни одна сучка не сыщет, где не одни сутки просидеть можно, а там, бог даст, выберусь из этого чёртова города! В деревнях схорониться легче…"

Платон вцепился в перила, железо остудило пальцы, другая мысль завладела им. Искрой вспыхнула в мозгу, но тут же погасла.

Нет, идти к Верховцеву и до ночи пересидеть на конспиративной хате нельзя. Ко Льву Соломоновичу теперь, когда его задание не исполнено, хуже того – провалено с треском, смертельно опасно! Верховцев его и порешит. Он же его поручитель. Ему же отвечать за него в первую очередь… А одному Льву Соломоновичу легче выбраться из этой передряги. Верные дружки, о которых не раз он упоминал, его выручат…

А ноги не стояли на месте, ноги сами собой рвались туда, на берег, где жизнь. Сивко, словно взбесившийся жеребец, сдерживаемый невидимой жестокой уздой, замотал головой в истерике, захрипел в отчаянии, почуяв, будто наяву, петлю, стягивающую шею. И упал бы, собой уже плохо владея, но глухой шум с верхней палубы заставил его опомниться и замереть. Он прислушался – действительно там что-то происходило. Паническая горячка сама собой слетела с него, будто шелуха. Реальная опасность остудила рассудок. Пришла пора действовать, и Платон разом обрёл спокойствие.

"С чего это я задурил? – возвращалась ясность в мысли. – С чего запаниковал? Рано себя хоронить. В конце концов… – рука скользнула за пазуху, ладонь безошибочно ощутила шероховатость рукояти револьвера. – Надо будет, постоим за себя, – будто чужой голос шепнул в его ухо. – А последней пули одному хватит…"

Уверенность возвращалась, и враз задышалось глубже и свободнее. Послушными пальцами он достал папироску. Вместе с подымавшимися струйками тёплого дыма согревалось нутро, ускользала тревога, исчез страх.

"Вот и ладненько. – Платон затягивался так, что перехватывало горло. – Шум наверху, это даже хорошо. Это наконец определённость, а не шальные мысли, не гадания на кофейной гуще. Не выгорело, может быть, у Евсея втихую механика взять. Шумят там. Выстрелов нет, но ведь и врукопашную двоих может одолеть механик, убогого не пошлют на такое, а малой не в счёт. Не поспешить ли самому на помощь?.."

Сивко выхватил револьвер, рванулся к трапу, но замер как вкопанный. Навстречу кто-то бежал, перескакивая ступеньки. Хватило несколько секунд, чтобы узнать суматошного. Не помня себя, вниз нёсся Булычёв, тот самый из молодых, мобилизованный из работяг с завода.

– Платон Тарасыч! Платон Тарасыч! – Не добежав, малой споткнулся, его тело закувыркалось по ступенькам, головой ударилось о боковую металлическую стойку и распласталось на палубе.

– Убился, очумелый! – с запозданием бросился подымать его Сивко. – Как же так? Что приключилось?

– За врачом я. – Постанывая, с трудом открыл глаза тот, дёрнулся вгорячах, пытаясь вырваться из его рук. – Евсей Михеич послал меня нашим звонить… Эксперта… чтоб быстро… И медика.

Кровь из раны на голове обильно заливала его лицо, мешала говорить, попадая в глаза, на губы, в рот.

– Куда тебе. – Присев, Сивко опустил его голову на свои колени. – И шагу не сделать, чтоб вновь не грохнуться. Самого спасать надо. Разбита башка напрочь. – Платон попытался освободить рану от волос, но Булычёв закричал, дико дёрнувшись от первого же прикосновения.

– Кровь надо остановить, погибнешь, дурашка, – пустился уговаривать его Платон.

– Евсей Михеич приказал, – забормотал юнец и смолк внезапно, сознание покинуло его, тело безжизненно обмякло.