Текст книги "Окаянные"

Автор книги: Вячеслав Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

«Военные приключения» является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательский дом „Вече“.

Согласно действующему законодательству, без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

Составитель серии В. И. Пищенко

© Белоусов В.П., 2022

© ООО „Издательство „Вече“, 2022

Если взять самого пламенного революционера и дать ему абсолютную власть, то через год он будет хуже, чем сам царь.

М.А. Бакунин

Часть первая
ЛУБЯНКА

I

Дзержинский задерживался у Сталина.

Холодный осенний день, с утра не радовавший сумрачными облаками да быстро остывшим солнцем, скоро засобирался к пригорюнившемуся на глазах горизонту. Следом почернел и тот вместе с небосводом от невесть откуда пригнанных суровым ветрилом безобразно огромных низких туч. Зацепившись за верхушку мрачного многоэтажного здания, громадой стывшего на пустынной площади, они грозно зависли, ничего, кроме страха, не вселяя в души редких, торопливо пробегавших прохожих. Хоть и помигивал свет в подслеповатых многочисленных оконцах, но лишь сильнее отпугивал.

Похрустывая тонкими длинными пальцами, сжатыми за спиной в кулаках, в прокуренном холодном кабинете второго этажа, тяжело ступая сапогами, от стены к стене нервно мерил пол высокий сутуловатый человек. Начальник Особого отдела Главного политического управления Генрих Гершенович Ягода не находил себе места. Узкое бледное лицо его с короткими усиками выглядело бы плоским и невзрачным, не сияй иудейским вишнёвым цветом полубезумные красивые глаза. Будто в угоду ему сутулившаяся над наваленными бумагами настольная лампа безуспешно боролась с мраком, надёжно завладевшим всеми углами кабинета и неспешно подбиравшимся к столу.

– Генрих Гершенович, может, чайку? – мелькнув лысой макушкой, в дверь со стаканом сунулся худющий финн – курьер по особым поручениям и отпрянул назад, наткнувшись на злой жёсткий взгляд.

– Погнал? – сочувствуя, лениво приподнял веки подрёмывавший у телефона в приёмной бородач и полез пятернёй чесаться в волосню. – Не мельтеши перед начальством, раз не просят. Ты вроде воевал, товарищ Саволайнен?

– Ну…

– А как же забыл?

– Чего это?

– Заповедь солдатскую. Солдату что главней всего?

– Опять ты за своё.

– Солдату главное держаться поближе к кухне и подальше от начальства, – хмыкнул бородач и заёрзал на стуле, меняя позу и удобнее устраивая затёкшие ноги под столом. – Принеси-ка лучше мне кипяточку. Взбодрюсь. Что-то ко сну клонит. Ни нам звонков нет, ни мы никому. Спёкся я совсем. И холодрыга допекает.

– Гляди, не свались со стула, – обиженно буркнул курьер. – За чаем сам сгоняешь, не барин. А насчёт службы моей не придуряйся, что не знаешь. Я с Генрихом Гершеновичем всю Гражданскую нога в ногу. Фронты инспектировали. У самого Льва Давидовича Троцкого в его прославленном эшелоне не раз гостили[1]1
  Поезд Троцкого – личный бронированный железнодорожный состав, сформированный по приказу Наркомвоенмора Л. Троцкого в 1918 г.; в нём Троцкий разъезжал по фронтам в Гражданскую войну, командуя войсками и принимая военные решения об утверждении операций, назначении и снятии провинившихся командиров, от награждения до расстрелов. В поезде издавалась газета, велась агитация на фронтах; он подвергался авиационным и артиллерийским налётам и обстрелам белых; экипаж участвовал в боевых действиях. С изгнанием Троцкого из СССР история поезда канула в Лету. (Здесь и далее – примечания автора.)


[Закрыть]. Куда только не гоняла нас беда… Под Царицыным с товарищем Сталиным познакомились.

– Да ну! Он небось и руку тебе подавал? – осклабился уязвлённый бородач, но кинул взгляд на финна, и ухмылка слетела с его физиономии.

– А что ж! Только не подавал он мне руки, а крепко пожал, как и Генриху Гершеновичу, потому как благодарил за службу, прознав, в каких переделках нам бывать приходилось.

– Ага… – Бородач поднялся, переваливаясь с ноги на ногу, побрёл за чаем. – Ну тогда извиняйте, батька. А мне вот тревожно что-то. Кошки душу так и скребут.

– Приснилось или померещилось что?

– Худо, видать, дело. – Возвращаясь назад, пропустил мимо ушей насмешку бородач, отхлёбывая на ходу из кружки. – Вроде успокоилось в нашей конторе после, считай, полугодовой нервотрёпки, с авралом покончили, и на тебе!

– Да уж куда хуже, – не остыв от перепалки, поддержал курьер. – Опять какой-нибудь прыщ выскочил, где не ждали.

– Не хочут заразы успокаиваться.

– Чумная братва эсеровская успокоится… жди.

– Огласил ведь приговор товарищ Крыленко[2]2
  Крыленко Н.И. (1885–1938) – государственный и партийный деятель, Верховный главнокомандующий российской армией после Октябрьской революции. С 1922 по 1929 г. – зам. наркома юстиции РСФСР и старший помощник прокурора РСФСР, на судебном процессе по делу социал-революционеров (эсеров) в 1922 г. возглавлял Верховный трибунал и одновременно был главным государственным обвинителем; осуждён и расстрелян в 1938 году, реабилитирован в наше время.


[Закрыть]. Шлёпнуть надо было гадов сразу, не слались бы жалобы да просьбы со всех концов. А то из-за бугра буржуи аукаются, – поморщился бородач. – Теперь погодь! Нельзя, раз условно припаяли. Кумекаешь, когда их теперь к стенке поставят?

– А чего кумекать. Всё ясно.

– Условие соблюсти требуется. Теперь, если только снова какую-нибудь пакость сгондобят сволочи, тогда их и шлёпнут всех. Соображаешь?

– Да уж не глупей тебя. Я по заданию Генриха Гершеновича, считай, весь суд в зале штаны протирал, за писывал каждое слово и наших, и тех стервецов.

– Вот и думай. Товарищ Сталин так долго зазря мурыжить нашего Феликса не стал бы. У него дел поважней хватает. Он теперь за Генерального секретаря в партии. Значит, определённо какое-то паскудство сотворили враги революции. Арестовали-то не всех паразитов, а только главных да отъявленных негодяев. Сколь тех эсеров ещё на свободе шастает! Записал, наверное, как каялся иуда Жорик Семёнов? Ишь, паскуда! Шустро он на нашу сторону переметнулся да в верхах примазался! Всех своих подельников сдал, а сам в чистеньких оказался. Не верю я в его подлючие слёзки! Весь он кровью наших товарищей перемазан! И Ильич от его рук пострадал, и товарищи Володарский[3]3
  М.М. Володарский (Гольштейн) (1891–1918) – революционер, большевик, главный редактор «Красной газеты» Петроградского совета, убит эсером перед митингом на Обуховском заводе.


[Закрыть] с Урицким[4]4
  М.С. Урицкий (1873–1918) – революционер, большевик, председатель Петроградской ЧК, в день покушения на Ленина в Москве 30.08.1918 г. убит эсерами, после чего Свердловым был провозглашён красный террор всем врагам Октябрьской революции.


[Закрыть] насмерть полегли. А этот волчина зубатый в овечью шкуру завернулся, бросился в ножки жалиться – простите его!.. Заблуждался!.. Кака ему вера?

– Не просто там всё…

– Не понял? – заострились скулы бородача.

Но финн хранил молчание.

– Что непросто? Не слышу!

Финн отвёл глаза, словно язык проглотил.

– Ты что же забыл, какие митинги полыхали перед процессом? Растерзать мерзавцев требовал мастеровой народ, заводы и фабрики работать прекращали, рвался возмущённый люд на демонстрации протеста, когда прикатили буржуйские прихвостни розенфальды да вендерблюмы их защищать.

– Розенфельд и Вандервельде с Либкнехтом, – тихо поправил финн.

– А я что говорю! С Каином этим! – налились кровью глаза бородача. – Когда их товарищ Крыленко прижал в суде, пресёк все их выкрутасы и попытки выгородить подлюг, так они враз вой подняли, голодовку, заразы, объявили, чтоб удрать из суда! Чем испугать хотели? Мировой пролетариат прозорливее стал. Его не обмануть! Или я не прав?

– Так, конечно…

– Что-то я не слышу энтузиазма в твоих словах, братишка. Скажи, если больше знаешь. Поправь меня. – И, не дождавшись ответа, снова загорелся. – Как можно прощать гадов, если их, всех двенадцать, уже к расстрелу приговорили?

– Значит, надо было, – буркнул финн.

– Кому?! – аж привстал от возмущения взбешённый бородач. – Не понимает мировой пролетариат! – Губы его подрагивали, готовые извергнуть проклятия и ругательства, но минута-другая и, пересиливая себя, он смолчал, махнул рукой и опустился на стул, не скрывая горького разочарования. – Не знаешь ты ничего, поэтому и калякаешь всякую ересь.

– Политбюро ещё до суда решало этот вопрос, – оглядываясь, будто их кто подслушивает, нагнулся к спорщику финн. – И после того, как председатель трибунала товарищ Крыленко огласил смертный приговор, его всё же обсуждали для утверждения. Товарищ Сталин, конечно, был категорически против условного приговора. Но наш Феликс колебался и воздержался при голосовании. Важным оказалось то, что паршивец Семёнов много сделал для нас, а суд-то на его показаниях крепился. Предателем его свои объявили после этого. Смекаешь? На его показаниях всё…

– А Лидка Коноплёва что? Та тоже клялась, как пули для Ильича курарем[5]5
  Кураре (вурали) – яд растительного происхождения, приготовляемый из коры южно-американских растений; индейцы в бассейне Амазонки смазывают им наконечники стрел, отчего раненые животные теряют подвижность и погибают от остановки дыхания.


[Закрыть] мазала вместе с тем Жориком. Я, братишка, тоже за судом следил.

– За судом следил? А решалось-то в Кремле! Вот как раз мнение Ильича для Политбюро и оказалось решающим. А против него Сталин не пошёл.

– А вот здесь ты врёшь! – ощерился бородач. – Ильич наш в Горках. Над ним до сих пор врачи колдуют.

– Он свои предложения через Крупскую передал товарищу Каменеву, поручил огласить. Они и были приняты.

– Вот, значит, как… – раскрыл рот бородач и долго не мог прийти в себя, оставаясь с остывшими глазами, но вдруг его словно прорвало, размахнувшись, он в сердцах рубанул воздух кулаком. – Правильно всё же товарищ Свердлов поступил, когда приказал нам сжечь в бочке Файку Каплан из их подлючего племени! С эсерами наши дорожки давно разошлись!

– Так ты что ж возле бочки той был?

– Был не был, какая разница…

– Тогда, Матвей Савельевич, ты должен знать, что всё сделать успели в тот же вечер, – опять доверительно склонился к его уху финн. – Без всяких судов тогда обошлись. А на этом процессе уже поздно было. Чужих глаз набралось со всего мира. Товарищ Бухарин[6]6
  Н..И. Бухарин (1888–1938) – революционер, советский политический, государственный и партийный деятель, член Политбюро ЦК ВКП(б) с 1924 по 1929 г., главный редактор газеты «Известия». В 1934–1937 гг. расходился со Сталиным по политическим взглядам, расстрелян после суда в 1938 г. как «враг народа», реабилитирован в наше время.


[Закрыть], думаешь, по своей воле подонков защищал?.. Того же Семёнова да Коноплёву, от которых буржуйские защитнички отказались.

– Да не защищал он их вовсе, а гнобил! – горячась, дёрнул бородач ворот на груди, обнажив тельняшку.

– Адвокатом по протоколу значился Николай Иванович, – упёрся финн. – Я ж тебе говорил, сам записи вёл. Поручили ему, вот и исполнял задание партии. Хотя промашку ребячью допустил.

– Чего? – недоверчиво покривился бородач.

– Промашку, говорю, допустил наш Бухарчик. Учудил при встрече буржуйских защитничков, Либкнехта, Ватерса, Вандервельде. Ошарашил их бандитским свистом. Он мастер на такие штучки. Генрих Гершенович мне рассказывал, что Николай Иванович позволяет себе подшучивать и над нашими некоторыми товарищами. Общий любимчик в партии. Его за это Бухарчиком, любя, и кличут.

– Не слышал, – хмуро буркнул бородач.

– Так откуда ж тебе…

Гнетущая тишина повисла в приёмной. Завывая, метался, бился в окна злющий ветрюга, дребезжали, повизгивая, стёкла, холод проникал под одежды к спинам. Косясь друг на друга, оба поёживались.

– Чудно всё это, – не выдержал первым бородач. – Что же изменилось после наших побед? Зачем Сталину Феликс ночью понадобился?

– Ты за языком-то следи, товарищ Штоколов, – зыркнул на него финн. – Лишним интересуешься.

– Учи меня.

– Не учу, а предупреждаю. Я тебе б и словом не обмолвился, но доверяю. Да и рассерчал ты меня.

– Не боись, я проверенный.

– Ну-ну… – помялся тот и заходил по приёмной, заложив пальцы за ремень на гимнастёрке.

– Выходит, прав я, новую заварушку надо ждать? – не сводя с него глаз, буркнул бородач.

– Для этого наша контора и создана.

– Поэтому заседают в Кремле товарищ Сталин с Дзержинским? – настороженно заикнулся снова бородач. – И наш начальник нервничает?

– Ты здесь недавно, товарищ Штоколов, поэтому не сори словами, – замер перед ним финн и даже выпрямился, вдруг заметно увеличившись ростом. – Плохо знаешь Генриха Гершеновича, а я с ним не один пуд соли съел. В любой ситуации он не терялся, умел за себя постоять. В Гражданскую пулям беляков не кланялся, потому как с юности у него закалка. Шестнадцать мальцу было, а он уже партийные задания исполнял. Его за бомбами отправили в Москву. Когда схватили – провокатор сдал, который сам же и посылал, – смертью грозились лютой, издевались, а он никого не выдал, держался молодцом.

– Наш, балтийский характер!

– Боец!

– Я уже и сам заметил.

– Заметил, а выводы не сделал. С чего взял, что он психует?

– Да нет, – смутился Штоколов, – примета у меня с флота. Как борода зачешется, жди какой-нибудь заварушки.

– Сбрей – и все дела.

– Я не интеллигенток вшивый. Без бороды какой я большевик?!

– Но это ты загнул, Савельевич. А Феликс как же? А Ильич?

– И у них бородки имеются, – хитро подмигнул тот. – Не те по виду, но они же – величина! А мы из рядового строя, значит, под другую гребёнку пока должны.

– Что-то не пойму я тебя, – крякнув, уставился на Штоколова Саволайнен. – Всерьёз ты свою философию гнёшь или от неразумения буравишь. Гнилая у ней начинка.

– От земли мы, братишка, – не отвёл глаз тот, – хотя моря побороздили и хлебнули соли не меньше вашего.

– Ну-ну…

Недалеки от истины были эти двое, за полночь коротающие время вынужденного безделья в приёмной. Начальник их, истерзавшийся в ожидании и неведении, устал метаться по кабинету и, обхватив голову руками, задумавшись, затих за столом. Смыкались глубоко запавшие его глаза, ныла поясница, немели ноги в осточертевших сапогах, тревожные мысли не давали покоя. В который раз заставлял он измученный мозг скрупулёзно анализировать каждую стадию и малейшую деталь, казалось бы, благополучно завершённой несколько недель назад последней неординарной операции по организации суда над эсерами. Процеживая сделанное, выискивал малейший промах, незамеченную ранее оплошность, досадные, возможно, допущенные второпях ошибки, которые вполне могли стать теперь непоправимыми. Перемалывая в сознании прошедшее, вспоминал и невольно пугался. Как можно было их уловить тогда, в той невероятной свистопляске, царившей в конторе!

Двадцать второй год – пятый после революции – начался организацией открытого судебного процесса над бывшими сотоварищами социал-революционерами, то бишь эсерами.

Когда-то, до октябрьского переворота, без их участия было не обойтись, так как имея гораздо больший практический опыт в боевых вылазках и превосходя в силах все оппозиционные царизму партии, эсеры пользовались огромным авторитетом в армии среди солдатской массы, у крестьян и рабочих. Эсеры в перевороте и сыграли решающую роль, но выпущенному из тюрьмы безмозглым Керенским хитроумному Троцкому удалось в Петрограде захватить верховенство и решить судьбу Зимнего дворца, главного оплота одураченных демократов, а, когда подоспели Сталин с Лениным, большевики прочно захватили власть в свои руки, отодвинув лидеров эсеров на второй план. Обозлённые и обманутые, те разделились. Одни, изобразив смирение, перебежали в лагерь противников, польстившись на обещанные портфели во властных учреждениях большевиков, другие, во главе с лидером партии Черновым, убрались за границу, а третьи, конспирируясь, активизировали внутреннюю войну против обидчиков, скатившись до террористических актов. Петлю на своей шее они затягивали сами в безумной агонии, и смертный час не замедлил грянуть. Однако затеянная Дзержинским и благословлённая Сталиным операция по возмездию путём открытого судилища оказалась не такой простой, как представлялось, тем более ни Ленин, ни Троцкий с самого начала не выразили особой заинтересованности, хотя и не противились. Далёкие от уверенности в конечном положительном результате, эти прозорливые умы, не сговариваясь, как бы со стороны наблюдали за потугами чекистов: нашли, мол, себе потеху, старайтесь, авось и выгорит. Оба были осведомлены о грязной подноготной инициированной акции. Она дурно пахла, базируясь на весьма подозрительном, якобы чистосердечном раскаянии отъявленного авантюриста-террориста со стажем. Именно он, Григорий Семёнов, бывший командир боевого отряда Центрального комитета партии социал-революционеров, готовил уничтожение верхушки лидеров большевиков и прежде всего их обоих, а на процессе из него должны были сделать главного обличителя своих же. Каин обязан был раскаиваться – сцену репетировал зам Дзержинского Вячеслав Менжинский, российский революционер польского происхождения, интеллигент из дворян, страдавший серьёзным сердечным заболеванием, несомненно, сказывающимся на его работоспособности.

И Ленин, и Троцкий прекрасно понимали, что Семёнова завербовали люди Менжинского, знали они и то, как, обращая его в раскаявшегося агнца, по рекомендациям высокопоставленных партийцев Крестинского, Серебрякова и Енукидзе, выдали ему партбилет и зачислили в штат разведывательного управления Красной армии.

С запозданием плевался Сталин, расточая грубые ругательства в адрес переборщившего с такими незаслуженными дарами Дзержинского, ведь Николай Крестинский был ответственным секретарём ЦК ВКП(б) и членом Политбюро, владел креслом комиссара финансов, Леонид Серебряков, являясь секретарём ЦК, командовал Политическим управлением Российских вооружённых сил, а с Авелем Енукидзе вообще получился скверный конфуз – тот ходил в помощниках главы Советского государства, но главное – был близким другом Кобы и – всем известно – ногой открывал дверь в его дом.

Исправить промахи было невозможно. К тому времени с переродившимся террористом в чрезвычайной спешке кроили-перекраивали его обвинительную речь в адрес бывших братушек-эсеров, а сам он успел накатать потрясающую книжку под названием "Военная и боевая работа Партии социалистов-революционеров в 1917–1918 годах", где со всеми подробностями расписал тактику собственных террористических актов по уничтожению большевистских вождей. Книга незамедлительно появилась одновременно в Москве и в Берлине, взорвав общественное мнение и произведя фурор в политических кругах.

Что происходило за закрытыми дверьми кабинета Генерального секретаря ВКП(б), где Сталин несколько часов общался с руководителями ГПУ, никому доподлинно неизвестно, так как туда не имели доступ даже особо доверенные из стенографисток Кремля, но только после этого наломавший дров Вячеслав Менжинский скоропостижно заболел[7]7
  В.Р. Менжинский (1874–1934) – преемник Ф. Дзержинского на посту в ОГПУ, руководил с 1926 по 1934 г., часто болел, умер, кремирован, прах помещён в урне в Кремлёвской стене в 1938 г. На Третьем московском процессе было заявлено, что Менжинский был умерщвлён в результате неправильного лечения по приказу Г. Ягоды.


[Закрыть]. Вот тогда поручения Дзержинского, бросившегося спасать положение, посыпались одно за другим, а сотрудники конторы забегали без продыха. Многие не ночевали дома. Валились за полночь где попало на стулья, засыпали на столах, а то и прямо на полу, благо весна не злобствовала холодами.

Особенно доставалось Особому отделу и его начальнику Генриху Ягоде, подменившему Менжинского. Дело привычное во времена Гражданской, когда под началом тёртого большевика Подвойского[8]8
  Н.И. Подвойский (1880–1948) – русский революционер, большевик, в партии с 1901 г., организатор боевых рабочих дружин, неоднократно арестовывался жандармами, один из организаторов Октябрьской революции, руководил штурмом Зимнего дворца; во время Гражданской войны с ноября 1917-го по март 1918 г. – нарком по военным делам РСФСР, затем член Высшего военного совета, председатель Высшей военной инспекции.


[Закрыть], командовавшего ещё победоносным штурмом в Петрограде, Генрих мыкался по фронтам военным инспектором. Но после боевых треволнений и полуголодных скитаний в вонючих вагонах не без помощи обретённых в поездках влиятельных и властных знакомых Ягоде удалось проникнуть в апартаменты Народного комиссариата внешней торговли. Неполный год тамошнего существования разбе-родил его сознание и напрочь перетряхнул все прежние представления о смысле жизни и заветных целях. Он быстро сошёлся с разбитным малым, который открыл ему кратчайший доступ к неведомым благам, к запретным для многих сладостным утехам, в объятия к царственным женщинам. С одной из таких красоток он едва не погорел, но спас тот же малый, хотя пришлось срочно уносить ноги из комиссариата, бежать к старой знакомой Софье Михайловне, послушаться, наконец, её мудрого совета остепениться и взять в жёны её дочку. Пусть та выглядела дурнушкой, грезила романтичными рыцарями, зачитывалась стишками и была вдвое его моложе, зато доводилась племянницей самому Свердлову, председателю ВЦИКа, значившемуся руководителем Советского государства, который тут же пристроил смышлёного молодца в контору к верному другу – товарищу Дзержинскому. Тот очень нуждался в грамотных аккуратных исполнителях, умевших к тому же красиво строчить важные бумаги. Замолвил за бывшего подопечного и Подвойский, так что скоро Генрих Ягода оказался в кресле Управляющего делами ВЧК, а после её реорганизации надёжно занял кабинет начальника Особого отдела ГПУ, где быстро освоился. В Главной конторе чекистов жилось не хуже, нежели в Комиссариате внешней торговли, если не считать сумасшедшего ритма работы. А какая огромная власть теперь была в его руках! Она открывала двери к многочисленным житейским благам. Куда уж утехи торгашей! Любого из них Генрих теперь мог сам схватить за шиворот, как когда-то поймали его, но мстить он не спешил, не рвал связей и с выручившим его малым, изредка напоминавшим о себе приятными сюрпризами.

А работы он не боялся. В Высшей военной инспекции, где у Подвойского довольно скоро дослужился до Управляющего делами, её тоже хватало. Поэтому, подменяя Менжинского, Ягода быстро научился улавливать, что требовалось начальству. Особо не маракуя над путями устранения ошибок предшественника, что выглядело бы скороспелым и опрометчивым решением, он старался сам не допускать промахов и, не выскакивая с инициативой, беспрекословно и качественно исполнял поручения свыше. Знал, за это голову не снимают: всегда можно сослаться на приказ.

Между тем после всего случившегося и с затянувшейся болезнью Менжинского председатель Высшей коллегии ГПУ заметно изменился даже внешне. Он и раньше не блистал румянцем на щеках, а в последнее время совсем осунулся, потускнел, словно его замучила бессонница. Если прежде он подолгу работал один в кабинете, сам принимал важные решения и готовил распоряжения, то теперь раз за разом собирал руководящий состав, долго советуясь и выслушивая каждого, пока не заручался согласием большинства. Его никогда не пугала ответственность за то или другое решение, он был уверен в своей правоте всегда и отстаивал собственное мнение на любом уровне, – гадал Ягода, не узнавая своего руководителя, – за это и получил прозвище Железный. Что с ним происходит?

Теперь на личные встречи к Сталину Дзержинский брал с собой Ягоду. Делалось это, уловил проницательный Генрих, по воле Генерального секретаря, словно тот уже подумывал о возможной замене руководителя грозной конторы. Когда Ягода наконец проникся глубинной подоплёкой происходящего, догадка напугала его. Он боялся верить разуму. В последние дни Сталин с особым пристрастием вникал в секретные дела чекистов, Дзержинского выслушивал молча, наблюдая исподлобья, не прерывал, не встревал с вопросами, порой вскидывал густые брови, не удивляясь, не одобряя или осуждая, что-то записывал, чего за ним никогда не замечалось. Ягода забыл, чтобы их глаза сверкали разом воедино при каком-то важном для дела успехе. Его же самого Сталин не замечал и после приветствий к нему не обращался, будто того вовсе не было в кабинете. Но однажды, когда вдруг занемог и Железный Феликс, Ягода был приглашён к Сталину один.

– Читал? – Без приветствия и паузы, лишь только закрылась дверь, Генеральный швырнул жидкую неприглядную брошюрку по гладкому чистому перед ним столу.

Не подхвати её Ягода, застывший навытяжку, шлёпнулась бы та на пол. "Проклятие вам, большевики!" – ужалило глаза название чёрными буквами с потрёпанной обложки. Ниже успел разглядеть: "Открытое письмо большевикам".

– Когда же наши доблестные чекисты закроют глотку этому подонку? – Злобный испепеляющий взгляд, казалось, пронзал насквозь, и враз замокла спина под кителем.

"В.Л. Бурцев[9]9
  В.Л. Бурцев (1862–1942) – публицист и издатель, прославившийся лютой ненавистью к большевикам. Эмигрировал из России после Октябрьской революции в 1918 г.


[Закрыть]", – уловил он фамилию автора на брошюрке и мял, тискал её в кулаке, не замечая, как рвётся та, трухой сыпется к его ногам.

– Вот так поступить с ничтожеством обещал мне товарищ Менжинский. – Генеральный ткнул пальцем на мусор у его сапог. – Дождусь ли? Четыре года минуло, а о возмездии не заикнулся. Что скажете вы?

У Ягоды немели челюсти от сжатых зубов, он с трудом соображал, что ответить.

– Так и будете молчать, товарищ Ягода?

– Мои полномочия, товарищ Сталин, не позволяют мне… – забормотал наконец Генрих.

– Мы расширим ваши полномочия, если только в этом дело.

– Спасибо, товарищ Сталин.

– Не надо меня благодарить. Не я один давно дожидаюсь от вас хорошей работы. Реорганизовали мы ВЧК, теперь ГПУ и что же? Где результат? Его требует всё Политбюро. Вся наша партия ждёт. – Голос Генерального был угрожающе тих, фразы произносились с заметным акцентом и значительными паузами, пугая зловещим змеиным шипением, однако, казалось, они колокольным звоном бились в ушах, отражаясь эхом от стен.

Ягода инстинктивно опирался пальцами на стол, чтобы не пошатнуться, устоять на ногах, те, подрагивая, подкашивались.

– Что вам мешает? Или кто?

Генриха прошиб пот, он чувствовал, как мокрятся и уже набухают надбровья, но не смел шевельнуть рукой, чтобы смахнуть капли с лица.

– Я пригласил вас не в молчанку играть.

– Задача ликвидации врагов за рубежом, товарищ Сталин, не в компетенции моего отдела, – смог он выговорить. – Я не владею…

– Плохо, что не владеете, – перебил Генеральный. – Вы же член Высшей коллегии?

– С сентября двадцатого, товарищ Сталин.

– И исполняете обязанности заместителя товарища Дзержинского вместо больного.

– Не совсем так… – замялся Ягода. – Нет приказа.

– Это неважно. Я вот владею ситуацией тоже без приказа, – шутил он или балагурил со злости, разобрать было невозможно: усы топорщились и жёлтые прокуренные зубы дрожали в оскале, но, казалось, он больше готов был укусить, нежели улыбаться.

Ягода учуял фальшь: Сталин входил в состав Высшей коллегии ВЧК с первого дня её образования, он был делегирован туда Центральным комитетом большевиков и с тех пор не выпускал её деятельность из-под своего пристального внимания, вникая даже в особо секретные вопросы.

– Значит, не доверяют вам, раз не знаете о моих поручениях, – прихлопнул ладошкой по столу Генеральный.

– Нет, товарищ Сталин… то есть да, – заторопился с ответом Ягода, запутался и смутился. – Я хотел сказать, что недоверия к себе не замечал.

– А ведь чекисту надо бы примечать всё, – поднялся из-за стола Генеральный, покосился на него, сделал шаг ближе. – Присаживайтесь, товарищ Ягода. Мы, помнится, встречались с вами раньше. Под Царицыном? Не забыли?

– Так точно, – дёрнулся подняться Генрих, но Генеральный уже был за его спиной и жёсткой ладошкой по плечу прижал вниз. – Тогда вы произвели на меня приятное впечатление.

– Спасибо, товарищ Сталин.

– Теперь, значит, ваши орлы охраняют здоровье и покой Ильича в Горках?

– Так точно. Под мою ответственность. По рекомендации товарища Петерса старшим группы охраны назначен большевик, латыш Пётр Пакалн[10]10
  П.П. Пакалн (1886–1937) – начальник охраны В. Ленина, капитан госбезопасности, возглавлял охрану Ленина до самой его смерти. Занимал пост начальника отделения отдела охраны руководителей партии и правительства, был начальником охраны И. Сталина, арестован в 1937 г. по специальному Списку, осуждён в особом порядке по обвинению в контрреволюционном заговоре в органах НКВД, расстрелян, посмертно реабилитирован в 1956 г.


[Закрыть], в органах вэчека с 1919 года. Ответственный за охрану – член коллегии Абрам Беленький[11]11
  А.Я. Беленький (1882–1941) – большевик, один из первых сотрудников в советских разведывательных службах, майор госбезопасности, арестован в 1938 г., в 1939 осуждён Особым совещанием при НКВД за антисоветскую агитацию к 9 годам лишения свободы; в 1941 г. расстрелян, реабилитирован в 1956 г.


[Закрыть].

– Знаю, знаю… С товарищем Беленьким знаком. Справляется. Даже чересчур. Товарищ Крупская как-то жаловалась, что её не всегда допускают к Ильичу. Допекают в прогулках. Лезут в почту. Не прислушиваются к советам профессора Фёрстера[12]12
  Отфрид Фёрстер (1873–1941) – немецкий врач, невролог, лечащий врач В. Ленина в 1922–1924 гг., которому Ленин доверял, практически являлся главным врачом до самой его смерти; именно он настаивал на том, чтобы в его лечении предпочтение отдавалось не медикаментам, а успокоительным упражнениям, прогулкам и походам в лес.


[Закрыть].

– Но есть постановление Политбюро, товарищ Сталин…

– Всё правильно. Так и действуйте впредь.

– А доктор Фёрстер к тому же настаивает на долгих прогулках.

– Всё верно. Я с ним встречался. Его мнение – Ильичу свежий воздух и отвлечение от лишних мыслей, газет и всякой писанины – лучшее лекарство. За этим надо следить. Он грибки любит. Вот пусть их и собирает.

– Я приму меры.

– А женские капризы понятны, но вот любые треволнения товарищу Ленину смертельно опасны. Я так ей и объяснил. Только почему ограничения на посещения вождя не для всех?

Жёсткая ладошка опять пресекла попытку Ягоды вскочить на ноги.

– Но тогда к Ленину приезжал Феликс Эдмундович, товарищ Сталин.

– И что же? Решение Политбюро по этому непростому вопросу принималось всеми членами. В том числе голосовал и товарищ Дзержинский. Значит, должен исполнять.

– Мне докладывали, но я счёл…

– Вы допустили промах. И к тому же скрыли от Политбюро.

– Я…

– Не с кем посоветоваться? На то есть Генеральный секретарь, если до Политбюро далеко.

– Виноват, товарищ Сталин.

– В партии не может быть исключений ни для кого. Решение Политбюро – это приказ. И он распространяется на всех.

– Виноват.

– Я всегда на месте. Не стесняйтесь, – похлопал его совсем по-дружески Генеральный. – А то будете помогать Ильичу грибки собирать…

– Спасибо, товарищ Сталин. Больше подобного не допущу.

– А как же вам удалось оказаться в подчинении товарища Дзержинского? – услыхал из-за спины Ягода и вздрогнул, не успев расслабиться.

Сталин уже стоял у окна и раскуривал трубку.

– У Подвойского в военных инспекторах у вас получалось. И Управляющим делами зарекомендовали себя у него неплохо?..

Ягода молчал, зловещие "грибки" смутили его.

– Яков Михайлович ваш родственник?

Ягода почувствовал, как теряет под собой опору, он словно провалился в пространстве, всем нутром ощущая, что падает в пропасть; с открытыми глазами он ничего не видел, только пустота и ужас вокруг, в горле пересохло, подступало удушье.

– Жаль, товарищ Свердлов был замечательным человеком и прекрасным руководителем, – вернулся к нему слух. – Настоящий большевик. Мудр не по годам. Горько, что ушёл от нас рано, до конца не раскрыл своих возможностей. Я с ним дружил, в ссылке довелось быть вместе.

Ягода оживал, жизнь возвращалась к нему вместе со спасительным дыханием, он слышал, как бешено стучит кровь в висках.

– Рано, очень рано мы его потеряли, – голос звучал без интонаций откуда-то сверху сам по себе, деревянный голос без эмоций. – Достойной замены не найти. А ведь теперь мы партию перестраиваем. Пора делать ставку на молодых.

Сталин дымил трубкой, медленно расхаживая по кабинету, и разговаривал, казалось, с самим собой.

– Мы, старые большевики, встревожены. Напряжённая работа вырывает из наших рядов лучших. Многие болеют, сказываются тюрьмы и каторги. Вот занемог товарищ Дзержинский, а ведь народ называл его Железным. Не так ли?

– Так точно, товарищ Сталин.

– А раз народ нас ценит, мы не имеем права на болезнь. Вот и работают старики на износ. Смену надо растить. Смену. Это главная задача партии на сегодняшний день. Политбюро помнит об этом, твердит постоянно, но на местах некоторые нерадивые не торопятся. Превращаясь в чинуш, обрастают плесенью и не замечают этого. Есть и такие, себе на уме, цепляются за кресло, хотя мозги уже не те, не способные думать о будущем. Они заботятся о собственном благополучии. Нэп сыграет с ними ещё большую шутку. Паутиной мещанства обрастут. Народ всё это видит, а глупцы слепы, – голос Генерального заметно изменился, он натуженно и зло дребезжал, резал слух; в такт фразам Сталин жёстко рубил воздух, словно топором, размахивая рукой с дымящейся трубкой и явно забыл про посетителя.

Ягода совсем пришёл в себя, пошевелил пальцами в сапогах – живой. Глубоко вздыхая, он даже на миг-другой закрывал глаза, так становилось ещё спокойнее, но вздрогнул от ладони, тяжело опустившейся на его плечо. Сталин неслышно подобрался сзади.

– Забывать о важном – непоправимая болезнь, – ворвался в уши Ягоды злой назидательный голос. – Свойственно это не только старикам, но и беспечным молодым глупцам. Надеюсь, яды, используемые в своё время преступниками для отравления пуль, обнаружены?

Переход от одного к другому был слишком резок, вопрос застал Ягоду врасплох, он с трудом старался догадаться, что интересует Генерального, что тот от него допытывается.

– Я понимаю, товарищ Менжинский посчитал лишним озадачить вас моим поручением? – Не дождавшись ответа, Генеральный развернулся и тяжело зашагал к столу. – Для судебного процесса это очень важное обстоятельство. Хоть минуло несколько лет, вам следует их найти. – Кресло жалобно скрипнуло под его грубо упавшим телом. – Я уверен, у эсеров существовала специальная лаборатория, и были люди, которые профессионально этим занимались. Насколько мне известно, Семёнов об этом умолчал, но, возможно, этим никто из ваших глубоко не интересовался. Яды и лаборатория должны быть найдены. – Сталин поймал его глаза и уже не выпускал из своих, въедливых и суровых. – И разберитесь с причинами всех этих грубых промахов, товарищ Ягода. Мнению умников от медицины, что яд не повлиял на прогрессирующую болезнь Ильича, я не верю. Пули извлекли, яда, видите ли, нет, чем же он страдает и почему? Ему лучше не становится, значит, был яд! – Он грохнул по столу кулаком, помолчал, и, поедая Ягоду глазами, завершил: – Затянулось выздоровление… А мы посоветуемся, небрежность это или… или что опаснее.