Текст книги "Окаянные"

Автор книги: Вячеслав Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Ксинафонтов потянул было руку за спину к нагану, но перехватив настороженный взгляд бородача, усиленно принялся чесать поясницу, раздирая лапищей.

– Блохи? – ощерился тот. – У нас им раздолье. Друг на дружку кидаются, не то чтоб на человека. Голодают, стервы.

– Сожрали до крови! – скривился в гримасе Ксинафонтов, подыгрывая. – Уж не знаю, вши иль блохи.

– В избе так, – совсем развеселился мужик. – Не серчай, в монастырь поведу, там обстановка спокойней, дружеская обстановка. – И захохотал во всю глотку. – Соврёшь – пуля в башку, и вся беседа.

– Шутник, – едва сдержался Ксинафонтов, но от двери отступил в глубь хаты.

– Митрюшка! – окликнул между тем кого-то бородач.

– Я здесь, дядька Степан, – высунулся из-за его спины паренёк с обрезом, тоже в тулупе и малахае.

– Присмотри за этим кабаном, – кивнул бородач на Ксинафонтова, – да повяжи ему лапы на всякий случай. Вдруг зашалит.

– С чего ты это? – успел выговорить Ксинафонтов, лениво протягивая ладони малому и охнул, присев от острой боли – тонкий жёсткий жгут с хрустом сковал запястья его обеих рук.

– Порежешь кожу, стервец! – взревел он.

– Терпи, дядя! – подстегнул его сзади крик малого. – Да вали в хату обратно. Не студи. Ночи у нас холодные. А дровишками на вас не запаслись.

VII

Времени минуло немало. Ни шума, ни вестей от монастыря, куда был уведён Верховцев, не поступало, и Ксинафонтова снова начало клонить в сон. Не теряя надежд на лучшее, впрочем, как и без особого оптимизма, двумя-тремя часами ранее он с наганом и отобранным у малого обрезом примостился в углу избы подальше от двери, где соорудил подобие небольшой баррикадки из перевёрнутого стола, табуреток и разной хозяйской утвари. Пока хватало терпения, внимательно вслушивался в малейшие звуки снаружи, принимая за подозрительные передвижения или шаги неизвестных, похрустывание сухих веток, сшибаемых на землю ветром, шум вороха листьев и хвороста. Убеждаясь в мнимости угроз и опасности, нервная система отпускала, постепенно сбрасывала напряжение, бдительность утрачивалась, глаза слипались, и он вздрагивал лишь от вспышек недовольства не успокаивающегося обезоруженного и связанного малого. Тот хоть и с кляпом во рту, но барабанил ногами и головой в стену, падал с кровати, катаясь по полу, и досаждал до бешенства, пока не был накрепко привязан под кроватью к её ножкам. Только после этих жестоких, но вынужденных мер, пленник смирился, повёл себя спокойнее, пока не затих вовсе.

Холонуло нутро у Ксинафонтова, когда вздрогнул он от грохота, полыхнувшего вдалеке пламени и от говора приближающейся к избе пьяной толпы. Подняв голову и весь напрягшись, попытался уловить среди гула знакомый голос, какой-нибудь понятный для него одного выкрик Верховцева – мог ведь тот знак подать, к чему ему готовиться: надежду на жизнь услыхать или страшный конец встречать.

Вместо этого в дверь, дырявя и отваливая щепы, ударило несколько винтовочных выстрелов, пьяные выкрики сопровождали их: "Вылазь, красная нечисть!.. Кончай его, ребята!", – грубый мат следом.

"Порешили Соломоныча! – взорвалось в голове и у Ксинафонтова. – Не смолчал бы он, если б живым сюда волокли. Бога не побоялись, бандюги! В монастыре добили!"

Патронов было немного, он пересчитал их ещё заранее. Но не разглядеть в темноте, чтоб прицельней бить… Чтоб каждый выстрел не впустую… Если всё, что есть с пользой выпустить, с десяток свалить можно. Сколько их? Лишь при распахнутой двери или выбитом окне в просвете можно будет уловить пьяную дурную башку. Наган напоследок приберёг. Для себя. Ствол в рот – и прости, мать родная, грешного твоего Игната…

Первым вылетели окно с дверью, и он, не целясь, свалил наповал две или больше бесшабашные головы, влетевшие с матом и криком. От гранаты его спасло чудо: крышка стола приняла на себя все осколки, он даже продолжал видеть что-то мелькавшее в дыму, но ничего не слышал. Схватился за уши, по пальцам потекла густая жидкость. "Кровь!" – догадался он и ужаснулся ещё более, но не от страха приближающейся гибели, а, не разобравшись, в творившейся перед ним сцене: вместо того, чтобы добивать его, палящего из нагана, нападавшие убегали назад, а их настигали пули людей, стрелявших по ним сзади. "С ума схожу", – подумал он, падая от удара навалившегося на него мужика в малахае. "Нет уж, я сам!" – мелькнуло следом, и ствол нагана оказался меж его зубов.

VIII

Луговой в который уже раз слушал, почти не перебивая, тараторившего без умолку Осинского. Сдвинув густые брови, он не подымал от стола голову, будто пряча голубые, враз выдающие всё его глаза, потому с необъяснимым упорством сжимал толстый карандаш, зажав его меж пальцев, будто испытывая на прочность. Наконец карандаш хрустнул, переломившись пополам. Осинский осёкся, смолк, уставившись на обломки в ладонях командира.

– Что? Что вы сказали? – Луговой поднял глаза на заместителя.

– Не нашли мы Льва Соломоновича. Сгорело вместе с другими в монастыре или в другом месте его тело, не знаю. Бабка одна, вроде монашка, Настёной её кликали местные, безумная совсем об этом верещала. Но не понять, у неё сынишка сгорел в избе. Плакалась вроде будто в погреб монастыря её водили бандиты и опознавать кого-то заставляли. Нашего Верховцева приводили под винтовкой в монастырь. Там с него допрос снимать собирались, а до этого держали взаперти обоих…

– Выходит, видела она раньше Верховцева! Он уверял меня, что знают его? За своего примут.

– То про Саратов был разговор. А монастырь почти под Астраханью. Правда, пристанишка махонькая там имеется. И деревушка глухая – дворов тридцать – сорок. Бабы одни да старухи, но лодок по берегу хватает. Болтали они, что приставали к той пристани пароходы. Не один. Пассажиры-то не сходили наземь, на монастырь с палубы таращились. Но без интереса.

– Гадать можно всякое, однако узнала старуха Верховцева?

– Не успела дорассказать. Шум подняли бабы, что вроде живой в избе отыскался. Ну, все бегом туда и она с ними. Там её сынишка и нашёлся. Только мёртвый, задохнулся, видать, от дыма. Его под кроватью железной нашли, когда головёшки сверху раскидали. Изба-то сгорела до земли, и вонь вокруг. Горючей смесью, похоже, поливали её бандиты, прежде чем огню предать. Может, отстреливался кто-то оттуда, не подпуская до последнего. Наш Игнат Ильич как раз там и оказался. Голова, тело до поясницы слегка обгорели, а всё, что снизу, – сплошь головёшки. На нём труп мужика оказался, прилип, словно клещ, едва растащили. Бандит его и прикрыл, не дав сгореть полностью. Шнурков Игната Ильича извлекал на свет божий из того кромешного ада. Говорил, что не дался бандиту Ксинафонтов, в рот наган сунул, череп себе разнёс.

– Ты, Марк…

– А я что? Геройской смертью пал наш товарищ.

– Он-то геройской, – процедил сквозь губы Луговой, – а мы с тобой где были? Как проглядели банду у себя под носом!

– Их там, Яков Михайлович, похоже, две банды были. Враждующие между собой. Бабка та полоумная вещала, будто палили они друг в друга, не щадя, ни выбирая, словно остервенелые. А тех, кто полуживой на лодках скрыться по реке пытался, гнобили, пуская вместе с лодками на дно.

– Ты старушку ту не прихватил с собой? Я бы тоже с ней потолковал.

– Какой там! Повесилась она.

– Как повесилась?! Где ж смогла? Ты же говоришь, там сгорело всё?

– Мы, когда телом Игната Ильича занялись, искали подводу, чтоб сюда довезти и захоронить с почестями, как полагается. Она и воспользовалась. Кинулись на поиски, бабы к её двору и привели. В амбаре нашли уже холодную в петле.

– Следов, значит, никаких. Огонь уничтожил. И единственную свидетельницу упустили.

– Да свидетельниц там полно осталось в живых, Михалыч, – заморгал глазёнками Осинский. – Мы б и сюда привезли, но толку от них ни хрена. Одно твердят: пожар, пальба, а чьи трупы – не знают, своих с десяток растащили с воем, вцепились, не отдают, хоронить вздумали. Не станешь по ним палить! Такой вой подняли, за вилы схватились, лишь Чернохвостов поволок было одного. Да и обгорелые все.

– Обгорелые?

– И впрямь такое представление у меня, Михалыч, что уцелевшие в этой бойне, огнём все трупы уничтожить пытались, но бабы деревенские своих попрятать сумели. Я ж говорю, лодки топили вместе с людьми.

– Это чем же они так насолили друг другу? Ведь никакой информации от агентуры не поступало о таких бандах?

– Я дал команду ребяткам, что со мной были, прошерстить всех жительниц поодиночке насчёт этого вопроса – кто, чьи, откуда да из-за чего вся свора назрела.

– Ну?

– После случившегося бабы все без ума. Может, толк какой будет, когда времени мал-мал пройдёт. Не в себе они, Михалыч.

– Нет у меня времени! С Москвы из Центра депешу отстучали. Грозную, хоть сразу стреляйся. Ищут трёх опасных личностей. Один латыш, два других нашей национальности. С приметами вот туговато. Но подозревают, что среди бандитов следует их искать. Среди тех, которые русские, один японскими иероглифами на предплечье левом украшен. Тот, что постарше, владеет немецким языком в совершенстве, возможно, ходит в очках.

– Какие очки! Какой немецкий, Яков Михайлович! Сгорело там всё! И от трупов одни головёшки!

– Но деревенские уцелели?

– Уцелели. Сплошь убитые горем бабы.

– Вот завтра, с утра, собирай всех своих, кто уже там был, и возвращайся. Лично в каждом дворе обыск проведёшь. В монастыре, в избе, подле них хоть землю просеивай, а следы этих двух найди. Лодки пересчитай. Все ли на дне. Может, успел всё же кто-то спастись. По берегу людей пошли до самой Астрахани. Вверх – нет смысла, против течения, если и выжили, не одолеют.

– И сколько ж мне времени отмеришь, Яков Михалыч?

– Пока не отыщешь следы тех трёх. Ну а если и про Верховцева выяснишь окончательно, благодарность безмерная.

– Когда из Москвы снова беспокоить обещались?

– К вечеру жду. Скучать не дадут. Сами бы не примчались. Тогда не мне одному горевать придётся.

– Жди от меня гонца с вестями каждый день, Яков Михалыч, раз так.

– Только с пустыми руками людей не гоняй. Пожалей лошадок.

Часть четвёртая
НЕ СПЕШИ, ТУДА ЕЩЁ НИКТО НИКОГДА НЕ ОПАЗДЫВАЛ

I

Как обычно, повестка дня с вопросами, подлежащими незамедлительному рассмотрению на очередном заседании Политбюро, была переполнена. Этот сырой проект, сляпанный предварительно, наспех, выстраданный частями в разных ведомствах, в заинтересованных государственных службах, именуемых входящим в моду новым словом – инстанцией, и свёрстанный наконец воедино, нуждался теперь в проверке фактов, приводимой цифири, в правках, дополнениях и, хотя на некоторых уже было проштамповано в уголках упреждения: «секретно», «особо секретно», только в конечном итоге мог быть утверждён. В общем-то, ничего особенного или чрезвычайного не происходило, с повторяющимися из раза в раз упущениями, досадными промахами и даже с грубейшими ошибками в секретариате свыклись, стараясь вовремя отловить их и устранить. Бывало совсем невмоготу, и тогда чиновники Генерального попросту возвращали материалы на переделку легкомысленным торопыгам, не единожды это сходило с рук, но в этот раз Коба, пробежав глазами лишь несколько страниц, взорвался и, захлёбываясь от возмущения – это при его-то выдержке! – потребовал в экстренном порядке собрать у него по этому поводу некоторых лиц «узкого состава» Политбюро.

Быстренько явились немало смущённый Молотов[107]107
  В.М. Молотов (Скрябин) (1890–1986) – революционер, советский политический, государственный и партийный деятель. Один из высших руководителей ВКП(б) и КПСС с 1921 по 1957 г., член РСДРП с 1906 г., с марта 1921 г. по декабрь 1930 г. – секретарь ЦК ВКП(б), до Сталина (по апрель 1922 года) занимал пост Ответственного секретаря ЦК ВКП(6).


[Закрыть], ответственный за первую ревизию «сырца», Калинин, редко вникавший в такие вопросы, но всегда спешащий с советами по урегулированию любых проблем миром, Рыков[108]108
  А. И. Рыков (1881–1937) – революционер, советский государственный и политический деятель, первый комиссар внутренних дел РСФСР (1917 г.), комиссар продовольствия (с 1917 по 1918 г.), заместитель председателя Совнаркома (с мая 1921 г.), с июля 1925 г. – назначен ещё и председателем ВСНХ СССР, с учётом тяжёлой болезни Ленина фактически руководил правительством до его смерти, после чего назначен 05.02.1924 г. председателем Совнаркома РСФСР и председателем Совнаркома СССР.


[Закрыть], замещавший больного Ленина. Прибежали даже незваные, совсем необязательные, но проведавшие неизвестным образом о случившемся Ворошилов с Микояном[109]109
  Ни Ворошилов К.Е., ни Микоян А.И. в те времена членами Политбюро или кандидатами в члены не являлись, и, конечно, не были членами так называемого «узкого состава» Политбюро.


[Закрыть]. Во мнении или советах остальных Коба не нуждался.

Собравшиеся, усевшись за длинным столом согласно положению и значимости, пошушукавшись, смолкли, поджав плечи, старались не отводить глаз, пока их внимательно и строго оглядывал Генеральный. Покашливал Калинин, не в силах сдерживать недуг, платочек так и держал возле рта.

Коба начал с того, что ещё трепетало в его зажатом кулаке. Документ готовили люди Семашко, которого Коба терпеть не мог, как, впрочем, всех врачей, называя их "докторишками".

– Вот что они сотворили! – произнёс он, потрясая грудой листов, рассыпавшихся по столу и по полу, лишь только он с презрительной гримасой разжал пальцы. Микоян нагнулся было их собирать, на помощь к нему поспешили и Рыков с Ворошиловым, но Коба сурово вздёрнул густые брови, и те поспешно приняли прежние позы, сложив руки.

– Пусть подбирают эти ошмётки те, кто их сочинял, – медленно встал Генеральный, сверкнул жёлтыми глазами, словно метнул молнии в отсутствующих провинившихся, и пренебрежительно прошёлся сапогами по полу, давя разбросанные листки. – Для этого я попрошу моего Назаретяна пригласить их наркома. Может, товарищ Семашко наконец внимательней станет изучать бумаги, забрасываемые нам его великими врачевателями. Наприглашали толпу светил медицины из Европы, русского слова не знают, сплошь гутен морган, гутен абент, шлехт, шлехт, шлехт[110]110
  Доброе утро, добрый вечер, плохо, плохо, плохо (с немецкого).


[Закрыть]. Чего у них не спросишь, всё шлехт! А когда же станет хорошо? Мы их наняли лечить нашего вождя! Бешеные деньжища тратим на них и на лекарства! В рот им заглядываем, как ангелам, спустившимся с небес. Верим в лучшее. А Ильичу день ото дня всё хуже и хуже. – Коба закурил трубку, качнул ею в такт словам. – Из Англии нового выпросили. Ехать буржуй не желал в красную Россию лечить красного вождя! Но наши деньги глаза ему закрыли. Приехал. Походил вокруг, воздух, говорят, даже нюхал. Чем наш вождь дышит. У меня был, разводить начал шуры-муры. Но я ему в лоб: что с Ильичом? Как спасать? А он мне – воздух, мол, там чистый, лесной, им и лечить больного. Никаких лекарств не требуется. И кормите той же природной чистой пищей. Он, мол, грибки собирать любит с Машей и Наденькой, вот пусть и кормят его грибным супчиком. Это умник из Европы-то! Вона как рассудил! – Возмущённо выдохнув переполнявший его дым, Коба перешёл на полушёпот, словно секретничая. – И что же? Маша с Наденькой и пичкают его грибками. А тот с них чудить стал. Порой такие сцены творит – посуду со стола сбивает, кричит, слов не разобрать. С грибов этих лесных нервоз его мучает или с другого болезнь в угол загнала? Спрашиваю профессора из Англии – это что ж такое? А он мне тарабарщину городит – больше прогуливать надо больного. Я ему – его часами на коляске катают, он уже в ней спать стал! А тот своё – прекрасно, воздух – это его спасение!..

Коба оглядел собравшихся, будто выжидая, кто отважится заговорить.

– Гнать в шею! – подскочил со стула Ворошилов. – У нас своих дуриков хватает. А эти – наши враги. Им бы быстрей сгубить Ильича. Лишить нас любимого вождя. С одной этой целью к нам и едут.

– Главное, – затянул Калинин, – мы же виноватыми будем. Народ нам не простит, случись самое страшное.

– Да куда уж страшней! – вскинулся Микоян. – На краю стоим! Ильич, я слышал, выговаривать слова перестал, бормочет непонятное, элементарную арифметику забыл, мышление отсутствует, один к двум прибавить не может!

– Залечат они его, эти буржуйские эскулапы! – выкрикнул Ворошилов.

– Весьма тревожная ситуация, – буркнул Молотов, едва приподняв над столом большую свою голову.

– Но их тактика понятна, – бросив уничтожающий взгляд на Молотова, продолжил Коба. – А наши, наши-то чем занимаются! Они давно вождя приговорили. Оптимистического прогноза от них не услышишь. Вот только что глянул я их бумаги, подготовленные нам для рассмотрения на очередном заседании Политбюро. Стерпеть не смог!.. – Коба, топча листки на полу, зашагал по залу, успевая выкрикивать злобные фразы и дымить трубкой. – Сплошь абракадабра из непонятной терминологии! Графические таблицы, где красные линии соревнуются в прыжках с чёрными! Гляди и догадывайся, лучше стало нашему Ильичу в Горках или уже на ладан дышит. А цифири, цифири всякой!..

– Тоже грамотеи! – выкрикнул Ворошилов.

– С иностранцев пример берут… – закашляв, буркнул Калинин. – У них союз единый. Спецы, они друг за дружку держатся, хоть и из разных стран. Арифметикой своей нам глаза замыливают.

– Нет, – покосился на него Коба, – это не арифметика, это информация заученных чересчур докторишек о состоянии здоровья нашего вождя нам в Политбюро! А ведь нам решать на заседании высшего нашего партийного органа, что делать! На нас рабочий со станка смотрит, знать хочет, спросить желает: что с Ильичом? как его лечат? когда же он встанет на ноги? когда на трибуне его снова увидят?..

Коба уже не говорил, а кричал; забыв про трубку, он исступлённо разбрасывал листки, шаркая сапогами по полу и давя их, словно мерзкую тварь. В таком состоянии видеть его собравшимся ещё не приходилось. Наконец, устав или опомнившись, он взял себя в руки, пробежался глазами по присутствующим, стараясь разгадать впечатление, но тщетно – все отворачивались или успевали опускать головы, пряча мрачные лица.

– Не устал рулить страной, товарищ Рыков? – остановил взгляд Коба на вздрогнувшем от неожиданного вопроса заместителе председателя Совнаркома и, не дождавшись ответа, двинулся к столу и тяжело опустился в кресло.

Лицо Рыкова разгорелось жаром так, что капельки пота заструились по лбу и на висках, он попытался вскочить, но подвели ноги.

– Тяжело? – поморщился Коба, не сводя с него глаз и не меняя злобного взора. – Я знаю. Помни, и с тебя спросят коммунисты, если случится трагедия с нашим великим вождём. Мировой пролетариат потребует ответа, потому что следит за нами. А ты что? Ты им картинки с кривыми линиями выставишь поглядеть? Задницу они подотрут этими картинками, а самого на вилы подымут!

– Товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович, я ведь не один…

– Знаю. Но не этого ответа от тебя ждать будут.

– В Совнаркоме с меня спрос не только по медицинским вопросам. Там ко мне с такими закавыками лезут, мне бы самому учиться да учиться, чтобы не соврать да правильно ответить. Там мне… семь потов скатит, пока…

– Хватит! – оборвал его Коба. – Куда ты нарулил, нам всем видно. Задумываешься, куда золото и другие ценности российские от нас уплывают за бесценок[111]111
  А. Рыков раскритикован Сталиным в декабре 1930 г., снят с должности председателя Совнаркома за вывоз золота в Америку, хотя фактически не был виновен. Затем он был арестован по делу Бухарина в 1937 г., осуждён к смертной казни и расстрелян 15.03.1938 г. Реабилитирован в 1988 г.


[Закрыть]?

– Да я ль один решения принимаю, товарищ Сталин? Ещё при Владимире Ильиче эти вопросы решались. Война, голод – вот причина.

– Ладно! – отмахнулся от него, как от надоевшей мухи, Коба. – Разбираться будем, когда время придёт. Не для этого собрались сегодня. Ты мне скажи, в курсе, что Троцкий с Зиновьевым творят? Или запылили они у тебя зрение своей заумной говорильней? Кто пресекать их трескотню решится? Или смельчаков в Политбюро не найдётся? Они же историю буржуйской революции выворачивают наизнанку, меня в бонапартистской диктатуре обвиняют! Все теперь на товарища Сталина косятся, забыв, что сами меня же и выбирали в Генеральные. Забыли, как я отказывался, отводы себе заявлял, а все чуть ли не в ножки!.. Товарищ Сталин, товарищ Сталин, только вы один способны удержать в едином кулаке партию, только вы достойны устранить расползающуюся заразу оппозиций!.. Не так, товарищ Молотов?

– Так! – рявкнул, опередив всех, Ворошилов. – Все тогда в одну дуду пели.

– Все за спину товарища Сталина! Первым Ленин сообразил, что, кроме товарища Сталина, эту вошь никому не удержать! – грохнул Коба кулаком по столу. – А что теперь? Никто и не тявкает! Пришипились, опять ждут, кто сильней в этой своре окажется!

– Ну как же, Иосиф Виссарионович?.. – поднял голову Молотов. – Мы же все…

– Мы им башки-то поотрываем! – вскочил Ворошилов. – Ты только скажи, я военных на ноги подыму, кровью захаркает вся мразь!

– Сядь, Клим! – рубанул рукой Коба по воздуху, словно лихой казак шашкой голову врагу снёс; Ворошилов так и рухнул на стул, побледнев.

– Я вот попросил товарища Дзержинского в Питер съездить, – уже спокойно заговорил Коба. – Убедиться, что там при нашем, закусившем удила, воинствующим марксисте Грише Зиновьеве чекисты поделывают? Бдят надвигающуюся угрозу или дремлют, как некоторые в столице. Феликс, уезжая, меня просветил, кто и где ножи точат в спину истинным коммунистам. Вот и решили мы начинать с Питера.

За столом переглянулись. Калинин в бородку чесаться полез, у Микояна торчком маячившие уши, словно подросли мигом, Рыков, мрачнея, зачернел ещё более лицом, Молотов заёрзал на стуле так, что тот заскрипел, предупреждая, не железный, мол, не в пример придавившего его зада мудрого партийца.

– Товарищ Мессинг[112]112
  С. А. Мессинг (1890–1937) – один из руководителей органов ВЧК-ОГПУ, в 1921–1929 гг. – председатель Петро ЧК-ПП ОГПУ по Ленинградскому округу, 2-й заместитель председателя ОГПУ СССР в 1929–1931 гг., расстрелян в «особом порядке» 02.09.1937 г. на полигоне «Коммунарка», реабилитирован.


[Закрыть], – продолжил тихо Коба, – наш человек в Питере, конечно, крепкий орешек, из рабочего класса, слесарь, и хоть в типографии потом у большевиков умишка набрался, хлебнул подпольной и тюремной бытовухи, но противопоставит ли матёрому трибунному затейнику? Тот переорёт и переиграет любого. Гришка, он же лозунги нашего Ильича выщёлкивает из его сочинений, перекраивает, переиначивает на свой лад, как ему вздумается, и ими же нас стегает! Так, товарищ Молотошвили[113]113
  Так иногда по-свойски Сталин среди своих называл В. Молотова (Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. М.: Терра, 1991).


[Закрыть]? Или я не прав? Ты наш идеологический стратег. К тому же питерских изучил как свои пять пальцев. В редакции «Правды» состоял, там был депутатом и членом исполкома Петроградского совета, на памятном заседании летом семнадцатого, никогда не забуду, ты первым высказался за вооружённое восстание.

– Думаю, достаточно перечислений, – боднул огромной головой воздух покрасневший Молотов. – Спасибо, что не напомнил всем, как я там из Скрябина в Молотова обратился, – и хмыкнул неожиданно для всех, изобразив подобие улыбки.

– А что? И правильно! – тут же захохотал Ворошилов. – Кто там Скрябина знал? Вот Молотов – это да! Вдарить так вдарить по врагу молотом! Звучит!..

– Оппозицию мечтает возглавить Григорий Зиновьев, – перебивая неуёмного весельчака, сверкнул глазами Молотов. – Причём замыслы его глубоки и необъятны. Замахивается на всю страну. Собирает вокруг себя всех питерских политических отщепенцев.

– Только ли питерских? Заблуждаешься, Вячеслав Михайлович, – тут же строго поправил его Коба. – Пройдоха Зиновьев мутит и крутит партийной массой, словно ковёрный в цирке! И никакой ответственности не понёс, хотя такой же член Политбюро, как и мы с тобой! Знаете, что он ещё заколовертил? Года не прошло, как в бонапартистских замыслах он обвинял Троцкого, организовал единодушное, как расписывали в газетках, осуждение в рабочих массах, а что теперь творит этот иуда? Мессинг доложил, а Феликс убедился, что бюрократический аппарат Зиновьева таким же образом организует оппозицию против меня, товарища Сталина, Генерального секретаря партии и против большинства членов ЦК! Теперь уже с примкнувшим к нему Каменевым, которого ещё Ильич перед революцией справедливо назвал за хамелеонство и предательство политической проституткой, обвиняет в бонапартистских замыслах, то есть в диктаторских методах руководства, в узурпаторстве властью! Каково, уважаемые члены Политбюро и кандидаты?

Сказано это было Генеральным не без яркого сарказма, и уважаемые члены, не подымая голов, зорко подглядывали друг за другом, чтобы один не опередил другого с ответом. Однако снова первым заговорил сам Коба. Чуть прихрамывая, он вышел из-за стола, захватив единственный уцелевший лист, у окна задымил трубку и, словно передохнув после нескольких глубоких и жадных затяжек, поднёс лист к глазам, но читать не торопился, а обернулся к следившим за ним слушателям.

– Кто же из нас действительно заслуживает звания этого говнюка – партийного бонапартиста? – Голос Кобы позванивал, словно невидимый кузнец простукивал раскалённый металл. – Я оглашаю повестку дня предстоящего заседания нашего Политбюро. Какими вопросами для рассмотрения напичкана она? Не затрудняйтесь гаданием. Троцкий, Троцкий и только Троцкий здесь со своими военспецами. Он просит, он убеждает, он требует, наконец, от нас денег. Оказывается, у нашего Главвоенмора в них острая нужда возникла. Оказывается, армию следует срочно перевооружить, обуть и одеть и также увеличить жалованье руководству и, конечно, военспецам, которых очень любит и ублажает Главво-енмор. Обнищали красные военспецы, отощали так, что в дверь кабинета своего начальника с трудом протискиваются. Так, товарищ Ворошилов? Или я не прав?

Микоян, едва сдерживавшийся всё это время, всё же громко хмыкнул, ткнув в бок Рыкова. Тот сердито сдвинул брови:

– И у меня в Совнаркоме заявлений подобного рода полно, прямо в банк или в наркомат финансов превратили правительство! Есть утверждённый план, бюджет, наконец! Откуда взять деньги?

– Вот!.. – выдохнул облачко дыма Коба, словно подавая сигнал. – Кто же из нас вооружаться собрался? И что задумал этот бонапартист без подштанников?

– Поговорим на Политбюро… – затянул Калинин, хитро подмигнув Молотову.

Тот ничего не ответил, боднул головой воздух, получилось это у него на этот раз не так многозначительно, скорее по привычке.

– Поздно не будет? – цыкнув сквозь губы, буркнул Коба, всё это время оставаясь с каменным лицом и снизив звук голоса, отчего собравшиеся прижимали головы пониже к столу, чтобы не пропустить ни единого слова Генерального.

Обстановка явно накалялась.

– Вы здесь все мудрые люди. Знал, кого собирал. Надёжные. Не раз мною проверены, – продолжил Коба. – Помните, там, на будущем заседании Политбюро, хватит ли нас?.. Присоединятся ли к нашим голосам остальные? В некоторых я уже сомневаюсь, а кто будет против, – могу назвать сразу. Соберётся народ разный. На бумажках наштампованы грифы "секретно" и "особо секретно", но что в них, известно давно многим, у многих в руках побывали эти бумаги, прежде чем добрались до моего Секретариата. Кстати! – вдруг повысил голос Коба. – Кто отвечает у нас за эту секретность? Кто знает? Скажите? Я, например, не знаю, чтоб у нас был такой человек! Спросите у моего Назаретяна, и тот не сможет назвать. Кому нужна, а может, выгодна такая секретность, о которой посторонние узнают раньше членов Политбюро?

– Китайцы изобрели, – буркнул Молотов. – Но думали они о другом.

– Шутишь, Вячеслав? Китайцы – это порох, бомбы, шёлк, китайская стена. – Коба багровел на глазах. – Мне не до шуток!

– Был у них один такой Шень Бух или Бухай, его и считают основателем этой концепции.

– Основателем чего?

– Концепции умного правителя, которая учит императора вести себя загадочно, таинственно и тем самым вводить в заблуждение врагов. Обманывать их.

– Не пойму я тебя.

– Что ж тут непонятного? Например, быть больным, а выглядеть здоровым и могучим. Чтобы победить обманутого врага. Рассказывать одно, а поступать себе во благо.

– Ты намекаешь, что наша секретность нам же боком и оборачивается?

– Выходит.

– Я вечером руководству ОГПУ, оставшемуся без Дзержинского, встречу назначил. – Коба подёргал усы. – Вот мы поговорим и про эту нашу секретность наоборот. Далеко зашли все эти штучки. Порядок надо наводить.

– В состоянии нашей секретности, стало быть, убедились, Иосиф Виссарионович, поэтому, думаю, будет правильным, – Молотов всё же поднялся со стула, – рассмотрение вопросов, поставленных Троцким, проводить закрытым заседанием, то есть не приглашая военспецов и представителей наркомата, ограничившись лишь докладом Троцкого. Если он поймёт, но всё же отважится, заявится один. А с одним как-нибудь управимся. В этом и будет наша концепция умных.

– Он, чую, готовится серьёзно, – буркнул Коба.

– Надорвётся! – выскочил ёрзавший на стуле от нетерпения Ворошилов. – Я тоже с военными перекалякаю. К себе приглашу некоторых. Вспомним старое, то да сё, я и… Есть ещё порох в пороховницах!

– Давно надо было, – осёк его Коба. – У тебя что-то с запозданием пушки палить начинают.

– Так развернуться негде, – нашёлся не смутившийся Ворошилов, но сник, прячась за широкую спину Молотова.

– Значит, все вопросы Троцкого заворачиваем пока на доработку? – тем же жёстким взглядом ожёг Коба и остальных.

– Без указания сроков, – высунулся Микоян с ядовитой ухмылкой.

– Естественно, – подал голос Молотов. – Серьёзные вопросы требуют серьёзной ревизии.

– И тщательной проверки, – тут же добавил Микоян. – Для этого комиссия потребуется. Её необходимо организовать из сведущих и мудрых коммунистов. Старые большевики – наши верные помощники. Лучших не найти.

– А Подвойский их и возглавит. Зимний дворец брал старик. От него толк будет и авторитет великий. – Ворошилов аж засветился весь. – Лучшего председателя комиссии не найти.

– Он разберётся с бонапартистскими замашками нуждающихся в деньгах, – качнул бородкой Калинин и подмигнул Молотову. – В Поволжье с голодом никак не сладим, на Кавказе – с заразой, тоже косящей людей, а этому деньги на зарплату бывших царских офицеров понадобились.

На этом Коба собравшихся распустил. Молотову было поручено готовить грозное письмо с соответствующими выводами.

II

Ждать возвращения Дзержинского Коба не собирался. Хотя побеседовать с Мессингом, нерешительно корчующим питерскую оппозицию, ему очень хотелось, чтобы глубже знать все тонкости предательского падения Зиновьева, откладывать встречу с оставшимся временно без председателя руководящим ядром ОГПУ не только не входило в его планы, но представлялось и чрезвычайно опасным. Вопрос по Троцкому, давнему политическому противнику, требовал незамедлительного разрешения, причём самым эффективным методом. И если с узким составом членов и кандидатов в члены Политбюро он только что наметил завязать узелок партийных мер воздействия на шее «бонапартистского злоумышленника», то реакция главной карательной государственной службы, членом комиссии которой сам являлся, по его мнению, должна быть решительной, скоротечной и более жёсткой. Прочувствовать настроение, разведать возможный накал страстей среди начальства и разгадать позицию, которую каждый из них займёт, на чью сторону переметнётся в случае тайных акций против Троцкого, ему очень хотелось знать заранее. От внезапного приступа ярости он скрипнул зубами, вспомнив вдруг рассказанную ему верным Гришкой Каннером грязную байку о проделках известного пакостника Радека. Тот вроде входил в зал какого-то заседания, как обычно, вслед за Троцким, и насмешник Ворошилов не удержался его поддеть: «Вон идёт Лев, а за ним его хвост», но тут же был осмеян скорым ответом: «Лучше быть хвостом у Льва, чем задницей у Сталина». Мерзкий остряк, конечно, этот Карлушка Радек, морщился Коба, подёргивая усы, его время настанет, на собственную задницу он неприятностей намотал столько, что будь его воля и другое время, не погнушался бы он, и как его кумир, царь Иван Грозный, развесил бы всех таких острых на язык еврейчиков на столбах прилюдно, чтобы неповадно было другим. В партии Радеку не место, «нутрянка» скучает по нему не один год, но пока в укороте нуждается Троцкий, его подпевалы вместе с Радеком, Раковским, Серебряковым[114]114
  X. Раковский, Л. Серебряков – наиболее известные представители «левой оппозиции» – условного названия политического течения внутри РКП(б) и ВКП(б) в 1920-е годы. Все впоследствии подвергнуты репрессиям.


[Закрыть] и остальными обязательно загремят попозже следом, хотя пора и теперь поставить их всех к стенке в одном ряду – и конец мороки…