Текст книги "Маджестик - Семена смерти (СИ)"

Автор книги: Вольфганг Хольбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

  Оглавление

  ПРОЛОГ, 2 июля 1947 г., 23:53. Рядом с военной базой в Розуэлле.

  22 ноября 1963 г., 15:56, Норман, Оклахома.

  23 ноября 1963 года, 8:24. Отель Texas, Форт-Уэрт.

  23 сентября 1963 года, 21:47 Клуб каруселей Джека Руби

  23 ноября 1963 г., 23:30 Sunshine Motel, Даллас

  24 ноября 1963 года, 10:53 – Поле любви, аэропорт Далласа.

  24 ноября 1963 г., 17:23, Вашингтон, округ Колумбия.

  24 ноября 1963 г., 13:17 Majestic

  24 ноября 1963 г., 20:43 Majestic, конференц-зал

  25 ноября 1963 г., 4:37 утра, Маджестик, камера предварительного заключения.

  25 ноября 1963 года, 11:13 под Маджестиком.

  Вольфганг Хольбейн – Маджестик – Семена смерти

  ПРОЛОГ

  2 июля 1947 г., 23:53

  Рядом с военной базой Розуэлл

  Должно быть тепло. Даже больше: горячо. По календарю была середина лета, и помимо Долины Смерти и пустыни Мохаве, это был один из самых жарких районов штата. Тем не менее лейтенант Фрэнк Бах дрожал в своей тонкой песочно-коричневой форме военно-морского флота.

  Однако он не был уверен, почему.

  Это могло быть из-за ветра. Это не было особенно жестоким, но продолжалось несколько дней. С тех пор, как Бах прибыл сюда с другой группой морской разведки, невидимые и для этого времени года необычно прохладные предгорья проносились по гряде холмов, не с воем, а с тихим, почти заискивающим шепотом. Холмы, окружавшие оцепленную территорию с двух сторон, словно петля, превращали случайные порывы ветра в почти незаметные облака пыли. Ветер нес мельчайший песок через выжженное дно пустыни под безжалостным июльским солнцем, нащупал скелет рыхлого сухого куста, лист бумаги или клочок ткани. Один лишь взгляд вокруг убедил Баха в глубине души, что этот ветер так же необходим для этого пейзажа, как солнце сегодня.

  А может, это было то общество, в котором он оказался.

  В свои тридцать восемь лет Фрэнк Бах уже не был молодым человеком. Тем не менее, он чувствовал себя ребенком в присутствии мужчин, которые прибыли с ним, и это, конечно, не в сравнении с физическим возрастом выбранных личностей. Десятки разной формы в сочетании с высокими и разнообразными знаками звания стояли в поздних сумерках, как массивные початки кукурузы на кукурузном поле, холст цвета хаки, на котором напряженные, серьезные лица военных в сером и политиков в невообразимых коричневых пальто выделялись лишь невнятно. Бах никогда раньше не видел вместе такого количества мундира и знаков различия и, самое главное, никогда раньше не испытывал такой концентрации власти . Рядом с ним был пятидесятилетний Роско Генри Хилленкеттер, которого Трумэн назначил контр-адмиралом только 1 мая и который уже считался одним из самых важных людей в Вашингтоне и представителем в штатском, но уж точно не менее влиятельный из Секретной службы ВМФ. Пятидесятилетний Джеймс Форрестол только что выходил из входа в простую палатку, одетый в плавные цвета камуфляжа, который в течение трех лет был чрезвычайно успешным политическим лидером военно-морского флота и в настоящее время беседует с очень молодым человеком. В гражданской одежде ручей был слишком хорошо известен: это был Джордж Буш, человек, который впоследствии сделал карьеру в качестве главы ЦРУ и президента США и который в 1947 году входил в круг Хилленкеттера.

  Но это было далеко не все. В этой большой простой палатке позади них находился действующий президент Гарри Трумэн, окруженный штатом советников из таких влиятельных людей, как Натан Ванденберг, Джером Хансакер, Сидней В. Соуэрс и Ллойд В. Беркнер. Хороший повод для кратковременной дрожи. А если и этого было недостаточно, то все еще оставалось то, что находилось в нескольких милях от холмов на востоке. Там смерть остановила миллионы людей; Надежно и надежно за бетонными стенами метровой толщины и тяжелыми стальными дверями и охраняется, пожалуй, лучшими солдатами в мире. Тем не менее, когда они проезжали мимо неукрашенных плоских залов и авиационных ангаров, Бах полагал, что он может почувствовать силу разрушения, которую с огромным трудом удалось приручить, как что-то скрывающееся, зло, которое могло быть создано руками человека, но больше нельзя было контролировать только руками человека.

  Еще одна веская причина его холода. Но не решающий.

  Бах склонил голову и прищурился, глядя в звездное ночное небо. Над поспешно разбитым лагерем нависла аура бледного света, исходящего от десятков фар, фонарей, а также от факелов, сигнальных огней и автомобильных фар. Тем не менее темнота над головой казалась глубже, чем обычно, а мерцание звезд ярче. Ее свет казался холодным, почти враждебным. Одна из этих точек белого света, казалось, двигалась, но он не был полностью уверен.

  «Нервничаете, лейтенант?» Джеймс Форрестол закончил разговор с Бушем и остановился рядом с Хилленкеттером, чтобы снять тонкие очки и протереть их концом галстука. В этом не было необходимости. Он полировал свои очки около сотни раз с тех пор, как Бах сел с ним в машину в тот день; явный признак его нервозности.

  Бах тоже нервничал. У него были для этого все возможные причины. У всех так было. Тем не менее, он пропустил несколько секунд и бросил на Форрестола почти пренебрежительный взгляд, прежде чем ответить: «Нет. Должен ли я?"

  Форрестол снова надел очки, игнорируя неуважительное поведение Баха; что-то, что – как знал Бах – на самом деле полностью противоречило его нормальному образу жизни.

  Форрестол был известен не только как наездник параграфов, но и как настоящий урод.

  «Ну, это я », – вздохнул он. Его рот казался зажатым даже во время разговора – типичная черта, за которую он получил прозвище «трудный» во время двух мировых войн. «И, может быть, это тоже должен быть ты», – он снял очки, моргнул, протер глаза, надел их обратно и снова моргнул. «Черт возьми, я не вижу ничего в этих праздничных огнях. Это действительно необходимо? "

  Бах поймал предостерегающий взгляд адмирала Хилленкеттера и сформулировал свой ответ чуть менее насмешливо, чем на кончике языка. «Скорее всего, вы не заметите ее приближения даже в полной темноте ... сэр», – сказал он. «Если только они не находятся прямо над вами. Максимальная скорость, которую мы смогли доказать, составляла более семисот узлов ".

  Форрестол нахмурился, но Бах не мог сказать, был ли он поражен или задавался вопросом, как исправить его собственный способ акцентирования слова « сэр» . Наконец он издал звук, который мог быть коротким смехом или фырканьем. «Это утешает», – сказал он. «Тем более, если учесть, что мы пригласили их в непосредственной близости от нашей ядерной базы».

  «Мы их не приглашали, сэр», – махнул рукой Бах над точно расположенными фарами. «Эти огни указывают точную широту и долготу, которые они нам дали», – он посмотрел на часы. «А также точное время. Вы пригласили себя. Но они не вовремя ".

  «Давайте дадим им академическую четверть часа», – сказал Форрестол, пожимая плечами. «Может быть, их часы отличаются от наших», – он моргнул, глядя в небо еще несколько секунд, затем повернулся к востоку. Выражение его лица и голос стали более серьезными. «Какого черта здесь? Это мне не нравится."

  «Может быть, это их способ показать нам, что они не боятся нас».

  Форрестол нахмурился, но ничего не сказал, вместо этого повернувшись к адмиралу Хилленкеттеру явно насмешливым тоном. «Лейтенант Бах, кажется, уже стал настоящим экспертом в этой области, не так ли?»

  «Он знает не больше, чем любой из нас, Джеймс, – холодно сказал Хилленкеттер. Но не меньше, добавил его взгляд: невысказанный, но отчетливо видимый. Бах удивился, почему Хилленкеттер так открыто встал на его сторону. Насколько он знал, Форрестол и адмирал были давними друзьями.

  Но в то же время он был достаточно умен, чтобы не вдаваться в подробности. Очевидно, он и Форрестол были не единственными здесь, кто нервничал больше, чем они хотели признать, и, возможно, отреагировали иначе, чем обычно. Он снова взглянул на небо, едва подавив импульс снова взглянуть на часы, и позволил своему взгляду скользить по оцепленной территории, вероятно, в сотый раз. Бесчисленные фары и маяки сделали это , казалось бы , случайно невозможно увидеть ничего более расплывчатые тень и размытых очертаний. По правде говоря, этот эффект был преднамеренным. Даже Бах с трудом мог идентифицировать двойные стволы полдюжины зенитных орудий среди припаркованных грузовиков, палаток, приборных панелей и радиомачт, хотя он точно знал, где они находятся. Час назад над лагерем низко пролетел самолет, и пилот заверил его, что орудия полностью невидимы с воздуха.

  Для ее глаз ...

  Баху становилось все труднее подавлять свои настоящие чувства. Он не просто нервничал. Он очень волновался. И он был напуган. Он полностью согласился с Форрестолом в одном: ему не нравилась вся эта история. Нисколько.

  Что-то произошло.

  Бах почувствовал это еще до того, как позади него сменился фоновый шум. Внезапно послышался заметный оттенок беспокойной активности, затем дрожащий, почти истерический голос закричал: «Что-то приближается. Невероятно быстро! У меня есть место в ноль восемь пять! "

  Бах напрягся. Его глаза искали небо в указанном направлении. Яркий белый свет начал пульсировать среди мерцающей звездной диадемы. На этот раз он был уверен, что не просто вообразил это.

  «Это ... это абсолютно невозможно!» – раздался голос солдата. Она больше не казалась взволнованной, но явно истеричной. «Это ушло!»

  «Что ты имеешь в виду?» – отрезал Бах; громко, но не сводя глаз с пульсирующего света в небе. Яркое пятно начало распадаться на три острых белых огонька поменьше. Это приближалось невероятно быстро.

  «Он исчез с экрана радара! Здесь все сходит с ума! "

  Другие голоса вмешались и подтвердили слова. Бах не обращал внимания на детали, но через несколько секунд он понял, что вся техника, которую она принесла с собой, явно сходила с ума. Он совсем не удивился.

  «Время пришло, Фрэнк, – пробормотал Хилленкеттер. „Получите Трумэна“.

  Бах колебался еще полсекунды, очарованный пульсирующим триумвиратом бело-голубого света, упавшего на них с неба. Странное чувство охватило его; смесь страха и ... чего-то еще, чего он не мог точно определить. Возможно, действительно, эмоции. Как ни крути, это был исторический момент. Он просто не знал, будет ли это величайшим днем ​​в истории человечества или самым черным ...

  Он прогнал эту мысль, оторвался от взгляда мигающих огней и поспешил несколькими энергичными шагами к палатке позади него. Он быстро откинул брезент и крикнул, не глядя в полумрак за ним: «Мистер президент? Пора."

  Тени внутри палатки ожили. Бах сделал шаг назад и одновременно в сторону, чтобы уступить место полдюжине высокопоставленных генералов и советников, которые в сопровождении Гарри Трумэна вышли из палатки. Бах снова почувствовал краткую ледяную дрожь. Ему внезапно стало ясно, насколько безумной была эта затея, на которую они затеяли. Здесь собрались не только президент США, но и практически все военное руководство. Он подавил импульс взглянуть на небо, но подумал: « Если они придут с враждебными намерениями, нам конец». Он чувствовал себя маленьким, неважным. И очень одиноко.

  Трумэн и собравшееся руководство Соединенных Штатов безмолвно присоединились к Форрестолу и адмиралу. Все лица были обращены к небу. В все более ярком пульсирующем свете они казались неестественно бледными, тени были еще глубже, чем должны были быть, и почти жутко живыми – как будто они чувствовали ту же опасность, которую чувствовал Бах, и пытались от нее убежать.

  Сердце Баха сильно билось. Голоса техников на заднем плане стали громче. Бах не обращал внимания на детали, но он должен был быть глухим, чтобы не заметить, что все их техническое оборудование явно сходило с ума или выходило из строя одно за другим.

  Мужчина в армейской форме цвета хаки сделал нервные шаги. «Что-то не так, господин президент, – сказал он. Его руки беспокойно двигались. „Может, нам стоит ... вооружить ружья ... сэр“.

  Трумэн задумчиво посмотрел на него, затем вопросительно посмотрел в сторону Форрестола. Форрестол покачал головой.

  «Еще нет», – ответил Трумэн. «Теперь мы должны ... не ошибиться».

  У офицера не было выбора, кроме как принять это решение, но он не выглядел в восторге от него. Сердце Баха забилось быстрее, когда он снова поднял глаза. Огни приблизились, но они не двигались с той невероятной скоростью, которую имели раньше. Они образовали идеальный треугольник, над которым Баху показалось, что он увидел размытые очертания. Он сделал короткий жест, и одна из огромных фар повернулась. Луч света метровой толщины скользил по небу, как ощупывающий палец.

  Бах почувствовал странное электрическое покалывание на коже, такое ощущение, будто в непосредственной близости от него бушевала сильная гроза. При этом во всем лагере отключилось электричество. На мгновение тьма казалась абсолютной, а на мгновение даже время, казалось, остановилось, словно удерживая это мгновение на всю вечность. Бах, затаив дыхание, ждал паники, которая должна была разразиться, криков, шагов, звуков убегающих людей, возможно, выстрелов. Но ничего не произошло. Возможно, он был не единственным, кого парализовала полная темнота. Может быть, что-то там наверху не отключило технологию внутри лагеря.

  Две или три секунды прошли, как суровая вечность, а затем внезапно в небе появился новый бело-голубой свет, сопровождаемый тусклым вибрирующим гудением, похожим на электрическое сердцебиение, которое, казалось, исходило со всех сторон в разные стороны. в то же время. Бах прищурился и заставил себя смотреть дальше в теперь болезненно ослепляющий свет. Огромная фигура парила над синим глозенсом, огромным треугольным диском, который, казалось, находился в постоянном дрожащем движении, хотя в то же время он стоял неподвижно. Корабль был не таким гигантским, как он первоначально думал, но, тем не менее, огромным.

  «Какого черта ...» – пробормотал Трумэн.

  Корабль медленно опустился ниже и остановился в пятнадцати-двадцати метрах над лагерем. Его электрическое сердцебиение стало громче. Бах почувствовал, как тонкие волоски встают дыбом на тыльной стороне его ладони и на затылке. Песок под его ногами начал шептать. Затем, очень медленно, посреди трех огней открылся еще один сверкающий глаз. Дверь.

  «Мы на связи, – тихо сказал Бах.

  22 ноября 1963 г., 15:56

  Норман, Оклахома

  Знак с географическим названием, который миновал нас десять минут назад по левой стороне дороги, был последним признаком человеческой цивилизации. С тех пор дорога не только становилась все хуже и хуже, но и наш темп неуклонно снижался. Пять минут мы двигались только пешком. Бесплодный, почти пустынный пейзаж простирался по обе стороны от тупиковой взлетно-посадочной полосы, которую моя карта в приступе мании величия объявила дорогой: иссохшая земля, из которой кое-где торчали только сухие кусты, угловатые холмы, там и сям скелет дерева, который даже в расцвете сил был не больше человеческого роста, камешки размером с семейный дом ... Трудно было поверить, что мы находимся в центре Оклахомы, а не на обратной стороне луны или на какая-то странная необитаемая планета. Но эта среда идеально подходила для нашего проекта. Полчаса изучал карту, пытаясь найти подходящее место, и результат почти превзошел мои ожидания.

  «Как далеко это?» – спросила Кимберли. Это были первые слова, которые она сказала после того, как мы покинули мотель. Ее голос звучал ровно и выражал даже больше ее усталости, чем неестественная бледность ее лица и глубоко вырезанные темные линии на нем.

  Я попытался воспроизвести карту, одновременно отыскивая конкретную особенность местности, и, наконец, пожал плечами. «Две или три мили», – предположил я. «Почему?»

  Кимберли не ответила. Я тоже не был уверен, слышала ли она мои слова. Я ненадолго повернул голову, посмотрел ей в лицо и был поражен, когда посмотрел на нее – хотя я знал, что я увижу. Ким была смертельно бледна, а глаза остекленели. Той ночью она плохо спала – вся страна плохо спала той ночью – но это не единственная причина ее состояния. Шок, поразивший всю нацию, охватил и нас, но наш ужас стал глубже. Может быть, потому что мы с Ким знали, что произошло на самом деле. Или, по крайней мере, думали, что они знали в тот момент .

  «Шеви» проехал по сухой ветке, лежавшей через улицу, и сломался с сухим треском. Шум казался мне выстрелом в уши.

  «Мы убили его, Джон», – пробормотала Ким.

  Я удивленно поднял глаза. «В качестве?»

  «Мы убили его, Джон», – повторила Кимберли. «Мы убили президента».

  «Чепуха!» – ответил я импульсивно – и далеко не так убедительно, как следовало бы. Может, она была права. Этого не могло быть, потому что этого не могло быть, но, может быть, это все равно было правдой. Бах сказал мне, что мы на войне, и, возможно, вчера днем ​​в Далласе были произведены первые настоящие выстрелы. А может быть, они их уволили по моей вине. Тем не менее, я сказал снова и более решительно: «Нет! Это не наша вина! "

  «Мы ему все рассказали, и теперь он мертв», – настаивала Ким.

  «Это ... совпадение», – настаивал я. «Ужасное совпадение, не более того. Даже Бах не осмелился бы зайти так далеко. Я доверяю этому человеку почти все, но не то, что он отдал приказ убить Кеннеди! "

  "Нет. Потому что он такой хороший человек ".

  "Нет. Потому что он не дурак, – раздраженно ответил я. «Он не может ожидать, что ему это сойдет с рук. Они не успокоятся, пока не узнают, кто стоял за атакой. Неважно, сколько времени это займет или сколько влиятельных людей задействовано. Он никогда не пойдет на такой риск! "

  Ким посмотрела на меня с легким удивлением, и я на мгновение задумался, почему я Бах – Бах из всех людей! – так яростно защищался.

  Может быть, потому что я просто не хотел признавать, что Ким могла быть права. И что это значило для меня ...

  «Мы ... должны были сказать кому-то», – продолжил я через некоторое время. «Я не мог продолжать жить и делать вид, что ничего не произошло. И ты не тоже. "

  «Вы не должны побеждать», – пробормотала Ким. «Мы не должны позволить им победить».

  Я снова посмотрел на нее, немного удивленный мужеством, которое говорилось в ее словах, но также внезапным чувством глубокой привязанности и тепла, которое заставило меня убрать правую руку с руля и положить ее на ее плечо. Кимберли прислонилась ко мне головой и закрыла глаза. Ее дыхание успокоилось, и на мгновение мне показалось, что она заснула. Но потом очень тихо спросила:

  «Мы следующие, Джон?»

  «Не знаю», – честно ответил я. Но, возможно, я просто шутил. Если бы это было так, как считал Ким, если бы Бах действительно заказал убийство Кеннеди, тогда им пришлось бы убить нас.

  Я отказывался верить в это. Принятие этой мысли означало бы столкнуться с другим, еще более пугающим осознанием того, что у нас нет шансов. Мы были прокляты, беспомощно отданы на откуп противнику, способному убить президента Соединенных Штатов среди бела дня – почему он должен нас бояться?

  Может быть, потому что у нас было единственное оружие, которое могло его уничтожить: правда.

  «Мне страшно, Джон, – пробормотала Ким.

  «Я тоже», – ответил я. «Но мы можем победить их. Мы должны. "

  Была кровь. Война, о которой говорил Бах, вступила в новую фазу, и в тот момент я знал с непоколебимой уверенностью, что это ни в коем случае не конец, а только начало. Будет больше крови, и случатся ужасные вещи. Возможно, следующая пролитая кровь будет нашей.

  Но я этого не говорил.

  Я нашел развилку на дороге, которую искал, и снял ногу с педали газа; в то же время я отключился. Жужжание двигателя стихло до еле слышного звука. Гравий и сухие ветки хрустели под колесами, когда я катил машину, превращая ее из плохой дороги в еще худшую. Несмотря на свой возраст, двигатель работал безупречно; сегодня, может быть, даже тише и ровнее, чем обычно, как будто он подозревал, что должно было произойти.

  Мы остановились. Автоматически повернул ключ зажигания и вынул его; потом я одумался, вставил обратно в замок и завел двигатель. Мне пришлось привыкнуть не делать так много вещей автоматически. Пришлось ко многому привыкнуть, чтобы справиться с охотой на жизнь.

  Кимберли вышла и вынула из багажника дорожную сумку с несколькими вещами, которые мы выбрали тем утром. Большая часть нашего имущества останется позади, в том числе некоторые личные вещи, которые действительно больно потерять. Но это должно было быть идеально.

  Пока Ким молча прощалась с несколькими объектами, которые представляли большую часть нашей прошлой жизни, я поднялся на плоский холм и посмотрел на запад. Пейзаж там был не менее бесплоден, чем тот, который мы проезжали за последние десять минут. С одной лишь разницей: неподалеку пыльная полоса асфальта межгосударственного шоссе шла линией через пустырь с огромной линейкой. Автобусная остановка была дальше, чем я предполагал, глядя на карту. По моим оценкам, добрых полчаса ходьбы. Что ж, у вас не могло быть всего этого.

  Я вернулся к Ким, которая была в десяти или двенадцати метрах от машины. Не говоря ни слова, я залез под куртку, вытащил пистолет и быстро выстрелил в машину четыре раза. Две пули пробили круглые отверстия в крышке багажника, третья рикошетом отскочила от боковой балки, а четвертая оставила уродливый шрам длиной почти в метр на водительской двери. Идеально; по крайней мере, почти. Возможно, мне не стоило давать машине двигаться медленно по инерции, а остановить ее с помощью аварийной остановки, чтобы оставить следы. Было уже слишком поздно.

  Я отступил и повернулся к Кимберли. На ее лице было странное выражение. Ее губы были сжаты в тонкую синюю линию.

  «Что у вас есть?» – спросил я.

  Ким пожала плечами и коротко фальшиво улыбнулась. «Ничего», – сказала она. «Я просто думал о том, как ты это купил. Ты тогда был так горд ».

  «Это просто машина, Ким», – ответил я.

  Но это было неправдой. Это была наша первая совместная машина, и в каком-то смысле она была чем-то большим, чем безжизненный кусок металла. Он был частью нашей жизни и символом нашей независимости – не сравнивать со старым Фордом моего отца, который я иногда одалживал в прошлом и который всегда казался мне только символом моей зависимости от моей семьи. Я поднял пистолет, отпустил предохранитель и передал его Ким. Она посмотрела на меня почти испуганно, но я только ободряюще кивнул, сделал шаг в сторону и указал на «шеви».

  «Будет легче, если вы держите его обеими руками. И не бойся. Поражение довольно сильное ".

  Кимберли прицелилась обеими руками. Может быть, ей пора научиться обращаться с ружьем.

  «Цельтесь в заднее стекло», – сказал я. «Не слишком глубоко». Я не хотел, чтобы он попал в танк. Мы были достаточно далеко, чтобы не подвергаться опасности, но, в конце концов, мы не хотели, чтобы полиция нашла сгоревшие обломки. Первый выстрел Ким промахнулся и разлетелся в ярдах от камня, но два других попали точно в цель. Переднее и заднее окна «шевроле» разбились градом крошечных прямоугольных осколков стекла. С усталым звуком она опустила пистолет и отвернулась. В самом деле, она выглядела так, будто только что застрелила хорошего друга; как я себя чувствовал Было почти невероятно, насколько похожи иногда были наши мысли и чувства.

  Я взял у нее пистолет, сунул его в карман и в последний раз подошел к машине. Двигатель все еще работал, и, вероятно, так и будет, пока бак не опустеет. Сиденья были усыпаны осколками стекла с острыми краями, и я схватил их пригоршню. Я сжал пальцы в кулак. Резкая боль, и стекло в руке смешалось с кровью, которую я осторожно распределил по рулю, приборной панели и подушке спинки водительского сиденья. Это сделало сцену идеальной. Чего-то большего было бы чересчур.

  Я быстро повернулся и вернулся в Кимберли. Она уже взяла узкую дорожную сумку с тем немногим, что осталось, и поднималась на холм, который я раньше использовал в качестве смотровой площадки. Она не оглянулась на машину.

  «Как вы думаете, они на это влюбятся?» – спросила она.

  «Полиция?» – кивнул я. «Два наивных молодых человека, которые были достаточно безрассудными, чтобы въехать в этот богом забытый район и стали жертвами преступления. Такое случается. Чаще, чем вы думаете ».

  «Бах», – сказала Кимберли.

  На этот раз моим ответом было несколько секунд молчания, после чего я покачал головой. Было мало смысла обманывать себя. Бах был слишком хорошим лжецом, чтобы поддаться на такую ​​простую уловку. Возможно, это выиграет нам немного времени, но гораздо важнее было сообщение, которое я ему отправлял. Послушай, Маджестик, сказала машина позади нас, мы играем в игру. Это сделало бы их более осторожными. Им потребуется больше времени, прежде чем нас поймают, подозревая угрозу в каждой тени.

  Мы молча начали долгий путь к автобусной остановке. Ветер был очень холодным.

  Телефонная будка все еще была занята. Я зашел добрых пятнадцать минут назад, как раз в нужный момент, и увидел темно-синий Buick, остановившийся перед телефонной будкой на другой стороне стоянки, и водитель вышел, чтобы войти в камеру и сделать вызов.

  С тех пор я ждал, когда он остановится.

  К моему столику подошла официантка в джинсах и белой кружевной блузке и вопросительно помахала кофейником. Я безмолвно кивнул, подождал, пока она налит, затем снова сосредоточился на телефонной будке. Водитель «Бьюика» все еще сидел в нем и разговаривал по телефону. Я просто надеялся, что у него не было всех карманов костюма, набитых монетами, чтобы зря потратить здесь половину ночи.

  Темнело. Тень от телефонной будки увеличилась вдвое с тех пор, как я сидел у окна и смотрел на нее, и здесь цвета начали тускнеть. Тем не менее, никто не предпринял никаких шагов, чтобы включить свет. Уровень шума был не таким, как можно было бы ожидать от ресторана быстрого питания на краю шоссе с невдохновленным названием Driver's Inn. Большая часть красных стеганых скамеек была занята, и две официантки были заняты принятием заказов, обслуживанием и сбором гостей. Тем не менее воцарилась почти жуткая тишина. Никто не смеялся. Несколько разговоров велись медленно и шепотом. Единственным постоянным источником шума был телевизор, висящий на стене над прилавком. В тот вечер, однако, не было ни обычных мыльных опер, ни художественных фильмов, ни музыкальных программ. С тех пор, как я вошел, в эфир не вышло ни одной рекламы. Вместо этого по очереди сменялись серьезные лица ведущих новостей и политиков.

  Не только этот ресторан, но и вся страна была в шоке. Это был день после убийства Кеннеди, и у меня было ощущение, что большинство из них действительно не понимали, что на самом деле означало это ужасное покушение . Это было не просто убийство. Ли Харви Освальд сделал больше, чем застрелил политика. Америка была самой могущественной страной в мире, но вся наша гордость, отвага, оружие и превосходные технологии не помешали ни одному человеку застрелить лидера этой могущественной страны открыто. Многие из людей, которых мы сегодня встретили, плакали. Я видел гнев на других лицах, но также и горечь, бессильный гнев или просто недоумение. Освальд сделал больше, чем выстрелил в человека. Он заставил всех нас осознать нашу уязвимость и разрушил миф: почти непоколебимую веру в лучший мир до вчерашнего дня, которую Кеннеди воплощал, возможно, больше, чем любой другой президент Соединенных Штатов до этого.

  Освальд ...

  Я сомневался, что убийцей Кеннеди на самом деле был Ли Харви Освальд. Он мог держать пистолет, из которого были произведены роковые выстрелы, но настоящий убийца был совсем другим.

  Может, я даже знал его имя.

  Я почти с силой оторвал глаза от телевизора, снова посмотрел на телефонную будку в конце парковки и не удивился, обнаружив, что водитель «Бьюика» все еще держит ее. Надеюсь, он не собирался впадать в спячку.

  «Еще кофе?»

  Голос официантки вырвал меня из мыслей. Я посмотрел вверх, затем снова посмотрел на свою чашку и покачал головой. Я даже не прикоснулся к кофе, который она принесла мне пять минут назад. «Спасибо. Я до сих пор.»

  Официантка – на бирке с именем на ее блузке, написанной от руки, идентифицировала ее как Хелен – взяла чистую сервировку со следующего столика и обменяла чашки. «Когда холодно, это неприятный вкус», – сказала она. "Выпить. Похоже, тебе это нужно ".

  Она села без приглашения, налила себе полстакана и обессиленно провела руками по лицу после того, как отпила кофе. «Пять минут», – вздохнула она. «Мне просто нужен перерыв – ты не против, не так ли?»

  Несмотря на то, что это место было посещаемым, для нее все еще оставалось почти полдюжины пустых столов. Но я мог понять, что она не хотела оставаться одна. Не в такой день. Я кивнул, хотя на самом деле не чувствовал себя компанией.

  «Ты одна?» – спросила она.

  "Нет. Моя жена в нашей комнате ".

  Хелен снова отпила кофе, а затем спросила с удивительной прямотой: «Ты не ссорился, дорогая?»

  «Нет», – ответил я. «Она просто устала. Прошлой ночью мы плохо спали ".

  «У кого это есть?» – спросила Хелен, качая головой. Ее взгляд упал на телевизор. «Разве это не ужасно? Он был таким милым человеком. Почему люди так поступают? "

  Я просто пожал плечами. Хелен какое-то время выжидающе смотрела на меня, затем что-то изменилось в ее взгляде, и она встала. «Тебе не хочется разговаривать, правда?» – спросила она. «Извините, что беспокою вас.»

  Она ушла. Я чуть не перезвонил ей, чтобы извиниться перед ней. Мое молчание не имело ничего общего с грубостью. Но я не мог войти в них. Я не был уверен, смогу ли заставить себя ответить словами, которые она, вероятно, ожидала: потому что они сумасшедшие.

  Может, я сказал бы ей правду. Даже если это было настолько невероятно, что даже мне временами было трудно в это поверить.

  Бах, Маджестик-12, серый цвет и узлы ... все это внезапно показалось таким причудливым, таким нереальным, что это просто не могло быть правдой; Часть кошмара, в который я попал больше года назад и просто не мог проснуться, как ни старался. Кошмар, который разрушил мою и Ким жизнь, как ураган, разбросав все вокруг.

  Я вспомнил звук заводящейся машины. Я поднял глаза, увидел, что «бьюика» больше нет, а телефонная будка пуста, и быстро встал. Проходя мимо, я положил долларовую банкноту на прилавок и ответил кивком Хелен; но в то же время я заметил ее странный вид.

  А может, он вовсе не был странным. Может – возможно – это был совершенно нормальный вид, и это я предложил то, чего там не было. Возможно, самая большая опасность в жизни жертвы исходила не от преследовавших вас охотников, а от неспособности отличить друга от врага.