Текст книги "Стальной волосок (сборник)"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детская фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)
1
На огороде в Ремкином дворе был уютный уголок. Две лавочки под старой яблоней, тут же – столик на вколоченных в землю ножках. Рядом – железная бочка с водой для поливки грядок. Когда жаркая погода, приятно было макнуться в бочку головой…
Здесь вот, под яблоней, после приключений с плотом и «пиратами» Ремка много чего рассказал Костику.
Сначала про пушку. Оказалось, что есть у пацанов на Большом и Малом Городищах обычай: двадцать второго июня в двенадцать часов дня палить над логом из самодельного орудия. И после этого целый день не должно быть между ними никаких обид и драк. Назавтра – пожалуйста, а сегодня до заката – полный мир!.. Не все, конечно, такой обычай признавали, всякой шпане он не указ, однако обычные мальчишки этот закон помнили. И, если надо было объявить перемирие, говорили: «Сегодня – как после пушки…»
Костик, когда жил в свой Затуренке, ни о чем таком не слыхал и теперь удивлялся.
– А где эта пушка? Кто ей командует?
Оказалось, что нынче пушка хранится в сарае Гошки Лаврова, он за нее отвечает вместе со своим другом Толиком Юхиным по прозвищу Юх. А вообще – то она переходит из рук в руки. Ребята вырастают и передают орудие тем, кто помладше. Надежным людям, которые обещают раз в году обязательно выпалить над логом в положенный день и час. И с давних пор не было такого года, чтобы выстрел не прозвучал. Ну, случались нарушения на минуту – две (не всегда ведь есть у мальчишек часы), но все равно орудийный сигнал полдня раскатывался над заросшими откосами в самый длинный день лета…
– Это потому, что день начала войны, да? – понятливо сказал Костик. И оказалось, что ошибся.
– Многие так думают. А на самом деле стреляли еще совсем в старые времена, когда наши дрались с колчаковцами…
– Рем, а почему?
Ремка помолчал, зажал пальцами ноги́ и дернул головку подорожника. Задумчиво сказал:
– Кот, я расскажу. Только ты про это – никому. Никогда… Если даже поссоримся навеки, все равно про это молчи… Обещаешь?
Костик обещал, тем более что был уверен: ссор навеки у него с Ремкой не будет никогда в жизни…
И вот что он узнал.
Оказывается, когда – то был у Ремки дед. Или прадед. По фамилии Булатов. Не совсем даже родной, а какой – то двоюродный. Про него Ремке рассказывала мамина тетушка, которая приезжала из Тобольска и жила у Шадриковых позапрошлой осенью. Малость сумасшедшая тетка (мама и бабушка были счастливы, когда уехала). Она любила поболтать о старине, а поскольку взрослые не очень – то ее слушали, рассказы свои обращала к Ремке. Тому было иногда интересно… И вот рассказала однажды тетушка про дальнего родственника, старого речного капитана, который во время Гражданской войны увел из – под носа у белых пароход «Охотница», чтобы спасти мирных жителей, укрывавшихся на этом пароходе. Белые запросто могли расстрелять их… И вот капитан Булатов повел «Охотницу» вниз по сибирским рекам. Иногда отстреливались. Иногда шли под самодельным парусом, потому что не хватало угля… Но это было лишь начало приключений…
В Обской губе «Охотницу» должны были встретить красные канонерки, но почему – то не встретили, а белые преследовали беглецов. И капитан принял отчаянное решение: идти Северным морским путем в Архангельск.
Не было в истории мореходства случая, чтобы этим путем проходил хлипкий плоскодонный речной пароход. Но капитан Булатов, хотя и был очень стар, провел свое судно до цели. Но оказалось, что в Архангельске тоже белые. И англичане. Капитан сдаваться не захотел, и многие не захотели. Тех, кто измучен был путешествием, тайно высадили на берег, а остальные решили плыть дальше. Куда? Кто – то предложил переплыть океан и высадиться на острова у Америки, в тропиках. На этих островах постоянно шла борьба негров за свободу, и повстанцы, конечно же, помогли бы русским революционерам…
– И переплыли? – выдохнул Костик. Он облизывал губы, на них от волнения выскакивали мелкие пузырьки. Такой приключенческий роман!
– Ага, – кивнул Ремка. – Но там у одного острова их опять догнала беда. В тех водах оказался русский клипер. Учебное парусное судно. Оно ходило вокруг света, и революция застала его далеко в иностранных водах… Даже книжка есть такая – «Клипер «Зевс». Правда, в ней ничего нет про «Охотницу», но все – таки ясно, что клипер был…
– А что там должно было быть про «Охотницу»?
– В то время все на «Зевсе» были еще за белых. Это потом они подняли красный флаг, а тогда еще не понимали даже, кто такие большевики. По радио они узнали об «Охотнице» и решили взять ее на абордаж. А капитан Булатов опять принял отчаянное решение…
– Рем, какое? – Костику и в голову не приходило, что все это могло быть выдумкой.
– Этот остров, он совсем небольшой и состоит из двух частей. Они соединены перешейком. А через него проходит узкий – узкий и мелкий пролив… Помнишь, я сегодня крикнул «Ривьер – Сале́»? Это он по – ихнему, по – островитянски, так называется, а по – нашему – «Соленая река»…
– И «Охотница» прорвалась через пролив?!
– Ну да! «Зевс» запер пароход в бухте, но сам в нее войти не мог, не давала глубина. И капитан решил уходить через Соленую реку. Уж в нее – то клипер бы и не сунулся… Для «Охотницы» это было тоже очень опасно, только куда деваться – то? У капитана была старинная карта острова, и он на нее надеялся… Ну, и они прошли – через мели, через джунгли, впритирку к берегам…
– А потом что?
– А потом… точно уже неизвестно. Тетушка не знала. Вроде бы «Охотница» пришла на Кубу, и капитан там умер от старости. А остальные – кто куда… Но главное, что они ушли от врагов и прорвались!
– Как мы сегодня!
– Да. Только мы застряли, а они вырвались в океан… И когда вырвались, наступил день летнего солнцестояния. И капитан Булатов велел дать салют из их маленькой пушки, которая стояла на носовой палубе… И с тех пор пошел этот обычай…
– Рем… а как здесь – то узнали про такой обычай?
– Вот это самый непонятный вопрос, – очень серьезно откликнулся Ремка. – Я спросил у тетки: как такое могло случиться? А она: «Ой, не знаю, Ремочка, не пытай меня больше…» Потом все же вспомнила, будто кто – то из пассажиров «Охотницы» вернулся в Турень с Кубы. Вроде бы совсем еще мальчишка. И рассказал про то, что было…
Пока Константин Матвеевич излагал эту историю, Ваня сидел тихо и угрюмо. Он ничему уже не удивлялся. И даже не пытался избавиться от тоскливой боязни, рожденной новым совпадением. Она опять затянула серой пленкой то хорошее, что случилось сегодня…
Дед наконец глянул внимательно:
– Иван, а ты чего… скисший такой? Тебе неинтересно?
– Мне интересно… только… Граф, я сейчас, наверно, завою, – честно сказал Ваня.
Профессор Евграфов как бы клюнул пространство: носом, глазами, плечами, кадыком на шее, сильно качнулся к Ване:
– Я… что – то не так сказал?
– Ты все таксказал… Только не сказал названия острова. Но я и без тебя знаю. Это Гваделупа…
– Ну… да. Ну и что? Почему ты испугался?
Надо было огрызнуться, что ничуть он не испугался. Но Ваня хмуро объяснил:
– Потому что он меня достал…
– Остров? – изумился дед.
– Да! – со слезинкой сказал Ваня. И вдруг начал рассказывать про все. Как одно «клеилось» к другому. Роман «Юные путешественники» (по правде говоря, не самый интересный у Жюля Верна), где захватившие судно «Резвый» пираты не решились пойти через Ривьер – Сале. И тут же – мамина путевка, круиз с заходом на Гваделупу. И выстрел… И рассказ Никеля о кровавых делах на Гваделупе… Был, правда, светлый зайчик – сверкающая гваделупская монетка с кораблем. Но сейчас – опять какая – то тревога… Окрошка событий, от которой холодеет внутри.
Граф шевельнул бровями и догадался о главном:
– Ты просто боишься: не случилось бы чего – нибудь с мамой.
Ваня, словно очнувшись, поморгал. Почти с облегчением согласился:
– Кажется, да… Но и что – то еще тут…
– С мамой ничего не случится. Она по своим делам летает в разные страны каждый месяц. Не один год уже. Почему именно Гваделупа должна принести какую – то беду? Чушь… Слушай, а ты что? Боишься летать?
– Да нет… не очень. Если сам, то не страшно…
– Вот и о маме думай без страха. Это ей поможет… Но ты сказал «что – то еще тут»?
Ваня стыдливо кивнул. И дед кивнул:
– Про это «что – то еще» я тебе объясню по – наручному. Сыграл роль закон стержня.
Ваня поднял слегка намокшие глаза.
– Закон… чего?
– Магнитного стержня. Множество событий и фактов, связанных с чем – то одним, существуют до поры до времени по отдельности, сами по себе. Вот представь себе рассыпанные на столе мелкие винтики, канцелярские кнопки, скрепки, булавки. Валяются просто так. И вдруг на столе появляется сильный магнит. Сразу вся железная мелочь напрягается. Если какие – то штучки и не могут подъехать и приклеиться к магниту, они все равно располагаются вдоль силовых линий. Булавки и шурупчики – головками к стержню, кнопки пытаются встать на ребро… Все теперь подчинено магнитному сердечнику, он определяет обстановку… Так же и в жизни. Ты вот зацепился раз – два памятью за Гваделупу, и теперь будет каждое лыко в строку – газетная статейка, новости в телевизоре, песенки бардов, мимоходом брошенное слово…
– Но ведь это же не случайно!
– Нет, конечно. Я же говорю – стержень…
– Но какой? – нервно сказал Ваня.
– Опять двадцать пять! Маг – нит – ный!.. В переносном смысле, конечно…
– Вот именно, что в переносном. А где он?.. Ну, не на том же дурацком острове в Карибском море! И при чем тут я?
– Законный вопрос, – важно отозвался Граф. – И точного ответа пока нет. Надо поразмышлять. И подключить интуицию… Видать, прошел этот стерженек через дальний остров, и через Турень, и через разные времена. И через нас с тобой… Тут надо не лелеять в себе суеверные страхи, а докопаться до сути…
– А почему он… и через тебя прошел? Ты сказал…
– Здрасте! Я же тебе только что рассказывал! Про Ремкиного деда, про Соленую реку…
– Но это Ремкин дед, а не твой…
– Но Ремка – то мой друг!.. Ты, может быть, устал слушать?
– Не – е–е!..
– Тогда слушай, что было дальше, – сказал Граф. – За год до нашего знакомства Ремка поехал в пионерский лагерь. Первый раз в жизни. А там, известное дело, – по вечерам, после отбоя, болтовня в палатах. Всякие истории – про привидения, про приключения, про невиданные и неслыханные дела… Была самая середина прошлого века, война кончилась недавно, поэтому немало было историй о фронтовых и партизанских подвигах. В том числе и таких, где героями были отцы и старшие братья…
…А у Ремки брата не было никогда. А отец пропал без вести в сорок первом году, в окружении под Киевом… Тогда это было страшное дело. Те, кто пропал, считались чуть ли не изменниками, перебежчиками к немцам. Если оказался в плену – значит враг народа. Поди докажи, что это не так! Особенно, когда нет никаких известий…
Поэтому сперва Ремка помалкивал, только слушал других и томился от зависти. А потом вспомнил теткины рассказы о легендарном деде или прадеде. И выдал историю про пароход «Охотницу». Ну, сперва – то ее принимали с интересом, два вечера подряд. А потом нашелся дотошный вредный слушатель, постарше Ремки – из тех, кто любит всех разоблачать, – и поднял рассказчика и ребят на смех. Мол, вам плетут всякую фигню, а вы уши развесили! Никогда речные пароходы не ходили Северным морским путем! И не было ни «Охотницы», ни Булатова, потому что, если бы они были, про них бы висели всякие фотографии в музее и рассказывали бы на пионерских сборах и даже улицу назвали бы где – нибудь рядом с пристанью! Есть там улица Булатова? Нету! Есть фотографии в музее? Нету! Слышал кто – нибудь про такого капитана и такой пароход? Ни фига никто не слышал!..
Ремка отругивался, как мог, а потом разревелся от обиды.
Реветь в «крепком мужском коллективе», если тебя даже ни разу не стукнули, – это «западло». Ремкин авторитет съехал вниз, как ртутный столбик на морозе.
Ремка не был трусом, он отстаивал свою правду и самолюбие изо всех сил, кидался в драки без оглядки, но получал за это и от ребят, и от вожатых. «Этот несносный Шадриков! Совершенно не вписывается в лагерные нормы!» Была, правда, одна вожатая, он попыталась разобраться. И посоветовала: «Ты, Рема, поговори с мальчиками, объясни, что сочинил свою историю просто для общего интереса…»
А он разве мог предать капитана Булатова? Он сказал этой вожатой, что она дура, и лишился последней поддержки…
Путевка была на две смены, однако после первой Ремка заявил матери, что больше в лагере не останется. Она раскричалась, пустила слезу, дала ему несколько подзатыльников, потом велела «рассказать всю правду».
Если не маме, то кому ее, правду, расскажешь – то (даже после подзатыльников)? Ремка повсхлипывал и честно изложил про все, что было. И мама… она вдруг очень испугалась. Она согласилась не отправлять Ремку на вторую смену («Вернем путевку!»), но категорически запретила рассказывать кому – нибудь «эти бредни про капитана». Потому что «хватит нам неприятностей из – за отца». Потом объяснила уже спокойнее: может быть, капитан Булатов и правда жил на свете, но кто знает, за кого он воевал? Чей пароход угнал и у кого? И, если уплыл на Кубу (или еще куда – то), то с кем? А что, если с англичанами и беляками? И если это узнают там(то есть на улице Семакова, где МГБ), что тогда будет?
– А что будет? – наивно спросил Ремка.
– Дурень, – сказала мама. И напомнила, как ее дважды вызывали туда, чтобы выяснить: владельцы заречных мельниц Шадриковы не являются ли мамиными – папиными родственниками? А ведь эти Шадриковы жили тоже в незапамятные времена…
Мама была учительница в начальной школе, образованный человек, разбиралась в политике и знала, что говорила…
Бабушка (мама отца) была не такая образованная, бывшая работница пимокатного цеха. Поэтому она пожалела внука и вскоре посвятила его в кое – какие «дополнительные» тайны. Призналась, что да, был у них в прежние времена дальний родственник по фамилии Булатов, капитан речных пароходов. Но про его плавание на «Охотнице» – это все байки. А в дальних краях, за океаном, Булатов (Гришей его звали) побывал вроде бы еще в мальчишечьи годы, со своим дядюшкой, капитаном парусного корабля. Подробностей бабушка не помнила, знала только (с чужих слов, конечно), что вернулся Гриша не один, а с иностранным мальчонкой – они подружились там где – то, в чужих краях. Что за мальчонка, бабушка не ведала, только слышала, будто он умер вскоре после приезда в Турень – не вынес здешних холодов… А расспрашивать про все про это никого больше не надо, потому что Гриша – то Булатов был из богатой купеческой семьи Максаровых. Приемный, но все равно, что свой. А купеческих детей в Советском Союзе не жалуют и их родственников, даже далеких, – тоже…
– Так что ты, Ремушка, лучше помалкивай, не тревожь былое…
И Ремка помалкивал. Но полусумасшедшей тетушке в Тобольск послал письмо: нельзя ли, мол, приехать к вам на осенние каникулы, чтобы кое о чем поговорить?
Известно, что люди «с некоторым сдвигом» иногда лучше понимают ребятишек, чем трезво мыслящие взрослые. Тетушка откликнулась охотно. Правда, она писала, что приезжать Ремке не надо, потому что «я, голубчик, что – то совсем плоха стала», но зато она прислала ему старинную карту и письмо с понятными только Ремке словами: «Это та самая, по которой ОН прошел через соленую воду».
Не оставалось сомнения – карта Григория Булатова!
Ну да, женщины всегда много путают! Конечно, мальчишка Булатов не мог быть капитаном, но участником плавания был наверняка. Скорее всего, юнгой. И карту эту кто – то подарил ему на память… И то, что она именно его, – доказывала слабо различимая карандашная роспись на обороте:
Г. Булатовъ
А на лицевой стороне карты было еще одно рукописное слово, помельче. Кто – то бледным карандашным грифелем провел через перешеек острова кривую черту, закончил стрелкой и у стрелки извилисто написал:
Артемида
– И эта карта у тебя? – с жалобной надеждой спросил Костик. Он и верил, и не верил. А кругом пахло уже не помидорной ботвой, а смолеными снастями…
Ремка молча ушел в дом и сразу вернулся. Вытащил из – под майки желтоватый лист. Развернул. Ширина была с раскрытую «Пионерскую правду». Тонкий нецветной оттиск напоминал гравюры из старинного журнала «Нива» (у Ремки много было таких). Чернело иностранное название:
GUADELOUPE
Они расстелили шероховатую бумагу на обугленных солнцем коленях.
– Видишь? – тихо спросил Ремка.
– Да – а…
Все так и было: черта, стрелка, слово…
– Рем, а что такое Артемида?
– Я думаю – название. Зашифрованное… Я сперва не догадывался, а недавно стал смотреть новый учебник по истории Древнего мира и увидел: там картинка, статуя такая. Написано, что греческая богиня Артемида – охотница… А на карте, наверно, тетушка написала, с намеком на пароход…
– Ну да, правильно! Она же не знала про парусное плавание! Думала, что Булатов по правде был здесь, у острова, на пароходе «Охотнице»…
– Только вот что… – как – то неловко сказал Ремка и погладил карту. – Я иногда думаю: вдруг это не тетя Глаша, а сам Булатов написал? Григорий… Почерк – то здесь и на обороте, в его фамилии, одинаковый. Завитушки похожи…
– А… зачем ему это? Ведь там, на паруснике, он же не знал, что потом будет у него пароход «Охотница».
– А может, это не шифр, а просто название того корабля? А пароход сам по себе…
Как – то опять все запуталось. Костик наморщил лоб.
– Рем… а если еще раз написать ей… тете Глаше? Попросить, чтобы объяснила…
Ремка тихо сложил карту.
– А тети Глаши уже нет. Она умерла той осенью… У старых людей дурацкая привычка: они то и дело умирают… Кот!
– Что, Рем?
– Давай никогда не делаться старыми!
– Давай!
– Честное пионерское?
– Честное пионерское!
3
Они долгое время сохраняли верность детской клятве. Даже когда их начали скручивать всякие остеохондрозы и ревматизмы, они при встречах держались прямо и вспоминали песню студенческих времен: «Главное, ребята, сердцем не стареть…» Но именно сердце однажды изменило Рему Васильевичу Шадрикову. Отключилось в один миг, когда он во дворе своей фанерной дачки вздумал наколоть дрова…
Это случилось за полгода до переезда Графа и Ларисы Олеговны в Турень.
– Я – то надеялся, что вместе отпразднуем новоселье, – сказал Константин Матвеевич Ване. – А получилось вон что… Иногда езжу в гости к его вдове, к Валентине, сидим, вспоминаем. Бывает, что она дарит мне его старые письма и фотографии…
– Граф, а карта… – нерешительно сказал Ваня. – Она сохранилась?
– Нет, – насупился дед. – Исчезла, когда Рем учился в Ленинграде, а родня затеяла ремонт их древней халупы… Кстати, у Рема тогда, как и у меня, был отчим, мать надумала вторично выйти замуж. С отчимом Рем не очень ладил, было там немало всяких коллизий…
Ваня досадливо подумал: «Ты прямо как Лариса Олеговна». Вежливо помолчал и напомнил:
– А карта…
– Я же говорю: пропала… Наверно, ее сожгли случайно с бумажным мусором. Она ведь хранилась на полке в сарае… Жаль, конечно. У нас с этой картой столько было связано. Мы играли в путешествия на «Артемиде» и «Охотнице», в схватки с пиратами, в опасное прохождение по Ривьер – Сале. Сочиняли всякие истории… Ну, потом появились другие увлечения. Ремка начал строить что – то вроде вычислительных машин и говорил, что в них живет особая, волшебная душа. Нечто вроде космического разума. И приохотил меня… Мы мастерили невероятные конструкции из проволоки, костяшек от канцелярских счетов, всяких шестеренок и гаек. Двигали эти гайки, стараясь найти какие – то фантастические комбинации. Сами не знали какие… А началось все с красавца Евсея…
– С кого?
– С петуха Шадриковых…
Костик и Ремка сидели тогда в огороде и чертили схему парусной лодки, чтобы построить ее и отправиться в плавание до Тобольска. (Идея в общем – то авантюрная, оба не очень верили в ее исполнение, но фантазировать и чертить было интересно.) Потом они проголодались. Ремка принес из дома четыре яйца и краюху. Протянул из сеней провод – удлинитель, поставил на столик электроплитку со сковородой… Шипящую глазунью смели в один миг. И поняли, конечно, что такая порция – «слону дробина»… В этот момент на забор взлетел черно – красный, с царским гребнем, Евсей. Клокотнул горлом…
– Может, и его на сковородку? – мрачно предложил Костик.
Ремка не отвечал. Смотрел на петуха с какой – то печальной задумчивостью. А тот – на мальчишек.
– Да я же пошутил, – быстро сказал Костик. – Евсеюшка, ты хороший, не обижайся…
Ремка скребнул вилкой по пустой сковороде, почесал черенком подбородок.
– Было яйцо… вроде тех, что мы стрескали… И вдруг из такого яйца появился живой цыпленок и превратился в такое вот чудо… По каким законам? Отчего? Ты про это не думал?
Костик, по правде говоря, не думал. Он принимал законы развития как данность… Они с Ремкой были уже не те, что в дни первого знакомства, успели изучить в школе, как из икринок выводятся головастики и мальки, как человеческий зародыш превращается в крупного ревущего младенца. И знали, откуда берется такой зародыш. Но задуматься, почему это происходит, как – то не случалось. А тут вдруг…
– Какое – то яйцо для глазуньи, и вдруг – такой вот Евсей… – продолжал Ремка. – И так миллионы раз, одинаково. Почему одинаково?
– Закон природы… – неуверенно отозвался Ремка.
– А что такое закон природы? Откуда эти законы берутся? Кто их выстраивает?
И они принялись размышлять. Рыться в самой глубокой сути. Их не интересовала всякая там биология, клетки и эмбрионы. Хотелось докопаться до изначальных причин: откуда все это? И они, семиклассники из портового сибирского городка, докапывались своими силами, не ведая, сколько во всем мире философов, генетиков и кибернетиков ломают над этими загадками головы. Они строили хитрые «думающие» машины, в надежде, что те помогут. Может, машины и правда слегка помогали…
Потом, конечно, у каждого отыскался в жизни свой путь. Ремка сперва всерьез был занят компьютерами, но потом вдруг увлекся полиграфией. В ней тоже было не обойтись без компьютерного дела, но главным для Ремки оказался сам процесс печатанья газет и книг. Потому что «в начале было Слово…». Он сперва работал в Ленинграде, на заводе «Полиграфмаш», потом вернулся в Турень: отчим помер, бабушка еле дышала, нельзя было оставлять мать одну…
Костика потянуло к философии (не зря так много рассуждали в огороде под яблоней), а от философии – к истории. Он изрядно «покопался» в Аркаиме и Херсонесе, обрел среди археологов некоторую известность. Но однажды в университете завел знакомство с людьми из группы «Новые компьютерные технологии». Со своих философских позиций Граф азартно раскритиковал некоторые их идеи, предложил свои, влез «в это дело» с головой, окончил заочно физический факультет, и вот… профессор – доктор, автор монографий, специалист по компьютерным сетям, один из вдохновителей проекта «Искусственный разум» и… в то же время рьяный противник такого проекта. Вернее – противник безоглядных экспериментов с этим самым разумом. Потому что «вставить его можно куда угодно, хоть в… змею – горынычу. А что потом?» То же самое он говорил и про опыты в разных других науках…
Два года назад много шума наделала статья профессора К. М. Евграфова «Мальчик и бомбочка». Написана она была не совсем в академическом стиле. А свою идею Граф изложил в двух строчках «устного школьного творчества»:
Бомбочку мальчик на грядках нашел —
Тихо в деревне и все хорошо…
Заканчивалась статья словами: «Прежде чем развлекаться такими игрушками дальше, надо поставить четкий вопрос: «Елки – палки, а ЗАЧЕМ?»
Статья пошла по интернетным сайтам. Был скандал. На ученом совете крупная (во всех отношениях) ученая дама налетала на автора статьи с особенным пылом:
– Но вы же… вы же сами! Столько сделали в этом направлении! А теперь!..
– Я делал, надеясь на человеческую осмотрительность. А что творится в мире? Одно потепление климата чего стоит! Чтобы создавать электронные мозговые извилины, надо не уставать шевелить своими, это и козе понятно… Простите, я имел в виду не вас, сударыня, это студенческая лексика…
Вскоре он закончил семестр и стал думать: «Пора домой». Тем более что звали. Среди тех, кто звал, был ректор Туренского университета – давний Вовчик в белой испанке, с которым Костик познакомился во время плавания на плоту…
Ваня слушал с интересом, хотя интерес иногда окутывала полудрема. Ваня прогонял ее коротким дерганьем головы. Менял позу и опять устраивался поудобнее. Почесывал нажаренные днем ноги. Один раз ему под ноготь попало присохшее к коже томатное семечко – последнее из тех, что прилипли, когда он угодил коленом в помидор. Оно оказалось упрямым, не смылось, не отскочило в течение всего дня. Ваня пожалел его. Семечко заслуживало более счастливой судьбы, чем другие.
– Граф, подожди… – Он побрел на кухню (бесконечно далекую от кабинета Графа), выбрал на подоконнике подходящий горшок с домашним цветком, проткнул пальцем землю, сунул в нее семечко, присыпал. Конечно, плода оно не принесет, но, может быть, прорастет хотя бы…
Ваня вернулся и забрался в кресло. Константин Матвеевич, решивший, что Ваня посетил туалет, понимающе помолчал и продолжил рассказ.
С Ремкой во взрослые годы они виделись нечасто. Раз в несколько лет. Перезванивались, правда, но все как – то наспех… Но помнили…
Однако в студенческую пору, на каникулах, они все же сумели склепать парусную лодку. До путешествия в Тобольск дело не дошло, но в окрестностях Турени поплавали немало. Называлась лодка «Евсей». В память о любимом петухе – красавце. Евсей прожил у Шадриковых до глубокой старости и умер своей смертью (хотя отчим однажды пробовал начать разговор про бульон).
Собираясь на родину, Константин Матвеевич все чаще звонил Рему Васильевичу:
– Тряхнем стариной наконец…
– Еще бы! – отзывался тот голосом пятиклассника Ремки. – Я по дешевке моторку приобрел. Назвал знаешь как?
– Конечно, знаю! «Евсей»!
– Умница! Сразу видно – профессор!..
Такой разговор случился за день до остановки Ремкиного сердца…
…Граф рассказал про это Ване и замолчал. Потом встряхнулся:
– Ну, не будем кончать на грустной ноте. Хочешь, расскажу, как мы в пятом классе ставили пьесу «Стальной волосок»? Девчонок в школе тогда еще не было, и Ремку уговорили играть принцессу. Он сперва ни в какую, но наша учительница…
В кабинете возникла (не первый уже раз) Лариса Олеговна.
– Граф! У тебя есть совесть? Ты заболтал ребенка до беспамятства! Ночь на дворе!
Никакой ночи не было. Самый длинный день лета расстилал по небу оранжевые сполохи, среди них висели разноцветные облака. Но бронзовые часы на электрокамине и вправду показывали, что уже почти полночь. Лариса Олеговна ухватила внука за локти, подняла над креслом.
– Умываться и в постель!
Ваня не упирался. Он ощутил неодолимую сонливость. И сделался легоньким, как тополиная пушинка – сейчас поплывет по воздуху. Он не поплыл, но и в ванную не пошел. У себя в комнате стряхнул на пол футбольную одежонку и мягко спланировал на кровать. Поверх одеяла, носом в подушку.
И сразу же закачало, плавно понесло его куда – то – среди размытых картин про все, что случилось в этом бесконечном дне. Столько всего случилось… И главным было… Нет, не история с помидорами и Квакером, не выстрел, не знакомства с мальчишками. Не Гваделупа и не рассказы Графа. Главное – это Лорка. Такое понимание сейчас протолкалось к Ване через всю другую память. Щуплая девочка с матросским галстучком, с чуть заметными искрами солнца в белобрысых прядках тихонько улыбалась и смотрела на Ваню сквозь напластования сна. Легкая такая. Но была в этой легкости уверенность. Потому что все плыло и колыхалось в зыбком Ванином полусне, а Лорка стояла твердо, хотя и непонятно на чем…
А потом она вдруг присела на корточки, еще раз глянула на Ваню и стала что – то рисовать пальцем у своих босоножек.
И сразу вспомнилась девочка из песенки про Гваделупу:
Есть у деда маленькая внучка,
Очень непонятная она.
На песке рисует закорючки,
Чтобы сразу смыла их волна…
И будто припев:
Лорка, Лорка,
Лорка – Гваделорка…
Интересно, есть ли на свете остров Гваделорка? Название вполне подходящее – такое «антильское»… А если нет – еще лучше. Пусть это будет сказка. Ихостров…
