Текст книги "Стальной волосок (сборник)"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детская фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)
К юго-востоку, примерно в миле от «Артемиды» лежал скалистый островок. Из-за него, видимый вдали, очень тихо выдвигался корабль. Похоже, что он шел лишь под верхними парусами, бом-брамселями, потому что ниже, у воды, воздух был по-прежнему неподвижен. Впрочем, это различимо было все лишь в подзорные трубы, а у Гриши в тот час трубы не было. Он различал вдали, на краю бухты, лишь несколько светлых пятнышек.
Вообще, следует сказать, что дальнейшие события складывались в сознании у Гриши скомканно – из услышанных отрывками разговоров, беспорядочно увиденных картин и лиц, а возможно, и просто из догадок. Лишь впоследствии события эти более или менее выстроились у него в памяти, и стало казаться, что все это он видел и слышал по порядку. В таком порядке и есть смысл продолжать рассказ.
…– Милях в четырех… – сказал кто-то на мостике.
– Флаг виден, господа? – спросил капитан.
– Не виден… Илья Порфирьевич, посмотрите в вашу трубу, она самая сильная…
– Виден, – сказал Новосельский. – Француз… туда его…
– Фрегат. Пушек сорок, не меньше, – вставил мичман…
– Осадка немалая. Сюда едва ли он сунется, но и нас не выпустит, – сказал капитан.
– Но он тяжел, у «Артемиды» явное преимущество в скорости, – запальчиво возразил Митя Невзоров.
– Прежде, чем мы воспользуемся этим преимуществом, он превратит нас в труху, – разъяснил задорному гардемарину Новосельский. – У него каждое орудие стоит полдюжины наших. И по мощности, и по дальнобойности…
– Стал… – сказал Стужин. – Кажется, отдал якорь.
Капитан Гарцунов произнес неторопливо и увесисто:
– Прежде чем сделать дальнейшие приказания, мне хотелось бы услышать ваше мнение, господа: как нам поступить в этом положении?
По традиции полагалось высказываться, начиная с младшего по званию. Митя Невзоров еще не был офицером, но, кажется, уже привык считать себя таковым.
– Прежде всего, мне кажется, следует зарядить карронады и раздать команде ружья, – заявил он.
Капитан чуть поморщился:
– Вы забыли, что это уже сделано… Вопрос в том, следует ли нам начать движение к выходу из бухты для попытки прорыва или ждать действий противника?… Мичман?
– Полагаю, что следует ждать, – высказался мичман Сезаров. – Они спустили шлюпку и, судя по всему, желают нанести нам визит… Кто знает, может быть, у них есть сведения об окончании войны?
– Ага, держи карман, – буркнул Новосельский.
– А откуда они здесь вообще знают про войну? – ворчливо спросил доктор. – Скорее всего, мы первое судно, которое пришло сюда из Европы после начала конфликта.
– Ну, не скажите, – возразил капитан. – Пока мы расталкивали веслами архангельские льды, многие европейцы еще в марте наверняка успели отправиться в Америку. Из южных гаваней. Со свежими вестями…
Доктор стоял у самой балюстрады, огораживавшей ют. Гриша поднялся до середины трапа, подергал доктора за брючину.
– Петр Афанасьич, можно вашу трубу? На минуточку…
– Возьми, голубчик…
В трубу показалось, что шлюпка совсем недалеко. Она была похожа на тяжелого жука, ползущего по ровной поверхности лилового стола – равномерно шевелила веслами-лапками. Можно было разглядеть, что гребцы – матросы в одинаковых синих курточках и шапочках с помпонами. На корме стоял, покачиваясь, офицер в треуголке и эполетах. За ним, при каждом взмахе весел, дергалось на коротком древке полотнище белого флага.
«Белый флаг – это ведь просьба о перемирии, о переговорах, – сообразил Гриша. – А перемирие – оно ведь на короткое время, когда настоящего мира нет. Значит, и правда война…»
Всем казалось, что шлюпка еле ползет. Оно и понятно: четыре мили для гребного суденышка – это около часа хода. Но наконец шлюпка оказалась вблизи, и видно стало: движется она быстро – бурунчики у форштевня.
– Спустить трап, – скомандовал лейтенант Стужин. С борта полетели два каната с вплетенными в них выбленками.
Шлюпка подошла, встала бортом, гребцы вскинули весла вверх лопастями. Офицер (невысокий, кругловатый, но ловкий) без труда поднялся, почти взбежал, по трапу, прыгнул на палубу, отодвинул в сторонку двух собравшихся было помочь ему матросов. Встал прямо, поднял к треуголке два пальца. Капитан Гарцунов – уже в парадном мундире, с эполетами и при сабле – шагнул навстречу, коснулся пальцами козырька фуражки.
– Лейтенант французского фрегата «Брюн торо» Пьер Рошар, – сказал француз (естественно, по-французски). – Имею честь приветствовать храбрых русских моряков в водах наших владений.
Гарцунов, конечно, понял его, но оказавшийся рядом доктор перевел лейтенанта Рошара – видимо, для пущей солидности. Перевел и название фрегата – «Коричневый бык». Капитан кивнул. И вопросительно молчал. Француз заговорил снова:
– Командир фрегата капитан Мишель Франсуа де Ансу просит командира российского брига и одного из офицеров пожаловать на борт нашего судна. Капитан гарантирует гостям полную безопасность и благополучное возвращение на бриг.
Доктор перевел снова. Наступило молчание. Гарцунов по очереди посмотрел на офицеров. Потом решил:
– Надо ехать, господа. Негоже демонстрировать боязнь перед лицом неприятельского флота… Да и выхода, похоже, нет…
– Это ловушка, – сумрачно усомнился лейтенант Стужин.
Француз улыбнулся, шевельнул черными усиками и вдруг сказал по-русски:
– Это не есть ловушка, месье. Слово чести.
– Владимир Игоревич, вы отправляетесь со мной, – сообщил Гарцунов мичману Сезарову. – Александр Гаврилович, вы остаетесь за командира. В случае моего невозвращения через три часа берете на себя полную власть и действуете в соображении с обстоятельствами… Лейтенант Рошар, – добавил он по-французски, – мы к вашим услугам…
Гриша слышал разговор, но французских фраз не понимал (уроков с Митей Невзоровым и доктором оказалось явно недостаточно). Однако он разобрал: «Капитан Мишель Франсуа де Ансу»… Ансу!
Изящный, улыбчивый злодей словно оказался рядом… Да, конечно, никакого палача-скрипача Ансу на свете никогда не было, Гриша это понимал! Но одно лишь совпадение имен показалось зловещей приметой. И прежние, давящие душу страхи – более сильные, чем простое ожидание боя, гибели или плена, – опять навалились на Гришу.
…И страхи эти не отпускали его до возвращения капитана. Гриша ушел в каюту, съежился на койке – не было желания смотреть на чужие берега и скалы. Чтобы унять тоскливую тревогу, Гриша стал вспоминать «ту самую» музыку:
Тронет пружинку стальной волосок —
Где-то проснется лесной голосок,
Шелест листвы,
Шорох травы…
Стало полегче, спокойнее, но полностью страх не ушел. И когда снаружи раздались плеск весел и голоса, говорившие о возвращении капитана, Гриша выскочил наружу, вздрагивая от всяких ожиданий.
Было не по себе, стыдно, и все же он не удержался – пробрался в кают-компанию, где собрались офицеры (и Митя, и доктор, конечно). Устроился между спинкой длинного дивана и стенкой с кормовыми окнами. «Если заметят, скажу, что искал потерявшегося кнопа…» Впрочем, едва ли бы его выгнали, понимая, как натянуты нервы мальчишки…
Капитан сказал, усмехаясь:
– Французы и в самом деле весьма галантные люди. Капитан Ансу – не исключение…
Далее Гриша услышал рассказ о пребывании Николая Константиновича на фрегате – рассказ, показавшийся сперва не во всем понятным, но после сложившийся в более или менее связную историю. Вот она…
Капитан фрегата приветствовал русского командира и его спутника с безукоризненной вежливостью, представил своих офицеров. Приказал принести вина («Кстати, прекрасное вино, не правда ли, мичман?»). Поднял тост за счастливый случай, давший возможность принять у себя российских мореходов.
– Но… – сказал он, ставя бокал, – обстоятельства войны вынуждают нас коснуться и неприятной темы. Поскольку мы, волею политиков, оказались нынче в роли противников, необходимо решительно и не роняя достоинства развязать этот узел.
Кстати, по словам Николая Константиновича, капитан Ансу был высок, строен, горбонос, имел бородку клинышком и похожие на стрелки усы. Он все время сдержанно улыбался. С этой улыбкой он и продолжил речь.
Ввиду того, что силы противников несравнимы, сказал Ансу, благоразумнее всего русским было бы сдать бриг французам, которые вправе рассматривать «Артемиду» в качестве приза. Это позволило бы избежать бессмысленного кровопролития.
– Разве вы – капер? – не сдержался Гарцунов.
– Конечно же, нет! Мы – военный фрегат Антильской флотилии, чьей задачей является охрана здешних французских вод… в которые вы столь неосмотрительно вошли. Впрочем, и в нейтральных водах ситуация оказалась бы такой же. Только у вас была бы возможность уйти от преследования. А здесь – увы…
– Если вы не капер, то почему речь идет о призе? Уместнее было бы употребить слово «трофей»…
– Вы правы, я неточен в терминологии. Однако же это не меняет сути.
– В чем-то меняет, – возразил Гарцунов. – Вы могли заметить, что мы несем флаг Российско-Американской компании, в данном случае мы – коммерческое и экспедиционное судно. В связи с международными правилами, такие суда, в случае военных конфликтов, не подлежат задержке и захвату.
– Ну-у, господин капитан второго ранга, – снисходительно произнес Ансу (мы, мол, прекрасно понимаем друг друга). – Вы в военной форме и при оружии, а смена флага – минутное дело. Стоит ли утомлять друг друга пустыми формальностями…
Гарцунов понимал, что француз прав. И все же возразил снова:
– Наше плавание не содержит никаких военных задач. Мы не вели разведки, не собирались участвовать в баталиях. Доказательством нашей совсем не военной миссии служит и тот факт, что у нас на судне ребенок.
Ансу удивленно приподнял брови, но тут же воскликнул:
– Тем более, господин капитан! Вам было бы просто грешно подвергать ребенка смертельной опасности. И сдача брига при таких обстоятельствах ничуть не уронит вашей чести… Я гарантирую господам офицерам и команде безопасность и доброе отношение, вы будете доставлены в порт Бас-Тер, где получите возможность на первом же нейтральном судне вернуться на родину, никто не станет держать вас в плену. Офицеры сохранят личное оружие…
– Это очень любезно с вашей стороны, месье, – отозвался Гарцунов. – Однако же у русских офицеров принято сохранять оружие для боя, а не для пустого этикета.
Мичман Сезаров, безукоризненно владеющий французским, на всякий случай перевел эту фразу.
Капитан Ансу впервые проявил раздражение (правда, еле заметное):
– Вы что же, рассчитываете повторить подвиг брига «Меркурий»? Но такая удача выпадает раз в тысячу лет!.. Гораздо разумнее поступил капитан Стройников, когда, окруженный турецкой эскадрой, сдал фрегат противнику.
Видимо, французский капитан неплохо знал морскую историю.
– Решение Стройникова – дело его совести, – раздельно произнес Гарцунов (так внятно, что перевода не требовалось). – Я же и мои офицеры, владея полным боезапасом и четырьмя десятками отнюдь не робких матросов, едва ли сочтем возможным спустить флаг без боя.
Французский капитан, в свою очередь, не считал возможным упустить добычу, так счастливо для него угодившую в капкан.
– Я мог бы, – сообщил он с доверительной ноткой, – посадить на шлюпки десант и взять ваш кораблик на абордаж. Людей у меня достаточно. Только это привело бы к ненужным потерям… Я мог бы высадить часть людей на сушу, и они, добравшись до Пуэнт-а-Питра, могли бы создать группы захвата из добровольцев, которые атаковали бы бриг на рыбачьих лодках. Но, признаюсь честно, я не очень доверяю местному населению. В основном это негры и мулаты, бродяги и разбойники. Предпочитаю воевать своими силами… Должен предупредить, что уйти под покровом ночи вам не удастся. Я блокирую бухту боевыми группами на шлюпках и буду регулярно жечь фальшфейеры.
– Я не сомневаюсь, что вы искусный командир, – Гарцунов хотел сказать это с язвительной ноткой, но получилось просто печально. – Мне в любом случае необходимо время, чтобы собрать совет офицеров и принять окончательное решение…
– Я охотно дам вам время на размышления. До завтрашнего утра. Честь имею…
– Честь имею.
– Таковы обстоятельства… – закончил Гарцунов сообщение офицерам. – Ваше мнение, господа?
– Да какое может быть мнение? – воскликнул гардемарин Невзоров. – Будет к вечеру ветер – пойдем под ветром! Заранее только надо поставить стеньги и брам-стеньги. Не будет ветра – пойдем на веслах. Сразу не разглядят, несмотря на фальшфейеры! Приблизимся, дадим залп всем бортом! А там, глядишь, и уйдем! Стоит вырваться на чистую воду…
– На сей раз гардемарин рассуждает здраво, – заметил лейтенант Новосельский.
– Я всегда рассуждаю здраво!.. Виноват, господин лейтенант…
– Шансов – один из десяти, – сказал Стужин.
– Следует расставить всех свободных от парусов матросов с ружьями вдоль борта, – вставил слово мичман.
– А мне дадут ружье? – тонко и громко спросил Гриша.
Он давно уже, не скрываясь, стоял за диваном, его не замечали. Теперь заметили.
– Еще не легче, – сказал штурман Иван Данилович. – С мальчиком-то что делать? Убьют ведь…
Навалилось молчание.
– Видимо, так, – заговорил наконец командир. – Следует спустить шлюпку. Вы, Петр Афанасьевич, съедете с мальчиком на берег, в Пуэнт-а-Питр. Понимаете, что мы идем на смертельное дело… В любом случае – уцелеем или нет – сюда вернуться уже не сможем. Ваше дело будет добраться с Гришей до какой-нибудь гавани, куда заходят нейтральные суда…
Гриша обмер.
– Николай Константинович… – будто через силу сказал доктор.
– Слушаю вас, Петр Афанасьевич.
– Я – врач. Пока я здесь, на судне под российским флагом, я не могу оставить тех, кто пойдет в сражение. Там наверняка понадобится моя помощь. И… не приказывайте мне. У вас – капитанский долг, у меня – врачебный…
Опять стало тихо.
– Тогда… – глядя в стол, выговорил Гарцунов, – я попрошу вас отвезти Гришу на берег и как-то устроить там. С просьбою отыскать возможность отправить мальчика на родину. Глухое место, но не людоеды же здесь. В конце концов, есть, наверное, священник… Потом – возвращайтесь.
– Нет! – совсем тонко и со всхлипом вскрикнул Гриша. – Нет!.. Ну, пожалуйста… пожалуйста-пожалуйста, не отсылайте меня! Я умею стрелять! Я дома стрелял из ружья на пятьдесят шагов и попадал в бутылки. А французы больше бутылок!..
Лейтенант Новосельский вдруг мелко засмеялся, но вмиг оборвал смех.
– Гриша… – очень мягко сказал Гарцунов. – Сейчас не до споров. Командиры не имеют права подвергать детей смертельному риску. Дети не воюют…
– А как же юнги?! Они воюют, я читал!.. Запишите меня обратно! Хоть на два дня!.. Ну, не бросайте меня!
Все, что было вокруг, теперь казалось таким родным! Расстаться с бригом было страшнее смерти. А самой смерти Гриша сейчас ни капельки не боялся!
Он подумал и проговорил с твердой верой, что сделает, как обещает:
– Если отошлете с брига, я утоплюсь. Честное слово… Вот ей-Богу… – Он перекрестился.
– Гриша, я не вправе… – глухо повторил Гарцунов. – Я отвечаю перед твоими… родными…
– Но… так же нельзя! Вот вы говорите… бриг – российский, доктор – российский… А я ведь тоже… Ну, пусть не юнга, но ведь я же… российский мальчик! За что вы меня так?… – Он заплакал.
Непонятно, какое решение принял бы командир брига. Неясно, что сказали бы офицеры. Но бывает, что в тяжкие моменты приходит на выручку неожиданное счастье. Пусть непрочное, короткое, но все же…
В дверь кают-компании сунул голову Егор Плюхин, вестовой капитана.
– Вашвысокбродь! К борту лодка подошла с берега, там старик какой-то, вроде рыбак. А с ним мальчонка. Старик маячит, что непременно ему надо к капитану…
– Сейчас выйду… Хотя зови сюда, – устало сказал Гарцунов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ БРАТИШКА
Лоцманость был высокий, худой и старый. Темнокожий. На морщинистых впалых щеках блестела седая щетина. Спутанные крупными кольцами волосы тоже были седыми. И брови. Он глянул из-под бровей неожиданно светлыми глазами – на всех по очереди – склонил и тут же поднял голову. Был он в сизой, выцветшей добела куртке с металлическими пуговицами, мятых холщовых брюках, разбитых башмаках с пряжками. Держался старик очень прямо.
Рядом со стариком стоял (почти прижимался) кудлатый босой мальчик лет семи. Похожий на цыганенка (Гриша видел цыганят в Москве), тощенький и, видимо, испуганный. Поглядывал снизу вверх на старика, брался за его штанину, но тут же, словно спохватившись, ронял голову, опускал руки и начинал дергать коротенькие, выше колен, штаны – их обтрепанные края торчали из-под широкой замызганной рубашонки. Поверх нее на мальчике была рваная безрукавка – такой крупной вязки, что казалась куском рыбачьей сети. Коричневые птичьи ножонки мальчика были в длинных светлых царапинах.
В старике-мулате, несмотря на обтрепанный вид, угадывалось что-то такое… офицерское. И командир брига поднялся ему навстречу.
– Чем могу быть полезен… месье?
Старик хрипловато заговорил в ответ. Судя по всему, тоже по-французски, но с каким-то странным акцентом. Тем, кто его не понял, Гарцунов перевел:
– Этот… господин просит у меня аудиенцию. Ссылается на дело крайней важности.
– Николай Константинович, он проткнет вас какой-нибудь здешней отравленной колючкой, – сказал мичман Сезаров. Почти всерьез. Остальные не отозвались, но было видно, что они склонны разделить опасение мичмана.
– Полноте, господа, я же не дитя, – чуть улыбнулся капитан. И кивнул гостю: – Прошу…
Каюта капитана была в двух шагах от кают-компании. Он вышел, оглянулся, жестом приглашая старика. Тот шагнул следом, а мальчик – вместе со стариком (снова уцепился за штанину). И скрылись за капитанской дверью.
Наступила тишина.
– Господа, не нравится мне это, – веско произнес гардемарин Невзоров. Остальные молчали. Но в их молчании Митя не уловил осуждения, скорее – согласие.
А Грише… ему это, пожалуй, нравилось. Почудилось вдруг, что появление старика может изменить события и каким-то образом заставит командира не убирать Гришу с брига. Надежда была слабая, нелепая даже, но ведь в беде ищешь любую лазейку…
Прошло несколько минут. Дверь в коридорчик была открыта, и через нее офицеры то и дело поглядывали на дверь капитанской каюты. Она вдруг тоже открылась, Гарцунов сказал с порога:
– Петр Афанасьевич, соблаговолите зайти к нам…
Доктор торопливо вышел и скрылся в капитанской каюте.
– Ну вот, – заметил лейтенант Новосельский. – Колючка уже воткнута, понадобился врач…
– Тьфу на вас, Илья Порфирьевич, – в сердцах отозвался штурман. Все вежливо посмеялись.
Капитанская дверь открылась опять, в ней показался доктор, он придерживал за плечо мальчика.
– Гриша, подойди сюда…
Гриша рванулся в коридорчик, словно решалась его судьба.
– Голубчик, у нас просьба, – объяснил Петр Афанасьевич. – Развлеки как-нибудь маленького гостя. Поиграй с ним, пока мы беседуем…
Гриша ошеломленно заморгал. Какие игры! До того ли ему сейчас! Но доктор вдруг добавил вполголоса:
– Ты не тревожься. Я уверен, что никто тебя не уберет с брига…
Сразу все расцвело вокруг. И замызганный цыганенок показался славным таким и даже знакомым. Будто один из младших приятелей с Ляминской. Он вопросительно улыбнулся, раздвинув потрескавшиеся губы.
– Идем, – сказал Гриша. За руку (тощенькую, невесомую) вывел мальчика на горячую от солнца палубу. Без смущенья взял его за плечи, повернул к себе лицом. Тот все еще осторожно улыбался (и крупные зубы его были очень белыми).
Понятно, что мальчик по-русски «ни бум-бум». А какой у них здесь, на Гваделупе, язык? Французский? Но Гриша по-французски если и «бум-бум», то всего десяток фраз… Ну и ладно! Как-то объяснялся же он с мальчишками и Анной на Флореше, хотя по-португальски – вообще ни слова!
Мальчик перестал улыбаться и теперь смотрел с тревогой. Глаза его оказались неожиданно светлыми, хотя похоже, что была в мальчишке (как и в старике) какая-то доля негритянской крови.
Гриша старательно ткнул себя в грудь указательным пальцем:
– Я – Гриша. – И повторил: – Гри-ша…
Мальчик понятливо закивал:
– Гри-ша…
– А ты? – с подчеркнуто вопросительной интонацией Гриша указал на грудь малыша. Тот опять закивал, тоже ткнул себя пальцем:
– Поль…
– Поль… это хорошо, – сказал Гриша. Сразу, толчком, вспомнилось поле под Туренью. Вернее, широкая, усыпанная белыми и желтыми ромашками поляна. И… песенка про дрогнувшую от стального волоска пружинку…
– Поль… Это, иначе говоря, Пауль. То есть Павел, да? – Гриша весело перебрал похожие имена из прочитанных когда-то книжек: – Поль, Пауль, Паоло, Павел, Павлик… Пав-лушка… Ты – Павлушка!
Маленький Поль улыбчиво согласился:
– Пав-лушка…
– Вот и хорошо!.. Идем! – Он за руку притащил Павлушку в свою каютку, выхватил из-под подушки подаренную капитаном тетрадь – там было еще немало чистых листов. Гриша выдернул два листа и так же быстро вернулся с Полем на палубу. Тот охотно слушался.
На палубе шла обычная работа. Кто-то драил медные кнехты у фальшборта, кто-то разбирал бухты запасного такелажа, кто-то распутывал снасть на кофель-планках. Словно и не было поблизости врага (а фрегат капитана Ансу по-прежнему маячил на краю бухты Пти-Кю-де-Сак-Марен). Гриша нашел место на палубе в тени правого фальшборта. Потянул Павлушку:
– Садись… Смотри…
Он привычными движениями смастерил бумажную птичку. Павлушка следил за ним, тихонько дыша у плеча. Гриша взял птичку двумя пальцами, толкнул перед собой. Она плавно прошлась над палубными досками, потом взмыла на взмахе ожившего ветерка, облетела грот-мачту и села на выступ ближнего орудийного станка. Поль-Павлушка рассмеялся рассыпчато, будто провели пальцем по висящим в ряд бубенчикам. Потянулся было к вернувшейся пташке, оглянулся на Гришу: «Можно?»
– Бери, бери, – закивал Гриша.
Павлушка взял, оглянулся опять.
– Запускай, – сказал Гриша и подтвердил это взмахом.
Павлушка мягко толкнул птичку в воздух. Она, как и в прошлый раз, пошла по кругу. Несколько матросов проследили за ней, усмехаясь и одобрительно покачивая головами. Птичка вернулась почти на прежнее место, к катку карронады.
Малыш взял ее, как живую.
– Гри-ша… Хирандель…
Гриша не понял, но кивнул:
– Да, ласточка. – (После оказалось, что он догадался правильно.)
– Смотри, как надо делать, – сказал Гриша и стал разворачивать бумажную птаху. (Павлушка мигал – кажется, встревожился.) – Не бойся, я же просто показываю… Вот, складывай теперь сам… – Он взял тоненькие, с поцарапанными суставами, пальцы Павлушки, вложил в них листок. – Сгибай по готовому…
Павлушка понял – часто задышал и стал старательно сгибать. Он посапывал совсем рядом, его спутанные пряди щекотали Гришино ухо. Показалось вдруг, что они пахнут, как сухие теплые водоросли на острове Флореш. Иногда Павлушка оглядывался: «Правильно?»
– Правильно, правильно… Подожди, теперь вставим хвост… Ну вот, запускай опять…
И Павлушка запустил. На этот раз «хирандель» полетела вдоль палубы, к фок-мачте, и легла прямо под ноги боцману Дмитричу. Павлушка испуганно прижался к Грише. Да и сам Гриша слегка оробел: не сочтет ли боцман эту игру нарушением корабельного порядка?
Дмитрич крякнул, заскорузлыми пальцами поднял бумажную ласточку, будто живую, принес ребятам, отдал Грише, а Павлушку погладил по космам:
– Эх ты, кроха… – и пошел, косолапя, по своим боцманским делам.
Павлушка сначала сжался, потом осмелел, вопросительно глянул на Гришу и пустил ласточку опять. На этот раз бумажной птахе не повезло. Сначала она взлетела высоко и красиво, однако теплый ветерок подхватил ее и унес за борт. Далеко унес. Там ласточка описала круг (прощальный!) и легла на мелкую зеленоватую зыбь. Мальчики подскочили к фальшборту. Планширь был Грише по плечи, а Павлушке – до подбородка. Павлушка встал на цыпочки, глянул на воду, а потом на Гришу – округлившимися глазами: «Ты не сердишься?»
– Не беда! – утешил Гриша. – Смастерим сейчас другую… Попробуй сам…
Павлушка понял и стал «пробовать». Не очень умело. Гриша помогал ему, и они перепутывались пальцами и смеялись (Павлушка несмело, а Гриша ободряюще). Наконец новая птичка была готова. Но в этот момент из двери кормовой надстройки послышался голос доктора:
– Гриша! Мальчика зовет его дядюшка! – И добавил что-то по-французски (видимо, для Поля). Тот сразу увял, поднялся с корточек, глянул потерянно. А Гришу резануло: «Этот что же? Сейчас так и расстанемся? Навсегда?»
Казалось бы, чтоему этот кудлатый, тощий, как цыпленок, малыш. Виделись-то всего полчаса. Однако вот сразу застряла внутри заноза…
Доктор подошел, прихватил Поля (осторожно, как кузнечика) за плечо, чтобы повести с собой. Павлушка оттянул на животе подол, хотел сунуть под него птичку, потом спохватился, глянул с просьбой: «Можно?»
– Возьми, конечно, – сказал Гриша с неожиданным комком в горле. Доктор повел Поля к капитанской каюте, вдвинул в дверь, прикрыл ее за мальчиком. А сам шагнул к кают-компании. Гриша секунду поколебался и нырнул следом.
