Текст книги "Стальной волосок (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

Ключ

Теперь все чаще говорили про бриг «Артемида». Это было похоже на разговоры о недавно просмотренном хорошем фильме. Но не простом, а как бы про своих знакомых. Про друзей… Фильм вспоминался все подробнее. Там, где случались «обрывы пленки» или «потерянные кадры», каждый спешил сделать свою вставку. Лучше всего такие вставки получались у Вани, это все признавали без зависти.

– Потому что он прочитал сто книжек Жюля Верна, – объяснял Тростик.

И трудно было разобраться, что можно принять за правду, а что придумалось в пылу фантазии.

Но главное – то все равно было правдой! Гриша Булатов, Павлушка Григорьев, бриг «Артемида»! Свидетельство тому – карта Гваделупы и деревянный узор под названием «Повилика»!

…Квакер повесил свою карту у себя на сеновале, напротив верстака. Рядом пристроил на воткнутом в щель колышке Пришельца. Дух «Артемиды» жил теперь под щелястой крышей, как внутри старого корабля…

Через несколько дней после похода на кладбище все опять собрались на сеновале. Чтобы поговорить про героев Гваделупы и брига и послушать, как уютно шелестит по щелястой крыше дождик. Погода решила устроить в жаре перерыв и с утра сделалась прохладной и серенькой. Купаться не пойдешь, на бульвар к фонтанам и каруселям тоже не манит, и гонять мяч на студенческой спортплощадке – «не тот климат». А собраться в «подпалубном помещение», где пахнет сырыми досками и приключениями, – самое то…

Правда, хозяин помещения сначала был сумрачен. Он встретил гостей в старой драной тельняшке и с двумя фингалами на левой скуле. Сперва отмалчивался, а потом поведал о случившемся. Вчера вечером некий Шампунь – подручный Рубика – вместе с двумя бывшими адъютантами Квакера, Гошей и Лёнчиком («Ну, вы этих паразитов знаете»), встретили Квакера на углу Перекопской и «завели базар». Мол, почему это Квакер – такой раньше крутой и преданный своей «бригаде» – вдруг пошел на откол и связался со всякими «пионерчиками». Ну, Трубачи – эти ребята еще туда – сюда, а их дохлый дружок и сопливая чувиха Лорка, и другая чувиха – длинноногая художница со своим полудурком – оруженосцем – это же сплошное «тимуровское кино». Не говоря уже о приезжем «мамином красавчике» из Москвы!

Квакер не стал снисходить до объяснений. Лёнчик стоял ближе всех. Квакер спросил: слышал ли тот про Большой адронный коллайдер? «А?» – сказал Лёнчик и на миг потерял бдительность. И спланировал в лопухи. Двое других, однако, не растерялись. Видимо, тень всесильного Рубика витала над ними и вдохновляла на подвиги. Квакеру пришлось прижаться спиной к тополю. До сеновала, где мирно дремал Матуба, было полторы сотни шагов, и слух у собачки был что надо. Стоило только свистнуть погромче. Но Квакеру помешала гордость. Конечно, вскоре три его противника, прижимая ладони к носам и губам, пошли домой, но Квакеру все же достались две «плямбы», и его самолюбие страдало.

Трубачи, всегда склонные к мобильным действиям, предложили немедленно сыскать обидчиков. Но дождик усилился, и Квакер пробурчал:

– Да ну их на фиг. В следующий раз поймаю по одному, пятки оторву и засуну в слепую кишку…

– Игорь… – светским тоном сказала Лика.

– Ладно, не в кишку. Просто повешу на уши, – смягчился Квакер.

В этот момент появился Тимофей Бруклин. Под рваным сырым зонтом.

 
Как хорошо в прохладной неге,
Когда не стало вдруг жары!
Мне б позавидовал Онегин,
Коль дожил бы до сей поры…
 

– Рифмоплет, – с удовольствием сказала Лика. По правде говоря, ей нравилось Тимкино умение выдавать строчки «под Александра Сергеича».

Бруклин красноречиво описал, как в гостях на даче у «папы – маминых коллег» он удачно симулировал беспокойство примерного школьника. Мол, у него такой громадный список по внешкольному чтению, а он еще не открывал ни одной книги. Это, якобы, чревато большими неприятностями… И его отпустили в город.

 
И вот, проделав путь неблизкий,
Я снова здесь, у ваших ног…
 

Лика подтянула ноги в мокрых плетенках под табурет и сказала, что Пушкин корчится в могиле.

Тимофей сменил тон и спросил, нет ли чего нового про «Артемиду». Ему рассказали про Агейку. И Лика даже позволила взглянуть на портрет, который носила с собой (только без раковины тот, где раковина, был у Никеля). Тимка принял важный вид и сообщил, что все тут сидящие обречены на бессмертие.

– Потому что про нас будут говорить: «Они были знакомы с величайшей художницей двадцать первого века». Ай!.. – Он был бит папкой по голове, но не обиделся. – Ты чего, я же правду говорю. Кто – то должен первый во весь голос сказать про твой талант… Ай… А портрет в самом деле – во! – Тим неинтеллигентно, но выразительно воздвиг перед собой большой палец. – Совершенно удивительный пацан… На Тростика похож…

– И нисколечко… – сказала Лика.

– Я говорю не про внешнее, а про внутреннее свойство. Про качества души…

– Его главные качества – дурь и упрямство, – сообщила Лика. – Мать жалуется, что совсем перестал есть. Решил худеть… Конечно, это экономия в бюджете, но… посмотрите на него. Скоро сделается тощее Никеля…

Тростик и в самом деле за последние две недели вытянулся и заметно потерял округлость. Сейчас он гордо посапывал.

– У меня к Трофиму есть дело, – серьезно заговорил Тимофей. – Мой старый мобильник стал капризничать, и добрый папа отдал мне свой. Потому что купил новый, с наворотами. А я свой старый опять наладил, там все дело было не в нем, а в подзаряднике. Ну и оказался я с двумя телефонами. А у Тростика телефона нет, он один во всем сообществе без связи. Нехорошо. Недоброе это дело, когда у кого – то чего – то нет, а у другого оно есть два раза… Трофим, это тебе мой подарок…

Тим вытащил из внутреннего кармана джинсовки завернутый в полиэтилен кирпичик. Развернул…

У Тростика отъехала к подбородку пухлая нижняя губа. Он вопросительно глянул на Лику.

– Не смотри на нее, – сурово сказал Бруклин. – А ты, Анжелика, не распускай перья. Сейчас ты закричишь, будто я подмазываюсь к тебе, делая подарок твоему лучшему другу. А ты здесь ни при чем. Я дарю это Тростику, вот и все. Потому что он – личность…

Тростик все же смотрел на Лику. И она снисходительно разрешила:

– Да бери на здоровье. От подарков не отказываются… Тимофей иногда совершает разумные поступки… хотя и не часто…

Тим возвестил:

 
Онегин, радостные клики
Звучат души моей внутри!
Ведь похвалу от Анжелики
Я слышу раз, и два, и три…
 

– Всего раз, – уточнила Лика.

– «Три» – это для рифмы, – пояснил Бруклин. – На самом деле от тебя много не дождешься… Тростик, садись рядом, я покажу, где что нажимать на этой штуке…

Они вспрыгнули рядом на верстак, закачали ногами, и Тимофей начал обучение. Тростик не раз пользовался Ликиным телефоном, а Тимкин старенький аппарат был похожий. Небольшие отличия Тростик понял быстро.

– А кнопки, чтобы их не нажать случайно, блокируются вот так. Сначала большая клавиша, потом – «звездочка»… Попробуй сам…

Тростик попробовал, поморгал и сказал «ой».

– Что? – придвинулся к нему Тим.

– Смотри. Ключ… – В уголке дисплея чернел крохотный значок – ключик.

– Ну и что? Это значит, что блок включен…

– Здесь ключик и там… – Тростик подбородком показал на карту – она висела на другой стене, метрах в пяти. – Похожи…

Тимофей присмотрелся.

– Тростик, у тебя глаз. Не зря ты правая рука великой художницы… Ребята, идите сюда!..

И все столпились рядом.

– Смотрите… Тростик это разглядел. Географы привыкли повторять: Гваделупа похожа на бабочку. А она – ключ! Вот кольцо, вот стержень, вот бородка…

Остров на карте и вправду напоминал массивный ключ. Белое пятно на Бас – Тере создавало ощущение пустоты внутри кольца. Вправо отходил короткий стерженек, дальше он принимал форму конуса, от которого торчала вверх «бородка». Она похожа была на круглую голову с шеей.

– А ведь точно ключ… – сказала Лика. И все наперебой закивали: мол, и в самом деле так. Как раньше – то не разглядели?

– Это знаете что? – задумчиво проговорил Никель. – Это… наверно, ключ ко всем загадкам. Про «Артемиду»…

– У сообщества появился свой знак, – усмехнулся Квакер (у которого, как известно, был «подвешен язык»). – Клуб друзей «Артемиды», и у него символ – серебряный ключ в виде острова…

– А почему серебряный? – спросил Андрюшка.

– Не знаю. Так подумалось… Ну, пусть не серебряный. Только чтобы из чего – то такого… связанного с Гваделупой.

– Из чего? – сказал Федя. – Где такоевозьмешь?..

Квакер хмыкнул, предложил то ли шутя, то ли по правде:

– Отрезать от карты угол, наклеить на картон, вырезать ключ…

– Карту жалко, – возразил Федя.

Ваня сказал:

– Копия же. Лишнюю копию сделать не трудно, я попрошу деда, если надо… Только ключ, по – моему, должен быть твердый. Из металла… Вот соберутся все, чтобы поговорить… про все про это… и кто – нибудь колупнет ключом. Будто дверцу… И тогда откроются новые загадки… Правда ведь?

– А что это за хвост торчит из ключа? – Вдруг недовольно спросил Тростик. – У меня на телефоне такого нет…

Справа, от оконечности Гранд – Тера тянулся к востоку тонкий, как жало, полуостров. Похожий на хвост морского ската.

– Это мыс Шато, – объяснил Ваня. – На нем раньше были крепость и маяк… Может быть, есть и сейчас…

– Это стальной волосок, – вдруг сказала Лорка.

Все удивленно примолкли.

– Ну, не помните разве? – звонко заговорила Лорка. – Как в песенке: «Тронет пружинку стальной волосок…» Этот волосок – на ключе. Заденет пружинку, она толкнет шестеренки, и начнется сказка…

– А где она, пружинка – то? – слегка обиженно спросил Федя. Он любил точность и реальность. – И в чем колупать ключиком?

– Хоть в чем, – сказал Ваня. – Можно в пространстве. Дед рассказывал, что вокруг полно всяких пространств. Наверно, есть и сказочные. С пружинками… Был бы ключик…

– Через неделю поеду в Каменск, – сообщил Квакер. – У меня там дядька ювелир. Сяду на него и не слезу, пока не сделает ключик с волоском… Вот знать бы только, из чего. Чтобы работал как надо…

Все опять замолчали. Символ ключа, явившийся с карты, требовал серьезности. Все было не случайно, не просто так. Гриша Булатов, Павлушка Григорьев, Агейка Полынов, доктор Повилика – они словно стояли рядом и ждали…

Тростик соскочил с верстака. Запустил руку в глубокий карман на бедре – с такое энергией, что трикотажные шортики съехали до опасной черты и он едва успел подхватить их. Подхватил и всем показал открытую ладонь: на ней отражала дождливый свет серебряная монета с кораблем, Ликин подарок.

– Вот из нее… можно?

– Да ты что… – пробормотал Квакер. – Это же…

– Это же для всех, – увесисто объяснил Тростик.

А серьезный Никель подвел итог:

– Тим точно сказал: Тростик – личность.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Солнечные часы

1

Человек привыкает ко многому. Привыкла и Лариса Олеговна (тетя Лара!) к «беспутной» жизни внука. Она уже не терзала по вечерам телефон жалобами и тоскливыми вопросами: «Ваня, я схожу с ума: куда ты пропал? Ты носишься где – то с обеда (а то и с утра) до позднего вечера! И наверняка голодный!» Теперь фразы ее – вопреки обычной многословности – стали четкими и краткими. Первая: «Где ты?» Вторая: «Ты где – нибудь обедал?» Третья: «Когда явишься домой?»

Ваня, чтобы сделать тете Ларе приятное, отвечал подробно.

«С утра мы были на реке… Ой, да никуда я не потону, мы же не купаемся в одиночку, смотрим друг за другом. Да там и глубины – то не больше, чем до пупа́!» (Это был некоторый отход от истины, однако надо же было утешить любимую бабушку.)

«А потом мы ходили на дневное представление в цирк… Ну, я же говорил, нам всем дали билеты в школе – это приз за победу в футбольном матче… Даже Тростику дали, считается, что он запасной… А Тимка и Квакер купили билеты за свои деньги и тоже пошли… Знаешь какие клоуны! Даже в Москве таких нет! У меня чуть кишка не выпала от хохота… Да что ты, нормально я выражаюсь!»

«Да обедал я, обедал, у Лорки! Любовь Петровна молока дала и шанежек, я чуть не лопнул… Ну, что ты говоришь: «кормиться у чужих людей»! Какие же они чужие!»

«А потом немножко потренировались на площадке у общежития и полезли в лог на раскопки… Вдруг еще что – нибудь найдем!»

На откосах лога, где когда – то стояла столица ханства Чинги – Тумен (так и не раскопанная археологами), найти удавалось немало. Неровные черные монетки с непонятными знаками, обглоданные окисью наконечники стрел, витые ручки медных кувшинов, спекшиеся в ржавчине обрывки кольчуг… Трубачи знали места, где среди обычных свалок можно было добраться до «древних пластов».

Однажды нашли пуговицу с якорем. Конечно, не столь старинный экспонат, но и явно «не из нашего времени». Решили, что она с флотской одежды времен Гражданской войны. Из той поры, когда жил в этих местах старый капитан Булатов. Находку отдали Тростику, для его морской коллекции. Он булькал от радости…

А один раз юным археологам несказанно повезло. Нащупали полукруглый край какой – то металлической штуки. Откопали и выволокли из глины… боевой щит из черной меди! В полметра диаметром. По краю щита тянулась полоса арабской вязи, а на гладкой выпуклой середине светились четыре отверстия. Всякому было ясно, что сюда с внутренней стороны прикреплялись ручки щита.

Находку эту отрыли впятером: Никель, Лорка, Ваня и Трубачи. И торжественно понесли на сеновал Квакера.

У Квакера «паслись» Лика и Тростик. Лика срисовывала в альбом резьбу «Повилика», а Тростик боролся на половицах с Матубой, и оба были счастливы. Квакер чинил велосипед и шепотом поминал всю нечистую силу Антильских островов.

Щит все (даже Матуба) оценили по достоинству. Начали отскребать от «наслоений времени». Отскребли (кое – где добрались даже до желтой меди). Пришел Тимофей Бруклин и спросил:

– А что вы с этой штукой будете делать?

Лорка сказала, что есть смысл отдать находку в школьный музей. Под щитом повесят табличку с именами тех, кто его нашел и подарил.

Квакер возразил, что не стал бы этого делать. Школьным музеем заведует учительница истории Анна Леонтьевна Гауф по прозвищу «Княжна Нюра». Всем известно, какая это… ну, ладно… Он припаяла ему, Квакеру, переэкзаменовку на осень, хотя ни в одной четверти двоек у него не было, а было только то, что он с Нюрой то и дело препирался на уроках. «За то, что весь год вел себя вызывающе, будешь отдуваться в августе или загремишь на второй год!» Конечно, Княжна не имела права поступать так, и перед сентябрем Квакер пойдет к завучу и директору, чтобы откачать свои права. Но пока что незаконная переэкзаменовка висела у него над душой и портила настроение…

– Хотя щит – то не мой, делайте, что хотите, – спохватился Квакер.

Общее мнение склонилось к тому, что зловредную Княжну Нюру не стоит радовать ценной находкой…

Тим Бруклин сказал:

– И вообще в наши дни бескорыстие ценится наравне с дурью. Лучше оттащить эту штуку в краеведческий музей, там, глядишь, деньжат отстегнут за такой товар…

– Держи карман, – сказала Лика. – В музее всегда денег нет, они об этом во всех передачах трубят… Люди, знаете что? Отнесите этот тазик Герману Ильичу! Он понимает в древностях. Сразу определит, какой век, какая ценность, и посоветует, куда ее девать.

Федя сказал Лике, что «сама ты тазик», и они впятером (той компанией, что отрыли щит) двинулись в Пристанский район, к старому пакгаузу.

Щит несли на тонкой палке, которую продели в одно из отверстий. Палку держали с двух концов Федя и Андрюшка, а Никель и Ваня стукали по медному краю обломками той же палки. Щит гудел. Это был «голос иной эпохи», как выразился Никель. Лорка легонько пританцовывала впереди. Она была в своем «ромашкином» наряде. А остальные – в «футбольных одежках», таких же, как у Вани, только разных цветов. Было похоже на мини – карнавал или шествие маленького туземного племени. Прохожие поглядывали со стороны и одобрительно хмыкали.

Герман Ильич встретил веселых гостей недалеко от дома, узнал, в чем дело, и решил вернуться с «юными археологами» в свое жилище («Поскольку я никуда особо не спешу…»).

В комнате среди картин, коряг и масок он внимательно рассмотрел находку. И… разочаровал ее хозяев. Оказалось, что Лика в своем определении «тазик» была близка к истине.

– Это, друзья мои, не щит, а старинное восточное блюдо для плова. Скорее всего, из Бухары, с которой торговало здешнее ханство. Вещь интересная, но вполне мирного назначения…

– А дырки? – не захотел сдаваться Федя. – Они же для ручек, как на щите! Получается что же? Как детский горшок для малогабаритной квартиры?

Герман Ильич с интересом наклонил голову:

– Поясни…

– Ну, анекдот такой. Одна фирма для экономии места придумала ночные горшки с ручками внутри…

– Блистательная идея!.. Но здесь не было ручек ни внутри, ни снаружи. В эти отверстия вставлялись ножки, чтобы блюдо не качалось на столе и не сыпало рис и баранину на расшитые халаты гостей… А иногда хозяева вешали такие блюда на стены, чтобы похвастаться утварью… – И Герман Ильич прошелся глазами по своим стенам, словно подыскивая место…

Лорку осенило:

– Герман Ильич! Вот вы и повесьте это блюдо здесь! А мы будем приходить к вам и смотреть. А то ведь у себя – то, у всех сразу, мы его повесить все равно не сможем…

– Правильно! – завопили Трубачи. И Ваня с Никелем сказали, что правильно (хотя и не так громко, потому что дома их учили быть воспитанными).

– Да ну, ребята, что вы… Такой подарок…

– А подарок и должен быть такой, – мудро рассудила Лика. – А иначе это просто мелочь, которую дарить даже неприлично… А вы нас сфотографируйте с этим блюдом всех вместе, ладно? А мы карточки повесим у себя…

– Я давно заметил, девочка, что ты умна не по годам, – с удовольствием заметил художник. И достал мобильник с аппаратом. – Берите эту штуку и становитесь плотнее…

Затем они «приспособили» блюдо на железном штыре – он торчал между этюдом «Спящие баркасы» и деревянной маской улыбчивого пирата.

– Вписалось, – покивал Герман Ильич. – Хотя привередливая Анжелика Сазонова сказала бы, конечно, что композиция «не та»… А теперь вот что, друзья – следопыты. Я вам сделаю ответный подарок… Я вообще – то хотел сделать его безвозмездно, без подношения с вашей стороны, а раз уж так вышло, то одно к одному… Я выпросил эту вещь у одного своего приятеля специально для вас. Учитывая ваш интерес к бригам…

Он сходил в другую комнату и вернулся с плоской, потрепанной по углам книжкой. Сразу видно – не нынешней. У нее был потертый кожаный корешок и серо – пятнистые корочки. Герман Ильич откинул обложку. На сероватом титуле выделялись крупные слова:

Кругосвҍтное Путешествiе

на бригҍ Рюрикъ

Флота лейтенанта Отто Коцебу

в 1815, 1816, 1817 и 1818 годахъ

– Ни фига себе… – шепнул воспитанный Никель. И восторженно задышал.

– Этот бриг, насколько я помню, чем – то был похож на «Артемиду», – сказал Герман Ильич. – Можете сравнивать, когда строите… свои гипотезы…

– Когда придумываем напропалую, – высказался прямолинейный Федя.

– В придумывании порой больше истины, чем в не окрашенных фантазией фактах, – сообщил Герман Ильич и поднял коричневый палец с мелкими пятнышками белил…

Главным читателем книги про «Рюрика» сделался самый юный член «Артемидовой команды» – Тростик. За прошедший год он так приохотился к чтению, что любая книжка была для него удовольствием. Пускай даже «Справочник по уходу за комнатными растениями» или мемуары княгини Дашковой. А уж если про бриг!.. Поднаторевший на старинном «Коньке – Горбунке», он глотал станицы с «ятями» и допотопными «i», выбирал на свой вкус наиболее интересные места, а потом – на сеновале Квакера или во дворе у Чикишевых – эти отрывки читали вслух. Нельзя сказать, чтобы всегда было очень увлекательно, однако приобщение к морской старине превращало такое чтение в обычай. И паруса «Артемиды» незримо вырастали над кудлатыми, украшенными репейными шариками головами…

Такими вот пятиминутными чтениями чаще всего и заканчивались долгие, прожаренные солнцем, пропахшие уличными травами дни. Когда солнце уходило за решетчатые вышки недалекого стадиона, команда разбегалась. Ваня шел провожать Лорку. Дорога была не длинная, велосипеды оставляли в Андрюшкином сарае или на дворе у Квакера и шли пешком. Раздвигали ногами теплую лебеду, от которой на коричневых ногах оставалась алюминиевая пыльца…

От Лорки Ваня вещал по телефону тете Ларе:

– Ну, не могу я бежать сразу, Любовь Петровна оставляет пить компот. И Лорка вцепилась… Кто «безответственная особа»? Любовь Петровна?.. А, Лорка! Ладно, передам. – И он показывал Лорке язык. А она пританцовывала у стола, расставляя запотевшие от холода кружки…

Любовь Петровна смотрела на внучку и Ваню и напевала привычную мелодию. Про стальной волосок. Ваня в этом доме совершенно не стеснялся, поэтому однажды продолжил мотив.

– По – моему, ты исполняешь данную тему несколько в иной тональности, – заметила Любовь Петровна.

– Ну, конечно! Я ее протянул дальше, а она вдруг поехала на Бетховена. На вторую часть Восьмой сонаты! Там похоже немножко…

– Ну уж… – сказала Любовь Петровна с сомнением и в то же время с любопытством.

– Нет, в самом деле! Немножко по мелодии, а главным образом по настроению… Но вообще – то у меня «чудовищно субъективные музыкальные ассоциации», это папа однажды сказал. Когда я довел его до «состояния барабанной колотушки».

– За что ты так папу?

– А мы поспорили. По каналу «Культура» передавали «Ленинградскую симфонию», и я «осмелился сделать наглое заявление», что Шостакович главную тему позаимствовал из Пятой симфонии Чайковского. Папа сказал, что я безмозглый цыпленок и что надо различать заимствование и развитие музыкальных традиций… Я обиделся на «цыпленка» и добавил, что романс Шостаковича из фильма «Овод» похож на «Итальянское каприччио»… Папа раскричался, велел мне убираться на кухню и не выходить до вечера… Это давно было, когда мы жили вместе и я ходил в музыкалку…

– А почему ты не стал ходить в музыкальную школу?

– Ну, Любовь Петровна, никаких же способностей! Кроме умения барабанить гаммы и пиликать простенькие песенки на флейте. Вроде бетховенского «Сурка»…

– Тогда почему же папа хочет устроить тебя в музыкальный кадетский корпус?

– Потому что «сын, достигший подросткового возраста, должен быть как – то определен в жизни»…

– А ты не противишься?

– Я пробовал… слегка. А мама с папой говорят: «Предлагай тогда альтернативные варианты». А у меня нет пока никаких вариантов. Я еще ничего не выбрал… Да там не совсем настоящий корпус, а вроде продленного дня. Сначала общие занятия, потом музыкальные. А вечером – домой. Главное отличие от школы в том, что форму носят. Из – за этой формы туда многие и хотят попасть… Ну, интересно же: погоны, аксельбанты, участие в парадах…

– А тебе это неинтересно?

– Не знаю… Иногда как представишь, то вроде бы интересно… Только я ведь этого еще не пробовал…

Лорка слушала разговор молчаливо и грустновато. И Ваня понимал ее: «Вот кончится лето, уедешь в Москву…» Эта грустноватость проникала и в его настроение. Одно утешало: «Еще не скоро». Стоял конец июля…

2

Как – то снова заговорили про пушку, про обычай полуденного выстрела, попавший сюда из далеких времен, с «Артемиды». Бывший при разговоре Тимофей Бруклин вдруг заявил, что обычай этот исполняется туренскими пацанами неправильно.

– Ведь на самом – то деле солнцестояние настает не точно в полдень, а в каждом году по – разному. Это надо смотреть в астрономических сборниках.

– А нам по фигу, – заявил Квакер. – У нас тут свое время отсчета. Да, ребята? Шарахнули в двенадцать часов – и гуляй дальше.

– Ну, ладно, пусть в двенадцать, – не унимался Тим (и украдкой поглядывал на Лику). – Но полдень – то должен быть астрономическим. А не тем, что нам предписывают всякими указами, когда назначают часовые пояса да летнее – зимнее время… Истинный полдень – это когда тени смотрят строго на север…

Занудного Бруклина готовы были снова оспорить, но Никель вдруг сказал:

– Ребята, а Тим, наверно, в чем – то прав… Истинный полдень – это… как – то честнее. С точки зрения природы… Ведь выстрел – то – в честь солнца. Значит, надо, чтобы все было по его закону…

Ваня уже не первый раз подумал, что у Ника есть право на такие суждения. У мальчика, который в неполные одиннадцать лет побывал на границе жизни и смерти. На этой границе, наверно, приходит особое знание законов мира…

– А как определить, чтобы строго на север? – недовольно сказал Квакер. – По компасу нельзя, там всякие магнитные уклонения, нам на географии толковали про это.

– Очень просто, – вмешалась Лика. – Надо понаблюдать перед полуднем. Когда тень станет самой короткой, это и есть направление на северный полюс.

– А есть еще примета, – напомнил Андрюшка. – У церковных крестов один конец всегда смотрит на юг, другой на север. Такой обычай…

Линию истинного полдня искали и определяли три дня. И никто не сказал «да на фиг мозги себе пудрить, айда купаться». Проверяли направление и по крестам, и по длине тени (а полуденное солнце жарило макушки и плечи). Отдельно работал Тим, с помощью своего туристического компаса, в который вносил какие – то таинственные поправки. И когда все собрались на краю лога, на береговом выступе, куда в день солнцестояния выкатывали пушку, оказалось, что Тимкина линия и линия остальных совпадают! Ура! Бруклин удостоился Ликиной снисходительной улыбки…

Выяснилось, что истинный полдень с теперешними двенадцатью часами не имеет ничего общего. В Турени он наступает на два часа с минутами позже.

– Оно и понятно, – разъяснил Тимофей. – Еще давным – давно, в Советском Союзе, ввели декретное время – добавочку на час. Мол, так удобнее вставать на работу. Когда на небе полдень – в стране уже час дня. А сейчас добавляют еще «летнее время» – с весны по осень. Кому это надо, непонятно, однако добавляют. И получается, что солнце доезжает до зенита у нас только в два часа. Да плюс еще минутные поправки из – за часовых поясов и меридианов. А мы живем и ничего не знаем о таком безобразии…

Лика сказала, что это еще не самое большое безобразие. Два дня назад на улице Чюрлениса повырубили старые яблони. Говорят, чтобы «расширить полосу движения». Квакер сказал, что надо сделать с теми, кто отдал такой приказ. Лорка и Лика деликатно притворились, что не расслышали… Тимофей напомнил, что ни чиновников, ни законы времени переделать не хватит сил. А вот построить солнечные часы с линией истинного полдня – вполне по силам.

За эту идею он удостоился еще одного благосклонного взгляда Анжелики Сазоновой.

На том самом выступе, на обрыве у лога, выложили из обломков кирпичей окружность. Набрали в логу несколько ведер мягкой глины (надо сказать, была работка!), выстелили глиной внутри окружности площадку. Из собранных на свалках фаянсовых осколков – разноцветных и блестящих – стали выкладывать циферблат. Получался пестрый, непонятно что изображающий узор.

– Дикий абстракционизм, – сказала Лика. Но она руководила укладкой черепков, и «абстракционизм» вышел красивый. Что – то вроде неземных, перепутавшихся крыльями птиц.

По кругу разместили вверх блестящими донышками пустые консервные банки. На них черной нитрокраской написали римские цифры. Это для «нормального» времени. А для истинного полдня выложили чисто – белую тонкую полоску.

Посреди круга решили поставить гладкий двухметровый шест – нашелся такой в Андрюшкином сарае. Покрыли той же нитрокраской. А для верхушки Квакер вырубил из тонкого дюраля силуэт петушка.

– В честь петуха Евсея, – усмехнулся он.

Евсей отражал солнце, как серебряный.

Встали вокруг часов. Тонкая тень шеста подползала к белой сияющей черте. И наконец закрыла ее.

– Ребята… – сказала Лорка. И взяла за руки с одной стороны Ваню, а с другой Квакера. Квакер, видать, слегка застеснялся, но другой рукою взял за ладонь Тростика. А тот – Лику. А Лика – Тимофея… В общем, все сцепились руками, и получился ребячий круг.

– Все здесь, да? – спросила Лика, хотя и так было ясно, что все.

– И Агейка, – вдруг тихонько сказала Лорка.

– И Гриша Булатов, и Павлушка Григорьев… – откликнулся ей Никель.

– И Костик, и Ремка, – проговорил Ваня, и у него щекотнуло в горле…

Помолчали, ощущая толчки крови в ладонях.

– В общем все мы тут… – вздохнул Андрюшка Чикишев.

– И всегда… – сказал Никель…

А через день часы оказались разломаны, растоптаны, разбиты. И опять собрались все. И стояли молча. Просвеченные солнцем уши Квакера пылали, как два сигнала боевой тревоги. Наконец Квакер выговорил:

– Ну, Рубик, ну, с – су… сволочь…

– А что теперь будет с часами? – спросил Тростик. Он успел слазить под откос и храбро отыскал в кусачих травах помятого, но уцелевшего Евсея.

– Сделаем снова, – сказал Квакер. – У меня на дворе. Даже лучше будут. Вместо глины я приготовлю цементный раствор. На века…

И за два дня сделали часы снова. Почти такие же. Тростик сказал, что «даже лучше».

– И пусть теперь эти гады сунутся, – добавил Квакер. – Матуба оборвет им штаны и… все остальное…

– Игорь… – сказала Лика. – Здесь дети…

– Ну, не всё. Частично, – уступил Квакер.

Затем опять встали вокруг часов. Опять дождались настоящегополдня и вспомнили тех, кто был здесь незримо. Все равно эти мальчишки были!..

И старый профессор по прозвищу Граф сейчас тоже был мальчишкой, хотя, наверно, не знал об этом…

Стоял самый конец июля. Солнце палило, как в июньские дни. Закаты стали наступать чуть раньше, но пока на это никто не обращал внимания.

«Еще целый месяц…» – думал Ваня. Лорка была рядам и держала его за пальцы. На реке ритмично вскрикивал буксирный катер…