Текст книги "Стальной волосок (сборник)"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детская фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)
…Еще «картинка». Теперь из более позднего времени – когда уже были в Гаване. Что поделаешь, если в волшебном фонаре Гришиной памяти картинки эти листались не по порядку?…
Не каждый знает, что уже в ту пору на Кубе была железная дорога. Еще меньшему кругу людей известно, что она, построенная в 1837 году, – одна из самых старых на планете, третья по счету – после Англии и Северных Штатов. Кому и зачем понадобилась эта чугунная колея в двадцать верст, между Гаваной и местечком Бехукаль, трудно сказать, если ты не историк. Может, чтобы возить с плантаций в порт сахарный тростник? Так или иначе, мальчишки кубинской столицы – и дети рыбачьей голытьбы и черных невольников, и сынки вполне респектабельных граждан – были одинаково уверены, что дорога со свистящим, похожим на чугунную печку паровозом – очень полезна для жизни. Прежде всего, чтобы подкладывать под колеса и плющить мелкие монеты – из них получались прекрасные грузила для многокрючковых переметов, которыми при свете вечерних костров прямо с камней городской набережной ловили кальмаров…
Надо ли говорить, что места́ вблизи от рельсового пути (по крайней мере, недалеко от города) были хорошо изучены ребячьим народом!
Тринадцатого июля (по здешнему исчислению) тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года двенадцатилетний Франсиско Мануэль Санчес (а попросту – Па́ко), сын владельца книготорговой лавки, и десятилетняя Росита Линда – удивительно черная и удивительно красивая девочка – взяли сизалевые корзинки с едой и двинулись к вокзалу. Внутрь вокзала и на перрон они, конечно, не пошли, а параллельной улицей выбрались к рельсовой линии и двинулись вдоль нее на юг. Город скоро кончился, начались заросли – кусты и деревья с лианами. Рельсы бежали то по заросшим агавами насыпям, то ныряли в пробитый среди джунглей туннель. Топать по горячим от солнца шпалам было приятно и немного щекотно – смолистое дерево прилипало к босым ступням.
Пако дотянулся до высокой ветки, сорвал с нее крупный, похожий на красный колпачок, цветок и аккуратно вставил его в крупные смоляные кудри Роситы Линды. Она приняла подарок как должное, лишь чуть-чуть улыбнулась…
Они прошли около двух миль. Заросли вокруг стали гуще, в них где-то журчал ручей. Впереди показался сложенный из каменных глыб мостик. Не доходя до мостика, Пако и Росита Линда сбежали вниз по насыпи, окунулись по макушку в цветущий кустарник, отыскали в нем еле заметную тропку, и она привела их под арку моста.
Здесь их ждали Грегорьо и Паулито.
Недавно они приплыли в Гавану на маленьком бриге из страны с названием «Руссиа», о которой Пако ничего раньше не слыхал. Причем Грегорьо был из той самой Руссии, а маленький Паулито – тоже с далекого, но известного острова Гваделупа (к которому у Пако Санчеса имелся свой интерес).
Многое в жизни у Грегорьо и Паулито запуталось, и они признались в этом сыну квартирного хозяина и дочке его служанки.
Почему признались? Потому что больше было некому, а накопилось на душе столько всего, что держать уже в себе было невозможно.
Как признались, на каком языке? А кто его знает! На смеси жестов и отдельных слов из испанского и французского языков. Паулито, к тому же, говорил еще на негритянском наречии, которое было в ходу на Антильских островах, и это наречие понимала Росита Линда…
А кроме того, Павлушка научился уже кое-что понимать по-русски (откроем еще одну воткнувшуюся сюда в беспорядке «картинку»).
На бриге, когда шли от Гваделупы в Гавану, Гриша не раз брал у доктора пухлую книгу: «Иллюстрированный энциклопедическiй словарь по вопросамъ исторiи, географiи, естествознанiя и словесности». Там были объяснения множеству слов, а главное – тысячи мелких картинок-гравюр – с портретами, животными, кораблями, растениями, разными дворцами и храмами. Можно было подолгу разглядывать и называть. Чтобы Павлушка запоминал слова.
Он, Павлушка-то, вовсе не был дикарем, ни в каком смысле. Оказывается, когда жил у родственников (они потом куда-то подевались) в городе Бас-Тер, то ходил там даже в школу. Почти полгода. Знал и умел складывать французские буквы. И даже соображал, что такое глобус – не удивился, когда доктор показал маленький синий шар на подставке…
Однажды Гриша, сидя на койке, начал читать вслух «Конька-горбунка». Просто так – вспомнилось и захотелось услышать знакомые строчки. Увлекся и читал несколько минут. А когда спохватился и перестал, Павлушка подергал его за рукав:
– Г’ри-ша… ищо…
– Ты же все равно не понимаешь!
– Ищо… пожалю-ста…
Гриша стал читать дальше. Поглядывал на Павлушку. Тот слушал, приоткрыв рот, и тихонько кивал, как бы отмечая ударения… Может, его завораживал стихотворный ритм? Или стихи эти казались какими-то длинными заклинаниями? А может, улавливал знакомые слова и тихо радовался этому…
А потом, когда Гриша замолчал, Павлушка опять взял его за рукав, прислонился щекой к плечу.
– Г’ри-ша…
– Что? – сказал тот, ощутив новый укол тревоги.
– Мы… ищо лонгтемп… долго будем энсембль… вместе?
Вот завыть бы прямо здесь, уткнувшись в подушку рядом с кнопом Жужу…
– Лонгтемп… – сипло сказал Гриша.
– Тужур?… Все-гда?
– Ту-жур… – выговорил Гриша. А что он мог еще сказать? А сказав так, будто дал обещание.
Но одно дело дать, а как выполнить?… Снова несколько раз собирался пойти к капитану, но Гарцунов был то занят, то не в духе, то отдыхал. А обратиться с этим при всех, в кают-компании, Гриша считал невозможным. Да и не бывал теперь Гриша в кают-компании. Завтрак, обед и ужин им с Павлушкой вестовой Егор Плюхин приносил в каюту. Потому что, когда с офицерами обедает воспитанник командира, это одно, а если еще и кудлатый приемыш с негритянского острова – это нарушение этикета. И куда его было девать, этого нежданно свалившегося на голову пассажира? Отправлять к матросам? Но как-то неловко – одного-то. Да и не пошел бы он без Гриши…
Уже после Гриша понимал, что правильнее всего было бы поговорить о своих мыслях и планах с доктором. Но там, на бриге, казалось, что, если он обратится к Петру Афанасьевичу раньше, чем к Гарцунову, это будет нарушением корабельных правил. Разве можно так – в обход командира? Капитан, узнав про это, конечно же, разгневается, и тогда уже не останется надежды…
А пока надежда все-таки была. Потому Гриша и тянул с разговором, чтобы не потерять ее окончательно. Ведь, если услышишь решительное «нет», как тогда жить? И ему, и Павлушке…
С этими надеждами, с неисчезающей тревогой и появился сибирский мальчик Гриша Булатов в бесконечно далекой от Турени Гаване.
Картинки. ПродолжениеВ гавани было немало судов. Из разных стран. В том числе корвет под военным флагом Соединенного королевства. Но воевать в территориальных водах нейтрального государства враждующим кораблям запрещали международные законы. Поэтому англичане могли сколько угодно скрипеть зубами, глядя, как бриг под андреевским флагом входит на рейд.
«Артемида» салютовала крепости эль Морро двенадцатью выстрелами. Крепость охотно ответила тем же. Офицеры стали съезжать на берег. После тесных каюток хотелось хоть немного пожить в просторных номерах хорошего отеля и хлебнуть береговой жизни.
Матросам и унтер-офицерам этого тоже хотелось. Конечно, отели были им не по карману, но, получив от начальства положенную сумму испанских песо, моряки предвкушали добрую выпивку в портовых тавернах и знакомство с прелестными мулатками, о которых были наслышаны немало… Так потом они и развлекались: разбившись на три смены и поочередно съезжая на берег.
Заботы о мальчишках взял на себя доктор. Он не поехал с ними в отель, а тут же, на берегу, познакомился с весьма образованным на вид книготорговцем и снял у него комнаты в доме неподалеку от разрушенного замка (тот пострадал во время давних стычек с англичанами).
И замок (вроде того, что в романе Уолтера Скотта «Иванхое»), и город с белыми узорчатыми домами, пальмами и фонтанами, и крепости на берегах, и лавки с множеством фруктов, и веселый народ с веерами и гитарами – все это было чудесно. Было бы… если бы не постоянная заноза внутри.
Одноэтажный дом книготорговца Санчеса был, конечно, не таким роскошным, как особняки в центре, но – просторным, удобным, тихим. Стали обустраиваться, доктор по дороге на квартиру купил для мальчишек новую одежду…
А капитану Гарцунову и старшему офицеру Стужину было не до развлечений. Им предстоял визит в резиденцию испанского губернатора – для вручения документов, обсуждения множества вопросов и встречи с представителем Российско-Американской компании.
«И наверно, будет о Павлушке узнавать: куда его пристроить?» – подумал Гриша и отчаянно пожалел, что до сих пор оттягивал разговор, а теперь поздно – Гарцунов и Стужин в парадных мундирах прямо с пристани уехали во дворец.
«Но, наверно, не сразу они там заговорят о Павлушке, – успокаивал себя Гриша. – Для начала у них есть дела поважнее. А вечером я обязательно…»
Дело в том, что капитан просил всех собраться вечером у него в гостинице. Возможно, приглашение не распространялось на Гришу и тем более на Павлушку, но Гриша решил, что они как-нибудь проберутся. Выражаясь по-лямински – «напротырку». В нем крепла смешанная с отчаянием решимость.
Но все произошло не вечером, а раньше…
Днем, когда доктор и с ним два мальчика – в белых башмаках и брюках, в блузах с черными лентами у ворота и с такими же лентами на широких шляпах – гуляли по центральной улице Прадо, которая упиралась в набережную, они увидели шагающих навстречу капитана Гарцунова и лейтенанта Стужина. Видимо, те торопились к пристани, от которой наемные шлюпки развозили моряков на корабли.
– О… – коротко и слегка неловко сказал Гарцунов. – Удачная встреча… Гриша… я думаю, есть смысл побеседовать о наших делах, поскольку вечером это будет сложнее… Сейчас открылись обстоятельства…
«Вот оно!» – толкнулось в Грише. Он (воспитанный мальчик в белом костюме и шляпе) наклонил голову:
– Да, Николай Константинович…
– Петр Афанасьевич, Александр Гаврилович, вы позволите нам с Гришей немного побыть в отдельности? Для обсуждения некоторых… семейных вопросов?
– С вашего позволения, я прямо сейчас отправлюсь на бриг, – сказал Стужин. – Масса дел… – Он откозырял.
Доктор понимающе улыбнулся и повел Павлушку к недалекой торговой лавке с мороженым и всякими напитками. Павлушка перепуганно оглянулся на Гришу: «А ты?» Доктор сказал ему что-то ласковое: мол, мы будем неподалеку.
– Сядем, – пригласил Гарцунов Гришу. Они сели на длинную скамью напротив бронзового льва, который возвышался на камне посреди аллеи. На льве сидел почти голый коричневый мальчишка и махал деревянной разноцветной вертушкой. «Счастливый…» – подумал Гриша.
– Вот что… голубчик Григорий, – скованно сказал Николай Константинович. – Давай по порядку. Сегодня открылись инструкции, которым я, как командир военного судна, должен следовать неукоснительно. Там сказано, что, если к моменту нашего прихода в Гавану не будет известий об окончании войны, нам не следует возвращаться в Россию, а надо продолжить путь. Известий таких нет, есть иное – в сообщениях, только полученных здесь из Штатов. Союзники… то есть англичане и французы… не успокаиваются, и мира впереди пока не видно. «Артемида» – крайне малая помощь нашему флоту на Балтике и Черном море, а в водах Российско-Американской компании, у Камчатки и Аляски, бриг может быть полезен – для охраны компанейских судов и поселений в случае вражеского нападения… Нам надлежит в ближайшие дни отправиться туда… С заходом в Рио, затем мимо мыса Горн и через Тихий океан…
– И… мне? – полушепотом спросил Гриша.
Он был уже настроен на дорогу домой, а новое дальнее плавание… И что станет с Павлушкой?
Гарцунов потер бритый подбородок, сказал, глядя в сторону:
– Тебе, Гриша, – нет… Я не имею права брать ребенка в почти кругосветный рейс, который закончится неведомо когда… И зачем? Ты же решил, что выберешь другую… не морскую службу, не так ли? В этом случае для чего тебе столь длительный опыт плаваний?… Но если бы даже ты сказал сейчас, что переменил планы и хочешь в Корпус, я все равно тебя не взял бы. Военные условия… В любом случае тебе надобно вернуться домой, поступить в гимназию, старательно учиться, а после, когда я вернусь, мы снова сможем заговорить о Корпусе. Туда не обязательно поступать в двенадцать лет, позволяется и позже…
Это все были просто слова. Чтобы как-то придать расставанию благопристойный вид. Да Гриша сейчас и не думал ни про путь на Камчатку, ни про Корпус…
– А как же я вернусь домой… Николай Константинович?
– Доктор отсюда отправляется в Россию, его оговоренный с академией вояж закончился. Поедете вместе. Вы ведь друзья…
Тогда наконец Гриша сказал с обмиранием:
– Николай Константинович, а Павлушка? То есть Поль?…
Гарцунов положил на колени парадную треуголку и стал смотреть перед собой.
– Ну что Поль… Есть определенные трудности, но полагаю, что удастся его пристроить в приюте при обители святого Франциска. Без крова не останется…
И тогда (вот – еще одна картинка из волшебного фонаря памяти!) наконец Гриша сказал то, что рвалось из него давно. Он встал перед Гарцуновым прямо, как в строю, снял шляпу, надел опять, снова снял и прижал к груди. Солнечные искры на галунах капитанской треуголки расплылись в набежавших слезах.
– Николай Константинович… господин капитан… второго ранга… Пожалуйста… Христом Богом молю… ну, пожалуйста-пожалуйста! Не отдавайте Поля в приют!
Капитан как-то обмяк в плечах (опустились густые эполеты) и, подняв подбородок, непонятно смотрел на Гришу.
– Но… подожди… «Не отдавайте»… А куда его? Не на Камчатку же!
– Зачем на Камчатку! Со мной! В Турень! Мы же… как брат и брат… Как он будет без меня? – («И я без него…» – пронеслось в голове окончание фразы.)
– Гриша, подожди… Да кому он там нужен?
– Как кому?! Мне!!
– Это… ну, допустим… Ты, однако, слишком просто, по-детски смотришь на эти вещи. Я командир военного судна, и есть определенные правила. Поль… он ведь не просто маленький мальчик, он подданный Французского государства. По законам войны он – гражданский пленный. По этим же законам я обязан или держать его на бриге (а это невозможно), или передать властям нейтрального государства – в данном случае испанской провинции Куба… Извини, Гриша, но я… казенный человек и подчиняюсь законам… – Гарцунов встал.
Да, Гарцунов встал. И окликнул доктора:
– Петр Афанасьевич! Я оставляю Гришу вашему попечению! Он… слегка расстроен, но, может быть, вы успокоите его. И объясните, что не все в моих силах…
Он легонько подтолкнул Гришу к доктору и Павлушке, а сам, чуть сутулясь и надевая треуголку, пошел прочь.
«Ты не просто казенный… ты гадкий, злой, подлый!» – думал Гриша ему вслед. А потом не сдержался, выдал сквозь зубы:
– Сволочь… Живодер…
– Гришенька, да что с тобой! – ахнул оказавшийся рядом доктор.
А что с ним? Все выплеснулось…
Гриша уже не сдерживал слез. Если бы не Павлушка, он завыл бы в голос. Но малыш вцепился в его рукав, смотрел отчаянно и, видимо, тоже готов был зарыдать.
– Г’ри-ша!
Доктор кликнул извозчика. Молодой мулат в ярко-полосатых штанах и такой же рубахе с белым галстуком сочувственно смотрел на плачущего (и еще одного «почти плачущего») мальчика. Не удивлялся. Мало ли что могло произойти между почтенным дядюшкой и двумя племянниками, жизнь – штука сложная… Он подсадил Поля на подножку высокой лаковой коляски. В коляску была впряжена коричневая лошадка в широкой шляпе с дырками для ушей. В другое время – поглядеть бы и посмеяться, но сейчас какой смех… Павлушка вцепился в Гришин локоть и так, молча, просидел всю дорогу. Только смотрел сбоку отчаянными глазами.
Доктор, конечно, начал расспрашивать, и Гриша, всхлипывая, рассказал все.
– Чего-то подобного следовало ожидать, – произнес доктор, глядя мимо кучера, на лошадиную шляпу… – А почему же ты, голубчик, не сказал про все это мне заранее? Я думал, ты со мной откровенен…
– Я… не знаю… Нет, знаю! Он же командир, и я… трусил… – Гриша ударил себя кулаками по коленям. – Я трус! Я… все время чего-то боюсь! И вот добоялся… Петр Афанасьевич! А может быть, вы сумеете его уговорить? – Новая надежда вспыхнула, как кулибинский фонарь!
Но доктор сказал нерешительно:
– Подожди, мальчик… А с чего ты взял, что твои… опекуны, семья Максаровых, захотели бы принять еще одного… сироту? Как снег на голову… К тому же неизвестно, какого роду-племени. Он даже не знает языка…
– Да он уже многое знает! Он научится!
– Подожди, подожди… Оставь слезы и давай начистоту. Ты должен понимать кое-какие житейские вещи… Ты ведь Булатов, а не Максаров, не так ли?
– Да. Ну и что? – удивился Гриша.
– Максаровы тебя, конечно, любят, считают родным, и Платон Филиппович… правильно я его называю? Платон Филиппович полагал своей обязанностью обеспечить твою будущую жизнь. Ну вот, и появилась такая возможность: Морской корпус, офицерство, даже дворянство. Блестящие перспективы и… можно отцу семейства скинуть с плеч заботы о приемном мальчике. И вдруг – мальчик является снова. Ну ладно, не получилось с Корпусом, всякие тут причины… Но вместо одного мальчишки возникают в доме два – и вдвое больше забот, новые хлопоты. Каково Платону Филиппычу?
– Да не прокормит, что ли? У него денег куры не клюют, – искренне сказал Гриша. И спохватился: – Да вы не думайте, что я хочу быть нахлебником! Не получится с гимназией – научусь ремеслу. Или в ямщики… В Ямской слободе, на конюшнях, всегда есть работа для ребят. И Павлушка научится. У него и сейчас уже вон какие ловкие пальцы!
– Так-то оно так… Но ты, Гриша, смотришь на все со своей, детской колокольни. И всех сложностей не видишь…
Гришу вдруг словно толкнули холодной ладонью в лоб. Он понял. Взрослые люди придумали свой мир, в котором детским горестям нет места. Для взрослых эти горести – случайные слезинки, которые мальчик вытрет со щек и забудет через пять минут. Ну, подумаешь, привязались друг к дружке! Как привязались, так и отвяжутся! Погрустят и перестанут. На свете столько важных дел! Надо воевать, охранять Камчатку, торговать кожами, чугуном, сахарным тростником, пароходами; выбирать женихов для дочерей, выпускать газеты, покупать и продавать акции, свергать и возводить императоров, рыть каналы и строить железные дороги, пороть провинившихся матросов и невольников, рубить головы повстанцам… А тут какой-то Гриша Булатов и какой-то бесприютный Поль, у которого даже неизвестна фамилия… Путаются под ногами…
Ясно стало, что даже такой добрый человек, как доктор, ничем не поможет Грише и Павлушке. Потому что он живет по взрослымзаконам.
Гриша больше ничего не говорил. Они приехали к дому книготорговца Санчеса, Гриша пошел в комнату (белую, прохладную, с желтыми непонятными гравюрами на стенах), лег лицом на пестрое покрывало высокой кровати, даже башмаки не снял. Павлушка придвинул старинный резной стул и сел рядом. Трогать Гришу за плечо или локоть он не смел, чуял его тоску.
– Г’ри-ша…
"А я ведь даже умереть не могу, – подумал Гриша, хотя умереть от такой тоски было бы в самый раз. – Потому что с ним тогда будет что?"
– Павлушка… – И Гриша стал ему рассказывать про все. Где-то русскими словами, где-то французскими, где-то просто движениями рук, но понятно. Главное – понятно: «Нас хотят разлучить. Тебя – в здешний монастырь („монастэр“), меня – в Россию…»
Наверно, это было жестоко – объяснять малышу такое. Но ведь и держать его в неизвестности – тоже. Павлушка же видел, как что-то рушится в их жизни…
А может быть, вдвоем они что-то придумают?
Господи, но что?…
Семилетний мальчик Поль, сын английского беглого солдата и служанки из города Бас-Тер, полуфранцуженки, полунегритянки (все это выяснилось позже, после всех невзгод), видимо, и правда хранил в себе каплю крови доблестного полковника Луи Дельгре. В этот горький момент он не ударился в слезы. Он закусил губу, посидел, подошел к двери и позвал:
– Росита Линда!
Оказалось потом, что в тот день он уже успел перекинуться словами с черной девочкой Роситой Линдой, и стало им ясно, что они как-то понимают друг друга: негритянские наречия Гваделупы и Кубы были одних корней.
– Росита Линда… – Поль показал на лежащего вниз лицом Гришу и что-то добавил.
А что могла сделать Росита Линда?
– Пако! – громко сказала она.
И пришел Франсиско Мануэль Санчес.
Казалось бы, любому жителю Кубы надлежало быть темноволосым и смуглым – от вечного солнца и примесей индейской и негритянской кровей. Пако же был белобрыс и белокож, будто в пику своей подружке. Вроде многих городищенских или ляминских парнишек. Этим он сразу показался симпатичным Грише, хотя до той минуты они виделись мельком. А сейчас…
А что он мог сделать сейчас?
Оказалось, что мог…
Потому-то и шагали они с Роситой Линдой к каменному мосту с рельсами, ведущими от Гаваны к Бехукалю. (Это – возвращение к старой картинке.)
