Текст книги "Кровь вассалов (СИ)"

Автор книги: Владислав Добрый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12
Дом, милый дом

Я стоял перед ним – и первое, что подумал: это невозможно.

Небольшой бронзовый бак на толстых клёпаных стенках, могучие поршни, гроздья шестерёнок, золотые монетки, сверкающие, будто праздничный узор на храмовой утвари, и всё это живое, дышащее, грохочущее. Магопаровоз.

Он тянул за собой десяток массивных бронзовых вагонеток с углём. Гребень каменной дороги был выдолблен так, что ведущие колёса опирались прямо на гребень, а по бокам ещё крутились дополнительные – поддерживающие. Повозка не шла, она ползла, но с такой силой, что скрипели камни.

Вокруг суетились десятки долгобородов. Кто-то смазывал шестерёнки тёмной густой мазью. Другие ловко меняли части это был ритуал: золотая вставляется, бронзовая – отдыхает. Двое юных, с короткими бородами, стояли на площадке сверху и качали огромные рычаги – нагнетали воздух в бронзовый баллон. Я слышал, как хрипло сопят помпы.

– Вода под давлением, – комментировал Ан, не сводя глаз с механизма. – Наши насосы умеют это делать. В толстостенном цилиндре, под действием заклятия, вода превращается в пар и выстреливает стальной стержень. Стержень крутит колесо.

Я слушал и чувствовал себя дураком. Я совершенно точно не описывал им этого. Да, когда-то в разговоре пробросил принцип парового двигателя. Но это? Бронзовые цилиндры, золотые руны, шестерёнки, что складываются в магические фигуры? Это было уже не моё.

– Слишком часто срабатывают руны, – пояснял Ан. – Бронзе не хватает времени «отдохнуть». Поэтому мы используем золото.

Я смотрел на мерцающие монетки, и в голове крутилась мысль: бронза, медь, серебро, золото… всё это копит магию. Особенно золото. Особенно – демонские рога. Интересно, что сотворят долгобороды, подари я им пару пластин из демонячьих рогов?

Я хмыкнул и сказал вслух:

– Вам надо было сделать два рельса. Две линии камня. Тогда было бы устойчивее. Как у ваших вагонеток – по два колеса.

Ан тряхнул бородой.

– Так слишком долго тесать камень, – ответил он. – Не стоит того.

– А вы ведь везёте это Бруно и его гильдии оружейников? – спросил я, и голос мой прозвучал подозрительно спокойно.

– Тебе он и это рассказал? – хмуро бросил Ан, щурясь на меня из-под кустистых бровей.

– Легко догадаться, – ответил я. – Слишком много руды нужно для его печей. А я видел дорогу от Караэна к Большому Заберу. Там и так уже не протолкнуться.

Ан хекнул так, будто проглотил кость.

– Удержать в секрете тоннель? О котором уже знают люди? Ха! Это так же реально, как твёрдый воздух! – он ударил кулаком по ладони. – Я не удивлён.

Он замолчал и уставился прямо мне в глаза. Его взгляд был тяжёлым, как камень: в нём не было ни злобы, ни насмешки – только проверка.

– Клянусь своим мечом, Магн Итвис, – медленно произнёс он, – эти новые печи жрут руду, как свинья персики. Если бы они не срали металлом, я бы приказал их разбить. Мы построили всего две, но даже так перевооружили всю подгорную стражу и отлили две новые статуи в Зал Предков.

Слова были сказаны небрежно, но я уловил, что он проговорился. Сколько там у них серебра припасено для статуй? Тонна? Две? Я торопливо перевел разговор на другое:

– А чем вы их топите? Не находили ли горючий камень?

Ан покачал головой.

– Таких камней нет в этом мире. Мы искали их с того времени, как предки пришли в эти горы. Нет, Магн Итвис. Хотя странно, что ты знаешь о нём. Ты полон секретов. Но я оставлю их тебе. Страннее другое: Брагу и его гильдии как-то удаётся не разориться на дровах.

– У них в печах огненные знаки – они сильно экономят топливо, – подсказал я.

Он мотнул бородой.

– Я знаю. Но их уже пять. Если бы не наш рукотворный бронзовый бык, что таскает руду вдвое быстрее и в пять раз больше, чем раньше, мы бы не смогли их всех накормить. А он строит ещё. Руды не хватает. А ведь ты обещал мне людей для расчистки нижних шахт от зверья. Но не беспокойся. Я знаю, что ты пытался.

Ан хмыкнул.

– Ко мне приходили люди, называвшие себя охотниками на чудовищ. Но они были надменны и просили слишком много серебра. Поэтому я вспомнил, как ты говорил о людях, и пошёл другим путём.

Технически он сказал: «обошёл твёрдый валун на пути». Я насторожился.

– Вот как? И как ты решил эту проблему?

Ан погладил бороду и прищурился.

– Нашел тех, кто делает это дешевле. Ты мне нравишься, Магн Итвис. Я благодарен, что ты вернул реликвию моего народа. Я помню твои слова о людях и о нас. Верю, что мы можем быть добрыми соседями, как уже стали с горцами. Но ты опасен. Руны говорят о тебе странные вещи. А мудрые седобородые видят, как всё меняется с тех пор, как появился ты.

Он шагнул ближе. На мгновение его массивная тень заслонила колышущееся в свете факелов пламя.

– Пока не было тебя, – его голос стал низким, почти гулким, – трудно было найти воина, что полез бы в глубины гор, даже за серебро. Всадник привык сражаться в седле, и хоть его магия полезна, там, внизу, решают только сила и выносливость. Но сейчас… Сейчас найти человека с оружием в руках почти так же просто, как того, кто пашет землю. Приходят и люди с гор, и из долины. Они уже со своим железом. Они жаждут серебра, они видели кровь и не боятся клыков и яда тех, кто живёт внизу.

Ан замолчал, медленно втянул воздух сквозь зубы.

– И они дешевы. Гораздо дешевле, чем жизни моего народа. Это хорошо. Сейчас.

Он наклонился вперёд, так близко, что я почувствовал запах железа и дыма, въевшийся в его бороду. Собственно, он прислонился своей бородой к моему нагруднику. Стоит ли это расценивать как интимное касание?

– Но что будет, когда война далеко на юге закончится? – Ан смотрел прямо в меня, будто хотел достать взглядом до костей. – Что ты сделаешь с теми, кто не пашет землю, не пасёт коз и не боится крови, Магн Итвис?

Я ответил не сразу. Взвесил свои слова. И сказал:

– Вы другой народ, Ан из Инсубров. Но не думаю, что мир для вас отличается от того, в котором живут люди. Здесь, может, не так заметно, когда идёт дождь или день сменяется ночью. Но это всё равно происходит. И если ты решил отправиться в путь – надо быть готовым. А если ведёшь целый народ, тебе следует понимать: так же как день сменяется ночью, мир будет сменяться войной.

Я запнулся, подбирая слова.

– Аст Инобал живёт так долго не потому, что я не могу сокрушить его. А потому… – я нахмурился и поискал образ, который был бы понятен и долгобородам. – Потому что он всего лишь первый кусок скалы в начале длинного тоннеля, который я хочу высечь.

Ан хмыкнул и качнул плечами, будто ожидал этого ответа.

– Так я и думал, – прогремел он. – Ты пришёл и привёл с собой войну. Пусть будет так. Пока это приносит нам пользу.

Он поднял руку, будто отсчитал на пальцах:

– Мы богатеем, Магн Итвис. Мы открываем старые копи, что давно потеряли, и находим новые. Мы можем накормить каждую бороду, что приходит к нам, и дать в каждую руку кайло и лопату. Теперь у нас есть железо. Теперь у нас есть еда.

Он помолчал, прищурился, и его голос стал ниже:

– Но нам всё так же не хватает места.

Вокруг нас шумели повозки, колёса скрежетали по колее, но вдруг стало казаться, что горная долина замерла, слушая его слова.

– Ты обещал мне новый дом, новые копи и новые руды, – сказал Ан, наклонившись ближе. Его борода чуть дрогнула, когда он выговаривал каждое слово. – Я напомню тебе об этом только один раз, человек, который не боится дождя и войны. Потому что об этом не следует забывать.

Я кивнул, не отвечая. Слишком многое стояло за этими словами Ана. Его борода дрогнула, глаза на миг блеснули – и я понял: он сказал всё, что хотел. И если я забуду, он напомнит уже иначе.

Мы постояли молча. Каменные стены поднимались над нами, тяжёлые, вечные, будто сами горы слушали наш разговор и взвешивали его на своих весах.

– Ладно, Ан, – сказал я наконец. – Я сделал всё, что хотел. Увидел ваши машины. Поговорил с тобой. Теперь мне пора в Караэн. Там тоже ждут.

– Так иди, – коротко ответил он. – Но помни: слово, сказанное долгобороду, не забывается.

Я протянул ему свою руку – крепкую, мозолистую, кисть фехтовальщика, украшенную золотым кольцом с фамильной печаткой. Он пожал её своей, широкой и грубой, коротко и тяжело, как скалу толкают с места.

Через пару минут мы уже выезжали по дороге вниз, мимо грохочущих повозок. Каменные колеи тянулись в долину, туда, где шумели реки и гудели города. Я не оборачивался – знал, что там, за стеной, остался целый народ, ждущий своей доли в этом мире.

А впереди был Караэн.

Мы нагнали долгобородов недалеко от Канала. О прошедшей битве ничего не напоминало. Странное дело, но я вокруг замечал все больше изменений. Вот и тут, канал, когда-то заросший тростником и подтопленный, сейчас очистили. Придуманные Бруно плавучие драги с колесами и опытные в делах очищения каналов люди работали по всей Долине. Сейчас старый канал уже не напоминал вялотекущую сонную речку, с омутами в прогалинах тростника. Нет, теперь были видны одетые в камень берега, а течение не смог сковать даже легкий ночной морозец. Вместо заливных лугов вплотную к берегам канала подступили поля, огороженные свежими каменными стенами. Я планировал привести себя и своих людей тут, разив палатки. Этого не потребовалось. Рядом с двумя новеньких деревянными мостами стояли укрепленные постоялые дома, которые сразу строились именно в расчете на поток гостей. Двух этажные строения «П»-образной формы с массивными воротами, конюшнями и харчевней на первом этаже и комнатами на втором. Это было даже кстати. Там мы смыли грязь, почистили коней, и выехали утром. Конечно, две сони долгобородов и полсотни орудийной прислуги не влезли в постоялые дворы, но предусмотрительные бородачи заранее договорились о том, что стоящий по соседству на скале укрепленный городок откроет им ворота и даст кров на ночь. Я почти уверен, что нас бы горожане не пустили. Без боя. Хорошо, все же, когда у тебя есть репутация человека, который держит слово. Я высказал эту мысль вслух.

– Важно так же, и чтобы ты был человеком, чье слово ценно само по себе, – прошептал Фарид из-за моей спины. Я не стал показывать, что слышал его. Интересно, это было просто брюзжание старика, или признак недовольства?

Утром мы шли не торопясь. И дело было даже не столько в тяжелых повозках с пушками. Просто многоопытные купцы встали до зари, и теперь дорога, стиснутая старыми, со следами пожаров, и новыми заборами, была забита здоровенными купеческими повозками. Мы просто уткнулись в хвост одного из караванов и следовали за ним.

Когда караван свернул к знакомым холмам, я почувствовал запах Караэна ещё раньше, чем увидел стены: дым костров, перегоревший хмель, сырость реки и тяжёлое дыхание толпы. У самых окраин, у Костяного города, дорогу нам перегородили люди.

Толпа топ-топов – бледные тощие лица, грубая одежда, сжатые кулаки. Их было столько, что лошади начали коситься, а мои воины машинально потянулись к оружию. Кто-то выкрикивал ругательства, кто-то просто толкал впереди стоящих, но общий ропот был единым – тяжёлым и мятежным.

– Сеньор… – шепнул Волок, и я почувствовал, как напряглась дружина.

Я поднял руку, удерживая их. В глазах толпы не было ярости – только отчаяние. И если сейчас пустить в ход клинки, Караэн захлебнётся кровью. Пришлось спешиться и идти к людям самому. Слово против крика, голос против гула – так и тянулась бесконечная беседа.

Они жаловались на налог, на произвол, на то, что мастеров убивают в тёмных переулках. Я слышал имя Лоренцо, повторяемое как пароль. И понял: они не за справедливость кричат – они ищут повод, чтобы их услышали.

Только когда голос мой прорезал гул и толпа, тяжело вздохнув, стала расходиться, я позволил себе перевести дыхание.

Тогда же услышал новость: Адель с сыном не в Караэне. Она ждёт меня в Горящем Пике.

Я кивнул – и направил коня туда.

Горящий Пик пах дымом и хлебом. В донжоне гудела печь, на длинном столе дымились блюда – простая еда, но приготовленная с заботой: тушёная баранина, пироги с луком, тёмный хлеб, медовые пряники. В воздухе висела смесь аромата жареного мяса и свежей хвои, которой услужливые девки усыпали пол.

Адель сидела у стола, держа на коленях сына. Мальчишка уже клевал носом, но, завидев меня, просиял и потянулся ручонками. Я подхватил его, и он тут же вцепился в мою шею – тёплый, живой, настоящий. В груди защемило: всё это время я жил, будто в долг, и только сейчас почувствовал, что вернулся по-настоящему.

– Ты похудел, – сказала Адель. Не упрёк, не жалость – просто констатация.

– Дороги, – пожал я плечами. – Но вернулся живым.

Она всё же коснулась моего лица, провела пальцами по щеке, словно проверяя, не сон ли это. Но в этом движении было меньше тепла, чем прежде. Будто её сердце тянуло в разные стороны.

Я сел рядом, усадив сына к себе на колени. Он сразу ухватил кусок хлеба и начал грызть, осыпая крошками шёлковый подол матери. Она не остановила его – только посмотрела с лёгкой задумчивостью.

Мы ели вместе, как семья. Слуги приносили блюда, ставили кувшины с вином и спешили прочь, не задерживаясь в зале. Я ощущал уют, почти счастье, но на краю этого уюта таилась тень. Адель говорила мало, хотя обычно именно она оживляла застолья. Я пробовал затевать разговоры о пустяках, но её ответы были коротки, а глаза смотрели куда-то мимо.

Сына я уложил рядом, на лавке, прикрыв шкурами. Потом снова обернулся к Адель. Она сидела прямо, руки сложены на коленях. Прекрасная, как всегда, но холоднее, чем я её помнил.

– Что-то случилось? – спросил я тихо.

Она встретила мой взгляд. В её глазах мелькнуло всё сразу – тоска, ревность, тревога. Но вместо ответа она произнесла:

– Потом, Магн. Сегодня просто будь рядом.

– Расскажи мне о Лоренцо. Насколько я понял, это один из людей Итвис, – всё же начал я. Не каждый день тебя встречает толпа горожан с угрюмыми рожами. Хорошо ещё, что холод, – люди отчаянно мерзли, иначе продержали бы меня до самого вечера.

– Конечно, – опасно вежливо ответила Адель. И вдруг резко повысила голос: – Но не раньше, чем ты скажешь мне, кто та рыжая девка, что несёт твой стяг!

Я моргнул, не сразу поняв, о чём речь. И лишь через миг вспомнил – Эмма. Новая знаменоска. Я доверил ей стяг, потому что у неё хватало сил, выносливости и… да, красивого рыжего вихра над толпой тоже хватало, чтобы стяг был заметен. Но я вовсе не придал этому значения.

– Это всего лишь… – начал я.

– «Всего лишь»? – Адель вскочила с места так стремительно, что сын, задремавший на лавке, вздрогнул. – Ты задерживаешься в городе, возвращаешься поздно, и всё ради этих своих советов и делишек с Фанго и Вокулой. А теперь рядом с тобой рыжая девка со стягом! Я должна сидеть здесь и молчать? Делать вид, что ничего не вижу?

– Адель… – попробовал я встать, но она отступила, будто боялась моего прикосновения.

– О, не трудись! – перебила она, голос её то повышался до крика, то срывался почти на шёпот. – Я ведь знаю, как это бывает: сначала «просто знаменосец», потом «просто помощница», потом «просто друг»… А потом жены остаются сидеть у холодного очага, пока мужья «заняты делами».

Я попытался объяснить, что всё иначе, что за её подозрениями – только пустота. Но чем больше я говорил, тем меньше она слушала. Она будто решила устроить представление, и публика ей была не нужна – ей хватало и просто сцены.

– Ты всегда всё объясняешь так, что виновата я, – кинула она с горечью. – Так продолжай оправдываться. А я пойду.

И она ушла. Не хлопнув дверью, не бросив последний взгляд – просто скользнула прочь, оставив за собой пустоту. Няньки уволокли вслед за ней и Ивейна.

Я устало потер лицо ладонями. Тень от огня на стене дрожала, будто издеваясь. Сердце ныло – не от её слов, а от бессилия. Ладно. Иногда надо отступить, чтобы напасть снова и победить. Дам ей время. Я поднял глаза и кивнул Волоку, что стоял у стены.

Он нахмурился, не сразу понимая. Я снова, твёрже, махнул на дверь. И только тогда он нехотя подошёл. На миг мне показалось, что он хочет спросить – «Зачем?». У Сперата бы и вопросов не возникло. Тот понял бы сразу. Эта тоска ударила сильнее, чем ссора.

Волок распахнул дверь резко, почти грубо. И за ней… стояли Фанго и Вокула. Спокойные, ровные, будто тени, что умеют ждать. Рядом – их серые писари, молчаливые, с дощечками и чернильницами. Ни суеты, ни смущения.

Они не выглядели так, будто подслушивали. Но всё же, слишком уж близко к двери.

Глава 13
Домашние хлопоты

– Рассказывайте, – велел я, присаживаясь.

Они переглянулись. Фанго молчал, как всегда осторожен – его работа была скорее слушать и хранить в памяти. Вокула, напротив, медленно склонился и выпрямился, словно хотел подчеркнуть вес момента.

– Люди недовольны, – начал он осторожно. – Особенно в Контадо. Новый налог с домов и земель… он оказался тяжёл для них.

Я вздохнул. Это был тот самый налог, о котором я когда-то предупреждал Великие Семьи, но даже не успел толком утвердить правила. И вот – его уже перекрутили так, что горожане вышли на улицы.

– Так значит, я отменю его, – сказал я.

Фанго поднял брови, но промолчал. Зато Вокула задрал подбородок. Дерзко, словно бросающий вызов молодой рыцарь. Даже глаза его блеснули похожим выражением.

– Нельзя! – выдохнул он. – Милорд, нельзя так легко отнимать то, что уже объявлено. Если народ привыкает, что власть меняет решение под давлением толпы, – власть перестаёт быть властью. Лучше один раз быть жестоким, чем много раз милосердным! Народ скорее простит резкость, чем колебание.

Я рассмеялся. Я любил этого человека. И ценил его мудрость. И все же, он был порождением своего мира. Поэтому я ответил ему так, чтобы он понял.

– Кто мне запретит?

Вокула помедлил, словно надеялся, что я пошутил. Но я смотрел прямо.

– Я… я поищу подходящие законы, прецеденты… – начал он, чуть сбавив тон.

– Нет, – перебил я его. – Это и будет первым таким случаем. Таково моё право. Право вето. Пусть привыкают.

Я наклонился вперёд.

– Ты сам говорил, что людям нужно понимать, что значит быть герцогом. Так вот, отличный пример. Герцог – это тот, кто может сказать «нет», и слово его неоспоримо.

Фанго тихо усмехнулся. Он всегда радовался, когда кто-то ставил Вокулу на место.

А Вокула прикусил губу. Я видел, как в нём борется раздражение и почтение. Ему хотелось спорить – но в то же время он понимал, что сейчас не время.

– Хорошо, – наконец сказал он медленно. – Пусть это будет первый случай. Но, милорд, знайте: люди забудут щедрость быстрее, чем силу.

– А я знаю другое, – ответил я. – Люди запоминают, когда их слышат. Молчи, не спорь более.

И в зале повисла тишина.

Вокула кашлянул, словно хотел смягчить то, что только что было сказано. И, сделав вид, что не заметил улыбки Фанго, решил разорвать дистанцию, чтобы ударить с другого фланга:

– Да, собрать деньги налогом не удалось. Но зато удалось кое-что иное.

Он помолчал, дожидаясь, пока я кивну.

– В Караэне не прижились лотереи. – Голос его стал сух и чуть насмешлив. – Люди покупали билет, проигрывали… и шли драться с хозяином розыгрыша. Забирали деньги обратно. Видимо, не понимали самого принципа: что выиграть может только один. Или, напротив, слишком хорошо понимали – и потому дрались, чтобы не остаться в дураках.

Я невольно усмехнулся. Да, жаль. На лотереи я возлагал большие надежды.

– Но зато, – продолжил Вокула, чуть оживившись, – сработало то, чего вы, милорд, сами не ожидали.

Он достал из-под стола аккуратно свёрнутый лист, развернул. На нём густая вязь узоров, мелкие буквы, печати.

– «Серебряная запись», – произнёс он почти торжественно, явно заменив иностранное слово своим, караэнским. – Именная долговая расписка.

Я взял бумагу. Тщательно отпечатано, даже красиво. И главное – просто. Человек отдаёт сольдо сегодня, а через пять лет получает вдвое больше. Всего двадцать процентов годовых. Я помнил, как Вокула уверял меня, что эта затея обречена: какой купец согласится на такую смешную прибыль, когда в городе деньги дают под пятьдесят, а то и все сто процентов за год?

Но купцы тут и ни при чём.

– Вы настояли, милорд, – сказал Вокула, – чтобы номинал начинался с одного сольдо. Не с дуката, не с двадцати сольдо, а с медяка в руке крестьянина.

Я почувствовал, как уголки моих губ дрогнули.

– И?

– И они раскупили всё. Пришлось печатать ещё. Те, что выше дуката, лежат мёртвым грузом: богатые находят деньгас иные, более выгодные применения. А вот бедняки… – он развёл руками. – У бедняков оказалось немало меди и серебра. Уже собрано почти тысяча дукатов. Двадцать тысяч сольдо, если считать серебром. Шесть тысяч держателей.

– Шесть тысяч… – повторил я.

Вокула довольно улыбнулся:

– И это только начало. Облигации переписываются, торгуются, иногда даже дешевле номинала. Людям нужны деньги сегодня. А мы… мы берём несколько медяков за каждую запись. Писцы уже не справляются.

Фанго нахмурился, но промолчал. Я же рассмеялся и похвалил Вокулу.

– Молодец. Вот это ум.

Постричь бабло на ровном месте? Да, Вокула не подвел. Я на секунду задумался над различием моего и этого мира. Есть ли оно тут? Пока бедняки хранят деньги на депозитах в банке, богатые удваивают свои миллионы за год. Нет, в этом, как раз, миры схожи. Я снова рассмеялся.

Фанго при этом помрачнел ещё сильнее – словно похвала, сказанная Вокуле, была ударом ему лично. Но я видел, что он тоже понимает: это было сделано хорошо.

А у меня впервые за этот день улучшилось настроение.

Я откинулся на спинку кресла и жестом велел обоим вельможам удалиться.

– Можете идти, – сказал я. И, когда они уже попятились к двери вместе с серым шлейфом своих писцов, уронил. – Только вы, сеньор Вокула. Вы, сеньор Фанго, останьтесь.

Вряд ли я был похож на лысого Бормана из старого советского фильма. Да и тон у меня был довольный и почти мурлыкающий, как у сытого кота. И все же, сработало неплохо.

Вокула замер на месте. Смотрел то на меня, то на Фанго, будто ища предлог остаться. Но слова не находились. Наконец он склонился в поклоне и, развернувшись, направился к двери. Серая тень – один из тех бесцветных человечков, что всегда следовали за Фанго, – тоже вышел, а потом плавно закрыл створки, при том сам остался за дверью. Точно, они подслушивали за дверью. И теперь Фанго поставил там охранника, чтобы Вокула не грел уши. Но это меня лишь забавляло.

Фанго едва удерживал довольную улыбку.

– Ну? – спросил я. – Говори.

Он мялся. Было заметно: язык у него не такой гладкий, как у Вокулы. Но я хотел именно его правду, а не чужую риторику.

– Расскажи мне о Лоренцо, – велел я.

Фанго помрачнел.

– Говори прямо, – добавил я, и голос мой прозвучал жёстче. – В конце концов, мой друг, я плачу тебе за то, чтобы ты лгал другим, а правду оставлял для меня.

Он вздрогнул, но кивнул. Помолчал, собираясь с силами, и начал осторожно:

– Милорд, в городе всё хуже. Цены на хлеб не падают. Наоборот, выше прежнего. Люди едят брюкву и овёс… то, что раньше оставляли скоту. А ведь зима только началась.

Я кивнул.

– Маделар?

– Я уверен, – сказал Фанго, – что без них не обошлось. Хотя доказательств нет. Но большая часть урожая у них в руках. Не меньше половины. Конечно, они не действуют прямо, горожане бы им не позволили.

Он замялся, ища слово.

– Через подставных людей, – подсказал я.

Фанго на секунду задумался, сверяя услышанный термин со своими представлениями о явлении. Осторожно кивнул.

– Да, мой сеньор. Люди, которых используют как маски. Но за ними Маделар. И они, похоже, готовы скорее скормить пшеницу крысам, чем горожанам. Мои люди в Луминаре рассказывают о кораблях, доверху груженых зерном, что продают его вдвое дешевле обычного. И, хотя это торговцы и команда утверждает, что корабли прибыли из Королевства, в это не верит никто. Даже они сами.

Я отметил это про себя. Обдумаю позже. Сейчас мне нужно было другое.

– А Лоренцо?

Фанго снова замялся. Он явно хотел уйти от этого разговора. Только после моего повторного «не лги» выдавил правду.

– Лоренцо был нашим мастером. Печатал газету. Всем повезло, что Вокула заранее приставил к нему учеников. Благодаря этому цех работает. Но его самого убили. Открыто. Без стыда. Люди Вирак. Среди них были и благородные.

Я нахмурился.

– Последняя капля, – продолжал Фанго. – Город был уже озлоблен. Теперь он на грани бунта. Все требуют справедливости.

– Почему Вирак пошли на это?

– Всё просто, – выдохнул Фанго. – После вашего отъезда госпожа Адель велела печатать в газете заметку. Несколько строк, высмеивающих одну даму. Ту самую, с которой она повздорила на пиру. Сеньора Левентия. Жена Гарвина Алнеза. Та обратилась к своей родне. Видимо, муж её защищать не решился. Или, скорее, не захотел.

Фанго замолчал, глядя на меня снизу вверх. Словно ждал взрыва.

Я только потер переносицу и устало закрыл глаза.

Я поднялся в донжон. Волок и стража остались у двери, по моему знаку. В спальню я вошёл один.

Адель стояла у очага, её лицо подсвечивал пляшущий свет пламени. В глазах блеснуло что-то злое, и голос прозвучал неожиданно резко:

– Если бы я не была беременна, я бы вызвала тебя на бой!

Я не ответил. Просто подошёл и молча обнял её. Сначала она сопротивлялась, потом сдалась и прижалась ко мне. Мы поцеловались – коротко, но в этом было всё: тоска, ревность, усталость.

– Хорошо хоть, следующие месяцы ты будешь рядом, – прошептала она.

Я смотрел на неё молча. И она сразу всё поняла.

– Но ведь зимой никто не воюет… – её голос сорвался.

Я молчал.

Она вырвалась – не руками, магией. Сила, будто волна, оттолкнула меня. Я и не думал удерживать.

Я сел в кресло у стены, провёл рукой по лицу и устало сказал:

– В этом походе я потерял друга, Адель. Не нужно больше упрёков.

Она фыркнула – гордо, обиженно.

– Все, кто поднимается наверх, теряют, – сказала она, и голос её был как клинок. – Друзей, мужей, сыновей. Такова доля тех, кто нежится в славе и получает блага. Вместе с ними он принимает и риск, и скорбь.

– И потому тем важнее, чтобы время, что нам отпущено, ничем не было омрачено, – я снова попробовал успокоить её. Это была ошибка. Она лишь почуяла слабость. Брешь в защите.

Адель досчитала до трёх и вдруг, будто вспыхнувшая искра, перешла в наступление. Её голос стал тихим – но в этой тишине сверкала сталь.

– Ты называешь себя рыцарем, – сказала она, не отводя глаз. – Ты носишь доспехи и знамя, а утром садишься за стол с людьми, которые ждут от тебя закона. Но скажи мне честно: что это за рыцарь, который возвращается домой усталым от лавров, а не от дел? Что это за муж, который хвалится победами, а не заботой о тех, кто остался под его кровом?

Она сделала паузу, и в её лице – и в голосе – мелькнуло острое, почти театральное презрение.

– Я могла бы выйти за Короля, – продолжила она вдруг. С таким лицом, пренебрежительно брезгливым Магн в юности швырял монеты на стол в таверне, платя за всех. – Я могла бы быть королевой, жить в зале, где за окнами пахнет кипарисом и где придворные гудят как пчелы от восторга при одном моём появлении. Я могла бы обрести почёт, владения, почести, которые ты даже не можешь представить. Но я вышла за тебя. За кого? За мужчину, который предпочёл меч семейному покою. И ты называешь это любовью?

Она шагнула ближе, и в её голосе опять зазвучала уязвлённая требовательность:

– Я не прошу тебя быть маленьким фермером, Магн. Я прошу быть мужчиной, который защищает то, что ему дорого. Защищает так, чтобы сосед видел и боялся заступить за межевую черту. А не таскается с девками по дальним углам, еще и доверяя им нести свое знамя! Отвратительно! Как же низко!

Потом она вдруг улыбнулась – холодно и горько – и ударила точнее, чем меч:

– Сравни: король даст мне двор и пиры, но я выбрала ночи покоя у очага с тобой. Другой муж мог бы быть дома. Другой муж мог бы согревать тебя утром своей рукой. Другой муж – да хоть тот же король – не ушёл бы, неизвестно зачем, непонятно для чего. Защищая мужиков, городскую грязь, крестьянский навоз! Может, он и забрал бы от меня часть воли, но дал бы безопасность моему сыну. И что теперь? Ты хочешь, чтобы я благодарила судьбу за то, что ты выбираешь боевые знамена и чесночные рожи вместо нас?

В её голосе появилась жалость, искусно поданная как укор:

– Ты любишь свою славу, Магн. Ты пьёшь её, как вино, и от этого тебе становится жарко, но не спокойней. Если ты такой великий – докажи это здесь. А не там, где за каждым рукопожатием скрывается чужой интерес. Докажи тем, кто рядом, что им не страшно ночью. Докажи мне, что я не ошиблась, выбрав тебя, а не власть, не удобную жизнь у трона.

Она отступила на шаг, собрала волосы за плечо, и её голос стал мягче, почти шепотом, но каждое слово было как клеймо:

– Я не прошу невозможного. Я прошу быть мужем. Быть тем, кто возвращается. И бьется за свой род, а не ради черного быдла. И если ты не можешь этого дать, – сказала она ещё тише, – то помни: люди замечают слабость. И слабость, увиденная однажды, растёт как плесень.

Я стоял и слушал, чувствовал, как слова саднят, ранят, как ножом. В груди – смесь злости, стыда и бессилия. Хотелось кричать, объяснять, защищаться, выдвигать логические ряды причин и следствий. Но слова застряли горьким комом: голос Сперата, его молчаливое понимание – вот чего мне не хватает в этот момент. Я молчал. И молчание моё говорило за меня больше, чем любая оправдательная речь.

Я молча поднялся и направился к двери.

– Куда ты? – рявкнула Адель, словно на нерадивого слугу.

Я резко обернулся. Рука сама метнулась к Когтю, но я заставил себя остановиться. Прикрыл глаза, медленно досчитал до пяти. Открыл – и, глядя мимо неё, сказал:

– Знаешь, почему люди боятся змей? Часто даже больше, чем вооружённых мужчин?

Она фыркнула, но потом, заметно напрягшись, задумалась.

– Потому что не знают, когда она укусит? – наконец предположила Адель.

Теперь пришёл мой черёд издевательски хмыкнуть.

– Нет. Подумай ещё.

Я не стал объяснять. Просто вышел.

В Горящем Пике пустовали палаты для гостей. Сегодня я переночую там. А завтра уеду в поместье Караэна, чтобы быть ближе к городу.

Для этого надо было пройти по стене. Я вышел наружу – ветер ударил в лицо, пахнуло дымом и холодом. Внизу темнели склоны, а вдали, как россыпь светляков, горели огни Караэна.

Позади почтительно застыл отряд: стражники-щитоносцы и Волок. Я протянул руку и поманил своего пажа.

– Волок… то есть, Адреан. Подойди. Смотри – видишь огни Караэна? Красиво, правда?

Парнишка смущённо кивнул, не зная, что сказать.

– Никогда не молчи на прямой вопрос, если его задал не враг, – мягко пожурил я. – Так ты кажешься слабее. Не знаешь, что ответить – скажи, что думаешь. Или спроси о том, что тревожит тебя.

– Что случилось между вами и сеньорой? – выпалил через секунду этот змеёныш.