Текст книги "Кровь вассалов (СИ)"

Автор книги: Владислав Добрый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Потому упражняйтесь. Не только в голом таланте. Вспоминайте. Каждый день. Каждый жест. Каждую ноту голоса. Чем яснее память, тем точнее будет ваше заклинание.

И запомните: магия не забывает. Если вы связываете её с гневом – однажды вы станете рабом гнева. Если с милосердием – то, возможно, сами удивитесь, как станете мягче, чем хотели. Потому выбирайте воспоминания так же осторожно, как воин выбирает оружие перед битвой.

Фарид снова отхлебнул вина. И с удовольствием крякнул. Несмотря на то, что он каждый раз кривился от кислого, танинного вкуса, вино считалось невероятно хорошим и разбавлять его было бы неприлично. Впрочем, Фариду, как и многим другим, оно нравилось. И я не стал оказывать ему в маленькой радости, отдав в его распоряжение несколько найденных в подвале стеклянных бутылок с этой кислятиной.

Он повторял такие монологи раз за разом. Но разными словами, при мне не повторившись ни разу. Честно говоря, если бы я не подглядел воспоминание самого чародея, я бы не понял смысла. Каким-то образом, дергая за ниточки ассоциаций и намертво связывая их врожденным источником магии, он добивался удивительного результата.

Легче всего, конечно, было зацепиться за что-то известное и повторить. Посмотреть в детве, как отец сплетает огненного змея. Долго пытаться, запомнить когда получилось похожее… Вспомнить, и повторить. И снова. Пока не научишься мгновенно вызывать нужное состояние ума, сплетая силу в нужную форму по первому же желанию. Вот тебе и родовая школа владения магии. Что-то похожее было у Магна, во время его обучения фехтованию. На некоторые выкрики учителей, тело реагировало само, будто даже без участия мозга.

Скорее всего, это из-за того, что у людей нет чувств для магии. Мы не можем пощупать, понюхать или услышать магию, пока она уже не воплотилось в реальности, например, огнем или холодом. Словно высекать из невесомой и неосязаемой скалы, таким же зубилом, статую, которую не видишь. Однако, это, очевидно, работало. Я предполагаю, напрягая мышцу внутри себя, элементалисты запоминали то, как именно это сделали привязывая нужный эффект к яркому эмоциональному якорю. И это достаточно трудно, неудивительно что большинство рыцарей останавливались на одном заклинании, предпочитая шлифовать мастерство владения им.

Думая об этом, я рассматривал Фарида, машинально отмечая отблески магии на его вышитых на одежде неброских знаков, отмечая тусклый ореол голубого сияния рядом вокруг волшебной бездонной фляги, разноцветную подсветку исходящую изнутри из мешочек и сумочек… А ведь мое магическое зрение это тоже магический талант. Что если он сырой? Не выкован в клинок.

В комнате стало светлее. Волок задумчиво рассматривал сгусток огня, который изливался из его руки. Он, весьма отдаленно, напоминал кинжал. Но это было не долго, огонь сначала распался, став похож на огонь очень большой свечи и сжал кулак, гася огонь. Он посмотрел на своего наставника и спросил:

– Так в чем смысл, сеньор Фарид, в памяти, или в чувствах? Что, если ты не можешь вспомнить что-то важное?

Фарид усмехнулся и поднял палец, будто собирался чертить что-то в воздухе.

– Ты путаешь сосуд и воду, мой юный друг. Память – это сосуд. Чувства – вода, что наполняет его. Один без другого бесполезен. Сухой сосуд звенит, но не питает жаждущего. Вода без сосуда проливается сквозь пальцы.

Он наклонился вперёд, блеснув глазами:

– Когда ты не можешь вспомнить, значит сосуд треснул. Но чувства всё равно живут в тебе. Их не стереть. Даже если ты забыл лицо матери, то тепло её рук в детстве остаётся в том, как ты берёшь младенца на руки. Даже если забыл первый бой, тело помнит дрожь страха.

Мы с Волоком синхронно хмыкнули. Страх, у нас? Скажи это кто-то другой… Но мы оба сдержали резкие слова. Фарид лишний раз напомнил, что он совсем не рыцарь. Не в первый раз. Фарид сделал паузу, поняв что сказал не то. Но потом продолжил, как будто ничего не было:

– Магия рождается в точке, где память и чувство соединяются. И если нет памяти, то чувство всё равно можно вызвать. Не воспоминанием, а воображением. Ты можешь не помнить, но можешь представить – и это тоже станет нитью. Иногда иллюзия оказывается прочнее истины.

Я зарылся в шкуры. Кажется, перед тем как я начал видеть магию, я видел несколько странных снов. Что же я в них видел? Перед глазами замелькали смутные образы. Башня с бесконечными ступенями. Лес с огромными деревьями. Озеро окруженное белыми как молоко руинами с темной фигурой рыбака в лодке посередине. Фарид, слегка пьяным но не теряющим убедительную силу голосом продолжал наставления. А я провалился в сон.

Глава 11
Простые встречи

Я привык ждать в жизни чего-то большого. Так было принято в моём мире. Я не замечал вечной гонки, стартового пистолета, приставленного к моей заднице с того момента, как я родился. Школа – учись, а то будешь хуже всех. Университет. Работа. Машина. Жена – мерило твоего успеха, доказательство для остальных, что ты «настоящий», успешный, молодец. И только здесь я начал понимать, что всё это время сам держал пистолет.

Люди в этом мире были лишены амбиций в том смысле, как мы их понимали у себя. Они не желали возвыситься. Они изначально не были равны.

Там, в моём мире, в иллюзии одинаковых возможностей, ты нес ответственность за свои выборы. И лучшая награда – возвыситься над остальными. Чтобы вокруг тебя шустрили холёные девки в магазинах, мужчины завистливо провожали взглядом твою машину. Иначе – ты проигравший, отставший, копошащийся внизу.

Здесь было иначе. Соревноваться глупо – опасность заморозков или дождя не вовремя грозила всем одинаково. Новая одежда почище, чем у соседа, и жена красивее, чем дочка хозяина таверны – вот и все возможности блеснуть успехом. А рыцарь в безумно дорогом железе, верхом на коне, кормёжка которого для тебя уже невозможная нагрузка, не вызывал зависти. Ведь он – существо почти из другого мира.

Каждый здесь знал свои пределы и свой уровень. И, внезапно, я видел куда больше счастливых людей, чем мог бы ожидать. Люди счастливы не из-за чего-то, а просто потому что живут. Похоже, я начал стареть, раз меня тянет на такие размышления.

Впрочем, я хорошо вписался. Магн был человеком своего мира – и своё положение принимал как должное. Мы ведь не часто благодарим воздух за то, что им можно дышать. Вот только на самом верху, где он оказался, этого было мало. На вершине пирамиды из людей всегда слишком тесно. Кто-то лезет наверх, кто-то падает вниз, если держится недостаточно крепко. И Магн был из последних.

Я ворвался в этот мир – пытаясь сбежать от прямой угрозы, как привык в своём, но также привычно приняв, что вокруг нет друзей, а есть только конкуренты. Не веря ни слугам, ни родственникам. Ожидая предательства от друзей и воровства от зависимых. И это сделало меня самым успешным. Это – и немного удачи.

Однако после того, как существа, похожие на богов, или даже боги, похожие на людей, и просто странная хтонь ворвались в мою жизнь вместе с другим миром, а я почувствовал, как что-то растёт внутри меня, я стал иначе относиться к мелочам.

Запах и ощущение травы под руками. Склоны Змеиных гор, облитые густым золотом вечернего светила. Мгновения, которые я хочу сохранить. Мгновения, из которых складывается жизнь. Связи и минутная радость – вот что я стал ценить.

– У меня есть основание думать, что ему не так уж и плохо, – сказал я как-то утром Волоку, заметив на его лице следы слёз. Я легко угадал, что их вызвало. Это было, пожалуй, неплохо. Слёзы – признак того, что человек на пути к смирению. Волок долго не плакал после смерти матери. Я, после смерти сестры, впрочем, тоже. Но мне простительно – я не совсем обычный человек. Я явно потерял во время переселения в чужое тело что-то неуловимое. Я словно игрок, взявший под управление персонажа: как бы я ни был погружён, боль чувствует он, а не я.

И всё же, мне было немного не по себе от того, что я так легко перешагнул горечь утраты Сперата. Сделать это оказалось легче, чем избавиться от бешенства на самого себя. Но это было правильно. Ведь простой вопрос: что изменится от того, если я буду беспокоиться и скорбеть? Ничего.

Мне хватило ума не говорить этого вслух. Мы, люди, не властны над своими чувствами. Но мы властны над своими поступками. Пусть Волок видит, как я иду дальше, и понимает, что так делать правильно. Главное – знать, как поступать правильно, и тогда с остальным легче справиться.

Кстати о правильных поступках. Следующим утром я собирался уезжать, и, поразмыслив вечером, всё ли я сделал, я вдруг вспомнил: мой щитоносец, покалеченный при штурме замка Мерт, живёт где-то здесь, неподалёку, на земле, выданной мной специально для него. Следовало лично навестить его и проверить, как у него дела.

Я вышел из башни, оставив Фарида и Волока в своей комнате. Не стал собирать людей – пусть празднуют последнюю ночь в главном зале замка. Здесь было безопасно. Со мной поехали лишь пяток слуг и пара стражников-щитоносцев. Поймав замковых, я расспросил их про того, кто мне был нужен. Без Сперата я забыл его имя, а щитоносец, который его знал, то ли не сообразил, то ли постеснялся напомнить. Впрочем, и без имени приметы были такие, что ни с кем не спутать: изувеченный боевой магией (а не гнусным колдовством), прибывший из Караэна и получивший надел земли. Людей здесь было не так много, и такой человек сразу выделялся, так что очень скоро я получил подробное описание дороги и выехал из замка.

Немного поболтал со стражниками, которые явно сумели причаститься дарам моей щедрости и были слегка навеселе. Жили они прямо в замке, как и сеньоры-рыцари, в крытых стрелковых галереях на стенах. Удовольствия от этого не выказывали, напротив – были довольны своей судьбой и смотрели в будущее с оптимизмом. Будучи завидными женихами, они либо уже женились на вдовах с приданым, либо рассчитывали на такую партию. К тому же им неплохо платили: сольдо тратить было негде, зато выдавали сукно, шкуры или зерно.

На прощанье я попросил не беспокоить Ранульфа – к этому времени старик уже изрядно набрался и, скорее всего, спал прямо за столом. Пил он наравне с молодыми, но возраст у него был уже не тот.

Ехать было недалеко – километра три, не больше. Моему человеку выделили землю в пожизненное пользование, рядом с замком, как и положено. Пока мы тряслись по едва заметной колее среди травы, я вдруг понял: каждый раз, когда я хотел его навестить, Ранульф находил мне занятие поинтереснее. От инспекции оружейной до охоты на горных варгов. Почти привычно отбросив эту мысль – я давно приучил себя к магновской паранойе – я всё же вернулся к ней. Да, так и было. Старик умело не давал мне увидеть моего старого стражника.

В голове вспыхнула звенящая ярость. Если бы я не поленился надеть доспехи, то машинально захлопнул бы забрало. Если эти гады не создали ему достойных условий… я ещё не знал, что сделаю, но запах крови будто ударил в нос.

Мой старый конюх, отправившийся со мной прогулять лошадь Сперата – с этими живыми тварями мороки полно, форму они быстро теряют, если их не гонять, – окликнул двух путников. Судя по одинаковым лицам, отец и сын: старик лет сорока и детина лет двадцати. На удивление гладкие рожи – по меркам моего мира худощавые, по местным же для крестьян слишком упитанные. Но инструменты в руках и одежда ясно выдавали батраков.

Конюх уточнил дорогу, и оказалось, мы почти приехали. Вокруг небольшого укреплённого хутора, оседлавшего холм, тянулись поля. Мой взгляд хозяина прикинул: помимо сложенного из камня господского дома в два этажа, здесь имелся амбар, дом для батраков и овчарня. Поля обработаны: югеров шесть, хотя крутые склоны и каменистые гряды в отдалении не трогали. В Долине и такие бы вспахали, но здесь земли хватало. Половина засеяна хлебом и овсом, остальное – брюква. Себя прокормить и заплатить батракам хватило бы и половины. Надо будет уточнить: продаёт ли он излишки или замок забирает – ведь я освободил его от налогов до конца жизни.

У кривых, но прочных ворот нас пропустили во двор. Свиньи, козы, даже пара коров. Характерный запах скотины, людей и чуть подпорченных запасов. Стараясь не морщиться, я спрыгнул на утоптанную землю и пошёл к дому. Двое моих стражников недовольно скривились, но первыми двинулись к крыльцу – проверить, нет ли засады. Не успели дойти, как дверь открылась, и вышел сильно хромающий человек с жуткими шрамами на половине лица.

– Друг мой! – крикнул я радостно. – Как же я рад тебя видеть!

Я шагнул навстречу, собираясь заключить его в объятия и засыпать вопросами. Хотел убедиться, что всё хорошо, выслушать жалобы с сочувствием – люди всегда жалуются, особенно когда у них всё хорошо. Настоящую беду я слышал только раз – от того, кто тихо сказал, что у него умерли жена и дети.

Жаль, что я так и не вспомнил его имени. Но он не должен был обидеться: я предусмотрительно прихватил кошель с парой десятков сольдо – годовое жалованье наёмника. Хватит, если у него вдруг появились непредвиденные траты. Серебро и доброе слово всегда лучше, чем одно доброе слово. Обязательно вставил бы это в книгу, будь я писателем.

– Друг мой, – сказал я мягче, чем хотел, и сунул ему в руку тяжёлый кошель. – Это твоё. За службу, за кровь, за верность. Пара десятков сольдо – пусть будут для тебя опорой.

Щитоносец поначалу будто не понял, что это. Потом, ощутив вес серебра, вздрогнул и выпрямился, насколько позволяла его хромота. Лицо со шрамами сделалось жёстким, но в глазах блеснула влажная благодарность. Я уже хотел задать дежурный вопрос – как живётся, нет ли обид от соседей, – когда за его плечом мелькнула женская фигура. Она вышла на крыльцо, прижимая к груди ребёнка.

– Это моя жена, сеньор, – сказал щитоносец. Голос у него был негромкий, но в нём чувствовалось странное напряжение. – Эола.

Я всмотрелся в неё и не сразу узнал. В памяти всплыло румяное лицо трактирной дочки, задорный смех, перебор с лентами и румянами. Теперь же передо мной стояла женщина: щеки чуть впали, глаза стали темнее, серьёзнее. Не деревенская девка – хозяйка. Она поклонилась низко, осторожно придерживая ребёнка.

И тут я заметил его. Мальчишка с золотыми вихрами и большими, слишком знакомыми глазами. Слишком. Щитоносец – черноволосый, смуглый, с тёмными глазами. Эола тоже изменилась, но в её чертах не было того света, который сейчас сиял в ребёнке.

Я поймал себя на том, что перестал дышать. Внутри груди стало тяжело. Как будто на сердце мокрое пальто повисло. Медленно, будто преодолевая сопротивление, в мозгу проснулось знание, которое нельзя было ни озвучить, ни отринуть.

Это был мой сын.

Мальчишка тянул к отцу ручонки, хлопая ресницами. Щитоносец прижал его к себе бережно, словно к самому дорогому, что у него осталось в этой жизни. Эола стояла рядом – прямая, спокойная, и только в уголке губ мелькнула нервная тень.

Я заставил себя улыбнуться.

– Прекрасный у тебя сын, друг мой. Пусть Великая мать хранит хранит его.

Но мои пальцы на рукояти меча сжались так, что золотая проволока промялась.

Скомкано попрощавшись, я вскочил на Коровиэля и поехал прочь не оглядываясь.

Следующим утром я старался держаться так, будто ничего не произошло. Но Волок что-то заметил. Пришлось отмахнуться: мол, думаю об оружии, которое должны приготовить Долгобороды. Я тут же пожалел о сказанном. В моих планах не было говорить Волоку о пушках. Да и кому либо вообще, я надеялся что даже Фанго не в курсе. Поэтому после этого я больше молчал.

Седобородый Ранульф, комендант крепости Бурелом, вчера советовал идти морем. Но я решил – проведаю Долгобородов. Мы условились, что Ранульф соберёт ополчение и отправит их морем к Горящему Пику. Только тех, кто согласится служить дольше обычных трёх недель – за дополнительную плату.

Я был так погружён в себя, что даже не заметил, как Фарид вынужден был уточнить:

– Сколько же, по-вашему, должен получать рыцарь в месяц, сеньор?

К моему удивлению, Ранульф назвал сумму в полдуката. Это было неприлично мало. Но в обмен он попросил одного: чтобы я не был слишком строг к вооружению своих вассалов.

Ничего не помогает от лишних мыслей так, как бешенная скачка. Через два дня мы поехали мимо перевала Забер. Не стали задерживаться. Теперь вдоль дороги часто попадались постоялые дворы. Это экономило много времени, ведь не приходилось останавливаться и обустраивать лагерь. Я щедро платил, и единственное, что нас немного сдерживало, это только плотный траффик на дороге и узкие мосты. Но уже через еще два дня мы оказались том месте, где стоял Ченти. К этому городку я тоже не стал приближаться. И двинулся сразу в город долгобородов.

Как и в прошлые разы, пропустили только меня. Кто-то послал за Аном, я же отправился к «своим» мастерам. Я увидел их «пушки» – и невольно усмехнулся. Не то, что в моём мире: гладкие стволы, каретки, колёса. Тут всё было грубее, массивнее, как будто древнее – и при этом куда более загадочное.

Три орудия стояли под склоном, где камень был высечен в подобие кузницы. Бронза их тел сияла зеленоватой патиной, словно на них пролили море. Каждый ствол был конический, расходился чуть к срезу дула – как труба. Точность от такого решения никакая, но долгобороды просто объяснили, что все предыдущие образцы, которые делали по моим чертежам, рано или поздно разрывало. А эти держались.

На замках вместо привычных клиньев и фитилей сплетались магические головоломки: узоры из шестерён, костяных вставок и резных символов. Если смотреть издалека – похоже на украшения. Но стоило мастеру коснуться длинной палкой из-за массивного каменного укрытия похожего на ложку рычажка, запускающего механизм – и линии складывались в знак. Вода внутри мигом вспухала паром, и тяжёлая махина вздрагивала, будто живая.

Я потрогал ядро. Камень, обтёсанный грубо, в выбоинах. Слишком тяжёлый для руки, но смешной по сравнению с пушками моего мира. От силы два кулака в диаметре. И чтобы одну пушку с десятком таких снарядов довезти, требовалась упряжка из восьми быков. Они ревели, упирались, еле тащили повозки по каменным дорогам. Скорость? Пожалуй, меньше пешего шага.

Вскоре прибыл Ан. не один. Он привел хирд. Все было обговорено заранее, и он ждал этого момента. И все же я вздрогнул увидев блестящую металлом реку, которая текла по мощенным улицам города долгобородов за его спиной.

– Они пойдут, – сказал Ан вместо приветствия, подойдя ко мне ближе и положив ладонь на священный меч у себя на боку. – С мастерами и с моим твоими пушками.

Мы отправили пушки, укрытые плотными навесами, вперёд, к моему Горящему Пику. Под охраной хирда долгобородов я не волновался не о безопасности, не о секретности.

– Пусть движутся, – сказал я. – А я останусь у тебя в гостях.

Ан скривил губы в подобии улыбки. Видимо, пытался быть дружелюбным. Получалось у него плохо.

Хирд Ана стал строем, ожидая пока повозки с пушками займут место в их обозе – и я понял, почему даже горные кланы предпочитали не задевать долгобородов.

Передние ряды – тяжёлые пехотинцы в кольчугах двойного плетения. Металл на их телах поблёскивал будто тёмный мех: звено на звено, плотное, тяжёлое, готовое остановить стрелу и отразить сабельный удар. Наружные кольца кольчуг широкие и квадратные в сечении, похожи на уплотнители водопровода в моем мире, только из стали. Почти уверен, на каждом еще и тиснение в виде рун. На плечах и груди у многих были пластины из бронзы с рельефными украшениями в форме спиралей и змеиных голов.

Шлемы – сияли, будто золото. Высокие, с вычурными рельефными налобными масками, напоминавшими звериные морды. Я видел медвежьи клыки, вплетённые в ободок, резьбу в виде змеиных колец, а у некоторых по бокам свисали длинные бронзовые пластины, закрывающие бороду. Это был не просто доспех – это был вызов и знак рода.

Они держали алебарды – длинные, почти с человеческий рост. Лезвия отливались красноватой сталью, а древки обтянуты кожей и украшены латунными кольцами. В переднем ряду у воинов были огромные круглые щиты из бронзы, начищенные до такого блеска, что отражали лица, будто в зеркало. На многих щитах – гравировка: сцены битв, переплетение рун, головы волков и вепрей.

Позади – арбалетчики. Тоже в кольчугах, но потоньше и с простыми открытыми шлемами. Кроме арбалетов они были вооружены тяжёлыми дротиками и широкими ножами. В каждом взгляде – готовность прикрыть товарища и закончить бой в ближнем бою. Их было чуть меньше половины хирда – сотня.

Каждый воин носил украшения: у кого-то бронзовые браслеты на запястьях, у кого-то подвеска из зуба или кости, у кого-то в бороде множество маленьких колокольчиков, звеневших при каждом шаге. Это придавало движению строя странный ритм – звон, тяжёлый гул шагов и блеск бронзы создавали ощущение, будто движется не войско, а живая кузница.

И всё вместе это выглядело так, словно сами горы собрали металл и плоть в единый поток и отправили его на войну.

Мы с Аном выехали проводить их и долго стояли у подножья его стены. Не башни, не крепости, а именно стены – серой, гладкой, сложенной из глыб, каждая выше человеческого роста. Я помнил её ещё с прошлого раза: немая, вросшая в гору, казавшаяся больше частью самой скалы, чем делом рук. Но теперь она уже не выглядела одинокой.

Перед стеной, на свободной полосе долины, возник целый предвратный городок. Штук десять строений – и всё же это казалось множеством. Дома каменные, с тяжёлыми крышами, будто придавленными к земле, чтобы их не снесло ветрами. Одни были тавернами, с низкими дверями и деревянными табличками, где угольком были выведены кружки, копья или оленьи рога. Другие – постоялые дворы, со скрипящими воротами и загончиками для быков. Ещё несколько – склады и амбары, с приоткрытыми ставнями, из которых тянуло зерном и сушёным мясом.

По узкой горной дороге повозки шли почти сплошной чередой – колёса стучали по новому мощению. Камень укладывали сами долгобороды: ровный, гладкий, но с одной странностью. В центре был каменный выступ, будто дорогу мостили специально для того, чтобы повозки тянулись гуськом, одна за другой, никогда не разъезжаясь.

Над нами громоздилась стена, а у её подножья кипела новая жизнь. И я понял: долгобороды перестали быть просто укрывшейся в горах народностью. Они выстраивали собственный порядок – железный и каменный.

– Странное мощение, – заметил я, придерживая коня рядом с дорогой.

Ан хмыкнул, почесал бороду и покосился на меня боком.

– Не странное, – ответил он. – Умное.

Он странно задержал на мне взгляд.

– Ты забыл, – сказал он. Потом искренне рассмеялся, а через мгновение резко посерьёзнел. – А я нет. Это нас и отличает от вас, людей. Мы редко забываем.

Среди его небольшой свиты, выделяясь скромностью одежды, стоял тот самый, кого я видел в Зале Предков. Почему-то он врезался мне в память. Резчик Памяти. И вот теперь он шагнул вперёд. Помолчал, глядя на Ана.

Предводитель долгобородов долго смотрел куда-то мимо, но затем тяжело вздохнул и, словно решившись, тряхнул бородой.

– Слезай с коня, Магн Итвис. Возьми с собой одного человека и иди за мной. Традиции нашего народа требуют, чтобы мастер, придумавший устройство, был отмечен. Я награжу тебя тем, что ты увидишь его одним из первых.