Текст книги "Зита и Гита"
Автор книги: Владимир Яцкевич
Соавторы: Владимир Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Столица, средь манговых рощ
безмятежно покоясь,
Блистала, как дева, из листьев
надевшая пояс.
Казалось, небесного царства единодержавец
Воздвигнул дворцы, где блистали
созвездья красавиц!
Гита держит Раку на плечах, а сама идет по канату.
Рака спрыгивает, совершая двойное сальто.
Мальчишка, не уставая, бьет в барабан. У него, надо отметить, прекрасное чувство ритма и сносная музыкальность.
Гита поет:
Жизнь игра. У нас билет:
Тем везет,
А этим – нет.
Это – нечет,
Это – чет.
Вы продулись,
Мне везет.
Деньги, как осенние листья платана, сыпались в корзинку.
Рака, то восседал в «позе лотоса», играя на флейте и изображая бога Кришну, то ходил на руках вокруг пляшущей, как пламя в камине, Гиты, то совершал немыслимые арабские и всевозможные сальто и перевороты.
Вот Гита подходит к черному фанерному щиту. Вытаскивает изящными движениями длинный острый кинжал из-за пояса. Жестом гибкой руки указывает Раке встать у щита.
Рака, в свою очередь, завязывает Гите красным платком глаза. Сам становится у щита, широкоплечий, могучий, с играющими мускулами.
Это вводит публику в азарт.
Гита, находясь от Раки в пятнадцати метрах, бросает кинжал.
Острое, холодное оружие Востока, просвистев, вонзается у виска Раки.
Взрыв аплодисментов. Шум. Крики. Публика в экстазе.
Мальчик подает Гите поднос, на котором лежат двенадцать кинжалов.
Воцарилась тишина. Только шум проезжающих машин в плотном и жарком воздухе.
Гита поочередно бросает все двенадцать кинжалов в застывшего, как монумент, атлета. Затем, отвесив грациозный поклон публике, она подходит к корзине.
Рака стоит у черного щита, как бог в нимбе из кинжалов, и улыбается.
Деньги сыплются в корзинку уже как метель в горах Гималаев.
Такого триумфа молодые циркачи еще не имели. Успех был полным.
Слава о Гите, как о новой Таваиф и дочери Агни, распространилась по всему Бомбею.
Каждый стремился попасть на заветную площадь Крофордского рынка, чтобы хоть краем глаза посмотреть на, может быть, новое воплощение Апсары – небесной танцовщицы-девы.
– На сей раз у нас куча денег! – запыхавшись, проговорил Рака.
– Помоги поставить поудобнее корзинку, – обратилась Гита к нему.
– Да, полным-полна коробочка, как сказал русский поэт, как его… ах, да, Некрас.
– Русские понимают в деньгах, – отозвалась Гита.
– Я слышал, что деньги у них тоже наши: у нас рупии, а у них рупли, – важно растягивая слова, сказал маленький Чино.
– Гита, если на сей раз припрячешь, гляди у меня, – пригрозил Рака.
– А ты и не узнаешь! – воскликнула Гита, и ее сияющие глаза брызнули на Раку сверкающими бриллиантами.
Разделив деньги, актерская труппа покинула центральный рынок.
Глава седьмая
За столом в гостиной, прохладной от работающего кондиционера, сидели трое мужчин: двое молодых людей – Гупта и Рави и седовласый крепкий старик – отец Рави, Чаудхури. Он был в черном ширвани. Сквозь очки в роговой оправе смотрели проницательные и добрые глаза.
Хозяйка дома подавала чай.
Чаудхури улыбнулся Гупте, как старому приятелю и недавнему «заговорщику».
– Супруга говорила мне, что вы с Рави совершили чудесную поездку на священную землю Кришны, – сказал отец.
– Да, а разве сам Рави вам не рассказывал? – улыбнувшись и изобразив на лице недоумение, спросил Гупта.
– Что ты, Гупта, дорогой, – воскликнул отец, – мы так редко с ним видимся! К тому же, он неразговорчив от природы. Вот посмотрите на него, сидит, пьет чай. И молчит. Правда, молчание – золото.
– Жаль, у нас было мало времени, хотелось увидеть посмертные памятники правителей джатов – раджей Бальвант Сингха и Ранджит Сингха в Гобардхане, но, как всегда, – увы! – время… – заговорил-таки, наконец, Рави и поднялся из-за стола.
В гостиной было тихо, и лишь мягкий бой часов и приглушенный шум кондиционера подчеркивали предобеденную знойную тишину за окнами.
– А вы, Гупта, кажется, потомок джатов?
– Да. Предполагают, что они близки к раджпутам, то есть к вам, и что у них столько же скифской крови, как и у раджпутов.
– Да, они воинственны. Не зря в нашей армии, в ее элитных частях, состоят воинские формирования джатов и сикхов, – заметил с достоинством отец Рави.
– Спасибо, отец, за такие речи! – сказал Рави. – Наверное, Гупте это понравилось. Да, Гупта? Ну, что ты смутился? Гупта у нас – сокол. Боец!
– Да, я слушал одно дело, которое защищал Гупта. Надо сказать, что справился он с ним блестяще, – сказал серьезно Чаудхури.
Гупта был польщен и решил в знак благодарности ответить тем же.
– Раджпуты придавали блеск императорскому двору; даже императоры считали за честь взять в жены дочь раджпутского князя.
– Да, что интересно, Рави, раджпуты – великолепные и доблестные воины – создатели кукольного театра, – весело проговорил Гупта, словно сделал гениальное открытие.
– Хорошо, дети мои, что вы знаете и помните историю своей Родины; история, как наука, делает человека гражданином, – заметил отец Рави, в некотором смысле менторским тоном, как и подобает профессору кафедры истории.
– Нам, наверное, пора ехать, – напомнил Гупта.
– Пожалуй, – сказал отец, – да, Гупта, я слышал, что у тебя был брат, где же он?..
– Это старая и горестная история, господин Чаудхури.
– Ну хорошо, не будем сейчас об этом. Я пойду, потороплю жену и тут же спущусь. Рави, ты готов?
– Да, папа.
Дворецкий и шофер, бородатый сикх, ждали хозяев на улице.
Заметив, что они выходят из дома, шофер вывел из гаража светлый «Кадиллак» и подогнал его к подъезду.
Гупта, Рави и его родители уселись в машину.
«Кадиллак» вырулил из ворот, развернулся и выехал на дорогу.
«Впереди встреча. В конце пути, притаившись, ждет меня неизвестность – Ее Величество Судьба», – подумал с волнением Рави.
Узнав о том, что Гупта нашел для Зиты подходящего жениха, как говорится, достойную партию, Каушалья задумала всеми средствами воспрепятствовать этому сватовству.
Она задумала сыграть довольно злую шутку, граничащую с нравственным преступлением.
Помолвке и тем более свадьбе не бывать, решила Каушалья. Она отомстит всем.
Каушалья прекрасно знала нравы, устои и взгляды на женщину в высших слоях индийского общества, их отношение и представление о супругах, их роли в семье.
«Та – настоящая жена, которая разумно ведет хозяйство; та – настоящая жена, которая приносит потомство; та – настоящая жена, жизнь которой – в муже; та – настоящая жена, которая верна мужу…
Прекрасна, как богиня красоты, спокойна и вынослива, как земля, кормит тебя, как мать, и услаждает тебя, как гетера».
Эти слова из «Махабхараты», которые Каушалья в жизни своей ни при какой погоде не читала, но слышала от отца и матери, от мужа, а чаще всего от свекрови Индиры.
«Ох уж эта Индира, навязалась на мою голову! Ставит постоянно палки в колеса. Она обезумела от любви к сиротке, своей внученьке Зите. Как будто Шейлы и не существует. Но я им всем покажу женишка! Они у меня быстро поостынут», – думала Каушалья.
Коварный план Каушальи заключался в том, что она решила представить Зиту, как современную, западного типа легкомысленную и эмансипированную донельзя женщину. Но как сделать это? Разумеется через внешний вид: она раскошелится на платье-мини, туфли на высоких каблуках, пригласила даже парикмахера, который только что вышел от Зиты.
– Госпожа, ваше желание исполнено. Я приложил все старания и умение, весь свой опыт, чтобы создать Зите прическу суперсовременных девиц. Она – звезда Голливуда. Не хотите на нее взглянуть?
– Получите свои деньги, господин мастер, и прощайте, – холодно отрезала Каушалья и вручила деньги изумленному цирюльнику.
Тот, отвесив поклон, поспешно удалился.
– Каушалья, – сказал, подойдя к ней, супруг, – ты знаешь, в чем отличие коровы от змеи? – в его голосе звучало раздражение.
– Ты что это, с утра? Иди, выпей чаю. Корова есть корова. На что ты намекаешь? Я – змея? Что ты, дорогой Бадринатх! Я – воплощение кротости, когда со мной обращаются хорошо. Ладно, валяй, в чем там разница?
– Разница в том, – продолжал муж, – что корова превращает траву в молоко, а змея превращает молоко в яд. Когда ты успокоишься? Ну что за прическу ты велела сотворить Зите? Ты в своем уме?
– А когда ты увидел?
– Увидел.
– Ничего, ничего, это современно, модно. Помолчал бы. Что ты в этом понимаешь! Иди, займись делом. Скоро приедут гости, я тороплюсь, – сказала Каушалья, явно беспокоясь, чтобы, не дай Бог, он не увидел «наряд» Зиты.
Она быстрыми шагами пошла по направлению к комнате Шейлы.
– Ранджит! – позвала Каушалья.
– Что тебе, сестрица, – спросил, как всегда, с иронией Ранджит, выйдя на порог своей комнаты.
– Я хочу тебе напомнить, что ты должен сделать, когда наша «невеста» будет нести чай, – медовым голосом пропела Каушалья.
– Излишние напоминания. Все будет сделано, как в лучших цирках Китая, моя дорогая сестрица. Ты сама смотри, не ударь лицом в грязь. Устрой спектакль в стиле лучших театров. Но я на тебя надеюсь.
– Не прогадаешь. Такую, как я, мастерицу, еще поискать надо. Какие там театры? Мы сами – театр! – Каушалья удалилась в комнату Шейлы.
– Прекрасно, дочка, – войдя, сказала мать.
На Шейле было белое сари из тончайшей хлопчатобумажной ткани, которую изготовили по заказу бывших хозяев дома мастера из деревни Чандери. Почти вся знать заказывала эту ткань только там.
– Старайся, доченька, понравиться гостям, особенно жениху и его отцу и матери. Надень побольше украшений. Какая ты у меня красивая! Только улыбайся не часто. Не раскрывай широко рта. А ну, покажи, как ты будешь подходить к ним?
Мать и доча еще полчаса репетировали и отрабатывали по отдельности все мизансцены предстоящего спектакля.
Вошел Раму и доложил, что гости прибыли.
Каушалья, как большая птица, вылетела из комнаты.
Спускаясь по лестнице навстречу гостям, одетая в сари лимонного цвета, она улыбалась. Глаза и манеры ее излучали любезность и расположение ко всем присутствующим.
Рави, в светлом ширвани, стоял рядом с Гуптой, тоже в ширвани, отливающем голубизной.
Несколько позади держались Чаудхури с супругой.
– Госпожа Каушалья и господин Бадринатх, – начал он, – я, моя супруга Алака и мой сын Рави со своим другом Гуптой решили посетить вас и познакомиться с Зитой, подопечной адвоката Гупты.
– Господин Чаудхури и госпожа Алака, господа Рави и Гупта, мы рады видеть вас в своем доме. И считаем за честь, что вы нашли время, соблаговолив посетить нас грешных, – проговорил Батринатх.
А уж далее щебетала Каушалья. Она хлопотала и рассаживала всех вокруг стола.
Спустился Ранджит и был представлен гостям.
– Это мой брат, – сказала Каушалья, – он работает в кампании «Экспорт-импорт».
Раму принес фрукты и вино.
По лестнице, стараясь держаться грациозно, спустилась Шейла.
– Это и есть Зита? – спросил господин Чаудхури.
– Что вы, господин Чаудхури, нет, это не Зита. Это наша дочь Шейла. Она учится в английском колледже на бакалавра.
– Шейла, – обратилась она к дочери, – принеси нам бокалы.
Шейла подошла к шкафу, где стоял Раму, державший поднос. Она взяла поднос из рук старого слуги и, стараясь придать изящество своим движениям, поднесла бокалы к столу и раздала гостям.
– А где же Зита? Почему вы, госпожа Каушалья, не пригласили Зиту? – настойчиво спросил Гупта, чувствуя себя виновником этой встречи.
– Зита? Конечно же, она сейчас придет, – невинно отметила Каушалья. – Пепло, позови Зиту! – обратилась она к младшему сыну. – Хотя нет, не надо. Я сама, с вашего разрешения, господа, схожу за Зитой.
И Каушалья, волнуя воздух и распространяя тонкие благоухания импортной парфюмерии, мягко «поплыла» по лестнице на второй этаж.
– Зита, – постучала она в дверь, – Зита, ты меня слышишь, девочка? Выходи, гости заждались. Господин Гупта тебя зовет и хочет представить тебя им, – ласково приговаривала тетка.
Зита не отвечала.
– Зита, таким образом ты ставишь в неловкое положение дядю и бабушку. Дядя ждет тебя. Бабушка сидит в кресле на балконе и тоже ждет, когда ты появишься, – с наигранной теплотой в голосе, с умело замаскированным лукавством, изощряясь в выражениях, исполняла свою роль тетка.
Наконец дверь открылась и вышла Зита.
– Ах ты, моя красавица! Моя милая племянница Зита! Итак, выпрямись. Ты что, плакала? Припудрись. Вот так! А теперь, пошли. Гости заждались.
О том, что творилось в душе у Зиты, было нетрудно догадаться по выражению ее лица. Она понимала, что тетка затеяла какую-то игру. Чувство обиды, унижения и сознание своей беззащитности и бесправия, искусственно созданных теткой, угнетали Зиту.
За все годы, что прожила она с ней в доме своих родителей, Зита привыкла к ее выходкам. Она не отвечала злом на зло, покорно переносила все издевательства со стороны тетки, Шейлы и Ранджита.
Сознавая всю нелепость маскарада, затеянного Каушальей, она, тем не менее, решила покориться своей участи.
И вот она, в одежде современной западной секс-бомбы, спускалась по лестнице к гостям.
Ее ноги в туфлях на высоких каблуках, подгибались. Она, с трудом удерживая равновесие, с усилием вцепилась в перила обеими руками.
Короткое белое мини-платье обнажало изящные, слегка полноватые ножки. Похоже, прекраснобедрая богиня спускалась на землю.
Черные густые и пышные волосы Зиты струились двумя тяжелыми потоками: один – по точеной мраморной спине, другой – между высокими холмами упругих девственных грудей, как водопад Герсоппа на реке Шаравати.
И если бы не стыд, который она испытывала и который угнетал ее сознание, и если бы не обида на тетку за ее коварство, она бы могла сыграть и роль секс-бомбы, хотя бы так, для разнообразия.
Большие черные глаза Зиты были, как говорится, на мокром месте.
Юное сердце громко стучало, и ей казалось, что все присутствующие слышат его стук в этой мертвой тишине, которая воцарилась при ее появлении.
Пораженный Раму уронил тарелку, чем несколько разрядил обстановку.
Каушалья, как великий доморощенный режиссер, произнесла:
– А вот и наша Зита! Зита, милая, не смущайся, девочка, проходи к гостям, не бойся. Господин Гупта, а вот и ваша подопечная, Зита! – жестом правой руки указала Каушалья.
Затем она стала представлять Зиту всем по порядку.
Зита ничего не видела и не слышала от волнения, охватившего ее.
Гупта побледнел, как лотос.
Рави удивленно рассматривал Зиту.
– В ней слишком много соблазна, – отметил он про себя.
«Кого не погубит женщина с тонкой талией, пышными бедрами, алыми губами, черными глазами, глубоким пупом и высокой грудью», – вспомнились ему стихи.
А это был как раз тот случай: Зита была неотразима, она ошеломила Рави своей бесстыдно выставленной, как на продажу, обольстительной красотой, необычайно прекрасными формами.
На него вдруг напал страх: такая супруга не будет верна, да и что скажут мать и отец! Кто ее так воспитал? И он посмотрел на Гупту.
Тот пожал плечами и, взяв бокал с вином, залпом осушил его.
Родители Рави молчали.
Дядя Зиты был в растерянности. Он бросал беспокойные взгляды то на бедную племянницу, то на торжествующую супругу.
– Присядь, доченька, – мягко сказала Каушалья.
Зита села. При этом ее белые молодые ноги обнажились до живота, холм которого, подрагивал, дышал.
Отец и мать Рави с осуждением взирали на открытые ноги.
– Зита, милая, принеси чай. Раму, ты можешь идти, – обратилась она к слуге, стоявшему, как изваяние.
Раму вздрогнул и медленно отплыл к буфету, чтобы там укрепить свой наблюдательный пункт.
Зита взяла приготовленный поднос с приборами для чая и медленно, стараясь не подвернуть ногу, пошла, как по канату.
Гупта, как человек, не умеющий плавать, но бросившийся в воду, чтобы спасти утопающего, поспешил промолвить с наигранной небрежностью:
– Зита у нас одевается современно. Запад занимает в нашей стране все больше позиций. Изменения в одежде за последнее время наблюдаются значительные… – И осекся.
– Это так, но в данном случае прогресс Запада опережает всякие ожидания, – заметил Рави.
Доктор исторических наук, профессор Чаудхури, смутился полностью.
Его супруга, Алака, держалась снисходительно. Она не была ханжой. Понимала толк в женской красоте. Но, разумеется, как женщина, эстетически воспитанная, в некотором роде была шокирована и удивлена. Она и не предполагала увидеть Зиту такой, совсем противоположной тому образу, который нарисовал ей и ее супругу Гупта.
В тот момент, когда Зита с подносом подходила, наконец, к столу, Ранджит подставил ей ногу.
Зита, споткнувшись, потеряла равновесие, выронила поднос и рухнула на пол.
Сокрушительный грохот ее падения и звон разбитой посуды были подобны грому среди ясного неба.
Чайные брызги изрядно окропили платья гостей и великолепное сари Каушальи.
Каушалья торжествовала.
Ранджит встал. Его голубой костюм был испещрен чайной гущей.
В густой тишине позванивали кусочки разбитого фарфора.
Раму, после минутного замешательства, бросился к Зите, поднял ее на ноги и усадил на стул.
Зита, вся в слезах, сидела в оцепенении.
Все присутствующие пребывали в глубочайшем смущении и неловкости. Они никак не могли сообразить, что говорить и что делать.
Первым заговорил господин Чаудхури.
– Мы, по-моему, засиделись. Придем в следующий раз. Извините нас, господа, – сказал он и поднялся.
За ним автоматически поднялись и все остальные.
И вдруг с балкона раздался истошный крик Индиры:
– Господин Чаудхури, вас ввели в заблуждение! Зита совершенно другая, она не такая на самом деле. Она хорошая, добрая и необычайно скромная девушка, с золотым сердцем. Это инсценировка, обман!
Бабушка Зиты, в глубочайшем волнении, схватилась своими старческими руками за перила балкона и продолжала умоляющим голосом, защищая Зиту:
– Зита у нас скромная. Господа, вернитесь! Рави, возьми в жены эту девушку! – кричала в полнейшем отчаянии старушка. – Пожалейте мою старость, господин Чаудхури! Вас обманули. Зита совсем другая. Она не такая, какой вам ее представили! – не унималась Индира.
– Рави, ты спешишь в своих выводах, – продолжала она, – господин Гупта может подтвердить. Я вас заверяю, что Зита у нас на редкость воспитанная и скромная девушка. Возьми ее в жены, Рави! – рыдая, умоляла она.
– Извините, госпожа Индира, но так получилось, что лучше, если мы придем в следующий раз, – ответил уклончиво Рави.
Отец и сын медленно направились к дверям.
– Не проси, бабушка, не надо! – сквозь слезы, всхлипывая, приговаривала Зита.
Она сбросила ненавистные туфли и взбежала наверх, к бабушке.
– Каушалья, ты поступила дурно! – бросила свекровь невестке и, рыдая, откинулась на спинку кресла.
Бадринатх пошел провожать гостей.
– Господин Бадринатх, – обратился к нему отец Рави, – я разделяю вашу неловкость в данном положении. Получилось немного не так, как хотелось бы. Но все бывает. Мне думается, нам надо прийти в следующий раз.
– Да-да, в следующий раз! Обязательно, если господин Бадринатх не будет возражать, – дополнил Гупта.
– Итак, до следующего раза, до встречи! Благодарю вас за посещение, господа, – сказал Бадринатх, собрав последние усилия воли.
Гости откланялись.
Глава восьмая
Бедные кварталы Бомбея населены всевозможным мастеровым людом, мелкими ремесленниками, народными умельцами, куртизанками, портовыми грузчиками, дхоби – из касты прачек, индийскими цыганами, чандалами…
Здесь в основном одноэтажные каменные и глиняные дома, а порой попадаются и бунгало.
Гита, веселая и подвижная, в красном платье и в косынке такого же цвета, кокетливо повязанной на голове, открыла дощатую дверь, в которую семнадцать лет назад отчаянно стучался ее отец, и вошла в полутемную комнату, в которой она появилась на свет божий вместе со своей единородной сестрой-близнецом – Зитой, о чем она даже не подозревала.
Лила, ее приемная мать, тщательно скрывала это от Гиты.
Никто из соседей не знал, что Гита – не родная дочь Лилы.
Иногда по ночам Лилу мучили угрызения совести. Свой поступок она давно оценила и согласовала со всеми нравственным представлениями. Но видела в этом промысел божий.
Одно ее повергало в уныние и раскаяние – это невозможность создать соответствующие материальные и духовные условия для воспитания Гиты.
Подобные припадки сожалений и покаяний все чаще и мучительней стали посещать ее после смерти мужа.
Лила зарабатывала на жизнь шитьем, вышиванием и вязанием.
Нищета и безысходность поселились под крышей дома, где появились на свет сестры-близнецы.
Лила часто припоминала лица родителей Гиты. Отец – высокий, статный красавец, и мать – нежная, милая. Их лица так и стояли перед ее глазами. Порой она всматривалась в лица прохожих с намерением найти, узнать их, но сколько лет прошло, а она их не встретила.
Она вглядывалась в пассажиров дорогих автомобилей и людей, выходивших из шикарных ресторанов и отелей, но все было напрасно.
Она не знала ни адреса родителей Гиты, ни даже их имен. Все произошло так неожиданно и быстро.
Да, молодость совершает порой дерзкие поступки, за которые рано или поздно приходится расплачиваться.
Случайное знакомство Лилы с бродячим артистом Ракой, которое произошло на рынке, внесло изменения в жизнь матери и ее приемной дочери.
В свои двенадцать лет Гита была живой и прекрасной девочкой, общительной и находчивой. Целые дни она проводила на улицах Бомбея, среди мальчишек. Она дралась нещадно, до крови, не спуская никому из своих обидчиков, но была справедлива и добра.
Рака взял Гиту к себе в помощницы. Он обучил ее акробатике, ходьбе по канату, метанию ножей, ловким фокусам, обманам факира, приемам борьбы древних восточных школ, последнее – на свою голову, и многим другим хитростям.
Лила была цыганкой. Она прекрасно пела и плясала, и с детства Гита вместе с матерью посещала празднества, где плясала вместе со всеми.
В соседнем квартале в двухэтажных домах жили танцовщицы. Они, заметив многообещающие задатки Гиты, обучили ее религиозным танцам Индии.
Все это в совокупности, при отважном, настойчивом характере Гиты, со временем сделало из нее прекрасную танцовщицу, актрису и циркачку.
Ее выступления на рынках и площадях Бомбея под руководством Раки приносили немалый доход.
Собственно, на деньги, заработанные Гитой, они с матерью существовали более или менее безбедно, имели необходимую одежду и еду.
Когда Гита танцевала, она ощущала себя жительницей иных миров, чистое и чарующее существование которой утверждали каждый такт мелодии, ее движения, ее взгляд.
Ей очень нравилось выступать. Рака был превосходным учителем и партнером и, кажется, любил ее. Но она не отвечала на его ухаживания. Ей даже и в голову не приходило, что она сможет полюбить его, хотя Рака был видным парнем.
Гита замечала, как многие из зрительниц буквально пожирали его глазами, их страстные взоры, подернутые туманом желания, устремлялись на него.
На крыши низких домов опустился вечер. Двурогая луна сменила на небосклоне дневное светило.
На пороге сидела Лила и деревянным пестом-толкушкой растирала в глубокой глиняной миске кориандр, кардамон, мускатный орех и черный перец.
– Отчего ты не зашла в храм, Гита? – спросила она спокойно.
– Я недавно была. На рождение Кришны, ты же знаешь об этом, мама, – беззаботно бросила Гита и добавила: – Я хочу есть.
– За что ты обижаешь бедного парня?
– Раку?
– Кого же еще? Замуж бы выходила за него. Он парень что надо. Красавец и мастер на все руки. А как поет и читает стихи, грамотный. С матерью ведь целый век не проживешь. Девушка должна иметь мужа. Не звучит лютня, дорогая дочка, без струн, и не катится повозка без колес, а женщина несчастлива без мужа – пусть у нее сотня родичей, – со вздохом и морализаторски поучала мать Гиту.
Гита и сама понемногу начинала чувствовать это. Некое ощущение одиночества без всякой на то причины, особенно по вечерам, закрадывалось в сердце девушки.
Ей становилось все теснее и теснее в этой мрачной лачуге. С детства привыкшая целыми днями бегать и играть на улице, она и теперь не могла подолгу находиться дома.
– Никогда я не выйду за него замуж, – выпалила Гита, держа в руке спелый плод манго.
– Останешься старой девой?
– Да, и останусь. Выйти замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть, – отчеканила Гита, изогнувшись в тонкой талии и качнув круглыми бедрами, отбросила черную тяжелую косу с груди, упругой и тугой, как пенджабский лук.
В переулке раздавался мужской голос. Это напевал Рака. По голосу чувствовалось, что он изрядно выпил.
– Все деньги наверняка просадил в кабаке с дружками. Сколько же у него прилипал, – вздохнула Лила.
– Сам виноват, пьяница несчастный, – с веселой жестокостью проговорила Гита. – Я делаю основной сбор. А он? Ходит, как увалень и бубнит свои прибаутки. Надоело слушать. Паяц!
– А ты кто? И кто бы ты была без него, дочка? Ты должна его благодарить, как отца родного, – увещевала мать.
– А где мой отец? Кто он, мама?
– Я же тебе говорила, он умер, Гита, – сказала с тревогой в голосе Лила. – Замуж ты не хочешь. А, может быть, ты ждешь принца?
– Как ты догадалась, мама, конечно, я жду принца на белом коне. И я уверена, он явится. И очень скоро. Это я тебе говорю, я, Гита – прозорливая цыганка и богиня Апсара.
Тот дурак – не беда, зато трезв всегда,
Пьяный проспится, а дурак никогда,—
слышалось громкое пение.
Рака, качаясь, шел к дому Гиты, но в темноте он с трудом различал его.
Дом, качаясь, идет навстречу,
Сам качаешься, черт возьми,—
декламировал Рака стихи русского поэта, имени которого не знал, но эти строки запали в его память, и он часто повторял их во хмелю.
– Привет великой актрисе, новоявленной Таваиф! Гита, предстань пред мои светлые очи! Твой повелитель и верный раб у твоих ног! – заплетающимся языком произнес Рака, и его широкие плечи заняли весь проем двери.
Он стукнулся лбом о притолоку и заметил, покачнувшись:
– Да, красавица, двери, ведущие в вашу опочивальню, слегка маловаты. Тебе, Гита, надо жить во дворце, а не в этой дыре.
– Рака, осторожнее на поворотах, – предупредила Лила. – Это не дыра. Это – дом почтенных людей.
– И твои очи не такие уж светлые, чтобы мне являться перед ними, – добавила, смеясь, Гита.
– Да-да, прошу покорнейше прощения. Мне показалось. Лила, вы, как всегда, разумны и рассудительны. А вот Гита – не такая. Гита! Скажи ласковое слово бедному одинокому сироте! – воскликнул Рака, и взор его подернулся туманной дымкой.
Я несчастен и мерзок себе, сознаюсь,
Но не хнычу и кары небес не боюсь.
Каждый божеский день, умирая с похмелья,
Чашу полную требую, а не молюсь! —
покачиваясь, Рака прочел и еще несколько газелей Омара Хайяма и Гафиза:
Гафиз вчера пропил молельный коврик,
Кощунство ли, иль крайний аскетизм?
Да, жест его мучителен и горек,
Но все ж внушает некий оптимизм.
– Вот так, – поставил на этом точку Рака.
Ох, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И родные не узнают,
Где могилка моя…—
вдруг запела Лила хрипловатым и мелодичным голосом.
По плохо выбритой щеке Раки, сверкнув, скатилась слеза.
– Откуда вы, тетушка, знаете эту древнюю песню? – спросил удивленно Рака.
Гита, подбоченясь, стояла в стороне и смотрела на Раку. Ей почему-то стало жаль Раку, и она сказала:
– Тебе надо идти домой. Завтра нам предстоит работа.
– Работа, милая Гита, работа, всю жизнь работа! А когда же жить? Молодость проходит, вино жизни иссякает, и листья кружатся, осыпаясь на добрую землю моей Родины.
Из темноты, как привидение, вынырнул маленький Чино.
– Хозяин, пойдемте домой, вы устали за день, – сказал по-взрослому серьезно мальчишка.
– Чино, дорогой, великий барабанщик. Ты у меня вырастешь в настоящего музыканта. Вот увидишь. Пойдем, пойдем, мой талантливый отрок, мой бессменный помощник. Тетушка Лила, следите за Гитой, чтобы ее не похитил демон Равана, как Ситу, супругу Рамы из «Рамаяны».
Хранит вас бог Пушан, бог процветания и благополучия. И пусть ваш дом будет полной чашей, как сосуд с зерном, пурнапатра! – величественно произнес напоследок Рака.
– Ты бы поел чего-нибудь, Рака, – обратилась к нему, подобрев, Лила.
– Я сыт, тетушка. Но у меня голод другого свойства. Бог любви Кама не дает мне покоя. Гита, я знаю, ты любишь меня, а я – тебя!
Гита строго взглянула на Раку.
– Все-все, я ушел. Пошли, мой верный Чино, веди своего хозяина, как верный раб, а я обопрусь на твое плечо.
И Рака, распевая стихи, качаясь, скрылся в темноте с маленьким Чино.
– Бедный Рака! – проговорила после некоторого молчания Лила. – И пьет-то он из-за тебя, моя красавица. Рака не такой, как все, – добавила она, помолчав.
Месяц, обретя ослепительную белизну, застыл в вышине.
– Во всех сословиях есть чандалы, во всех сословиях – брахманы; есть чандалы среди брахманов, есть брахманы среди чандалов, – философски заметила Лила. – Поэтому, дочка, не будь такой упрямой, не утопай в своих несбыточных мечтаниях. Я тоже была молодая. Как говорят, красивою не была, но молодою была, и знаю, что все девичьи мечты рано или поздно рассеиваются, и ты увидишь всю жестокость жизни, которая окружает тебя.
– Надоели мне ваши нравоучения, мама! – вспыхнула Гита и отошла к своему туалетному столику.
Глава девятая
Ранджит, развалясь на заднем сиденье «Ролс-ройса», курил «Кент».
Шофер свернул с Марин-драйв, притормозил и припарковался на площадке для стоянки машин у отеля «Карачи». Его надменный пассажир без особого интереса бросил взгляд на рекламы и стал внимательно разглядывать тех, кто входил и выходил через массивные вращающиеся двери отеля.
Подождав минут пятнадцать, он вышел из машины. Косые, красные лучи солнца горячей ладонью ложились на смуглое лицо Ранджита. Он покусывал кончик усов. Было видно, что он понемногу начинает беспокоиться.
– Чертова Сандра, где ее носит нечистая сила? – ругнулся про себя он.
Бросив окурок на тротуар, Ранджит вернулся в машину. Шум, духота и пестрота толпы раздражали его. Он поднял стекло, велел шоферу включить кондиционер и прикрыл глаза.
Он вспомнил недавнюю сцену сватовства.
– Ну и стерва же моя сестрица! Состряпала ситуацию на удивление, – подытожил он.
После того, как он увидел Зиту в этом «маскараде», ее соблазнительные и сладостные формы, покой окончательно покинул его. Страсть, дикая, влажная и горячая, как джунгли, переполняла его грудь. Он просто хотел ее, как женщину. Конечно, он знал свою цель: во что бы то ни стало жениться на ней, на ее богатстве, на ее, в конце концов, «Ролс-ройсе». И вдруг почувствовал очень отчетливо, что сидит в чужой, не своей машине, что «сел не в свои сани».
Этот шофер! Кто он? Что думает о нем? Ладно, плевать на всех. Скоро я буду хозяином этого дворца. Я посчитаюсь со всеми. Сестрица вместе со своей Шейлой быстро вылетят из него. И духу их там не останется.
Он будет устраивать приемы для иностранцев. У него будет секретарша… – розовую дымку мечты разорвал легкий стук пальчиков в стекло машины.
