Текст книги "Зита и Гита"
Автор книги: Владимир Яцкевич
Соавторы: Владимир Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
– Мало у нее другой работы по дому? – попытался защитить дядя племянницу.
– Мало у нее работы! Меньше будет есть и больше двигаться, скорее похудеет, – отрезала толстуха.
Ранджит стоял у своих дверей, жевал бетель и усмехался в усы. Но не вмешивался. В душе он был рад, что его сестра так школит Зиту. Он попробует на контрастах, хитростью и вероломством захватить дичь в искусно расставленную сеть.
«Ум мой превыше всего! О, благословен Господь, украсивший сад человеческой плоти розой разума!»
И Ранджит, довольный, закрыл за собой дверь.
Зита быстро убрала в ванной комнате после омовения тетушки. И тут же принялась чистить ботинки.
– Не переломится, пусть работает! – бросила тетка.
– Когда этот адвокатишка принесет за Зиту деньги? Наняли адвоката! До какой же степени нужно было не доверять брату, чтобы нанять адвоката, который распоряжался бы деньгами девушки, – съязвила с удовольствием Каушалья и продолжала, кипятясь все более и более:
– Дом на Зиту записан. А мне что причитается? Пять тысяч рупий в месяц за воспитание, и все! И то, заметь себе, старый упрямец, только до замужества Зиты. Но пусть не очень надеется. Ждать ей этого замужества и ждать!
Ранджит возлежал на тахте и читал газету. Вошел Раму, предварительно постучав.
– Господин Ранджит, я принес вам чай, – доложил Раму.
– Дай спичку, – грубо потребовал Ранджит, не обращая внимания на чай.
Раму, чиркнув спичкой о коробок, поднес лепесток пламени к сигарете господина.
Ранджит глубоко затянулся и, пустив кольцами дым в потолок, сказал, растягивая слова:
– Завтра утром чай пусть принесет мне Зита. Понял? А теперь убирайся отсюда.
Грустный Раму вышел и в молчании плотно прикрыл за собой дверь.
Младший брат Шейлы – Пепло рос смышленым и наблюдательным. Ему было уже десять лет.
Отрок в душе любил Зиту, а к Шейле относился преднамеренно грубо и всегда подшучивал над ней.
Пепло увидел, как Зита чистит ботинки, и ему захотелось помочь ей.
– Сестра, – сказал он, – давай я почищу ботинки.
– Спасибо, Пепло!
И вдруг Зита вздрогнула от ужаса, вспомнив, что оставила включенный утюг на сари Шейлы.
– Мама! Смотри, что она наделала! Она нарочно сожгла мое самое любимое сари! – притворно плачущим голосом заныла Шейла.
– Вот, вот, – вмешался дядя, – забили голову бедной девочке работой: сделай то, сделай это! Сколько у нее хозяев! Да еще твой Ранджит!
– Замолчи! Тебя не спрашивают, – взорвавшись, осклабилась Каушалья.
Бадринатху показалось, что она стала увеличиваться в объеме. Глаза ее округлились при виде прожженного сари и стали медленно вращаться.
Давление «парового котла» дошло до предела, еще секунда – и будет выброс.
Побагровев от возмущения, на какое-то мгновение Каушалья не находила выхода своему негодованию. Гневная стихия захлестнула ее. Все дремлющие в ней инстинкты тигрицы обнажились с первобытной силой, и она закричала:
– Негодяйка, я убью тебя!..
Зита, бледная, испуганная и взволнованная, подбежала к Каушалье и в отчаянии, сложив руки на груди, умоляла:
– Тетя, простите, я не хотела, тетя, простите!..
Она дрожала, как пальмовый лист на ветру. Бедная девочка!
Сердце ее так колотилось, что казалось, вот-вот выскочит из груди, и она ничего не смогла сказать, кроме: «Тетя, простите, я не хотела».
Сиротское сердечко учуяло надвигающуюся грозу. Слезы ручьями потекли из ее прекрасных глаз, в которых отражались страх, беспомощность, боль и смятение. Это были глаза Лолиты, ее матери, чистые, как воды Годавари, но в этот миг они помутились, и волны горечи и страдания прокатились по ним. Зита плакала навзрыд.
– Ты все врешь, негодяйка. Ты нарочно это сделала. Ты сделала это из зависти к моей дочери! Ты мстишь ей, – не унималась тетка, сотрясая воздух полными, побагровевшими руками.
Свекровь, бабушка Зиты, почуяв недоброе, с трудом перебралась в кресло-каталку и, сверкая плохо видящими глазами, выкатилась на площадку.
Выбежал Бадринатх, дрожа и приговаривая несвязные слова. Он то и дело повторял:
– Каушалья, успокойся!
– О-о-о! Ты жалеешь эту сиротку? Я ей покажу, как издеваться надо мной и моей дочерью!
– Я убью тебя! – с визгом повторила она и надвинулась всей своей массой на Зиту. Халат ее развевался и бушевал, как водопад в пору дождей. Каушалья была грозна, как разгневанный Индра – Бог-громовержец, метающий огненные стрелы.
– Тетя, простите, это не так, как вы говорите. Я не хотела. Все получилось случайно, – повторяла, вся в слезах, бедная девочка.
– Каушалья, успокойся, – с трудом вставил реплику Бадринатх, но все было тщетно.
Ливень и град брани сотрясали дом.
Бабушка подкатила к Зите и обняла ее.
– Бабушка, я не виновата, дядя, я не виновата, простите меня, помогите мне, бабушка! – и она рухнула на ее грудь.
– Долго я терпела твои выходки, но теперь – все! Прочь от меня! Будешь сидеть в комнате на замке. Будешь там сидеть до самой смерти, – с пеной у рта отчеканивала взбешенная тетка.
Зита убежала в свою комитату. Слезы застилали ей белый свет. Наощупь она добралась до кровати и упала на нее, как подкошенная, рыдая и причитая:
– Мама, милая, возьми меня к себе! Нет никого у меня на свете. Зачем вы оставили меня здесь одну? Мама, милая, и драгоценный мой отец, возьмите меня к себе. Дорогие мои, возьмите меня к себе!..
С этой безутешной мольбой, орошаемой горючими слезами, бедная Зита и уснула.
За обеденным столом, накрытым белой скатертью, присутствовали все члены семьи, кроме Зиты.
Второй день она была заперта в своей комнате.
Раму несколько раз в день подходил к закрытым дверям и глубоко вздыхал. Он очень любил девушку. Переживал за нее. Но что мог он сделать? Он всего-навсего слуга, раб, а быть рабом у таких злых и невежественных людей – сущий ад.
Шейла – деспотичная пустышка, Каушалья – взбалмошная, подлая и лицемерная, жадная и грубая женщина, добравшаяся до чужого богатства и возомнившая себя царицей; Ранджит – известно – проходимец и приживальщик, хоть и щеголяет английским костюмом и привычками, но издевается над слугами, как истинно восточный деспот.
Каждый божий день Раму срезал лучшую розу из гюлистана Рао, отца Зиты, и приносил ей, чтобы она прикалывала цветок к своим чудным волосам. Он часто рассказывал ей об ее отце и ее матери, Лолите. О том, какие это были благородные и образованные люди. Рао был истинным, дважды рожденным брахманом.
Под сенью родительского дома, на солнечном берегу, у лодок, стоявших у причала, в тени салового леса и смоковниц, вырос прекрасный сын брахмана, юный сокол Рао.
Солнце покрывало загаром его тело при купаниях, при священных омовениях, при жертвенных обрядах. Светлые мысли вливались в его черные очи в манговой роще, при песнях матери, при поучениях мудрого отца.
Он упражнялся со своим другом-сверстником в словесных состязаниях, в искусстве созерцания с целью самоуглубления. Он уже мог беззвучно произносить слово «Ом», наделенное магической силой триады, отождествляющей мир богов: Брахма, Вишну, Шива.
Уже в глубине своего существа он познавал Атмана – вселенскую душу, – непреходящего, со вселенной единого.
Сердце отца наполнялось радостью при виде сына; великого мудреца и священнослужителя предвидел он в нем, князя среди брахманов.
Любовь зарождалась в сердцах юных дочерей брахманов, когда Рао проходил по улицам Бомбея, с лучезарным челом, с царственным взором, с узкими бедрами.
– Раму, скажи, какой была моя мать? – спрашивала Зита, оглядываясь, не зовут ли ее тетя или сестра.
– О! Лолита, дочь брахмана, влюбилась в твоего отца, когда ей было двенадцать лет. Их родители договорились о свадьбе заранее. Лолита и Рао вместе учились в Бомбейском университете. Лолита изучала живопись и язык, а Рао, как мне говорили, – философию и богословие. Твоя матушка, Зита, была красива, умна, обходительна, добра и очаровательна, как ты!
– Ах, Раму, ты уж скажешь! Разве я красивая?
– Зита, ты – роса на цветке лотоса, ты – роза в саду Индии, ты – прекрасна.
– Простота, Зита, – продолжал Раму, – не нравится уму вычурному, перегруженному цивилизацией, изощренному в вечных играх в жизнь, а потому людям, обладающим таким умом, она претит, как когда-то англичанам; они выкорчевывали пальму или банановое дерево, а на их место сажали сосну. Лолита любила петь и танцевать. Играла на ситаре и рояле.
Она любила древнюю индийскую одежду, особенно всевозможные сари, тонкие, как паутинка, с вышитыми на ней цветами. Эта первобытная одежда, скроенная и прилаженная самой природой, приводила ее в неописуемый восторг.
– Раму, а какие у нее были сари, украшения? – спрашивала зачарованная речами слуги-друга Зита.
– О, Зита, много, я толком не знаю, но слышал, что у тетушки в комнате, кажется, есть шкаф, где все они хранятся. Это твое приданое.
– Да, Раму! Как это прекрасно! – воскликнула Зита и тут же насупилась. – А мне они, может, вовсе и не достанутся?
– Нет, нет, милая, есть, говорят, завещание твоих родителей, вся опись твоего богатства, и некий господин адвокат в роли твоего опекуна, якобы, следит за этим.
– Ну ладно, хорошо, Раму, я побежала!
И, как всегда в таких случаях, у Раму сильно билось сердце.
И Раму вспоминал счастливое лицо Зиты, ее сияющие глаза газели.
Нет, в эти минуты Зита не была сиротой. Ее мать и отец стояли рядом, вот под этой арековой пальмой, на этой дорожке. Они были здесь, Рао и Лолита, и телом и духом. В эти минуты сам Раму чувствовал себя искупленным, спасенным, свободным. Он был радостным. Да, радость – вот высшая мудрость.
На сей раз Раму срезал букет чудесных бенгальских роз и постучал в дверь Зиты.
– Зита, – прошептал Раму, – розы у твоих дверей.
– Спасибо, добрый Раму, – ответила Зита в замочную скважину.
Раму потихоньку отомкнул дверь запасным ключом и передал букет в щель приоткрытой двери.
Раму рисковал. Не дай Бог увидеть этот пассаж тетушке – и все пропало. За себя он не беспокоился, только за Зиту, только за нее.
Глава третья
Адвокат Гупта несколько усталой походкой прошел в свой кабинет. Снял телефонную трубку и набрал номер.
– Алло! Мама, добрый день, это – я, Гупта. Если кто будет меня спрашивать, скажи – я сейчас буду. До встречи.
Он положил трубку. Подошел к окну, поднял жалюзи. Яркое солнце, голубизна моря и волны зелени ударили в усталые глаза.
Гупта немного повеселел.
Вошла секретарша.
– Сэр, вас спрашивает господин Рави.
– Хорошо, я возьму трубку, только прошу тебя, Сита, не называй меня «сэр», лучше по имени.
– Хорошо, простите, господин Гупта, – и секретарша, наклонив голову, с улыбкой закрыла за собой дверь.
– Я слушаю, – сказал в трубку Гупта.
Послышался легкий треск и щелчок, и мягкий баритон произнес знакомое со студенческих лет:
– Сенека приветствует Луцилия!
– О, Рави! Рад, рад, мой давний дружище и наставник, мой гуру и вдохновитель. Слушаю тебя.
– Гупта! Извини, я сразу начну без предисловий. Иду вперед, как боевой слон. Нам необходимо встретиться. Переговорить. У меня есть предложение.
– Что ж, дорогой Рави, я не имею никакого римского права тебе в этом отказать, – полушутя отвечал Гупта.
– Итак, – Гупта приподнял левую руку и посмотрел на часы, – сейчас половина второго. Давай, скажем, в два часа, в нашем с тобой кафе, в парке «Висячий сад».
– Прекрасно! – долетело из трубки и послышались короткие гудки, которые нервно постанывали, пока Гупта не положил трубку.
Он снял облегающий сюртук – черный ширвани, повесил его в шкаф. Вместо ширвани надел свободный белый пиджак европейского покроя и вышел из кабинета.
– Сита, – обратился он к секретарше, – позвони ко мне домой, я задерживаюсь, у меня важное свидание, а затем надо будет поехать по опекунским делам.
– Хорошо, господин Гупта. До свидания!
– До свидания, – произнес с облегчением Гупта, отвесив легкий поклон.
Он вышел на улицу и подозвал такси.
Легкий «Кабриолет» мчал Гупту по голубому полумесяцу Марин-драйв, – скоростному шоссе вдоль залива Бэк-Бэй – «жемчужному ожерелью».
Шофер, смуглый молодой парень, был молчалив, но чувствовалось – за рулем сидит не новичок.
– Господин, вот и Малабар-Хилл!
– Отлично! Благодарю вас.
– Не за что, господин. Храни вас Бог! – и водитель широко улыбнулся.
Расплатившись с шофером, Гупта поспешил к маленькому кафе под манговыми деревьями.
Он сел за свободный круглый белый столик из бамбукового дерева.
В кафе было уютно. Оно находилось на поляне среди мангового леса. В центре кафе красовалась великолепная арековая пальма.
Подошел официант и склонился над Гуптой.
– Мне два лимонада, фрукты и чай.
Официант удалился.
И вдруг Гупта почувствовал, что кто-то прикоснулся к его плечу. Он обернулся. Ну конечно, Рави! Гупта вскочил и друзья обменялись пожатиями рук:
– Рам, рам, Гупта!
– Рам, рам, Рави!
– Дорогой Гупта, – начал Рави, когда они уселись и стали потягивать лимонад. – У меня, собственно, нет никакого срочного дела и предложения; есть, правда, кое-что, но это – потом. Мне хотелось встретиться с тобой. И, зная, как мы оба заняты, я решил вытащить тебя на воздух, отдохнуть, поговорить, пообщаться. Ведь ты сам знаешь: телефон есть телефон. А в жизни между людьми важна встреча.
– Итак, за встречу! – усмехнулся Гупта и поднял бокал белого вина.
Друзья выпили и рассмеялись.
… Искусство духовного общения, как известно, в Индии развито довольно широко.
Умение слушать – отличительный дар этих бесед. Здесь исходят из убеждения, что разговор должен идти не на уровне слов, а выявить что-то, стоящее за словами, то, что на уровне сердца.
Это, естественно, не Сократовские беседы и не обычные диалоги. Подобные беседы превращаются как бы в совместные медитации.
Это на языке хинди называется «сатсанг», то есть ее особенность состоит в том, что направление ее – в сторону вечного, беспредельного.
Прошло уже полчаса, как друзья, однокашники по университету Гупта и Рави беседовали вдвоем на свежем ветерке, пробивающемся сквозь листву с бирюзовых волн Аравийского моря.
В кафе было немноголюдно. Единственный официант довольно умело и неслышно обслуживал клиентов. Бармен с широким лицом и красными толстыми руками мясника с изяществом слона наполнял бокалы и пиалы, выставлял на стойку небольшие подносы с бетелем, фруктами и сладостями.
– Недавно, Гупта, я прочел книгу, сборник статей об Индии. И что я открыл для себя? Ты будешь удивлен, – продолжал Рави, отпив из бокала глоток вина. – Ты прекрасно знаешь, как я ценю Редьярда Киплинга, этого английского писателя и поэта, с его бессмертным «Маугли». Но дело в том, Гупта, что Индию мало кто из иностранцев понимает, о своих я не говорю.
Так вот, Киплинг – не понял Индии. Не понял главного – ее духовности. Это лишний раз доказывает, как говорил мой отец, что англичане навязывали свой порядок и свое миропонимание.
А почему? Да потому, что человеческий разум ограничен, а духовное – бесконечно.
Аналитический ум приходит к выводу: «Во многой мудрости – много печали. Все суета сует». То есть заходит в тупик.
Мне понятен поиск Киплинга. Он вновь бросился из тупика к истоку, но к истоку не духовному, а животному в человеке. И беда его в том, что он не «расширил человеческого» в человеке, а, находя положительное в животном мире, так и увяз в своих духовных поисках там, не видя, что край света за первым углом».
Писать об Индии и не видеть того, что человек выше животного на Слово, а Слово – это разум, знание, сознание с Богом.
И нашему народу на протяжении веков это было известно, потому он и сохранил свою наивность, детскость, доверчивость. А ты знаешь, что эти качества беззащитны, как мишени.
Рави замолчал. Вытащил из бокового кармана аккуратно сложенный батистовый платок и промокнул росинки пота на лбу.
Гупта жестом подозвал официанта.
– Еще два чая, пожалуйста…
– Минуту, господин.
Официант удалился.
– Да, Рави, но ты вначале говорил, что был чем-то удивлен, когда прочел какую-то книгу, – напомнил ему Гупта, поправив воротник рубашки.
– Да, да, я как раз к этому и веду свою речь, дорогой Гупта. Киплинг пришел к тому, – продолжал Рави, – что удел человека – это борьба за жизнь, за выживание. И, обретя некую модель этой борьбы, насаждать ее по всему миру, нести «бремя белых», нести цивилизацию, а цивилизация, как тебе известно, мой бесценный друг Гупта, экстракт игры в жизнь, в жизнь не истинную, одухотворенную, а материальную, а человек уже давно выше этого, это пройденный этап еще со времен Ашшурбанипалов вавилонских. И метание человека, как зафлаженного волка, происходит на протяжении тысячелетий.
Убери цивилизацию, сдери ее – и человека нет, он дикий. Только культура стремится к искоренению зла, а цивилизация – к его «облагораживанию», в лучшем случае.
А все рядом. Все найдено. Бери, человек, пользуйся.
Так вот, я в этой книге прочел статьи Ромена Роллана – француза, но более всех меня потрясли русские риши: Афанасий Никитин – негоциант и русский князь Салтыков Алексей, сын Димитрия. И мне сдается, что только русским дан талант понимать чужое, иное, как свое, родное. Может быть, потому, что они в некоторой степени не совсем европейцы?.. – Рави помолчал.
Официант принес чай и поставил на белые салфетки каждому.
Гупта зачарованно, с глубоким вниманием слушал своего приятеля. Еще недавно, в университете, он был другим, а сейчас так вырос в познаниях. Он радовался в душе за него, а значит, и за себя. Ему было хорошо и спокойно.
Действительно, человек становится рабом своих представлений. А внутреннее познание ведет к единству бытия, приводит к радости величайшей. «Радость есть особая мудрость».
Официант принес кокосовую и рисовую воду со льдом.
Рави, вдохновенный, как Бог, поблагодарил официанта, огляделся вокруг, отпил из пиалы глоток чаю и сказал:
– Гупта, так вот, Салтыков приехал в Индию по приглашению англичан, как их гость. Рекомендательные письма были у него к английским губернаторам, и получал он приглашения на чисто колониальные увеселения. Но он отказывался от всего этого.
Отказался от приглашения губернатора Бомбея, сэра Джеймса Карнаса, повеселиться в его резиденции в Пареле. Салтыков отказался от общества англичан и заводил дружбу с простыми индийскими людьми на делийском базаре…
Индия, настоящая Индия, ее города и деревни навсегда остались в его сердце, за что на родине, в России его прозвали «индеец».
А вот, послушай, Гупта, – и Рави вытащил из бокового кармана пиджака небольшую записную книжку, – как пишет он о наших танцовщицах: «Эти плясуньи ловки и милы; платья на них из белой, розовой или малиновой дымки с золотыми и серебряными узорами; на обнаженных их ногах навешаны металлические кольца и цепи, которые во время пляски производят звук, похожий на бряцание шпор, только несколько серебристей.
Приемы баядерок так отличны от всего, что я раньше видел, так восхитительно свободны, так своеобразны, песни так плачевны и дики, движения так сладострастны, мягки и живы, сопровождающая их музыка так «раздирательна», что трудно обо всем этом дать приблизительное понятие». Вот так, Гупта, – добавил он.
– Да, Рави, поэтично и точно описано, чувствуется, проникся этот русский баядерками. Кстати, милый Рави, он говорит о музыке и обо всем виденном: «Трудно дать об этом приблизительное понятие». Значит, умом не понять, только – сердцем. Спаси тебя Бог, Рави, благодарю тебя за прекрасный рассказ. А твое предложение? Где оно? Что ты мне хотел предложить?
– Ну, ты знаешь, что сейчас август, и скоро рождение Кришны. Так вот, – улыбнулся Рави, – я настоятельно предлагаю съездить дня на три в Брадж – священное место нашей земли. Там ведь, как тебе известно, родился Кришна.
– Хорошо. Согласен. Созвонимся – и на днях поедем.
– Да, Рави, мне надо торопиться по опекунским делам. Тебе этого не понять. Ты, я вижу, улыбаешься. Пора тебе, старому холостяку, исполнить долг, завещанный от Бога, – жениться…
После этих слов Рави поспешно встал.
– Благодарю за прекрасную беседу, Гупта. Рад был с тобой повидаться. Встреча состоялась. Это прекрасно.
Рави, плотный, невысокого роста, красивый парень, лучший друг Гупты, подошел к нему, и они обменялись пожатием рук.
Расплатившись с официантом, друзья вышли за ворота парка.
Подозвав такси, Рави поехал домой, а Гупта – на западный берег, к своей подопечной.
Глава четвертая
– Рис недоварен, мало остроты и пряностей, – осторожно заметил Бадринатх.
– Ешь лепешки, если тебе не нравится рис, – с досадой в голосе ответила Каушалья.
– А соус карри ты приготовила?
– Нет. Откуда у меня время? Надо сходить в магазин и купить несколько наборов, – отбивалась Каушалья.
– Да, пища невкусна, когда приготовлена твоими руками. Иное дело – Зита, она прекрасно готовит, – продолжал Бадринатх.
– Она сидит два дня взаперти, а ты уже сожалеешь, – дернувшись на стуле, выпалила Каушалья.
Пепло, не доев блюда, поблагодарил, встал из-за стола и мягко, как маленький барс, удалился.
Шейла, отодвинув тарелку, капризным голосом спросила:
– Мама, от прачки не принесли лиловое сари, а только голубое. Я хочу пойти в колледж в лиловом, в голубом я уже была.
– В колледже, насколько мне известно, учатся, а не демонстрируют наряды; колледж – не дом моделей, – осторожно съязвил отец.
– Молчи! Когда же еще ей наряжаться, как не сейчас, в эти годы, пока молодая. Пусть покрасуется. Тебе этого не понять! – с раздражением вступилась мать. И тут же, демонстрируя свой житейский опыт и мудрость, приласкала дочь.
– Мама, может, мне сегодня не ходить в колледж? – осторожно спросила Шейла.
– Можно и не пойти, ничего страшного в этом нет, ты у меня способная девочка, наверстаешь. Ну, иди к себе, милая. И распорядись – пусть узнают, когда принесут от прачки лиловое сари.
– Ну что, хорош обед? – обратилась она к супругу. – Все недовольны. А на мне ведь весь дом. Вздохнуть некогда. И никто из вас не ценит мою доброту, мою заботу.
– Может быть, Зита уже оценила твою доброту и заботу? – дипломатично и наводяще поспешил вставить Бадринатх, чтобы перевести разговор в нужное для него русло – о Зите. Уж очень жаль ему было девочку.
– Кстати, отец, сегодня надо вносить деньги за учебу в колледже. Какое сегодня число?
– Первое.
– Первое число?
– Разумеется, моя дорогая, если вчера было тридцать первое, значит, сегодня – первое, – резонно заметил Бадринатх.
Но до Каушальи не доходили эти тонкости юмора, сатиры, иронии и тому подобного.
Она – человек прямой, находчивый, а главное – практичный.
– Так-так, твой адвокатишка должен сегодня принести деньги за Зиту, – вслух рассуждала Каушалья и, обернувшись к уходящему супругу, бросила: – Бадринатх, придет адвокат, а Зита у нас взаперти. Выпусти ее, пусть переоденется и приведет себя в порядок, сари и украшения я сейчас принесу.
Каушалья вынула связку ключей от сейфов и шкафов из серебряной шкатулки, которую хранила далеко от любопытных глаз.
Она открыла большой старинный шкаф, шкаф Лолиты, и достала из него легкое белое сари. Из левого ящика шкафа взяла два браслета и жемчужное ожерелье и все это отнесла к Зите в комнату.
Миновав дамбу, такси выехало на набережную западного побережья.
Гупта был под впечатлением встречи и беседы с Рави, а также продумывал его предложение – предстоящую поездку в Брадж.
Потрогав рукой боковой карман пиджака, Гупта убедился: конверт с деньгами на месте. Он переложил его в портфель.
«Интересно, как там поживает моя подопечная – Зита?» – подумал он.
Отца ее он не знал. Дело по опекунству ему передали в нотариальной конторе.
«Да, не позавидуешь бедной девочке! Алчная тетка житья не дает, сживает со света. А ведь Зита – благородного рода, из касты брахманов».
«Еда, сон, страх и совокупление уподобляют людей скоту; лишь знание возвышает их. Лишенный знания – словно скотина», – вспомнил он слова из упанишад.
Тетка Зиты, простите, действительно скотина…
За автомобильным стеклом пробегали чайные кусты, банановые деревья…
– Вот здесь поворот направо.
– За этой акацией? – угадал шофер.
– Совершено верно. Дальше вон по той пальмовой аллее, вверх, к белому особняку. Да-да, вот так, – корректировал направление Гупта.
Из столовой Зита пошла в свою комнату, грустная и измученная.
Двое суток она пробыла в одиночестве.
Душа ее исстрадалась. Юное сердце, стремящееся к любви, красоте и пониманию, примолкло и как бы уснуло.
По рассказам дяди, бабушки, Раму, Зита знала, что она – наследница дома и что отец ее – брахман. Вполне естественно, что эти обстоятельства придавали ей сил и стойкости: все же она не одна в мире, хоть и оставили ее родители, они не оставили ее совсем одну.
Отец и мать присутствуют повсюду в этом доме, в этом саду, а главное – в ее сердце, в ее душе, и, в конце концов, она – их плоть и кровь…
Зита подошла к зеркалу и оглядела себя. Как и прежде, она была юной и очаровательной.
Очарование женщины преумножают украшения и наряды.
На ее постели лежало белое сари. На табурете, покрытом бархатом, – браслеты и коробочка с ожерельем.
Зита быстро переоделась в тонкое воздушное сари, надела браслеты и долго любовалась жемчужным ожерельем, стоя у зеркала.
Она знала, что ожерелье принадлежало ее матери, а сари припасено для нее родителями, как приданое, но это ведь не единственное сари.
«Вот тетя, жадная и невежественная женщина. Как можно быть такой? Жаль мне и дядю, и бабушку. Они страдают из-за нее. И, конечно, переживают, что тетка и ее дочь так грубо обращаются со мной. Один человек заставляет страдать вокруг себя столько людей. Не будет ей прощения ни здесь, ни там», – подумала про себя Зита.
– Зита! Ты где там? – послышался голос тетки.
– Я здесь, тетя! – приоткрыв двери, ответила Зита и вышла навстречу Каушалье.
Каушалью слегка покачнуло.
Ее, грубую, скандальную женщину, казалось, ничто не может пронять.
Но красота – сила необъяснимая! Она сразила Каушалью.
Перед ней стояла, ни дать, ни взять, богиня Сита – супруга бога Рамы.
Нижняя губа Каушальи отвисла, а глаза на мгновение потеряли зрение. Справившись с собой, Каушалья повелительным тоном госпожи промолвила:
– Сейчас придет твой опекун, адвокат. Когда мы будем сидеть за столом, я позову тебя, и ты принесешь нам чай на три персоны. Все ясно?
– Да, тетя!
– Можешь идти и готовить чай, – отрезала Каушалья и постукивая бархатными комнатными туфлями, продефилировала по коридору.
Каушалья вошла в свою комнату в смятении чувств. Она едва могла справиться с собой.
Да, Зите семнадцать лет, уже пошел восемнадцатый. Невеста! Красавица! Чувство зависти, ненависти поднималось и давило ей грудь.
Она мать, ее родная дочь учится в колледже, при родителях, но в ней нет ничего подобного. А эта – сирота несчастная, какое она имеет право быть такой красивой, очаровательной и неотразимой?!
Каушалья не находила себе места. Она едва ли сознавала свою глупость, но четко знала, что красоту эту легко погасить. Как? Грубым словом, работой. Работа обезобразит и раздавит ее до конца.
Нет, нет, Каушалья не допустит замужества Зиты!
«Да, братец Ранджит приметил ее. Неплохо было бы, если бы он женился на ней. Но нет! Он тут же всех нас вышвырнет на улицу!» – размышляла Каушалья.
В дверь постучали.
– Госпожа, вас внизу спрашивает господин Гупта, – сухо проинформировал Раму.
По такому случаю Раму был одет в светлое ширвани и такие же панталоны. На ногах – старые черные ботинки, вычищенные до блеска.
Настроение у Раму было приподнятое, он торжествовал. Краем глаза он видел Зиту нарядной и очаровательной, и в его старое сердце вновь вернулось чувство радости.
Адвокат Гупта сидел за круглым столиком, покрытым белой скатертью, и держал на коленях тонкий кожаный портфель. Напротив него – Бадринатх, хозяин дома.
Они еще не успели обменяться приветствиями и наладить светский разговор, а Каушалья, шумно спускаясь по лестнице, уже зачастила:
– О, Всевышний, какая встреча! Господин Гупта! Вы, как всегда, точны и вовремя. И к тому же прекрасно выглядите, – попыталась она ввернуть комплимент.
– Что вы, госпожа, куда уж мне. Это вы красавица, по-прежнему молоды и очаровательны, – проговорил Гупта, вставая.
– Садитесь, господин Гупта, сейчас подадут чай. Зита, где ты там? Пришел господин Гупта и ждет тебя. Он хочет видеть свою подопечную, – актерски наигранно-ласковым голосом ворковала Каушалья.
Зита, с круглым подносом, на котором громоздились чайные приборы и сладости, подошла к гостю, поприветствовала его легким поклоном и улыбкой и предложила чай.
Гупта, пораженный красотой и юной прелестью Зиты, дрожащей рукой взял чашку и быстро поставил ее на стол, боясь уронить.
– Я адвокат, у меня масса дел. Поймите, что опекунство – это сверх моих обязанностей, – кое-как промямлил он.
– О сироте мы беспокоимся больше, чем о своих детях, – медовым голосом проворковала Каушалья и с улыбкой посмотрела на адвоката.
«Льстивая особа», – подумал Гупта.
– Девочка растет беззаботно, так что беспокоиться не о чем, господин опекун. Она нуждается в материнской ласке, и я ей даю ее сполна, – продолжала лукавить тетка.
– Мы несем ответственность за нее до замужества, – не без умысла вставил дядя.
Каушалья предупреждающе сверкнула на него своими круглыми глазами и заскрипела стулом.
– Не могли бы вы, господин Гупта, – продолжал брать реванш супруг, – найти ей жениха?
Бадринатх пользовался адвокатом, как прикрытием, как пехота танком, и шел в наступление.
– Зите скоро будет восемнадцать лет, пора ей замуж. После ее замужества и у вас, господин Гупта, руки развяжутся, и, естественно, нам будет в радость, что Зита обретет свою судьбу, – перешел дядя к решительной атаке.
– Безусловно. Я сам хотел предложить вам это, господин Бадринатх и госпожа Каушалья, чтобы снять с вас всякое беспокойство и ответственность. Конечно, выдайте Зиту замуж.
– Да, так и завещал мой брат Рао, что мы ответственны за ее судьбу и воспитание до замужества.
– Господин Гупта, – более решительно обратился еще раз с просьбой Бадринатх, – не найдете ли вы ей достойного жениха. Мы искали, но не нашли. Зита, как вам известно, из касты брахманов. Поэтому не так легко найти достойного жениха, – дядя сделал ударение на слово «достойный».
Каушалья почти залпом выпила чай и с трудом держалась в рамках приличия.
В этот момент она всем своим существом ненавидела супруга. Она была готова разбить его блестящие очки и вырвать его сизые пряди волос.
«Ну, погоди мне, заика!» – пригрозила она ему мысленно.
– Бог не даст мне солгать, никто не подходит, господин Гупта, – сказал Бадринатх.
– Я попробую, господин Бадринатх и госпожа Каушалья.
– Доченька, зачем же ты утруждаешься, – ласково обратилась тетка к племяннице, – ведь есть слуга, он бы и принес чай. Ей нравится, господин Гупта, все делать самой. Она все время просит дать ей то одну работу, то другую. Подойди к нам, дорогая, – осклабилась в улыбке тетка, – подойди, моя красавица. Я сама налью.
