Текст книги "Зита и Гита"
Автор книги: Владимир Яцкевич
Соавторы: Владимир Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
– Это похвальное стремление. Девушка должна все уметь делать по дому. Ведь она – будущая жена, а жена – это домашнее солнце, – сказал адвокат.
Зита чувствовала себя неловко из-за того, что тетка так бессовестно лжет и устроила этот спектакль затем, чтобы сбить с толку опекуна и показать себя доброй и заботливой.
Разговоры о поисках жениха сильно смущали ее. Она не знала, как себя вести. Сказать правду она не могла, да и зачем?
«Поэтому лучше молчать, а там – будь, что будет», – решила она про себя.
Гупта открыл портфель и вынул из него конверт.
– Вот, Зита, дорогая, твое ежемесячное содержание. Пересчитай, прошу тебя.
– Если вы так настаиваете. Дядя, пересчитайте, – обратилась она с мольбой в глазах к Бадринатху.
– Давай, дочка, – резко сказала тетка, и на мгновение маска любезности спала с ее лица, – я пересчитаю.
Резкой хваткой толстых и коротких пальцев она выхватила конверт из рук Зиты.
Купюры были крупными, поэтому долго считать не пришлось.
– Все верно, господин Гупта! – со вздохом молвила Каушалья и протянула деньги Гупте.
– Прекрасно, – улыбнулся Гупта.
– О, господин Гупта большой шутник, – засмеялась тетка, – ну разве может быть иначе, конечно, все верно. Вот сидит владелица, ей и отдайте.
Гупта передал деньги Зите.
Зита неуверенно взяла деньги.
– Вот и прекрасно. С вашего позволения, я пойду, у меня в конторе много дел.
– Посидите еще. Попейте чаю. Вот прекрасные сладости, господин Гупта, – сердечно попросил Бадринатх.
– Господин Гупта сказал, что у него много дел, – заметила Каушалья.
– Да, да, извините, госпожа права. До скорой встречи, господин Бадринатх, госпожа Каушалья, Зита, – учтиво кланяясь, проговорил Гупта и, взяв со стула портфель, направился к выходу.
Гаму учтиво открыл ему дверь и поклонился.
Гупта кивком головы поблагодарил слугу и вышел во двор; привратник открыл ему решетчатую дверь в саду, и Гупта, подозвав такси, укатил домой.
– Изверг! – закричала на мужа Каушалья. – Найти ей жениха! Поискать ей подходящего! Ишь чего захотел! Дурак старый!
Каушалья была в ярости. Внутри у нее все кипело. Она набросилась на бедного мужа, как пантера.
Он, болезненно заикаясь, так и не смог ничего ей ответить. Под напором Каушальи Бадринатх всегда терял присутствие духа и замолкал.
Каушалья развернулась и ударила мужа по щеке.
Очки слетели и разбились вдребезги.
На шум прибежал маленький Пепло.
– Вон отсюда! – закричала на него Каушалья. – Не путайся под ногами!
Мальчишка, сообразив, что к чему, исчез со скоростью звука.
– Изверг! Навязался на мою голову! А ты знаешь, что если она выйдет замуж, то все достанется ей. Да ты нищим уйдешь отсюда. У тебя заберут все до последней нитки. И когда ты только провалишься! – трагично, голосом средневекового актера причитала Каушалья. Она метала громы и молнии, как богиня Агни. Глаза ее сверкали. Сари, наполненное ветром гнева, как парус, несло ее по гибельным волнам эгоизма, зла и ненависти.
– И когда ты только исчезнешь с глаз моих, заика несчастный, – повторяла она, как шекспировский трагик.
– Все верно, все правильно, – бубнил Бадринатх.
Индира, бабушка Зиты, на кресле-каталке поехала на кухню к Зите.
– Зита! – окликнула она внучку.
– Что, бабушка, – очнувшись от своих мыслей, ответила ей Зита и, подойдя к ней, взяла ее за руку.
Индира, мать Рао, была седой старой женщиной. На ее благородном лице еще сохранились следы былой красоты. Несмотря на болезнь, она держалась прямо. Из-за стекол очков глядели большие серые, умные глаза, в которых отражались понимание и проницательность, любовь к чадам своим, мудрость, покорность, терпение и неистребимая вера в победу добра над злом, в утверждение на земле правды.
– Зита, дай я посмотрю на тебя. Неужели это ты, моя внучка, или я вижу настоящую принцессу. Ты – богиня Сита, дитя мое. Сокровище, ты сама не сознаешь, как ты прекрасна! Жизнь моя! Надежда моя! Жаль, твои родители не дожили до этих дней, чтобы полюбоваться тобою!
– Я уверена, я чувствую, – продолжала Индира, – явится к моей Золушке принц и увезет ее в прекрасную страну, где нет злых людей.
Глаза ее увлажнились. Она обняла внучку.
Зита положила свою белоснежную руку на ее плечо.
– Я верю, так будет, Зита! Обязательно будет, – с твердым убеждением, но мягко повторила бабушка.
– Нет, бабушка, так не бывает, – разочарованно произнесла Зита, – так бывает только в сказках.
Однако слова бабушки пришлись ей по сердцу. Ведь она и сама в глубине души лелеяла те же мечты и надежды.
И верилось ей: если сердце наполнено подобными мечтаниями, значит, есть в мире причины, рождающие эти мечтания.
– Не только в сказке, Зита. Мое сердце подсказывает, что и для тебя найдется хороший человек.
– Ты добрая, бабушка, я так люблю тебя! – воскликнула Зита в порыве благодарности и ответной искренности.
– Зита, – раздался голос тетки.
– Я пойду, бабушка, а то тетя будет сердиться.
– Иди, моя милая внученька, иди, моя принцесса, и помни, что я тебе сказала.
Зита подошла к тетке, которая запирала деньги в сейф.
– Да, тетя? Вы меня звали?
– Что «тетя», «тетя»! Нарядилась в чужое платье и чувствует себя, как принцесса!
– Украшения и серьги тоже отдай! – требовательно приказала тетка со злом и грубо сорвала с нее все украшения. – Щеголяет в них! Негодница!
– Мои украшения носит, как свои собственные. Сари тоже снимай, – угрожающе проговорила она, и тут же рванула с нее сари, – чужое носить не стесняется, весь подол запылила, негодная.
Каушалья с удовольствием издевалась над Зитой. Она пыталась растоптать то, что невозможно растоптать, – красоту, созданную Богом.
Зита в ужасе отпрянула от сумасшедшей тетки, инстинктивно прикрываясь руками.
– А где же твоя одежда, милая? – ехидно уколола ее тетка. – Надень свое сари и не появляйся мне на глаза, – ледяным тоном проговорила она.
Зита, вся в слезах, полуголая, сгорая от стыда и обиды, от несправедливости лукавой, жадной и бесчеловечной тетки, бросилась к себе.
«И некому меня защитить! Где вы, мои родимые мама и папа? Почему вы так рано меня оставили!» – в который раз повторяла про себя Зита, и слезы ручьем текли из ее больших и чистых глаз.
– Ну, что? Раздела тебя моя сестрица? – нахально и с издевательским смешком бросил Ранджит, встретив пробегающую Зиту.
– Жаль, бельишко не сняла!
Зита, не ответив, пробежала мимо и, влетев в свою комнату, заперлась на ключ.
Слуга Раму, скрывая ненависть к этим новоявленным хозяевам-самозванцам, подошел к Ранджиту.
– Что надо, старик? – рявкнул Ранджит.
– Я принес вам сигареты, господин.
– Сожги их на могиле своего отца! – и Ранджит хлопнул дверью перед согбенным в древнем поклоне старым слугой Раму.
Глава пятая
Скорый пассажирский поезд, громыхая, мчался на северо-восток.
За окнами вагона тянулся однообразный пейзаж. Желтые горчичные и коричневые хлопковые поля чередовались с изумрудными рисовыми полями и зелеными пастбищами.
Пастухи выгоняли стада буйволов, среди которых мелькали козы кофейного цвета.
На мгновение блеснула в мелкой впадине зеркальная поверхность Джхила – небольшого озера в старом русле реки, покрытом манговыми зарослями.
– Гупта, как себя чувствуешь, старый житель Бхарата[1]? – весело спросил, опираясь на деревянную планку открытого окна, Рави.
– Великолепно, мой старший брат и гуру, – подыграл ему в тон Гупта.
– Вот мы и в пути. Позади суета и наша жизнь, что не вернется.
– А которая осталась там?
– Тоже наша, но уже не наша, всеобщая. И всеобщее прошлое.
– Посмотри, вон там, вдали, древний баньян Кабирбар, посаженный самим Кабиром.
– Рави, прости мое невежество, но кто такой Кабир?
– Извини, дорогой Гупта, я сам, к своему глубокому стыду, мало знаю о нем.
Кабир – это древний мудрец. Он посадил этот баньян около трех тысяч лет тому назад на берегу реки Нарбады. Обрати внимание, целый лес его стволов покрывает огромную площадь, на которой разместилась деревня Сукал.
– Рави, ты сделал мне прекрасное предложение – поехать к Кришне. Я благодарен тебе. Но я хочу сделать тебе встречное предложение.
– Не смеши меня, мой добрый Гупта! Что ты мне можешь предложить? Мне, старому, усталому, обремененному знаниями и заботами человеку. Единственное стоящее, что ты мог бы мне предложить, это отказаться от всего этого и уйти в брахманы, йоги или еще куда-либо.
– Иронизируешь, брат? Я действительно хочу предложить тебе кое-что «стоящее», как ты сказал.
– Да, променять бы одеяние шаха на горечь странствий и рубище нищеты, – мечтательно проговорил Рави.
– А мы и так в данное время променяли, – заметил Гупта.
– Но не совсем. Мы же не нищие. Все мы, правда, нищие перед Вседержителем Вишну, но мы не истинные нищие, в своем сознании и житейском положении.
– Отчего же? – смеясь настаивал Гупта. – Посмотри на себя и на меня, как мы одеты.
Гупта и Рави были облачены в древнеиндийский кхаддар – грубую домотканую хлопчатобумажную ткань.
На головах – гандистские шапочки из этой ткани, на плечах – свободные рубахи, вокруг бедер – дхоти.
– Чем мы с тобой не нищие мира сего, Рави? – не унимался, весело покрякивая, Гупта.
Гупта был в прекрасном настроении.
Конторскую пыль мгновенно снес ветер путешествий.
Все заботы улетели, как смутный сон.
Он чувствовал прилив сил и свободу. Он осознавал себя подлинным, таким, каким он был в детстве, каким его создала природа. А осознание самого себя отдельно от суетного, пошлого, наносного – всего того, что в процессе жизни налипает на человека, и есть свобода, свобода от стереотипов, ложной морали и ложных ценностей.
Он ощущал себя соучастником, частицей Вселенной, и в этом духовном слиянии Гупта испытывал счастье.
Все его существо, его сознание находилось здесь, в этом движении, в этих картинах природы, в многообразии и богатстве божественного мира, который простирался перед ним.
Он был вместе с этим пространством. Он находился здесь, он находился там, где находился.
– Дорогой Гупта, есть, конечно, в этом некий привкус искусственности.
– Может быть, Рави, но что делать, форма тоже действует на содержание и наоборот.
– За что я люблю тебя, брат мой, так это за оптимизм, который у тебя исходит не от чистого жизнелюбия, а от понимания законов жизни, – нежным баритоном промолвил Рави.
Колеса поезда постукивали на железнодорожных стрелках.
Но вот раздался скрежет тормозных колодок, запах горелого графита ударил в ноздри, и поезд замер у перрона вокзала.
Гупта бросился к окну, высматривая господина Шриваставу – адвоката вполне солидной конторы, который должен был встретить друзей на машине.
А вот и он, улыбающийся, в светлом ширвани; он помахал рукой, увидев Гупту в квадрате окна.
Гупта и Рави вступили на священную землю Браджа. Здесь родился легендарный Кришна, восьмое воплощение бога Вишну. Тут он рос, проказничал и творил чудеса, дразнил пастушек, играл на флейте и любил прекрасную пастушку Радху.
Господин Шриваставу любезно пригласил друзей сесть в автомобиль.
Джип-лендровер, набрав скорость, покатил по неширокому шоссе к Вридвану.
Вридван стоит на том месте, где браджские пастухи со своими женами и дочерями во времена Кришны пасли коров.
Минут через двадцать друзья были у цели.
Небольшой город Вридван отличается огромным количеством храмов, посвященных синему богу Кришне.
Гупта и Рави вышли из машины.
Господин Шриваставу предложил им свой дом и свое гостеприимство.
– Дорогой господин Шриваставу, мы бесконечно благодарны вам, но, если позволите, мы останемся пока на празднестве, а через несколько часов, если не трудно, пришлите за нами машину.
– Как будет угодно, господин Гупта, – и Шриваставу, откланявшись, уехал.
Друзья остались вдвоем.
Пестрота, духота и шум толпы несколько взбудоражили их.
У ветхих стен храмов было огромное количество паломников – ступить некуда.
Рави взял Гупту за руку, чтобы случайно не потеряться.
Гупта тут же, в лавочке, приобрел два венка из желтых и оранжевых цветов и несколько пестрых лоскутков.
Один из венков он надел на шею Рави, другой – на себя.
В такой достойной праздника экипировке, они стали постепенно включаться в общий ритм торжества.
Неподалеку от храма росли смоковницы. Паломники развешивали на их ветвях пестрые ленты и лоскутки.
Рави и Гупта, приподнимаясь на цыпочки, с детским восторгом развесили свои лоскутки.
Друзья почувствовали, что их полностью захватывает и формальная и мистическая стихия праздника.
В окрестных рощах были разбиты лагеря паломников, которые не смогли найти пристанища в горах, – палатки, переносные домики, шалаши или просто растянутые между деревьями простыни.
В одной из этих рощ находится древний высохший гхат, – озеро, где однажды, по преданию, Кришна застал врасплох купающихся красивых пастушек.
Они, уверенные в том, что их никто не видит, разделись донага и беззаботно резвились в воде.
Кришна решил немного подразнить их. Незаметно собрал он их одежду, развесил ее на смоковницах и очень веселился, наблюдая их смущение, когда они обнаружили пропажу.
– Да, – молвил Рави, – Кришне ничто человеческое не было чуждо.
– Воистину так, мой друг, – серьезно подтвердил Гупта, – потому в память об этом мы и повесили лоскутки на смокву.
– Река Джамна переменила свое русло и не заливает теперь этот гхат, – с сожалением заметил Рави.
– Гупта, а ты ведь потомок воинственных джатов, насколько мне известно.
– Да, это так же точно, как и то, что ты – из воинственных раджпутов, Рави, – торжественно и серьезно ответил Гупта, и лицо его просияло.
– Так вот, обрати внимание, господин Гупта, – продолжал Рави, – вон там, видишь, широкие каменные ступени гхата ведут от реки к ослепительно белой арке. А на ней… Давай подойдем поближе.
Друзья пробирались сквозь толпу. Над их головами проплывали неравномерные удары колокола с центральной набережной Вишрантгхата.
На ослепительной белой арке посреди четырех башенок возвышалась гладко отполированная мраморная площадка.
– И что дальше? – спросил Гупта у запыхавшегося Рави.
– Джатпурские махараджи во время своих дней рождения и ярмарок раздавали оттуда щедрые подарки паломникам.
Сегодня же терраса кишела белыми и шафранно-желтыми одеждами вишнуитских паломников. Каждый из них при входе поднимал руку к веревке огромного колокола и несколько раз ударял в него; тем самым он доказывал свою религиозность и извещал бога о своем присутствии.
Гупта первым бросился к веревке колокола, раздвигая толпу своими мощными плечами. Схватив веревку, он ударил в колокол что было мочи.
Раздался громоподобный гул, который затем мягко, медленно угасал, но тут за веревку схватился Рави и тоже ударил в колокол.
Бог их услышал! Увидел, что они присутствуют на его земле. Живут.
Друзья увидели группу паломников в белых одеждах. У каждого из них на шее был длинный венок из цветов.
– О, это из Северной Индии, Рави! – громко воскликнул Гупта.
– Посмотри, как церемонно они полощут рот и горло речной водой! Пойдем и мы, – дернул он друга за рукав.
Спустившись к реке, они стали наблюдать, как паломники бросают в реку горсти цветов, а из медных мисочек льют в воду растопленное масло – гхи; распевая стройными голосами гимны, они, не раздеваясь, прыгали со ступенек гхата в реку.
После купания женщины переодевались в сари. И так ловко это они проделывали, что ни у одной из них ни на секунду не оставался неприкрытым хотя бы маленький участок голого тела.
– Гупта, а это уже по твоей части, – смеясь, заметил Рави.
– Что? Где?
– Посмотри левее.
Неподалеку три стройные девушки из близлежащей деревни полоскали белье. Чрезмерную стыдливость у них трудно было приметить. По деревенским обычаям они были без блузок, и без всякого стеснения нагибались так, что все их прелести открывались смущенным взорам Рави и Гупты, да и всех купающихся набожных паломников.
– Рави, – обратился к другу Гупта, – пора нам возвращаться к пристани. Господин Шриваставу наверняка заждался.
И друзья поспешили назад.
Радостные, утомленные, наполненные неизъяснимыми чувствами, они шли, свободно размахивая руками и молча заглядывая друг другу в глаза.
Ощущение полноты жизни, ее бесконечности в своей краткости и быстротечности – вот что наполняло их души и соединяло двух молодых людей.
Господин Шриваставу прохаживался около автомобиля, когда друзья подошли к нему.
– Рам, рам, мои друзья. Мне приятно, что вы оказались на этой священной земле. Понравилось? – обратился он с вопросом.
– Нет слов, господин Шриваставу, все прекрасно. Как будто нет на земле ни зла, ни коварства, ни войн, ни голода, ни смерти, – ответил Гупта.
– Да, Гупта прав, – добавил Рави.
– Вот и хорошо. Теперь поехали, передохнем и подкрепимся как следует.
Их машина ехала вдоль длинных рядов лавочек, в которых продавалось все, что относится к религии. Чаще всего виднелись статуэтки синего Кришны, играющего на флейте.
– Вот здесь, неподалеку, родился Кришна. Мать Кришны купала его, а няня стирала пеленки вон в том пруду, – указал друзьям Шриваставу, – он так и называется: Потракунд – «Пеленковый пруд».
Дом господина Шриваставу внешне казался небольшим, но внутри был довольно обширным.
Простота архитектуры создавала впечатление завершенности и прочности.
Казалось, что этот дом вырос сам по себе, как и окружающие его арековые пальмы, цветник и банановые деревья.
Он был выстроен из местного материала – крупных квадратных блоков песчаника.
Верх шатровой черепичной крыши с мягкими изломами по сторонам венчала круглая башенка из белого мрамора, которая мило «перекликалась» с таким же белым крыльцом, обнесенным по обе стороны балюстрадой.
Зонтичные акации нависали над ним, создавая густую и прохладную тень.
По саду величаво расхаживали павлины.
Гупте и Рави отвели комнату на двоих.
Они помылись, переоделись и вышли в гостиную.
– Друзья, прошу в столовую, – вежливо пригласил их хозяин.
За небольшим столом, накрытым белой скатертью, расположились Гупта, Рави и хозяин.
Подошел слуга и поставил на стол серебряный ящичек с паном.
– Прошу, господа.
– Спасибо, но мы с Рави не жуем бетель, – ответил Гупта.
– Уберите пан, – распорядился хозяин, – пожалуйста сок, господа.
После этого подали молодую баранину под острым соусом карри, вареный рис и вареный горох.
На столе были лепешки чапати и всевозможные овощи, которые в это время года в изобилии продаются на рынках.
За десертом пошел легкий разговор. Юристы обменялись своими специфическими вопросами по проблемам юриспруденции.
Рави, как врач, поведал о проблемах современной медицины, о народных врачевателях и истых «индийских врачах» – вайдьях.
– Если врач не будет читать в больном его жизнь, а будет искать в книгах описание лечения болезни, то он никогда не станет истинным врачевателем, доктором-творцом, а лишь – ремесленником от медицины, – продолжал Рави начатую дискуссию о медицине и конкретно о вайдьях.
Солнце уже коснулось синей цепочки гор, и его красные лучи падали на чайный столик веранды.
Было уютно и легко.
– Не приведя в равновесие все силы в человеке, его нельзя вылечить, – продолжал Рави, – вот сегодня мы были на празднике Кришны. Извините, но если абстрагироваться, то это своеобразная медицинская амбулатория. Я по себе чувствую, что после этих обрядов мой организм пришел в равновесие. Независимость и свобода духа человека – вот основа его истинного здоровья. И народ на протяжении тысячелетий находил это и вновь терял. Но, слава Богу, находил.
– И нам следует не терять находок, – подхватил Шриваставу, – хотя развитие общества – сложное явление в жизни. Господам еще чего-либо? Пожалуйста, фрукты.
– Дай вам Бог здоровья, господин Шриваставу. Мы благодарны вам за чудесный обед и беседу. Разрешите нам с Рави удалиться на отдых. Завтра рано вставать, чтобы успеть на поезд, – рассыпаясь в благодарностях, проговорил Гупта и встал из-за стола.
– Что ж, приятного отдыха, господа, – с поклоном сказал хозяин.
Друзья прошли в отведенную для них комнату.
Через некоторое время в дверь постучали.
Рави открыл дверь.
На пороге стоял слуга. Он держал поднос с вином и фруктами.
– Хозяин велел передать это вам, господа, – учтиво сказал он.
Рави пропустил слугу в комнату. Тот, поставив поднос на стол и пожелав спокойного сна, тихо удалился.
Гупта откупорил бутылку и наполнил два бокала.
Друзья выпили. Вино оказалось вкусным и хмельным.
Закусив несколькими кусочками манго, Гупта и Рави погрузились в кресла.
Жара спала, и стало совсем прохладно.
Рави закрыл окно.
– Рави, – обратился к другу Гупта, – в Западных Гатах произрастает дерево расамал, или талипад, достигающее высоты в семьдесят метров. За свою жизнь оно цветет один раз. Его листья имеют в диаметре около пяти метров. На них писали древние. К восьмидесяти годам на вершине его лопается стручок, из которого выходит гигантский белый цветок до десяти метров в поперечнике. Позднее цветок превращается в исполинскую гроздь, из которой на землю падают орехи, дающие начало новым всходам. Затем дерево медленно увядает и падает под натиском первого муссона.
Гупта сделал акцент на последней фразе и, взяв в руку бокал, произнес:
– Давай, дружище, выпьем.
– За что? За орехи? Можно, если они съедобные, – засмеялся Рави.
– Брось иронизировать, вечно ты, Рави, шутишь, но это хорошо.
Было заметно, что друзья немного захмелели, но хмель этот, эта божественная влага, только веселил их беседу.
– Я хочу сказать, Рави, о том, что дерево трудится восемьдесят лет для того, чтобы создать потомство.
В этот момент от переполнивших его чувств мысль Гупты оборвалась, и он внезапно произнес:
– Женись, Рави. Я уже и невесту тебе присмотрел.
– Забавно! Да ты настоящий друг, Гупта! Невесту мне сыскал. Вот новость, так новость! Где же она? – и Рави наклонился и заглянул под стол с одной и другой стороны. – Нет ее, Гупта. Может, ты ее держишь в шкафу?
– Перестань, Рави, я серьезно.
– Ладно, прости, брат! – серьезно сказал Рави.
– Она, Рави, сирота.
– Сирота?
– Да.
– Она здешняя?
– Нет, она, как и мы, живет в Бомбее, но на западном побережье. Живет в прекрасном доме, с дядей и тетей. Она богата и красива.
– А не твоя ли это подопечная?
– Она самая, Рави, ты угадал!
– Что ж, – согласился Рави, – по приезде поговорим о том, когда можно будет навестить их. Но только ты моим родителям поподробнее о ней расскажи, ладно, Гупта?
– Друг мой, люблю я тебя!
– А я тебя, Рави. Надо бы выпить по этому поводу.
– А почему бы и нет? Конечно, Гупта.
Друзья осушили бутылку вина и улеглись спать.
Рано утром Шриваставу вез их на вокзал.
По дороге медленно двигались скрипучие воловьи упряжки на деревянных колесах.
Со всех сторон, чирикая, неслись звонки велосипедистов, это деревенские жители везли в город бидоны с молоком.
По зеленым холмам, спускаясь в долину, тянулись ленты дорожек, украшенные разноцветными яркими сари женщин, несущих на головах пирамидки латунной посуды.
По обочинам дороги мелькали чайные и лотки с овощами, фруктами, пучками бетелевых листьев, лимонадом и всякой зеленью, которой так богата Индия.
Глава шестая
Район Большого Бомбея[2], когда-то называвшийся «Черным городом», расположен к северу от центра, по направлению к острову Солсетт.
Он беспорядочно застроен жилыми кварталами. В нижних этажах домов размещаются лавочки и мастерские.
Между этими кварталами тянутся узкие и пыльные улицы одноэтажных убогих жилищ.
А если ехать на юго-восток по многочисленным мостам и дамбам, соединяющим два удивительно зеленых острова – Бомбей и Солсетт, то открывается совершенно иной Бомбей: правильная планировка, широкие зеленые улицы. Это территория Форта. Жилых домов почти нет, в основном правительственные учреждения, банки, магазины, конторы и офисы торгово-промышленных монополий.
Обогнув бухту Бэк-Бей по шоссе Марин-драйв – «жемчужному ожерелью», застроенному многоквартирными шестиэтажными домами, попадаешь на великолепный Малабар-Хилл, где воцарился во всей своей могучей зелени парк «Висячий сад».
В центре Большого Бомбея гудит Крофордский рынок, перед которым меркнут все рынки Востока.
Могущество этого рынка потрясает покупателя пестрым ливнем разнообразия божественных плодов этого суетного мира, называемого Землей.
Здесь, как на чудесном макете, Творец как бы показывает человеку: Я – есмь. Я дал вам Жизнь. Вот она. И вы – тоже мой плод и украшение Земли – люди, человеки!
Юная красивая девушка и ее хозяин и наставник – молодой высокий красавец с фигурой атлета, а также мальчик лет десяти-двенадцати сидели на круглом гранитном бордюре старого фонтана.
Это были бродячие циркачи, которые, закончив небольшое представление на рынке, делили заработок.
Девушку, одетую необычайно красочно, как легендарная танцовщица, певица и куртизанка Таваиф, звали Гитой.
Она считала деньги.
– Все не везет и не везет, как в карты. Я все раздала и почти все проиграла. Вот тебе, Рака, – она протянула ему бумажки, – на три бутылки хватит, – весело и внушительно проговорила она и засмеялась чистым и заразительным смехом.
– И это все? Ты что, припрятала? А? Ну, я тебе покажу! С такими загребущими руками ты у меня быстро вылетишь из дела!
– Да-да, Рака, я видел, она припрятала не один десяток рупий, – звонким голосом сообщил мальчишка.
– Прочь от меня, недомерок. Еще и ты смеешь мне перечить, наводить тень на плетень. Ну-ка, сгинь отсюда, сопля несчастная! – прикрикнула Гита с напускным гневом.
– Гита, – зарычал Рака, – еще раз сотворишь подобное, вышвырну тебя вон!
– Ох-ох-ох, боялись мы ваших угроз! Не рычи, как шакал над костью.
– Слишком много ты на себя берешь, цыганка!
– А кто собирает зрителей? Ты, благородного происхождения, или я, простая цыганка? Пугало огородное! Ты же прыгаешь, как паршивая обезьяна на веревке.
У Раки глаза поползли на лоб от такой неожиданной выходки со стороны партнерши.
– Я… да я… – начал, заикаясь, Рака, – сделал из тебя настоящую танцовщицу, баядерку, можно сказать, Таваиф двадцатого века, а ты так со мной?! Отдавай деньги или…
– Стоять! Ни с места, или же здесь будет множество трупов!
Гита вынула нож и приставила его острием Раке к животу.
– Ты погляди, она еще и ножом угрожает, – проблеял отрок.
– Сказала, исчезни, ягненок от паршивой овцы, иначе ты забудешь, что есть на свете солнце и луна, – в раздражении прокричала Гита, и тот, проникнувшись угрозой, улизнул.
– Ладно тебе, Гита! Но в следующий раз…
– Что в следующий раз?
– Выгоню!
Гита спрятала нож, резко повернулась и, гордо неся голову, удалилась.
Рака остался один. Пересчитал деньги.
– Вот чертовка! А ведь и впрямь хватит на три бутылки, – и он зашагал своей мягкой и величественной походкой актера и борца.
Пронзительный телефонный звонок, казалось, пробуравил мозг Рави.
Он так вздрогнул, что чуть было не упал со стула. Подобного никогда за его практику в клинике не случалось.
– Бог мой! Что это со мной? Опять эта демоническая усталость. Правда, есть противоядие против нее, но у людей свободы, а я – раб. Да-да! Я раб ничтожный!
Рука потянулась к трубке.
– Доктор Рави у телефона! – выдохнул он.
– Рави, дружище, как хорошо, что я тебя застал! Это я, Гупта! – прозвучало в трубке.
У Рави отлегло от сердца. Струя свежего воздуха из открытого окна мягко наполнила легкие и заныла в груди, как струна ситары.
– О, ты, Гупта! Наконец-то! Прошла уже неделя после нашего, как говорят мусульмане, хаджа, а ты не звонишь. Ты что? Погряз в конституционном суде?
– Что ты, Рави. Я – бедный адвокатишка, слуга народа, броня их и защита, куда мне до конституционного суда.
– Что случилось? Слушаю.
– Ничего. Просто позвонил. Разве так нельзя?
– Можно, – миролюбиво сказал Рави.
– Пора жениться, мой дорогой собрат! – прямым ударом сразил его Гупта.
Рави, открывшись, пропустил удар, и теперь мысленно искал контрудар.
– Да-да, – тянул он, выигрывая время, – наверное, конечно. А ты был у моих родителей?
– Два раза.
– И что они?
– Молятся на меня.
– Уж так и молятся?
– Да, так и молятся, – защищаясь, отвечал Гупта.
– Ну, короче, дорогой господин Гупта, я слушаю твое окончательное предложение.
– Завтра ты, я и твои родители, все вместе, едем к обеду на западное побережье.
Рави заволновался. Он посмотрел на себя в зеркало. Темные круги под глазами после бессонной ночи и тяжелой операции. Не совсем чистый белый халат. Глупая шапочка хирурга. Идиотские глаза. «Куда мне? Господи!» – подумал он.
– Гупта, а нельзя ли отложить до лучших времен?
– Никак нет, как говорят солдаты. Я уже условился и с той и с другой стороной.
– А на какой стороне я?
– На этой.
– На какой на «этой», Гупта? – спросил Рави в надежде замутить воду.
– На такой, на которой тебе надлежит быть, дорогой Рави.
Этой фразой Гупта «достал» Рави, и он сдался. Что делать! Он в нокдауне.
– Когда надо ехать?
– Завтра, я тебе уже сказал.
– А какой день завтра?
– Пятница.
– Ладно, и что я должен делать?
– Ты ничего не должен делать, а обязан выглядеть, как бог. Завтра днем поедем к твоей Зите. К трем часам. Будь дома. Я заеду. Все. Пока!
Гупта положил трубку.
Рави, в смятении, рванул с головы белую шапочку эскулапа и рухнул в жесткое медицинское кресло.
* * *
Господин с пышными усами, в бордовом ширвани и такого же цвета шапочке сыпал ассигнациями и восклицал:
– Это восхитительно, это сверх могущества всех богов!
Гита, в бирюзовом курти – короткой кофточке-лифчике, расшитой красными золотистыми цветами, юбке из легкого февральского тумана, с огромными серьгами из черного янтаря в ушах, со звонкими браслетами на руках и ногах и черной розеткой в крыле носа, пела и танцевала.
Мальчишка Чино, выбивая на барабане дробь, заходился в экстазе. Рака на флейте выводил сложнейшие рулады, как соловей на чайном кусте.
Народ на площади рынка неистовствовал. Такого зрелища давно не было в Бомбее. Тем более в августе, в эти священные дни рождения бога Кришны.
Сладострастные движения тела Гиты сотворяли древней силой искусства «внеплотскую» иллюзию вечной жизни.
Воистину: кто создал душу – это чудо, но кто создал плоть – чудо из чудес.
Музыка, ритм и музыка-ритм, движения тела, жесты, игра глаз – все это стирало границы между материальным и духовным.
В этом – феномен индийского танца, в этом – его непобедимое достижение Истины.
Что в сравнении с ним кафе-шантан или всевозможные хитпарады и шоу Европы? Это всего лишь периферийная часть целого, где утрачена главная суть жизни, ее гармония и вечность. Магия танца сотворяла в воображении зрителей чудные картины; так испепеляющий зной являет иллюзию-мираж в пустыне.
В такие минуты эмоциональные и детски доверчивые, в сущности, индийцы, несмотря ни на социальное положение, ни на кастовую принадлежность, отдадут все, что имеют в кошельке.
Рака работал, как заправский факир, читал стихи, отрывки из баллад и «Рамаяны».
