Текст книги "Гарик Потный и Оружие Пролетариата(СИ)"

Автор книги: Владимир Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

В этот день дядя Владимир не пошел на работу. Он остался дома и заколотил прорезь для писем.

– Увидишь, – объяснял он тете Даздраперме сквозь гвозди во рту, – если они не смогут доставить их, они прекратят.

– Я в этом не уверена, Владимир.

– О, ты не можешь знать, Даздраперма, как поведут себя эти люди, мозги у них устроены иначе, чем у нормальных людей, – сказал дядя Владимир и ударил по гвоздю стаканом водки, который подала ему тетя Даздраперма. Стакан разбился.

В пятницу пришло немного-немало двенадцать писем. Поскольку их не смогли опустить в прорезь, то просунули под дверь, а также в боковые щели, и еще несколько забросили в окошко ванной на нижнем этаже.

Дядя Владимир снова остался дома. После сожжения писем он вооружился молотком и гвоздями и забил дощечками все щели во входной двери и на заднем крыльце, так что никто уже не мог выйти наружу. Во время работы он напевал «И вновь продолжается бой!» и вздрагивал от малейшего шороха.

В субботу ситуация стала выходить из-под контроля. Двадцать четыре письма для Гарика пробрались в дом, будучи вложены внутрь каждого из двух дюжин яиц, которые тетя Даздраперма приняла из рук крайне озабоченного яичника через окно гостиной. Пока дядя Владимир возмущенно звонил на почту и в яичную лавку, пытаясь отыскать виновных, тетя Даздраперма пропускала письма через мясорубку.

– Кому это так приспичило доставить тебе эти фотографии? – спрашивал озадаченный Володя.

С утра в воскресенье дядя Владимир спустился к завтраку с видом усталым и даже больным, но все-таки счастливым.

– По воскресеньям не носят почту, – весело пропел он, намазывая мармелад на палец, – так что этих чертовых писем...

При этих его словах что-то со свистом вылетело из трубы и стукнуло дядю по ебалу. Следом из камина как пули полетели письма, тридцать, а может быть, сорок штук. Все пригнулись, один Гарик бросился, стремясь поймать хотя бы одно...

– Нахуй! Впизду!

Дядя Владимир ухватил Гарика поперек туловища и выбросил его в холл. Тетя Даздраперма и Володя вылетели из кухни, закрывая лица руками, и дядя Владимир захлопнул дверь. Слышно было, что письма продолжают сыпаться из трубы, отскакивая от пола и стен.

– Значит, так, – сказал дядя Владимир, стараясь сохранять спокойствие, но в то же время выдирая клочья волос из мудей, – чтобы через пять минут все были собраны. Мы уезжаем. Мобилизация, учения. Возьмите все как обычно. Без возражений, бля!

С ободранными мудями он выглядел так страшно, что никто и не решился возражать. Через десять минут они уже проломили себе путь сквозь заколоченные двери и мчались в БРДМ по шоссе. На заднем сидении всхлипывал Володя, получивший от отца пиздюлей за то, что задержал отъезд, пытаясь запихнуть в рюкзак лишний десяток банок тушенки.

Они мчались и мчались. Даже тетя Даздраперма не осмеливалась спросить, куда же они едут. Время от времени дядя Владимир резко разворачивался и некоторое время ехал по газонам и тротуарам.

– Избавимся от погони... от хвоста... – бормотал он в этих случаях.

Целый день они не останавливались даже для того, чтобы перекусить. Наконец, на окраине большого города дядя Владимир затормозил у какой-то угрюмой гостиницы. Володя и Гарик спали в одной комнате на стоящих рядом кроватях, застеленных серыми простынями. Володя храпел, а Гарик сидел на подоконнике, смотрел, как светят фарами проезжающие машины и напряженно думал головой...

Завтракать пришлось вчерашними хренбургерами из ближайшей закусочной. Не успели они доесть, как подошла администратор гостиницы.

– П'рстите, к'торый тут будет г-н Г. Потный? Тут пр'шло 'коло сотни вот таких вот...

И она показала письмо, держа его так, чтобы они могли прочитать коричневый адрес:

пгт Бычьи Надои

Гостиница «Мертвая тишина»

Номер 17

Г-ну Г. Потному

Гарик потянулся было за письмом, но дядя Владимир стукнул его по яйцам. Женщина безучастно наблюдала.

– Сожгите их, – сказал дядя Владимир, быстро поднимаясь и выходя из столовой следом за хозяйкой.

– Может быть, лучше поехать домой? – осторожно спросила тетя Даздраперма много часов спустя, но дядя Владимир, похоже, не слышал ее. Чего он вообще хотел добиться, никто понять не мог. Он заехал в лес, вышел, осмотрелся, подрочил, снова влез в машину, и они поехали дальше. То же самое произошло и посреди вспаханного поля, и на подвесном мосту, и на крыше многоэтажной стоянки.

– Сегодня понедельник, а папа не пошел на работу. Он охуел, да? – скучно спросил Володя у матери вечером того же дня. Дядя Владимир привез их на берег моря, запер в броневике и исчез.

Начался дождь. Крупные капли барабанили по крыше. Володя хлюпал носом.

Понедельник. Это Гарику кое о чем напомнило. Раз сегодня понедельник – уж что-что, а дни недели Володя знал хорошо,– значит, завтра, днем раньше среды, Гарику исполнится одиннадцать. Конечно, для Гарика день рождения никогда не был ничем таким особенным. В прошлый раз, например, ему подарили пиздюлей и еще пиздюлей. Но все же не каждый день тебе исполняется одиннадцать.

Дядя Владимир вернулся, улыбаясь. В руках он нес длинный плоский пакет, но не ответил, когда тетя Даздраперма спросила, что это он купил.

– Я нашел замечательное место! – объявил он. – Вылезайте! Пошли!

На улице было очень холодно. Дядя Владимир показывал куда-то довольно далеко в море, где высилось нечто, похожее на скалу. На вершине скалы ютилась жалкая крохотная лачужка. Можно было с уверенностью сказать, что внутри нет нихуя.

– Сегодня ночью обещают шторм! – воскликнул дядя с застывшей улыбкой помешанного и защелкал ебалом. – А этот старый хрыч любезно согласился арендовать нам свою лодку!

К ним бочком приблизился беззубый старикашка и с довольно недоброй ухмылкой показал на старую утлую лодчонку, прыгавшую внизу в серо-стальных водах.

– Я взял кое-что сухим пайком, – сказал дядя Владимир, – так что – все на борт!

В лодке было смертельно холодно. Ледяные брызги морской воды и капли дождя заползали за воротник, пронизывающий ветер хлестал по лицу. Казалось, прошло много часов, прежде чем они добрались до скалы, где дядя Владимир, спотыкаясь и соскальзывая, проложил путь к полуразвалившемуся пристанищу.

Всё в доме вызывало отвращение. Пахло бомжами, ветер со свистом врывался в огромные щели между дощатыми стенами, а в камине бомжи, видимо, устроили себе бесплатный туалет. В лачуге имелось всего две комнатки.

Сухой паек дяди Владимира обернулся брикетом сублимированной перловки и банкой тушенки каждому. При помощи ловкости рук Дядя Владимир попытался воспламенить сухое говно бомжей в камине, но говно только еще больше воняло и гореть не хотело.

– Вот письма бы пригодились! – весело пошутил дядя.

Он пребывал в отличнейшем настроении – очевидно, был уверен, что никаким письмам не удастся добраться сюда, к тому же в шторм. Гарик про себя соглашался с ним, хотя его самого такая мысль не радовала.

Наступила ночь, и разразился обещанный шторм. Брызги от высоченных волн ударялись в стены лачуги, от свирепого ветра дребезжали расшатанные оконные рамы. Тетя Даздраперма нашла в соседней комнате несколько грязных картонок и устроила Володя постель на побитом молью диванчике. Сама она вместе с дядей Владимиром отправилась спать на проваленной кровати в соседнюю комнату, а Гарик не оставалось ничего другого, кроме как отыскать наиболее чистое место на полу и свернуться там среди скопищ жирных тараканов.

Шторм разгорался все сильнее, и Гарик не мог заснуть. Он дрочил и переворачивался с боку на бок, стараясь улечься поудобнее. Живот сводило от жирной тушенки. Храп Володя заглушал низкие раскаты грома, впервые раздавшиеся где-то около полуночи. Подсвеченный циферблат офицерских часов на толстой руке Володи, свисавшей с дивана, показывал, что через десять минут Гарик исполнится одиннадцать. Мальчик лежал и смотрел, как с тиканьем часов день рождения подходил все ближе, думал о том, вспомнят ли об этом дядя и тетя, и гадал, где может находиться сервер порносайта, с которого он заказал порнуху.

Еще пять минут. Раздался треск. Гарик очень надеялся, что крыша не провалится, хотя, возможно, от этого станет только теплее. Четыре минуты. Вдруг, когда они вернутся, ╧ 4 по улице 75 лет со дня рождения лошади Маршала Советского Союза Семена Михайловича Буденного будет настолько полон писем, что ему как-нибудь удастся спиздить хотя бы одно?

Три минуты. Интересно, это море так ударяет о камни? И (осталось две минуты) что это за странный осыпающийся звук? Может быть, скала разрушается и уходит под воду?

Еще минута, и ему будет одиннадцать. Тридцать секунд... двадцать... десять... девять... – разбудить, что ли, Володю, пусть охуеет, скотина жирная – три... две... одна...

БУМ!

Лачуга задрожала, и Гарик сел очень прямо, глядя на дверь. Кто-то стучал снаружи, желая войти.

Глава 4 Конспиролух

БУМ! Постучали еще раз. Володя подскочил.

– Кто перданул? – глупо спросил он.

Сзади раздался шум – это дядя Владимир нелепыми скачками пробирался по комнате. В руках у него был новенький черный автомат Калашникова – теперь стало понятно, что скрывалось в длинном плоском пакете.

– Кто там? – прокричал он. – Я вооружен!

Наступила пауза. А потом -

ХУЯК!

В дверь ударили с такой сокрушительной силой, что она слетела с петель и с грохотом упала на пол.

На пороге стояла здоровенный жирный обезьян. Огромная зеленая ряха почти полностью скрывалась под густой гривой спутанных рыжих волос и бровей, но глаза все-таки можно было рассмотреть, они мерцали под всем этим как два больших алых рубина.

Обезьян протиснулся в хижину, сильно пригнув голову, но все равно смел гривой паутину с потолка. Он наклонился, поднял дверь и без усилий сломал ее пополам. Завывания бури стали слышны несколько громче. Обезьян оглядел присутствующих.

– Коньячку бы, а? – попросил он. – Заебался как собака.

Он прошел к дивану, где, вне себя от страха, сидел Володя.

– Подвинься, жирдяй, – сказал незнакомец.

Володя взвизгнул и убежал. Он спрятался за спину к матери, которая, в свою очередь, жалась за спиной у дяди Владимира.

– Ага, вот и Гарик! – воскликнул обезьян.

Гарик заглянул в суровое, зеленое, чешуйчатое лицо и увидел морщинки вокруг улыбавшихся глаз-рубинов.

– А я тебя во-о-о-от таким помню, – показал руками обезьян. – Скажи-ка, вылитый папаша, а глаза – укуренные.

Дядя Владимир со скрежетом втянул воздух.

– Я требую, чтобы вы немедленно покинули этот дом, пидар! – потребовал он. – Вы врываетесь... вторгаетесь... вводитесь...

– Отъебись, мудила, – отмахнулся обезьян; перегнулся через спинку дивана, отобрал автомат у дяди Владимира, с легкостью откусил магазин, прожевал, проглотил и зашвырнул разряженное оружие в дальний угол комнаты.

Дядя Владимир, подобно раздавленной мыши, издал писк.

– Короче, Гарик, – заговорил обезьян, поворачиваясь спиной к Разумовским, – поздравляю с день рожденьем! Вот, притащил тут тебе кой-чего – только, кажись, примял по дороге – ну, ничего, все одно жрать можно.

Из внутреннего кармана черного плаща он вытащил слегка помятую коробку. Гарик дрожащими пальцами открыл ее и обнаружил внутри большой липкий слоеный пирог из лаваша с тущенкой, на котором застывшим говяжьим жиром было выведено: «С днем рождения, Гарик!»

– Я ж на диете – возразил Гарик.

– Пирог это на закуску, а у меня с собой еще фляга с первачом – уточнил обезьян.

Задрав голову, Гарик посмотрел в лицо огромному обезьяну. Он хотел сказать спасибо, но слова застряли в горле, и вместо какой-нибудь грубости он нелепо прошептал:

– Вы кто?

Обезьян хохотнул.

– Точно, не познакомились. Ражий Огромаг, привратник и конспиролух в «НОДВАЯТСЕ».

Протянув невероятную ладонь, он целиком вобрал в нее руку Гарика и сильно потряс.

– Ну, как с коньячком-то? – напомнил он, почесывая жопу. – Кстати, ежели чего покрепше, тоже не откажусь.

Его взгляд упал на пустой камин, где валялись съежившиеся какашки бомжей. Он пернул и склонился над камином; никто так и не увидел, что же он сделал, но, когда спустя секунду гигант разогнулся, за решёткой уже полыхал веселый огонь. По отсыревшим комнатам сразу же разлилось уютное тепло, и у Гарика появилось ощущение, что он лежит в горячей ароматной ванне.

Обезьянище развалился на диване, который просел под его тяжестью, и начал выкладывать из карманов плаща разные вещи: медный фаллоимитатор, несколько упаковок склизких дешёвых сосисок, кочергу, одноразовый шприц, несколько иголок к нему и бутылку мутно белесой жидкости, к которой он основательно приложился, прежде чем приступить к приготовлению ужина. Вскоре хижина наполнилась запахом сгорающих на огне сосисок. Пока Огромаг трудился, все молчали в тряпочку, но, как только он снял с кочерги первые шесть штук аппетитных, пахучих, изрядно оплавленных сосисок, Володя еле заметно пошевелился. Дядя Владимир поспешно предостерег:

– Не бери у него ничего, Володя, он педофил!

Обезьян презрительно хмыкнул.

– Твоему пончику, Разумовский, ни к чему еще жиреть, так что не дергайся.

Он протянул сосиски Гарик. Мальчик невыносимо проголодался, и ему показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Во время еды Гарик не сводил глаз с великана. Поскольку никто ничего не объяснял, Гарик решился спросить сам:

– Извините, я так и не понял, вы кто?

Гигант основательно отхлебнул из чашки и утер рот тыльной стороной руки.

– Зови меня Огромаг, – сказал он, – как все. Я уж говорил, я – конспиролух в «Нодваятсе» – ты, ясенхуй, знаешь про «Нодваятс».

– Это порносайт такой прикольный, – признался Гарик.

Огромаг охуел.

– Извините, – быстро добавил Гарик.

– Извините? – проревел Огромаг, обращая грозный взгляд к Разумовским, явно мечтавшим поскорее провалиться сквозь землю.

– Это ихнее дело извиняться! Ну, письма до тебя не доходили, ладно, но чтоб пиздюк не знал правду про «Нодваятс»! Прям хоть кричи! А сам-то ты чего, никогда не спрашивал, где твои предки всему обучились?

– Чему всему? – спросил Гарик.

– ЧЕМУ ВСЕМУ? – громовым раскатом повторил Огромаг. – Ну-ка, обожди-ка!

Он вскочил на ноги. В гневе он, казалось, заполнил комнату целиком. Супруги Разумовские вжались в стену.

– Это ж как понимать?! – взревел Огромаг. – Стало быть, этот мальчонка – вот этот вот самый пиздюк – ничего не знает – НИ ПРО ЧТО?!

Гарик решил, что это уж чересчур. В конце концов, он же ходил в школу, и оценки у него всегда были неплохие.

– Кое-что я знаю, – вмешался он, – я умею читать, считать и все такое.

Огромаг только отмахнулся:

– Про Революцию, я говорю. Твою Революцию. Мою Революцию. Сексуальную революцию твоих родителей.

– Какую еще нахуй революцию?

Видно было, что Огромаг готов взорваться.

– Ну, Разумовский! – пророкотал он.

Дядя Владимир, мертвенно-бледный, прошептал что-то вроде: «ну нихуя себе». Огромаг потрясенно смотрел на Гарика.

– Как же это ты не знаешь про мамку с папкой! – вскричал он. – Они ж знаменитые! Звезды! И ты – знаменитый!

– Что? Разве мои... мои мама с папой звезды?

– Не знает... нихуя не знает... – Огромаг, запустив руку в волосы, уставился на Гарика с неподдельным состраданием.

– И тебе не сказали, кто ты такой? – спросил он после долгой паузы.

– Сказали. Я – Гарик – долбоёб...

Дядя Владимир вдруг набрался храбрости.

– Заткнитесь! – потребовал он. – Заткнитесь, бля! Я запрещаю рассказывать пиздюку что бы то ни было!

И более храбрый человек, чем Владимир Разумовский, дрогнул бы под свирепым взором, которым наградил его Огромаг в ответ, а когда великан заговорил, буквально каждая буква в каждом его слове дрожала от гнева.

– Ты ему нихуя не сказал? Не читал письмо Ильича? Я там был! Я видел, как Ильич его писал! Ясно тебе, Разумовский? И ты про это столько скрывал?

– Что скрывал? – возбужденно перебил Гарик.

– МОЛЧАТЬ! ЗАПРЕЩАЮ! – в панике прокричал дядя Владимир.

Тетя Даздраперма задохнулась от ужаса.

– Щас прям, стану я молчать, тупицы, – презрительно бросил Огромаг. – Гарик! Ты – волшебник.

В хижине воцарилось молчание. Слышно было, как грохочет море и свищет ветер.

– Я – колдун? – ахнул Гарик.

– Что ж ты разводящийся такой. Ты волшебник, колдун, ясно? – повторил Огромаг, снова усаживаясь на диван, со стоном просевший еще ниже, – правда довольно хуёвый, но это дело поправимое, если потренируешься, конечно. С такими предками, кем тебе и быть? Ну, чего ж... пожалуй, самое тебе время прочитать вот это вот.

Гарик протянул руку к вожделенному желтоватому конверту, адресованному «Санаторий „Рай умора“, г-ну Г. Потному». Он развернул письмо и прочел:

«НОДВАЯТС»

ВЫСШАЯ ПАРТИЙНАЯ ШКОЛА КОЛДОВСТВА, КОММУНИЗМА и АЦЦКОЙ ХУЕТЫ

Директор: ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

(Орден Октябрьской Революции первой степени, Пред. Совнаркома, Вождь, Вечно Живой, МумМавз.)

Уважаемый г-н Потный!

С радостью извещаем, что Вы приняты в Высшую Партийную Школу колдовства и всякой хуеты «Нодваятс». Список необходимой литературы и оборудования прилагается.

Начало занятий – 1 сентября. Ожидаем ответ по мылу не позднее 31 июля.

Искренне Ваша,

Регина Михайловна Макдональдс,

Заместитель директора по учебной части

В голове у Гарика, как фейерверк, вспыхнули всякие вопросы, и он не мог решить, в какой последовательности их задавать. После некоторого раздумья, он пролепетал:

– А что значит, «ожидаем ответ по мылу»?

– Гангрен скоротечный, чуть не запамятовал! – воскликнул Огромаг, хлопая себя по лбу с силой, достаточной, чтобы перевернуть груженую телегу, и одновременно доставая из очередного кармана мыло – настоящий кусок натурального 72% хозяйственного мыла – а также тумблер с двумя проводками. Высунув от усердия язык, он воткнул проводки в мыло, нажал тумблер и продиктовал:

Уважаимай хазяин, праффесар Ильич !

Всучил Гареку песьмо.

Завтра йедем за пакупкаме.

Пагода кашмарная.

Огромаг

Огромаг еще раз нажал тумблер и быстро вышвырнул мыло в шторм. На улице что-то взорвалось. Затем Огромаг вернулся и сел на диван с таким видом, как будто совершил нечто самое обыкновенное, вроде как поговорил по телефону.

Тут Гарик осознал, что стоит с широко раскрытым ебалом – и захлопнул его.

– О чем бля я? – начал было Огромаг, но в этот момент дядя Владимир, по-прежнему пепельно-серый от волнения, но ужасно сердитый, вступил в круг света перед камином.

– Он нихуя не поедет, – выкрикнул дядя Владимир.

Огромаг грязно выругался.

– Кто б ему помешал, только не такой скучный хуманс-натурал, как ты, – равнодушно проворчал он.

– Не такой кто? – с интересом переспросил Гарик.

– Хуманс, – пояснил Огромаг, – так мы зовем всякий неволшебный люд. Тебе, ясен хуй, не подфартило, вырос у таких дебильных натуралов-хумансов, каких еще поискать.

– Когда мы взяли его, мы поклялись положить конец всей этой хуете, – заявил дядя Владимир, – поклялись уничтожить в нем бисексуальность! Колдун, бля!

– Вы знали? – поразился Гарик. – Знали, что я – колдун? Не просто долбоёб?

– Знали?! – внезапно завизжала тетя Даздраперма. – Еще бы не знать! Конечно, знали! Кем же еще ты мог быть, при такой матери, как моя наркоманка сестричка! Она тоже в свое время получила такое письмо и отправилась в эту – эту школу – а потом появлялась дома только на каникулы! Вечно говно в карманах! Вечно бульбуляторы дымят! И только я одна видела, какая она... ебанутая! А родители, ну что вы, они без конца восхищались, ах, Лэйла то, Лэйла сё, были счастливы – у них в семье, видите ли, родилась революционная суфражистка!

Она перевела дыхание и завелась снова. Видно, ей давно, долгие годы, хотелось высказаться.

– А потом она познакомилась с этим жутким хачиком Потерашвили, в школе, они сбежали и по накурке поженились. Родился ты, и, конечно, я не сомневалась, что ты будешь точно такой же... такой же ебанутый и... и... возможно даже бисексуальный, а потом, здрасте-пожалуйста, она позволяет себя укокошить и – нате вам – у нас на руках малолетний потенциальный рецидивист!

Гарик побелел. С трудом взяв себя в руки, он спросил:

– Укокошить? Вы же мне говорили, что они сдохли в столкновении самолёта с гужевой повозкой?

– В АВАРИИ? – возмущению Огромага не было предела. Сила его гнева заставила и без того перепуганное семейство Разумовскеев забиться подальше в угол. – Поглядел бы я, какая нахуй авария смогла бы убить Лэйлу с Гиви! Возмутительно! Безобразие! Гарик Потный сам про себя не знает! Да у нас любая шмара про него наизусть расскажет!

– Как это? Откуда? Почему? – настойчиво спрашивал Гарик.

Гнев исчез с лица Огромага, уступив место беспокойству.

– Не ждал я такого, – сказал он озадаченным, тихим голосом. – Ильич говорил, с тобой может произойти хуйня, да я-то не врубился, ты ж ведь и впрямь ничего не знаешь... Ох, Гарик, Гарик... не знаю, хорошо ли, плохо ли, если я тебе все расскажу, но, с другой стороны, кто-то ведь должен, не пойдешь же ты в «Нодваятс» этаким недотёпой.

Он бросил на Разумовских недобрый взгляд.

– Да и вам не грех послушать – правда, и сам-то я не все знаю, история тёмная ...

Он сел и некоторое время смотрел в огонь, а потом заговорил:

– Видать, начать надо с... с того, кого звать... нет, вот жуть! Вы и имени-то такого не слыхивали, а у нас все знают...

– Кого?

– Ну... не люблю его поминать. Никто не любит.

– Почему?

– Моржовый отросток! Боятся, вот почему! До сих пор боятся. Черт, как же все это тяжко. Понимаешь, Гарик, был один колдун, он стал... плохой. Хуже чем пидорас. Его звали... – Огромаг сглотнул, слова не шли с языка.

– Может быть, напишете на бумажке? – предложил Гарик.

– Да ну, писать еще хуже. Ладно – ВоланДляБадминтона. – Огромаг содрогнулся, – Не заставляй меня повторять. Ну вот, этот самый... колдун, лет двадцать тому, начал искать любовников. И нашел, яс'дело – которые его боялись, а которые хотели секса, потому что уж хуй то у него был здоровенный, будьте покойны. Хуевые были времена, Гарик. Никто не знал, кому верить, никто не решался спать с чужаками... случались всякие ужасные вещи. Мало-помалу он стал побеждать. Ясен хуй, кто-то пытался бороться – таких он убивал. Страшной смертью. Просто трахал, или даже бил хуем по лбу... Оставалось одно безопасное место – «Нодваятс». Видать, Сами-Знаете-Кто боялся одного лишь Ильича. Не отваживался заходить в школу, по крайней мере, тогда.

– Вот... Твои мама с папой были самые лучшие колдун и суфражистка, каких я только знал. Лучшие ученики в «Нодваятсе»! И чего Сами-Знаете-Кто ни разу не попытался совратить их?... Чуял, видать: не станут они свингерами, они были с Ильичом, понимаете?

– Может, тем разом он решил их отыметь... а может, просто подглядывал... Кто знает... Только десять лет назад, на седьмое ноября, заявился он в деревню, где вы жили. Ты был кроха, годик всего. Он пришел к вам в дом и... и...

Огромаг вдруг осекся, вытащил из кармана очень грязный носовой платок и трубоподобно высморкался.

– Извиняюсь, – сказал он гнусаво. – Но это так грустно – любил я твоих предков, в хорошем смысле, интимной связи у нас с ними никогда не было – а он, ну, то есть... ХуйЗнаетКто твою мать убил. А потом – выеб. Ну или наоборот, никто точно не знает. Твой отец не вынес такого позора – его нашли расчлененным на 73 куска – жуткое самоубийство. А затем ХуйЗнаетКто попытался выебать тебя. То ли хотел, чтоб не осталось свидетелей, а может, уж просто так перевозбудился. Но не смог! Знаешь, с чего у тебя шрам на лбу? Это тебе не какой-нибудь ерундовый порез. Такое остается, ежели кого ударить хуем по лбу– а такие удары не только твоих родителей унесли, но и еще кучу народа – а на тебе не сработали, потому-то ты и знаменит, Гарик. Кого он решал трахнуть, никто не выжил, никто, кроме тебя, ведь он тогда угробил лучших колдунов – МакКинтошей, Хуенсов, Преветт-Медветтов – а ты, пиздюк, выжил.

В мозгу у Гарика промелькнуло какое-то очень болезненное воспоминание. Когда Огромаг досказывал свою историю, мальчик вдруг снова увидел ослепительную вспышку багрового света, причем гораздо отчетливее, чем раньше – и вспомнил еще одну вещь, впервые в жизни: тоненький, истеричный, жестокий смех.

Огромаг смотрел на него с печалью.

– Я самолично тебя вынес с развалин. Ильич приказал. Привез тебя к этим вот....

– Полнейшая херня! – воскликнул дядя Владимир. Гарик так и подскочил; он совершенно забыл о присутствии Разумовских. При взгляде на дядю Владимира стало ясно, что к нему вернулась его обычная самоуверенность. Он вызывающе глядел на Огромага и сжимал кулаки.

– А теперь послушай-ка сюда, пиздюк, – раздраженно сказал дядя Владимир, – я согласен, в тебе есть какая-то хуета – я, правда, уверен, что хорошие нерукотворные пиздюли быстренько бы тебя вылечили – что же касается твоих родителей, они были гомики и наркоманы, это уж точно, и, по-моему мнению, в мире легче дышится без таких мудаков, как они – они получили по заслугам, чего было ждать от всех этих извращенцев, с которыми они якшались – я предупреждал, что так и будет, что они рано или поздно влипнут в гомно...

При последних его словах Огромаг не выдержал и, вскочив на ноги, выхватил из-под плаща потрепанный розовый резиновый член. Наставив его, как шпагу, на дядю Владимира, Огромаг отчеканил:

– Предупреждаю, Разумовский – я тебя предупреждаю – еще одно слово...

Оказавшись лицом к лицу с опасностью быть насаженным на острие резинового члена зелёного чешуйчатого урода, дядя Владимир подрастерял свою решимость; он распластался по стене и замолчал.

– То-то же, – Огромаг, тяжело дыша, сел обратно на диван, днище которого на сей раз не выдержало и провалилось до самого пола.

У Гарика, тем временем, зрели все новые и новые вопросы.

– А что случилось с Волан... то есть, с Хуй-Знает-Кем?

– Хороший вопрос, Гарик. Когда ты не помер – он так удивился, что подскользнулся и упал со ступеньки. А после этого исчез. Видимо, сломал пеннис, отчего ему стало стыдно и страшно. Прям в ту же ночь, как попытался тебя выебать. Оттого ты стал еще популярнее. Это, понимаешь, загадка из загадок, тайна веков, хуета хуёт... Он ведь тогда всячески увеличивал свою потенцию, даже ноги себе ампутировал, чтоб хуй до земли был – нахуя бы ещё ему было исчезать?

– Которые говорят, сдох, собака. Хуй там! Я так скажу: в нем уж и человеческого-то не было ничего, чтоб помереть, один гигантский половой орган. Другие думают, он все еще где-то здесь, вуайеристом заделался и подглядывает, вроде, но в это я тоже не верю. Его любовники, которые были с ним, вернулись к нашим. Говорят, были, мол, как бы в трансе, так им хорошо было. Зассали бы они придти взад, если б ждали, что он снова вернется их удовлетворять.

– Я себе так мыслю: он живой, сидит где-то, но потенцию точно потерял. И теперь слишком импотент, чтоб бороться. Чего-то в тебе есть, Гарик, оно его потенцию и прикончило. Той ночью случилось такое, чего он не ждал – хуй его знает, чего это такое было, – только какие-то твои чары сделали его хуй вялым, это точно.

Огромаг посмотрел на Гарика с особой теплотой и уважением, но Гарик, вместо того, чтобы почувствовать себя польщенным, уверился, что все происходящее – чудовищная и нелепая херня. Колдун? Он? Да он же обыкновеннейший долбоёб! Всю жизнь его лошил Володя, отдавали мудацкие приказы дядя Владимир и тетя Даздраперма; если бы он и в самом деле был колдун, почему они не превращались в конские фаллосы всякий раз, как отправляли его в наряд на кухню? Если когда-то он победил самого могучего извращенца на свете, почему тогда Володя вечно крыл его хуями, как обычного мудозвона?

– Огромаг, – проговорил он тихо и интеллегентно, – мне кажется, вы мне пиздите. Я не думаю, что могу быть волшебником и коммунистом.

К его удивлению, Огромаг только хрюкнул.

– Не можешь быть коммунистом, значит? И что, никогда ничего не делалось по твоему желанию, ну, к примеру, когда ты сердился или пукал?

Гарик посмотрел на свой пах. Теперь, когда его об этом спросили... действительно, все странные события происходили именно тогда, когда он, Гарик, бывал чем-то расстроен или рассержен... за ним гонялись приятели Володя, и он внезапно оказался вне пределов досягаемости, непонятно как... он не хотел идти в школу лысым, и дреды сами заплелись... а в самый последний раз, когда все страдали хуйнёй, разве он не взял реванш, сам того не осознавая? Разве он не спиздил ценное стекло с зоопарка?

Гарик поднял глаза на Огромага и увидел, что тот весь лучится от радости.

– Чуешь? – подмигнул Огромаг. – Гарик Потный аццкий соттона! Ха! Погоди, еще будешь гордостью «Нодваятса».

Но дядя Владимир не собирался сдаваться без боя.

– Разве я не говорил, что он не пойдет туда? – прошипел он. – Он пойдет в математическую школу и еще будет благодарен за это. Читал я ваши письма – ему, видите ли, понадобится вся эта чушь – книги заклинаний, волшебная втыкалочка и...

– Ежели он чего захочет, такое мудило, как ты, ему не помеха, – рыкнул Огромаг. – Не пустить сына Лэйлы и Гиви Потных в «Нодваятс»! Охуели? Да он туда записан с рождения. Он идет в лучшую на свете школу колдовства, коммунизма и аццких искусств. Семь лет, и он не узнает сам себя. Будет учиться с такими же, как сам, у самого Вождя, Владимира Ильича...

– Я НЕ СТАНУ ПЛАТИТЬ ЗА ТО, ЧТОБЫ КАКОЙ-ТО СТАРЫЙ ЕВРЕЙ УЧИЛ ЕГО ВСЯКИМ КОММУНИСТИЧЕСКИМ ШТУЧКАМ! – проорал дядя Владимир.

Но он зашел слишком далеко. Огромаг схватился за розовый резиновый член и принялся раскручивать его над головой.

– НЕ СМЕТЬ, – загрохотал он, – ОСКОРБЛЯТЬ – ВЛАДИМИРА – ИЛЬИЧА – ЛЕНИНА – В МОЕМ – ПРИСУТСТВИИ!

С размаху он опустил член, кончик которого указал на жопу Володи – вспыхнул голубой свет, раздался звук взорвавшейся петарды, треску рвущейся ткани – и через секунду Володя затанцевал на месте, прижимая руки к промежности и завывая от боли. Когда он повернулся лицом, стал виден огромный коричневый член, высунувшийся из прорехи в штанах.

Дядя Владимир заревел. Он втащил тетю Даздраперму и Володя в другую комнату и, бросив на Огромага затравленный взгляд, захлопнул за собой дверь.

Огромаг посмотрел на свой самотык и попробовал пальцем клык на остроту.

– Нельзя выходить из себя, – пробормотал он с весьма, впрочем, злодейским видом, – ну, да все одно хуйня вышла. Думал сделать ему красную жопу, как у бабуина, да, видно, он и так уж почти бабуин, вот член как у негра и вырос.

Из-под рыжих косматых бровей он искоса бросил взгляд на Гарик.

– Ты не пизди про это в «Нодваятсе», – как бы между прочим, попросил он. – Я... мне...ммм.... Нельзя мне заниматься колдунством, понимаешь. Мне, правда, разрешили кое-что, чтобы выследить тебя, доставить письмо и все такое... ну, я потому так и ухватился за это дело...

– А почему вам нельзя заниматься колдунством? – спросил Гарик.

– Ох. Ну, я ж и сам учился в «Нодваятсе», но, по правде сказать, меня это... выгнали нахуй. На третий год. Сломали член пополам, втыкалочку в очко всунули, всё чин-чинарем. Но Ильич разрешил мне остаться конспиролухом. Хороший человек, Ильич.