Текст книги "Гарик Потный и Оружие Пролетариата(СИ)"

Автор книги: Владимир Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Бельчатник вышел из-за телевизора и жадно уставился в него.

– Я вижу оружие... я вручаю его моему господину... но где же оно?

Гарик изо всех сил старался выпутаться, сбросить тентакли, но ему не удавалось. И все равно необходимо отвлечь Бельчатника от телевизора.

– А мне всегда казалось, что Сергей Полиэтиленович меня люто ненавидит.

– Действительно, ненавидит, – как бы между прочим, подтвердил Бельчатник, – еще как ненавидит. Он ведь учился в «Нодваятсе» вместе с твоим отцом, разве ты не знал? Они любили друг друга, а потом появилась твоя мать и все испортила. Но убивать тебя он не собирался.

– Я же слышал, как вы плакали несколько дней назад – мне показалось, Сергей угрожал вам аналом...

Впервые за это время спазм страха исказил лицо Бельчатни.

– Иногда, – сказал он, – мне трудно выполнять повеления моего господина – он великий ебарь, а я так слаб, жалок и ничтожен...

– Вы хотите сказать, что ваш господин был в классе вместе с вами?! – изумленно выдохнул Гарик.

– Он всегда со мной, куда бы я ни пошел, – спокойно ответил Бельчатник. – Я встретился с ним во время моих путешествий по миру. Я был тогда глупым натуралом с весьма смешными представлениями о половой жизни. Лорд ВоланДляБадминтон показал мне, насколько нелепы эти представления. Нет ни бобра, ни козла, есть только половой хуй, и есть те, кто слишком слаб, чтобы искать настоящего экстаза... С тех пор я служу ему верой и правдой, хотя много раз подводил его. И за это он бывал со мной строг. – Бельчатник содрогнулся. – Мой господин не из тех, кто легко прощает ошибки. Когда мне не удалось украсть оружие из «Нацыянального», хозяин был очень недоволен. Он очень жестко отымел меня... и решил следить за мной внимательнее...

Голос Бельчатни становился все тише и наконец совсем затих. Гарик вспомнил свой поход на Малый Арбат – как же можно быть таким тупым? Он же видел Бельчатника в тот самый день и даже здоровался с ним за руку в «Штопаном гандоне»!

Бельчатник ругнулся про себя.

– Не понимаю... Может быть, оружие внутри телика? Разбить его, что ли?

Голова Гарик лихорадочно работала.

Чего я хочу сейчас больше всего на свете, думал он, так это найти оружие раньше Бельчатника. Поэтому, если я посмотрю в экран, то увижу, как я его нахожу – то есть, увижу, где оно спрятано! Но как посмотреть в него так, чтобы Бельчатник нихрена не догадался?

Он попробовал переместиться левее, чтобы оказаться перед зеркалом и чтобы Бельчатник при этом ничего не заметил, но ноги его были слишком крепко затянуты тентаклями: Гарик оступился и наебнулся. Бельчатник не обратил на него ни малейшего внимания. Он разговаривал сам с собой.

– Как же действует этот телевизор? Как он работает? Помогите мне, Господин!

К вящему ужасу Гарик, ему ответил голос, исходивший, казалось, от жопы самого Бельчатника:

– Используй мальчишку... используй мальчишку...

Бельчатник резко повернулся к Гарику.

– Слушаюсь. Потный – пиздуй сюда.

Он хлопнул в ладоши, и тентакли, опутывавшие тело мальчика, упали. Гарик медленно поднялся на ноги.

– Иди сюда, – повторил Бельчатник. – Посмотри в телевизор и скажи, что ты видишь.

Гарик пошел к нему.

Надо что-то спиздеть, отчаянно думал он про себя. Надо посмотреть в телевизор и придумать, что я вижу, только и делов.

Бельчатник придвинулся поближе к нему. Гарик почувствовал мерзкий запах, исходивший от подгузника. Он закрыл глаза, встал перед телевизором и снова открыл их.

Он увидел свое отражение, сначала бледное и испуганное. Буквально мгновение спустя отражение улыбнулось. Оно запустило руку в карман и вытащило обыкновенный булыжник. Потом подмигнуло и спрятало камень обратно в карман – и, когда оно это сделало, Гарик почувствовал, что в его настоящий карман упало что-то тяжелое. Каким-то образом – непостижимо – он положил камень в свой карман. Еще бы понять – нахрена?

– Ну? – нетерпеливо спросил Бельчатник. – Что ты видишь?

– Я вижу, как я мацаю за влажные сиськи Памелу Андерсон, – сочинил Гарик. – А теперь... теперь она делает мне минет.

Бельчатник снова матюгнулся.

– Пиздуй отсюда, – рыкнул он. Гарик отодвинулся от телевизора, все время ощущая ногой камень. Может, попробовать съебаться?

Но он не отошел и на пять шагов, как опять раздался высокий голос, хотя Бельчатник даже не шевелил губами.

– Он спиздел... он пиздюк...

– Потный, вернись сюда! – закричал Бельчатник. – Говори правду, бля! Что ты только что видел?

Снова заговорил высокий голос.

– Дай мне поговорить с ним... лицом к лицу...

– Господин, вы слишком слабы!

– Я достаточно силен... для этого...

Гарик прирос к месту, как будто снова попал в тентакли. Он не мог пошевелить ни единым мускулом. Окаменев, он смотрел, как Бельчатник опускает руки и спускает подгузник. Что это? Подгузник упал. Без него гениталии Бельчатника выглядели крошечными как у трехлетнего мальчика и очень смешными. Затем Бельчатник медленно повернулся вокруг своей оси.

Гарик хотел закричать, но не мог выдавить из себя ни звука. Оттуда, где должен был находиться анус, смотрела морда. Самая ужасная морда, которое Гарик когда-либо видел. Белая как мел, с горящими голубыми глазами и змеиными прорезями ноздрей.

– Гарик Потный... – прошипела она.

Гарик попытался сделать шаг назад, но ноги не послушались его.

– Видишь, каким я стал? – спросила морда. – Тень, призрак... Могу существовать только на чужом теле... К счастью, всегда находились те, кто был готов впустить меня в свой мозг и в свою жопу... За последние дни кал яо-гая укрепил меня... В лесу ты видел, как верный Бельчатник жрал его вместо меня ... А теперь, когда у меня будет оружие пролетариата, я смогу отомстить... Так что... Отдай то, что ты прячешь в кармане...

Значит, он знает. Ноги Гарик внезапно вновь обрели чувствительность. Он отшатнулся.

– Не тупи, – злобно скривилась морда. – Лучше спасай свою жизнь и встань на мою сторону... Не то с тобой случиться то же, что и с твоими родителями... Они умирали от возбуждения, умоляя о еще одном сеансе жесткого секса...

– Пиздишь, сука! – вдруг выкрикнул Гарик.

Бельчатник надвигался на него жопой, так, чтобы ВоланДляБадминтона мог видеть мальчика. Морда на жопе злобно ухмылялась.

– Как трогательно... – шипела она. – Всегда ценил пиздаболов... Да, парень, твои родители были натуралы... Сначала я зарубил как твоего папашку световой саблей, как свинью... но твоей дуре-мамочке не обязательно было умирать... она хотела защитить тебя... Отдай оружие, если не хочешь, чтобы ее смерть оказалась напрасной.

– Да подавись! – Гарик вытащил из кармана булыжник и протянул морде.

-Маленький засранец, по моему, ты надо мной издеваешься. Это же обыкновеннейший камень! Бельчатник – выеби его вдрызг! – в ярости заорала морда.

– А вот хуй тебе!

Гарик прыгнул к полыхающей двери, ВоланДляБадминтон взвизгнул: «Держи его!», и в следующую секунду Гарик ощутил на своих ягодицах крепкую хватку Бельчатника. Сразу же острая боль пронзила анус; казалось, жопа сейчас расколется пополам; Гарик пронзительно вскрикнул, махая руками изо всех сил, и, как ни странно, ему удалось вырваться. Боль в жопе ослабла – он стал дико озираться, пытаясь понять, куда делся Бельчатник, и увидел, что тот скорчился от боли – из его головы текла кровь и что-то серое.

– Хватай его! За жопу! – вновь заорал ВоланДляБадминтона, и Бельчатник бросился, сбил Гарика с ног и упал сверху, обхватив ладонями шею мальчика – тот почти ослеп от боли в жопе, но все же видел, что и Бельчатник корчится в агонии.

– Господин, я не могу удержать его – голова... моя голова!

Бельчатник, продолжая прижимать Гарик к земле коленями, убрал руки от его горла и уставился, пораженный, на собственные ладони – по ним стекала накапавшая с головы кровь и мозговая масса.

– Тогда убей его, пидарас, и покончим с этим!

Бельчатник поднял руку, чтобы произнести смертельное проклятие, но Гарик инстинктивно вывернулся и пнул гомосека по яйцам...

– АААААА!

С окровавленным лицом Бельчатник скатился с него, и тогда Гарик понял: Бельчатнику пиздец, у него черепно-мозговая и он вот вот склеит ласты. Главное – продержаться до этого момента.

Гарик вскочил и вцепился зубами в руку Бельчатника так крепко, как только мог. Бельчатник завопил и стал вырываться – жопа болела все сильнее – Гарик ничего не видел – он только слышал крики Бельчатника и приказания ВоланДляБадминтона: «УБЕЙ ЕГО! ВЫЕБИ ЕГО!», и еще другие голоса, наверное, звучавшие только у него в голове, плакавшие: «Гарик! О да! Даст ист фантастиш!»

Он почувствовал, как рука Бельчатника ускользает из его зубов, понял, что все пропало, и провалился в черноту, вниз... вниз... вниз...

Что-то коричневое сверкнуло над ним. Какаха! Он хотел схватить мяч, но руки... они такие тяжелые.

Он моргнул. Оказывается, это вовсе не Какаха. Это очки. Как странно.

Он снова моргнул. Улыбающееся лицо Владимира Ильича выплыло, словно из пустоты.

– Здгавствуй, Гагик, – сказал Ильич.

Гарик уставился на него. И вдруг вспомнил: «Товарищ! Вы же сейчас должны лететь на солнце!»

– Успокойся, мой догогой мальчик, твои сведения несколько устагели, – ласково успокоил Ильич. – Я пгосто ходил в богдель, ну а чтобы остальные пгеподы не завидовали – гаспустил эту нелепую байку пго полет на солнце...

– А оружие пролетариата? Его, наверное, подменили, вместо него машина иллюзий подкинула мне какой-то обыкновенный булыжник...

– Гарик, успокойся, пгошу тебя, не то мадам Стебля вышвыгнет меня на могоз.

Гарик сглотнул слюну. Осмотрелся. И понял, что находится в больничке. Он лежал в кровати под белыми простынями, а рядом с кроватью, на столике, лежала утка. Уже ощипанная.

– Подагок от твоих дгузей и фанатов, – пояснил излучающий счастье Ильич . – То, что пгоизошло между тобой и пгоффесогом Бельчатником в подземелье, должно сохганяться в секгете, поэтому, естественно, вся школа уже знает и тогопится выразить свое охгеневание. Насколько мне известно, твои дгузья, товагищи Федя и Вася Швагценфикты хотели послать тебе гезиновую бабу. Вне всяких сомнений, они гассчитывали таким образом погадовать тебя. Мадам Стебля, однако, сочла подобный пгезент слишком догогостоящим и конфисковала его в свою пользу.

– Сколько я уже здесь?

– Тги дня. Товагищ Гонуальд Швагценфикт и товагищ Ггымзова будут очень гады узнать, что ты пгишел в себя. Они очень сильно беспокоились.

– Но, сэр, камень...

– Как я вижу, тебя не так пгосто отвлечь от этой мысли. Что ж, камень. Это огужие пголетагиата, да. Проффесор Бельчатник пгосто неггамотный дугак. Огужием пголетагиата всегда был булыжник, выломанный из мостовой. Так что все его усилия были напгасны с самого начала, неплохо я его наебал, хе хе...

– Вы были там?

– Конечно. Едва кончив пегвый газ, я понял, что сгаботала сигнализация и пгидется все бгосать и ловить того, кому так нужно спизидть огужие пголетагиата. Я пгибыл как раз вовгемя, чтобы погжать над Бельчатником, он так нелепо корчился на полу. Однако ловко ты гаскгоил ему голову!

– Так это все было подстроено!

– Конечно. Пагтию надо гегулягно чистить от несознательных и слишком тупых элементов.

– А как же ваш друг – Иосиф Джугашвили?

– Ах, так ты, оказывается, знаешь про Иосифа Виссагионовича? – воскликнул Ильич радостно. – Ты во всем газобрался, не так ли? Что же, это была изначально его идея – ловить тгоцкистов на нелепую байку пго якобы существующее кгутое огужие.

– Но ведь теперь его все будут считать пиздаболом, разве не так?

– Его уже давно считают маньяком, кговагым диктатогом, самолично гасстгелявшим сто тысяч миллионов человек, геев и либегальных жугналистов. Так что ему похуй.

Крайнее охреневание, отразившееся на лице Гарика, вызвало у Ильича улыбку.

– Я увеген, что для такого молодого человека как ты, это звучит невегоятно, но для Иосифа в новой Джогджии всегда будет дохуя молодых востогженных любовниц. В конце концов, для правильно огганизованного сознания, найти новую любовницу это не пгоблема? Знаешь, мнение жалких ничтожных людишек и в самом деле не такая уж крутая штука.

Гарик лежал, не находя слов для ответа. Ильич сидел, улыбаясь в потолок, и мычал про себя.

– Товарищ? – обратился к нему Гарик. – Я тут подумал... Даже если никакого оружия никогда не было, Волан... то есть, я хочу сказать, Хуй-Знает-Кто...

– Называй его ВоланДляБадминтона, Гагик. Всегда называй вещи своими именами. Хуй это хуй, пизда это пизда, жопа это жопа, а коммунизм – это величайшее избгетение человечества. Боязнь названия усиливает боязнь самого предмета.

– Так точно, товарищ. Так вот, ВоланДляБадминтон ведь будет искать другие способы восстановить потенцию, верно? Он ведь не помер?

– Нет, Гагик, не помер. Он все еще жив, навегное, ищет себе какого-нибудь донога для пегесадки хуя... Он не по-настоящему жив, следовательно, его нельзя убить. Он оставил Бельчатника умигать; он не знает жалости ни к вгагам, ни к дгузьям. Тем не менее, Гарик, хотя на этот газ ты всего лишь отодвинул возвгащение его потенции, и он может найти кого-то еще, кто пожелает принять участие в пересадке, какой бы безнадежной она ни казалась – но если он пгоиграет еще и еще газ, что ж, может быть, он так и не станет сексуально активным.

Гарик кивнул, но от этого голова его страшно закружилась. Затем он сказал: «Товарищ, есть еще кое-что, о чем я хотел бы спросить, если можно... я хочу знать правду кое о чем...»

– Пгавду. – Ильич вздохнул. – Пгавда – пгекрасная и одновгеменно ужасная газета, поэтому с ней следует обгащаться с величайшей осторожностью. Однако, я отвечу на твои вопгосы, если только у меня не будет действительно веских оснований, чтобы этого не делать, и в таком случае тебе не повезло. Газумеется, я могу и совгать тебе.

– Хорошо... ВоланДляБадминтон сказал, что ему пришлось убить мою маму, потому что она пыталась помешать ему выебать меня. Но зачем ему было ебать именно меня?

На этот раз Ильич вздохнул еще глубже.

– Увы! Хуй я тебе отвечу на твой тупой вопгос, маленький ублюдок. Не сегодня. Не сейчас. Никогда. Когда-нибудь ты обязательно узнаешь, зачем нужна пиписька... а пока оставь эти мысли, Гагик. Когда ты станешь стагше... Я знаю, как тебе тяжело слышать это... когда ты будешь готов, ты сам догадаешься. А я тебе нихуя не скажу.

И Гарик понял, что спорить бесполезно.

– А почему Бельчатник сдох?

– Когда ты вступил с ним в негавный бой, ты ебанул его огужием пголетагиата. Пгямо по кумполу. У него случилась отгытая чегепно-мозговая тгавма и он сдох. Хуй с ним. А вот ВоланДляБадминтона отклеился с его жопы и улетел. Ты видел когда-нибудь жопу с кгылышками? Не видел? А вот я тги дня назад увидел. Мегно махая кгыльями, она летела на юг, в теплые кгая...

Ильич внезапно проявил повышенный интерес к собственной ширинке, и это дало Гарику абилку прикинуться ветошью. Овладев собой, Гарик спросил: «А плащ-невидимка – вы не знаете, кто прислал его мне?»

– Ах, плащ... Так случилось, что твой папаша завещал его тебе. Я долго хганил его, использовал – Ильич подмигнул. – Охуенная вещица... Но пгишлось вегнуть его тебе, иначе б на меня пало фамильное пгоклятие нестояния... В свое время твой папаша с помощью этого плаща тыгил с Госдепа печеньки.

– И вот еще что...

– Валяй.

– Бельчатник сказал, что Сергей Полиэтиленович...

– Пгоффесог Сеггей Полиэтиленович, Гагик.

– Да... Бельчатник сказал, что он ненавидит меня, потому что любил моего отца. Это правда?

– Пожалуй, они и впрямь обожали друг друга. Примегно как ты и товагищ Гонуальд. Однако после, твой отец совершил нечто, чего Сеггей оказался не способен простить.

– Что?

– Он женился.

– Что?

– Да-да... – подтвердил Ильич задумчиво. – Забавно, до чего нелепо устроены люди, пгавда? Пгоффесог Сеггей не может перенести, что ни газу не имел половой близости с твоим отцом... Я не сомневаюсь: он так защищал тебя на пготяжении всего этого учебного года, потому что считал, что таким образом может отдать долг твоему отцу. И тогда он уже с полным правом сможет презирать и ненавидеть тебя, как память о твоей матеги...

Гарик попытался вникнуть в суть этих слов, но кровь застучала в анусе, и ему пришлось прекратить думать.

– И, товарищ, есть еще одна вещь...

– Только одна?

– Как я достал булыжник из машины иллюзий?

– Ага, вот это хогоший вопрос. Это была одна из моих самых замечательных идей, и, между нами говогя, это еще слабо сказано. Понимаешь, я тупо подложил его в твой кагман, потому что надо меньше щелкать хлебальником... Иногда я сам себя удивляю... А теперь, в жопу вопгосы. Пгедлагаю тебе лучше обратить внимание на эти сладости. О! Вкусные огешки из Вьетнама! В юности мне не посчастливилось, мне попался орешек со вкусом козьих какашек, и, я боюсь, моя пгивязанность к этому лакомству в изгядной степени ослабела – но, полагаю, ничего стгашного, если я съем вот этот, цвета поноса?

Он улыбнулся и с хитрым видом закинул в рот желто-зеленый орешек. Подавился и сказал: «Увы! Это и есть понос!»

Мадам Стебля, препод и фельдшер, была очень милой, но чрезвычайно легко возбуждающейся женщиной.

– Всего пять минут, – умолял Гарик.

– Ни в коем случае.

– Вы же впустили проффесора Ильич ...

– Впустила, но ведь он же Ильич, а это разные вещи. Тебе нужен отдых.

– А я и отдыхаю, смотрите, лежу, дрочу и все такое. Ну, мадам Стебля...

– Ладно, хуй с тобой, – сдалась она, – но только я потом посмотрю, как ты дрочишь.

И она впустила Роню и Галину.

– Гарик!

Галина готова была наброситься на него с объятиями и поцелуями, но сдержалась, к счастью – жопа у Гарика все еще очень болела.

– О, Гарик, мы боялись, что ты станешь геем... Ильич был так обеспокоен...

– Вся школа только об этом и говорит, – сказал Роня. – А что случилось на самом деле?

Это оказался один из тех редких случаев, когда можно было нереально пиздеть и хуй бы кто проверил. Гарик рассказал друзьям массу различных небылиц: и о Бельчатнике; и о машине иллюзий; и о страшном оружие пролетариата; и о хуе ВоланДляБадминтона. Роня с Галиной проявили себя превосходными слушателями; они ахали в правильных местах, а когда Гарик дошел до того момента, когда Бельчатник спустил подгузник, Галина громко вскрикнула.

– Значит, оружие никогда и не было? – спросил Роня в конце. – И Джугашвили всех наебал? Он же пиздабол!

– Я тоже это спросил у Ильич а, но он говорит – как это? – «для правильно огганизованного сознания, найти новую любовницу это не пгоблема».

– Я всегда говорил, что у них всех крыша давно поехала, – Роне явно льстило, что его герой такой ебанутый.

– А что было с вами? – спросил Гарик.

– Я благополучно проснулась часа через два, – сказала Галина, – привела Роню в чувство – это заняло дохуя времени – и мы помчались в библиотеку, чтобы послать мыло Ильичу, но тут он сам вышел вслед за нами, а глаза хитрющие – он уже все знал – он только спросил: «Роня таки не стал педиком, да?» и скорей побежал в туалет.

– Как ты считаешь, он знал, что ты поступишь так, как поступил? – спросил Роня. – И поэтому послал тебе плащ-невидимку и все прочее?

– Ну, знаешь, – взорвалась Галина, – если он, сука, знал – я хочу сказать – это хуёво – ты же мог помереть или даже сменить ориентацию. И Роня тоже.

– Нет, это не хуёво, – задумчиво протянул Гарик. – Он ебанутый человек, этот Ильич. Мне кажется, у него все было под контролем. По-моему, он везде наставил скрытых камер, подсматривает за нами даже в туалете и знает обо всем, что тут происходит, вкурили? Видимо, он догадывался о том, что мы затеваем, но, вместо того, чтобы тупо дать нам пиздюлей, решил посмотреть и поржать над тем, что получится. Не думаю, чтобы это было случайностью – то, что он позволил мне узнать, как действует машина иллюзий. Кажется, он считал, что я вправе встретиться с ВоланДляБадминтоном лицом к жопе, чисто посмотреть, чьё будет лицо и чья жопа...

– Ну точно, ебанутый старый пердун, – гордо произнес Роня. – Слушай, надо, чтобы ты завтра приперся на банкет в честь окончания учебного года. Конечно, переходящее красное знамя выиграли змеюшниковцы, у них больше всего баллов – тебя ведь не было на последнем матче, и «Воронятник» нас размазал – но мы уже договорились подкараулить их в коридоре и отобрать все наградные деньги.

В этот момент ворвалась мадам Стебля.

– Вы уже пятнадцать минут сидите пиздите тут, все, уходите, нахуй! – решительно заявила она.

Гарик как следует пожрал, выспался и наутро чувствовал себя полностью удовлетворенным.

– Я хочу пойти на банкет, – сказал он мадам Стебле, когда та тырила со столика многочисленные конфетные коробки. – Можно?

– Проффесор Ильич считает, что тебе нужно разрешить, – ответила она с поджатыми губами, как будто удерживая про себя мнение, что проффесор Ильич не отдает себе отчета, насколько опасны могут быть банкеты. – Кроме того, к тебе кое-кто пришел.

– Круто, – обрадовался Гарик. – А кто?

Одновременно с его словами в дверь бочком протиснулся Огромаг. Как всегда в помещении, он выглядел непозволительно зеленым и жирным. Он сел рядом с Гариком, взглянул на него и разразился рыданиями.

– Это – все – моя – чертова – вина! – всхлипывал он, закрывшись ладонями. – Сам рассказал этому гаду, как обойти Пушка! Сам! Единственное, чего он не знал – а я возьми да и расскажи! Ты ж мог помереть! За ебучее яйцо! Больше ни в жисть ни капли в рот, ни сантиметра в жопу! Меня надо выебать конем!

– Огромаг! – воскликнул Гарик, в шоке от того, как сотрясается привратник от горя и раскаяния, и огромные слезы стекают по клыкам. – Огромаг, он все равно бы узнал, это же ВоланДляБадминтона, он бы выяснил, даже если бы ты не сказал.

– Ты мог стать геем! – рыдал Огромаг. – И не говори имя...

– ВОЛАНДЛЯБАДМИНТОНА! – выкрикнул Гарик, и Огромаг пришел в такой ахуй, что перестал завывать. – Я с ним знаком, я пинал его хуй и могу себе позволить называть его по имени. Пожалуйста, успокойся, Огромаг, мы отодрали Бельчатника, его больше нет, и ВоланДляБадминтона остался импотентом. Погляди на карточки с порнозвездами, у меня их куча...

Огромаг утер нос ладонью и сказал: «Кстати, вспомнил. У меня тут подарочек.»

– Не маца с козьей кровью, надеюсь? – встревожился Гарик, и Огромаг наконец издал слабый смешок.

– Не-а. Ильич дал мне выходной на вчера, чтоб я это купил. Вместо того, чтоб отпиздить – ну, неважно – вот.

Он протянул книжку в красивом кожаном переплете. Гарик с интересом открыл ее. Внутри оказался планшетный компьютер.

– Позвонил всем школьным приятелям , просил бабок, кто сколько может... Ну и купил. А еще я туда порнухи накачал... нравится?

Гарик не смог ответить, но Огромаг не обиделся.

Гарик спустился вниз на праздник последним. Его задержала мадам Стебля. Она суетилась и все хотела «последний раз» проверить, не слипся ли анус ее пациента, поэтому Большой Зал к моменту его прихода был уже полон. Зал был оформлен в красных тонах – в ознаменование того, что «Змеюшник» седьмой год подряд выигрывает переходящее красное знамя. Стену за Высоким столом покрывал огромный флаг с изображением серпа и молота.

Когда Гарик вошел, все замолчали на мгновение, а потом одновременно громко заговорили. Он проскользнул между Роней и Галиной за курятниковский стол и попытался не обращать внимания на то, что все кругом встали, чтобы демонстративно пялиться на него.

К счастью, через пару минут прибыл Ильич. Гул голосов замер.

– Вот и еще один год прошел, хуй с ним! – радостно начал Ильич . – А вам, прежде чем вонзить зубы в черствые сухари, придется послушать старика, его глупую болтовню. Что это был за год! Надеюсь, вы не отупели вконец... У вас впереди целое лето, чтобы побездельничать дома, прежде чем вы снова сможете бездельничать здесь...

Сейчас, насколько я понимаю, все ждут вручения переходящего красного знамени. Баллы распределились следующим образом: на четвертом месте «Курятник», триста двенадцать баллов; на третьем «Хомячатник», триста пятьдесят два; «Воронятник» набрал четыреста двадцать шесть и «Змеюшник» – четыреста семьдесят два балла.

От змеюшниковского стола раздался шквал аплодисментов и приветственных криков. Гарик увидел, как Драчун Малой лупит резиновым членом себя по щекам. Это было отвратительное зрелище.

– Отлично, отлично, «Змеюшник», – похвалил Ильич . – Однако, нам необходимо принять во внимание последние события.

Зал замер. Улыбки на лицах змеюшниковцев приувяли.

– Кхем, – сказал Ильич . – У меня есть некоторое количество баллов, которые следует раздать заслужившим их лицам. Дайте подумать. Так... Прежде всего – Товарищу Ронуальду фон Шварценфикт...

Роня побагровел и стал похож на обгоревшую на нудистском пляже сиську.

– ...за феноменальную лень, такую же невероятную любовь к игре в ВоВ и стремление пожертвовать своей задницей, даже если это совсем не нужно, я начисляю «Курятнику» пятьдесят баллов.

От стола курятниковцев к зачарованному потолку понеслись такие крики, что даже звезды задрожали. Слышно было, как Персик сообщает сидящим рядом старостам: «Это мой брат, знаете! Младший брат! Проходит Каражан паладином соло!»

Наконец волнение улеглось.

– Во-вторых – товарищу Галине Грымзовой... за победу холодной логики над мужскими предрассудками я начисляю «Курятнику» еще пятьдесят баллов.

Галина спрятала лицо в ладонях; Гарик сильно подозревал, что она сильно жалеет о содеянном. Курятниковцы чуть не вышли из себя – они поднялись на сто баллов.

– В-третьих... Товарищу Гарику Потному, – продолжил Ильич. Наступила мертвая тишина. – За его выдающуюся тупость и стремление быть в каждой жопе затычкой я начисляю «Курятнику» шестьдесят баллов.

Овация была оглушительной. Те, кто в процессе надрывного визга был еще и способен считать, уже поняли, что у «Курятника» теперь четыреста семьдесят два балла – ровно столько же, сколько у «Змеюшника». Они разделят премию – вот если бы Ильич дал Гарик хоть на одно очко больше.

Ильич поднял руку. В зале постепенно воцарилась тишина.

– Есть разные виды тупости, – сказал Ильич с улыбкой. – Нужно быть очень тупым, чтобы встать на пути движущегося позда, но не меньше тупости нужно, чтобы непрерывно лизать галлюциногенную жабу. За тупость, упоротость и полнейшую неадекватность, а также потому, что мне так захотелось, я награждаю десятью баллами товарища Незнайку Долгопися.

Кто-то, кто находился бы в этот момент за пределами Большого Зала, вполне мог бы подумать, что там произошел взрыв, настолько велики были приветствия, раздавшиеся от стола «Курятника». Гарик, Роня и Галина вскочили, крича и ликуя вместе со всеми, а Незнайка, как всегда обдолбанный до невменяемости, внезапно свалился под стол. Он лежал там и изображал мебель. Гарик, все еще вопя от восторга, ткнул Роню в пупок и показал на Малого, который не мог бы выглядеть более ошеломленным, даже если бы на него положили хуй.

– Что означает, – выкрикнул Ильич, перекрывая невообразимый гвалт – и «Хомячатник», и «Воронятник» торжествовали падение «Змеюшника», – что переходящее красное знамя достается «Курятнику», а премию, как автор этого маленького чуда, я забираю себе...

Он хлопнул в ладоши. Сергей Полиэтиленович с неестественной, натянутой улыбкой пожимал руку проффесору Макдональдс. Он поймал взгляд Гарика, и мальчик сразу же понял, что чувства Сергея Полиэтиленовичак нему не изменились нихуя. Казалось, жизнь в школе стремительно возвращается в прежнее русло, и можно было надеяться, что в следующем году все пойдет точно также отстойно – настолько отстойно, насколько это возможно в «Нодваятсе».

Для Гарик это был не самый лучший праздник в жизни, но все же лучше, чем победа на фаршболле, лучше Нового года, лучше победы над форумным троллем... он никогда, никогда не забудет сегодняшний вечер.

Гарик почти забыл о том, что еще должны объявить результаты экзаменов. Но их тем не менее объявили. К великому удивлению и Гарика, и Рони, они все таки что-то сдали и даже довольно неплохо; у Галины, разумеется, были лучшие отметки среди всех первокурсников. Даже Незнайка перешел в следующий класс, хорошая оценка по травковедению скомпенсировала плохую, полученную по самогоноварению. Все рассчитывали, что Бивиса, который был настолько же туп, насколько мелок и тощ, вышвырнут из школы, однако, этого не случилось. Обидно, но, как сказал Роня, счастье никогда не бывает полным.

И вот, неожиданно, шкафчики оказались пусты, сундуки упакованы, жаба Незнайки распята на стене в туалете; всем ученикам розданы профилактические пиздюли вкупе с выпиской из приказа, запрещающей применение магии во время каникул («Я каждый раз надеюсь, что они забудут нас отпиздить, а бумажкой этой я подотру жопу, чего и вам советую», грустно вздохнул Федя или Вася Шварценфикт); Огромаг явился, чтобы рассадить всех по надувным лодкам и переправить через химический отстойник; они сели в «Нодваятс-Экспресс»; трепались и ржали, а пейзаж за окном становился все зеленее, веселее и аккуратнее; поедали вьетнамские орешки, проезжая мимо свалок и шлакоотвалов; снимали партийные одежды и натягивали нормальные куртки; и, наконец, подъехали к платформе и пополамна Шотландском вокзале.

Прошло довольно дохуя времени, пока все школьники покинули платформу. Умудренный опытом контроллер, стоявший у барьера, пропускал ребят по двое, максимум по трое, чтобы не привлекать лишнего внимания хумансов, как могло бы быть, если бы они всей гогочущей толпой вдруг вывалились из стены.

– Вы должны приехать ко мне летом, – сказал Роня, – вы оба – я пришлю мыло.

– Спасибо, – поблагодарил Гарик, – мне нужно что-нибудь, чем бы я смог помыться.

Друзья медленно подходили к воротам в хумансовый мир, а учащиеся «Нодваятса» торопливо пробегали мимо. Они выкрикивали:

– Пока, Гарик!

– Увидимся, Потный!

– Ты звезда, – с улыбкой поддразнил Роня.

– Только не дома, зуб даю, – сказал Гарик.

Он, Роня и Галина прошли сквозь ворота вместе.

– Вон он, мам, вон, смотри!

Это пропищала Женевьева фон Шварценфикт, младшая сестричка Рони, но она показывала вовсе не на Роню.

– Гарик Потный! – кричала она. – Смотри, мам! Я его жопу вижу...

– Тихо, Женевьева, не кричи. И показывать пальцем нехорошо.

Госпожа Шварценфикт улыбалась ребятам.

– Трудный был год? – спросила она.

– Очень, – ответил Гарик. – Спасибо за ириски и за свитер, госпожа фон Шварценфикт.

– Не стоит, красивый.

– Готов, ты?

Это произнес дядя Владимир, как всегда багроволицый, как всегда благоухающий одеколоном «Шипр», как всегда возмущенный поведением Гарика: тащит, видите ли, огромную клетку с белой вороной-мутантом по платформе, полной нормальных, приличных людей. Как будто так и надо. Позади дяди стояли тетя Даздраперма и Володя, убитые самим появлением Гарика.

– Вы, должно быть, родственники Гарика! – воскликнула госпожа Шварценфикт.