Текст книги "Повседневная жизнь российского рок-музыканта"

Автор книги: Владимир Марочкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 23
Школа наслаждений. Книги

Принято считать, что главное в русском роке – слово. Одни, правда, полагают, что это – отрицательное качество нашего рока, другие, наоборот, положительно оценивают приоритет слова. Но и те и другие признают, что за рубежом к слову относятся с меньшим почтением, нежели у нас. Поэтому можно смело сказать, что работа со словом – отличительная черта именно нашего рока. Вот почему интересно узнать, какое слово было вначале, еще до того, как тот или иной рокер начал писать свои песни. Короче говоря, мы решили поспрашивать наших музыкантов о том, какая книга повлияла на их мировоззрение.

Борис Гребенщиков:«То, что я читаю давно, долго и не вижу никаких причин к тому, чтобы это ослабевало, – это «Фэнтези» Дж. Р. Р. Толкиена, то есть саму трилогию и все, что с ней связано и до, и после, и вокруг. Если музыка «The Beatles» меня сфокусировала в одном плане, то Толкиен сцементировал все в многоплановости. До этого был Булгаков, был Аксенов, были братья Стругацкие, но именно реальность Толкиена оказалась мне близка, нужна и необходима для повседневной жизни, причем не как бегство, а как дополнение и необходимое расширение понятия, что такое жизнь вообще! Ценность «Фэнтези» в том, что эта книга дает намеки на то, что возможно иное описание мира, которое мы можем продолжить и довести до реальной консистенции. И рок-н-ролл тоже учит другим закономерностям, но «квадратные» люди с трудом их замечают».

Василий Шумоввпервые обратил внимание нашего рок-сообщества на Серебряный век русской поэзии и повернул наш рокерский народ лицом к Гумилеву. Путешествия в дальние страны, поиск опасностей и приключений, тяга к неизведанному, наслаждение красотами первозданной природы – это теперь декларировалось как истинные ценности, к которым должен стремиться современный человек. Шумов предложил и новый образ рок-человека: вместо мрачного, волосатого, заджинсованного музыканта-психоделика образцом для подражания становится подтянутый, опрятно и стильно одетый молодой человек. Может быть, даже летчик или моряк, потому что «девочки игнорируют маменькиных сынков». На новый образ работала и музыкальная концепция группы: ритмы «новой волны», оттененные холодным вокалом Шумова и виртуозными клавишами Локтева.

Шумову вторит Сергей Калугин:«Наверное, я – последняя отрыжка Серебряного века. (Ха-ха-ха!) Эти 70 лет революции – огромная рваная рана. На том краешке раны сидит Серебряный век, а мы – на этом краю закипаем. Поэтому естественно, что когда мы пытаемся эту рану затянуть, то перебрасываем нити, цепляясь за время Серебряного века».

Владимир Холстинин(«Ария»): «Сначала меня интересовал философско-психологический роман, начиная с Достоевского, а также – английская и французская литература: Соммерсет Моэм, Уильям Голдинг, Жан Поль Сартр, Альбер Камю. А потом, через призму всего прочитанного, пришло увлечение немецкой философией, и прежде всего – Ницше, которого я воспринял как сильную личность. Мне понравилось, что его взгляды идут вразрез с гуманистическими установками общества. Я вдруг почувствовал, что быть слабым духом – это вовсе даже не почетно…»

Сергей Высокосов (Боров):«Я разочаровался в философии. Я сейчас читаю Наталье (Наталья Медведева – жена Сергея Высокосова. – Прим. авт.)вслух «Сказки дервишей». Энциклопедические книги интересны: там конкретная информация».

Наталья Медведева:«Ближе всего мне Юкио Мисима – приверженностью имперской идее».

Маргарита Пушкина:«О! Это целая библиотека! Это и «Кондуит и Швамбрания», и «Таинственный остров», и «20 000 лье под водой», и «Капитан Сорви-голова», и «Твердая рука», и «Черная стрела», и «Три мушкетера», и «Записки Шерлока Холмса», и «И один в поле воин» из «Библиотечки военных приключений», и, конечно, отдельно стоят приключения майора Пронина. А уж потом мне попался Винни Пух! (В результате чего Сова лейтмотивом пронеслась по Маргаритиным стихам. – Прим. авт.) Потом были Булгаков, Ивлин Во, «Сто лет одиночества» и другие латиноамериканцы, «Колыбельная для кошки» Воннегута. А еще – «21 урок Мерлина» – «возьмите отрубленные головы ваших врагов и выложите из них круг!» – и «Практическая магия» Папюса…»

Валерий Кипелов(«Ария»): «Каждый год, во время майского полнолуния я перечитываю «Мастера и Маргариту»».

Настя Полева:«Я очень люблю читать, но читаю медленно, подолгу сижу на одной странице. Читаю все: «Иностранку», «Новый мир». Меня совершенно потрясло «Имя Розы» Умберто Эко. А потом я прочитала интересную публикацию Шафаревича «Две дороги – к одному обрыву». Там была ссылка на рок-музыку: «Эстрадные звезды, например, меняют свою наружность: цвет кожи (инъекциями гормонов), лицо (пластической операцией), им придумывают хобби и политические взгляды. Их выступления требуют сотен тонн аппаратуры. Сама звезда исчезает как человек, остается лишь точка приложения анонимных сил». Смутило меня это. Если подумать, то действительно что-то потерялось. И есть в этом зерно трагическое…»

Сергей Галанин:Собрание сочинений Николая Носова.

Александр Лаэртский:«Вино из одуванчиков» Брэдбери.

Алик Грановский:«Альтист Данилов».

Григорий Безуглый(«Круиз»): «Три мушкетера» Дюма.

Толик Погодаев(«Бунт Зерен»): ««Электрокислотный прохладительный тест» Тома Вулфа. Это – очень точная, практически документальная, без ложного придумывания книжка».

Юрий Наумов:«Я не очень люблю читать книги, потому что не очень люблю получать информацию с помощью черных значков на белой странице. Мне нравится, когда она приходит каким-то иным путем: через треп и тому подобное. Я не люблю литературу, хотя я – профессорский сын, и у нас дома всего навалом. Тем не менее я как-то на автопилоте выскочил на Булгакова и Александра Зиновьева… Булгаков – милосердный человек, он выстраивает ступеньки к тому, чтобы когда-нибудь ты поднялся до Иешуа. В этом смысле жесток Тарковский: не можешь сразу прыгнуть на четыре метра, ну и не рыпайся. Зиновьева же я считаю гениальным, одним из лучших и одним из самых страшных для этой системы писателей…» (Из интервью самиздатовскому журналу «Ура-Бум-бум!».)

Сергей Жариков(«ДК»): «Я художественную литературу давно уже не читаю. А из последних появившихся у нас книг меня больше всего заинтересовала работа пламенного антисоветчика Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска». Классная книга!»

* * *

На таком фоне особняком стоит уникальный опыт общения с литературой группы «Ва-банкъ», которая написала целый альбом песен, являющихся как бы саундтреком к рассказу «Нижняя тундра» писателя-постмодерниста Виктора Пелевина. Александр Ф. Склярне раз говорил, что его «Ва-банку» Пелевин ближе всех, особенно его роман «Чапаев и Пустота», после прочтения которого Саша познакомился с писателем и предложил ему написать нечто типа либретто к новому альбому группы. «Конечно, можно было бы взять уже существующий рассказ или повесть, – говорил как-то Скляр, – но нам показалось, что для чистоты эксперимента следует работать с чем-то совсем свежим». Это предложение Пелевина сначала насторожило, но потом в нем проснулся интерес и он написал текст. В итоге совместной работы рок-ансамбля и писателя появился альбом «Ва-банка» «Нижняя тундра», созданный по мотивам рассказа с тем же названием Пелевина. Видимо, под воздействием пелевинской прозы музыка на этом диске существенно отличалась от традиционного «ва-банковского» жесткого ритм-энд-блюза. Саундтрек был выполнен с сильным электронно-компьютерным уклоном, а к живым концертам группа привлекла популярного диджея Дельфина. Несмотря на успех проекта, повторить данный эксперимент пока ни сам «Ва-банкъ», ни кто бы то ни было еще не решился.

Глава без нумерации

Разговор с Великим магистром Ордена куртуазных маньеристов о поэзии

В 1988 году четверо молодых поэтов – Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, Андрей Добрынин и Константэн Григорьев – составили и подписали «Манифест куртуазного маньеризма», в котором утверждались задачи возрождения русского литературного языка во всем его блеске, элегантности и языческой веселости, свойственной лучшим образцам отечественной лирики от Антиоха Кантемира до Пушкина, и от Пушкина вплоть до эпохи модерна. Провозглашался полный уход от нездоровой политической сумятицы в умах и на улицах, а также единственный культ, достойный мужчины, – культ Прекрасной Дамы. Нужно хорошо представлять себе то время, когда отечественная литература и искусство буквально задыхались в перестроечно-публицистическом угаре, чтобы понять насколько смелым и радикальным был шаг маньеристов. Когда «перестроечный» рок собирал стадионы ревущих зрителей, они смогли почувствовать скорую кончину питерской рок-революции, а вместе с ней и всей перестройки. И когда знамя упало, Вадим Степанцов оказался готовым подхватить его и продолжить движение. Правда, пошел он, в отличие от питерцев, другим путем, о котором мы однажды и разговаривали с Великим магистром Ордена куртуазных маньеристов в редакции журнала «Русский рок».

– Вадик, вы в своем «Манифесте» говорите о том, что «многие наши поэты могли бы прослыть куртуазными маньеристами» и в своей книжке приводите такой обширный списочек: «Жуковский – маньерист рейнских туманов и пригожих милочек; Батюшков – маньерист веселых аттических снов; Денис Давыдов – маньерист испепеляющей страсти; Вяземский – маньерист вялого волокитства и напускных разочарований; Баратынский – маньерист рефлексии; Языков – маньерист разгула; Аполлон Григорьев – маньерист мятущихся девственниц; Алексей К. Толстой – наикуртуазнейший из всех маньеристов; Некрасов – маньерист страдания; Северянин – маньерист во всем и т. д.» Надо признаться, вы нашли своему Ордену удачное имя: под его знамена можно поставить буквально всех. Ведь каждый поэт склонен манерничать… [6]6
  Фрагменты интервью Великого магистра Ордена куртуазных маньеристов Вадима Степанцова, данного журналу «Русский рок» в 1993 году, коего автор этой книжицы был главным редактором. А записал интервью сотрудник журнала К. Елгешин.


[Закрыть]

Вадим Степанцов: «Да, это правда. Мы в Ордене провели сейчас большую работу: собрали энциклопедию русской куртуазной лирики от Антиоха Кантемира до начала первой эмиграции, до Ходасевича и Набокова. Эта энциклопедия докажет всем: лучшие стихи практически у всех русских поэтов связаны с куртуазным маньеризмом, с тем, что временами называют «легкой поэзией». Может быть, во избежание путаницы с сумрачным маньеризмом XVI века, нам бы следовало назвать наше направление что-то типа «ренессансрокайль», ибо тут находит отклик и жизнеутверждающий пафос Возрождения, и эпоха рококо с ее гедонизмом, декоративной изысканностью интерьеров и бегством в мир пленительных иллюзий, но когда мы думали об этом, именно «куртуазный маньеризм» пришел в голову моему старому приятелю Виктору Пеленягрэ – и дальнейшее варьирование терминов отпало само собой».

«Вы все так много любуетесь всяческими красивостями, что так и тянет процитировать Некрасова, страдальца-маньериста: «…поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…»»

«Эк, куда тебя!.. Ну, давай возьмем того же поэта-декабриста Кондратия Рылеева, автора зануднейших историко-публицистических поэм «Войнаровский», «Ермак» и других. Оказывается, и у него были превосходнейшие чувственные стихи: как он из-за колонны наблюдает за вакханочками – они раздеваются, одеваются, а он в такой транс впадает, что любо-дорого. Эти стихи, уж поверь моему вкусу, по своей художественной ценности выше всех его бесчисленных поэм.

Зачастую авторы – и наши, и чужие – не ведали, какие вещи их прославят. Например, Вольтер всю жизнь считал себя автором героических поэм «Генриада» и «Орлеанская девственница», которые уже лет двести никто не читает. А читают его так называемые философские повести, которые он писал шутя, чтобы позабавить дам».

«Получается, что куртуазный маньеризм бессмертен? Ведь этот термин подходит, наверное, даже к той поэзии, что официально существовала в годы советской власти?»

«Так определенно об этом трудно говорить. У той литературы, советской, все-таки были другой язык и свойственный только ей пафос. Одним из главных признаков нашего направления является – помимо игривой тематики, остроумия, неожиданных ситуаций, порой даже некоторого антиэстетизма – возрождение на новом уровне того русского поэтического языка, который стали выживать со свету если не с Брюсова, то с Блока уж точно. Блок, футуристы и им подобные разрушили этот гармоничный строй русского поэтического языка. Может, для того времени это была работа полезная и нужная, но все те годы модернизма, я считаю, были что-то вроде детских болезней литературы. И тем более нынешний неоавангардизм не имеет того веселого разрушительного пафоса, который был присущ, скажем, футуристам, младосимволистам или обэриутам. Сегодня это просто нудно.

Я разделяю всех людей как бы на две категории: те, которые родились, чтобы умереть, – и те, которые рождены, чтобы жить. Одни ноют, вопят о могиле, о том, что все катится в тартарары. У других же наоборот – пафос жизнеутверждения. К первым я прежде всего отношу Бродского. При всем к нему пиетете – ну, полное занудство! Лично себя я отношу к людям-жизнелюбцам, поэтому все мое творчество тем или иным способом полемизирует с такими поэтами, как Бродский».

«Интересно, а куда бы ты отнес Пастернака?»

«Для меня, ныне существующего и, скажем так, действующего поэта, вся поэзия, бывшая в России до куртуазного маньеризма (исключая XIX век), мне не близка. И Пастернака я не люблю, хотя, конечно же, это хороший поэт. У меня есть в серии «Мужья» что-то даже вроде пародии на пастернаковского «Гамлета». Начинается оно так —

 
Муж затих, я вышел на подмостки.
Как блестяще я играл финал!
Я мизинцем трогал ваши слезки,
Пьяный муж слегка стонал…
 

А заканчивается оно словами:

 
Этот мир погубит фарисейство.
Жить прожить – не в поле умереть».
 

«Ну, тут уж явно сквозь куртуазно-манерную улыбку проступает панковская ухмылка!»

«Вовсе нет. В этом нет ни нарочитого пренебрежения к Пастернаку, ни этакого похлопывания по плечу, это, скорее всего, эпатаж публики, свойственный, кстати говоря, не только панкам. Когда я писал на мотив ахматовского «Сероглазого короля» или про Будду Гаутаму, в мои планы никоим образом не входило святотатствовать, стремать Ахматову или Гаутаму со всеми его буддистами. Просто такие вещи сначала пишутся, а объясняются уже потом. Я могу в свое оправдание сказать, что так было всегда. Весь свод сочинений Пушкина насквозь состоит из цитат и их обыгрывания – об этом хорошо пишет Лотман. Это – доказательство того, что литература – дело веселое. И поскольку я являюсь поэтом иронического склада, то когда мне хочется немножко расшаркаться перед тем же Пастернаком, я и делаю подобные вещи. И было бы гораздо глупее и смешнее, и даже страннее, если бы я на того же «Гамлета» написал бы что-нибудь серьезное. Чушь и бред!»

«Ну, хорошо, ты меня убедил. Но не станешь же ты отрицать, что у куртуазных маньеристов есть склонность к самолюбованию, эдакому нарциссизму! Это касается и внутрилитературных отношений, и общения с публикой, и подчеркнутого восхваления своих собратьев по Ордену».

«Я считаю, что куртуазный маньеризм – первое со времен обэриутов, сплоченное на общем эстетическом фундаменте, литературное течение.Все маньеристы, входящие в Орден, по-настоящему любят друг друга. При разности лиц, узнаваемости имен и все такое – все это является общим руслом, и поскольку каждый из нас убежден (и я в первую очередь), что это направление сегодня вернее и наиболее адекватно отражает читательские устремления, постольку нам действительно интересно слушать стихи товарищей и радоваться их удачам. А так называемая объективность – она в творческом плане оборачивается импотенцией: так же, как в любви…»

«Ладно, будем считать, что о куртуазном маньеризме мы поговорили достаточно для того, чтобы нормальному человеку стало ясно, что это за Орден, Великим магистром которого ты являешься, и что за стихи пишут туда входящие. Но как теперь, после всего сказанного, ты объяснишь свое участие в группе «Бахыт Компот», явно не схожей ни по каким критериям с Орденом?!»

«Знаешь, мне самому страшно интересно в этом разобраться, ведь получилось так, что мое творческое «я» как бы расслоилось на две ипостаси: то, что в моих стихах было хулиганско-лично-асфальтового, перекочевало в «Бахыт Компот», а мое стремление к ясности стиля (я даже не подозревал, что оно существует, но оказалось, что я – традиционщик, причем кондовый, и мои ориентиры лежат в поэзии прошлых лет, а не в усыпляющем всех неоавангарде) ведет соответственно к изучению кухни поэтов предыдущего и восемнадцатого столетий. Короче, у меня пошли стихи для, скажем так, несколько рафинированной публики. Но и в той, и в другой части моего нынешнего творчества существует один и тот же дух – дух веселой античности, дух гармонического человека. Как, скажем, у древних греков ученость не входила в диссонанс с проявлениями личной жизни: почитав книжки Аристотеля и Платона, греки с легким сердцем напивались и шли с товарищами к девкам – бражиться пару дней с менадами…»

Глава 24
Школа наслаждений. Фильмы, близкие по духу

Самое важное для нас искусство – это кинематограф, – кажется, так говаривал Владимир Ильич Ленин. Не отрицая его пророческих слов, мы решили узнать, какие фильмы любят наши рокеры. По-моему, Владимиру Ильичу не все понравилось бы из этого списка, ну да рокеры – это вам не брокеры, поэтому одному милее «Ленин в Польше», а другому – Трус, Балбес и Бывалый…

Борис Гребенщиков:«Это – все захаровские фильмы: «Обыкновенное чудо», «Приключения принца Флоризеля», «Тот самый Мюнхгаузен», «Калиостро». Но лучшим, что сделано в России в кинематографе, я считаю серию про Шерлока Холмса. Это может показаться парадоксальным, но для меня «Шерлок Холмс» значит больше, чем даже Тарковский, хотя Тарковского я очень люблю. Он всеобъемлющ, но работает на другом уровне. А «Холмс» мне более приятен, он мне больше дает. И он гораздо совершеннее!»

Друзья Цоярассказывают, что любимым фильмом Виктора была лента «Войти в дракона» с Брюсом Ли в главной роли. Цой не только смотрел этот фильм десятки раз, но и под его воздействием добился вполне ощутимых успехов в восточных единоборствах, что, кстати, хорошо видно в фильме «Игла».

Алик Грановский:«Практически все фильмы Гайдая, кроме последнего, где он про перестройку что-то снял. А старые фильмы могу смотреть бесконечно. Правда, последнее время, когда я их смотрю, меня все больше грусть охватывает: ну почему эти трое великих комиков – Вицин, Никулин и Моргунов – снимались так мало вместе? Ведь на Западе из них же сто серий сделали бы! А у нас я насчитал только шесть фильмов, да и то не во всех они главные роли играли. А ведь сейчас таких образных актеров больше и нет!..»

Александр Минаев(«Тайм-Аут»): «Я люблю старые фильмы, еще годов 50-х. Не знаю уж почему, но они очень душевные и хорошо на сердце ложатся. «Весна на Заречной улице», «Девчата» – это ж классика! Эти фильмы можно смотреть просто подряд. Да фактически любой фильм с Николаем Рыбниковым – это, как сейчас говорят, блокбастер!

А идеал актера для меня – Евгений Леонов. Я считаю, что это непревзойденный мастер. Есть много прекрасных актеров, но лучше, чем он, я, честно говоря, не видел. А такой фильм, как «Кин-дза-дза», я подряд могу смотреть сколько угодно. Из творчества Леонова я черпаю очень много. Его образ меня толкает на определенные действия. Мне говорят, что иногда даже интонации в голосе у нас с ним похожи. Это все, конечно, происходит подсознательно».

Валерий Скородед(«Монгол Шуудан»): «В свое время на прокате фильма «Неуловимые мстители» СССР получил миллиардные доходы. Уверен, что если бы кто-то сейчас смог поставить «Неуловимых мстителей» наоборот, где Данька, Валерка, Яшка Цыган и Ксанка воевали на стороне белых, то этот фильм побил бы все рекорды посещаемости».

Наталья Медведева:«Мне импонирует Пазолини – своими антибуржуазными настроениями, но я не большая поклонница его таланта. А вот Лени Рифеншталь – одна из лучших мировых кинодокументалистов, а ее «Триумф воли» – один из лучших фильмов в мировом кинематографе! Мне близка эстетика Лени: прославление мужского начала, героизма, мускулинности. Глядя на экран, можно только посочувствовать, что у нашей сегодняшней армии ничего подобного нет».

Гастрольные байки

После того как Дмитрий Умецкий покинул свою родную группу «Наутилус Помпилиус», он решил снимать большое кино. Сказано – сделано. И вот уже готов сценарий фильма «Вальс для Марии», в основу которого положены некоторые любопытные факты из биографии бабушки Умецкого, живущей ныне в Германии, в городе Золингене. Начались съемки, но кроме съемок каждый кинематографист обязан исполнять кучу светских обязанностей, например, посещать кинофестивали – так в кино называются кинематографические сейшны и тусовки.

Надо – так надо! И отправился Дима на фестиваль телепрограмм «Пост-Монтрё», проходивший на теплоходе «Мария Ульянова» во время плавания из Москвы в Петербург. Фестиваль получился, надо сказать, весьма престижным, а его изюминкой стал показ промоушн-материала из фильма Умецкого.

Первым, кто в полной мере оценил «Вальс для Марии», оказался один из директоров швейцарского телевидения Марко Стоклин. Красавец-мужчина, мимо которого не могла пройти, не остановившись и не смахнув слезу отчаяния, ни одна женщина, он и смеялся, и плакал, глядя на экран. Скажем более: он был одним из немногих, кто по-настоящему «въехал» в фильм. А причина была проста: рокер рокера, как сказал Умецкий, видит издалека. Когда они познакомились, оказалось, что Стоклин играл в одном из первых составов «ELO». Познакомились они также по-рокерски:

– Я ненавижу кино! – сказал один.

– Я тоже его ненавижу! – сказал другой.

–  Но яеще терпеть не могу телевидение, – сказал первый.

– А я тем более! – закончил кощунственный диалог второй.

После такого «обмена любезностями» новые друзья уже не расставались. Умецкий учил Стоклина старым «наутилусовским» шуточкам, и чинная пароходная тусовка в ужасе от них шарахалась. Они же, отколов какую-нибудь хохму, знай себе кричали: «Эншн рашен традишн!» («Старая русская традиция!») Больше всего Стоклину понравилось закусывать водку свежими помидорами по заветам московских панков.

Хмурая и неприступная израильская делегация «сломалась», прослушав боевик Умецкого «Дорога в Иерусалим». Теперь уже они, заслышав знакомые звуки, ходили по пятам за Умецким, предлагая все его песни перевести на иврит.

Но самой плодотворной оказалась для Умецкого встреча с китайской делегацией. Они все сразу пришли к нему ранним утром после ночного банкета (надо ли объяснять читателю, какие чувства испытал Умецкий?) и хором принялись расхваливать его музыку и просили принять участие в создании китайского фильма. Вернее, говорили-то все разом, но переводила одна юная китаянка, которую Умецкому вскоре удалось обнять. Тут все разом замолчали, а лицо второй женщины – очень большой и очень пожилой – вытянулось и окаменело. (Потом выяснилось, что эта дама была директором «ихнего» Госкино.) Известно, что в Китае могут арестовать за связь с иностранцем, а тут!.. Умецкий же как ни в чем не бывало продолжал обнимать хорошенькую китаянку.

После минутного оцепенения разговор продолжился. Китаянка переводила:

– У вас в фильме появляется Горбачев. Ваш фильм о политике?

– Да-да! В фильме есть политика! – радостно закивал Умецкий.

– Тогда мы не сможем купить ваш фильм, – перевела китаянка, а китайцы принялись шумно переговариваться о чем-то своем.

– А ваша политика соответствует нашей политике? – наконец спросили китайцы.

– Да-да, еще как соответствует! – заорал Умецкий, и китайцы блаженно заулыбались, надавали Умецкому «визиток» и покинули каюту. Тогда-то Умецкий и решил, что отныне будет сотрудничать только с китайцами. Единственная неувязка: визитки перепутались и он теперь не знает, кому слать факс о своем согласии…