Текст книги "Пути-Пучи"
Автор книги: Владимир Покровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Но Адамов! Адамов-то не знал этого! Это вселяло.
Я – Человек Будующий. Я – устрица. Единственное, чего я хочу, так это найти свою жену, украденную у меня теми, кто считает меня мразью, сволочью и мелочью, считаться с которой западло.
Снова звал Саша Ендоба, но я не пошел, я успел, пусть на время, но возненавидеть Сашу Ендобу, потому что он назвал меня сволочью, которая не преуспела. Никто никогда меня так не презентовал, я, может быть, и сволочь, но не его это дело, сам ко мне прилип.
Потом пришел лысый тип с огромным носом в черном плаще до пят, что-то цирковое почти, вошел как к себе домой, как сумасшедший захохотал, и я догадался, что это Зиггурд. Маски никакой на нем не было, и лицо вовсе не было синим, мерзкая довольно физиономия, но ничего сверх.
– Дурачок, – сказал Зиггурд. – Тебе никуда от меня не деться, Битва предопределена, и я поражу тебя в той Битве, готовься, братэлло (тогда еще не было такого слова «братэлло», потом возникло, я очень удивлен был).
Я послал его, он ничего мне сделать не мог, он на психику мне давил, великий, могучий и ужасный, как русский язык. Он жутко исказился, когда я его послал, но это нормально, ведь нам, как он думал, была предопределена Битва, так что политесы между нами были исключены. Братэлло, трамтарарам.
Мне нужна была моя Света.
Когда после всего этого в моем доме снова появился Дебелый, я его чуть не растерзал, и растерзал бы, если бы мне была дана такая возможность. Тот вежливо подхихикивал и отпихивался от меня ладонями.
– Теперь вы поняли?
Несколько времени спустя я понял. Я понял простую вещь, которую слышал до этого тысячу раз, но как-то к этой ситуации в расчет не принимал. Я понял, что главный человек в любой фирме, даже в такой супервозвеличенной (ну, по крайней мере, для меня) – не хозяин, а его секретарша. Слышали, да? До секретарши я добраться не мог, она со мной не контактировала, я контактировал с секьюрити, ну а уж секьюрити-то с секретаршей всегда найдет общий язык! И тут же снова появился Дебелый. Ну, прямо вмиг! Что! Хозяин! Желаете!
Я ему сказал так:
– Ты мне голову-то не морочь. Я, конечно, дурак, но не настолько. И понимаю, что у тебя какие-то свои, далеко идущие планы, в которые меня посвящать не смей.
– О-ох! Вау! – фальшиво и вместе с тем искренне восхитился Дебелый, И я, конечно, не понял тогда, что значит это самое «вау», не было тогда «вау», поморщился только, да мне и наплевать было. Я ему начал объяснять то, что он и без меня знал, и то, что он был уверен, что я знаю, что он знает и так далее (повтори одиннадцать раз).
Я ему сказал:
– Мне нужна моя Света. Не знать этого ты не можешь, просто не приспособлен не знать, у тебя какие-то свои планы, и ты чего-то хочешь другого, ты не можешь не знать, что я от Светы своей не откажусь ни за какие коврижки, и на этом твоя игра.
– О-оу! Йо-хо-хо! Магнифициант! Сплендеед! Воондербурден! – еще более фальшиво и, соответственно, еще более искренне возопил Дебелый. – Так-так?
Тут я немножко запутался, но быстро вошел в норму, словом, продолжил:
– Ты обязан подвести меня к Битве, но ты даже не собирался этого делать. Свету ты у меня украл для меня почти незаметно, то есть не то чтобы уж совсем незаметно, но в тот момент, когда она и сама на время исчезла из моей жизни – любовь, или как ее хочешь назови, при этом не исчезает. Тебе нужно было найти человека, который отказался бы от самой великой власти ради обыкновенной любви. Таких мало, но именно из таких набираются Человеки Будующие, я так думаю. Потому что в миг великой любви они могут все предать, пойти на любое преступление, а некоторые из них могут предать ради этой любви даже эту свою любовь.
– Несколько высокопарно, – поморщился Дебелый. – Несколько, вы знаете, не в моем вкусе. Всякие такие слова о великой любви. Даже и неправильно несколько. Нет на свете так называемой великой любви, есть обыкновенная привязанность, легко пере…
– Да пошел ты! – здесь я сделал вид, что вспылил, и это было неправильно, это было моя ошибка, но она не поимела последствий. – Все просто. Я хочу Свету, ты хочешь чего-то другого, так что мы можем заключить сделку, так давай же ее заключим.
Дебелый скучно на меня посмотрел.
– Как вы правы! Давайте заключать сделку.
Почему он делал вид, что разочарован, до сих пор понять не могу. Но, вы знаете, я многого не могу понять в этой жизни, так что…
Сделка, как выяснилось, в следующем заключалась. Я, со своей стороны, обязывался не вступать в Битву с Зиггурдом и, более того, если придется, хотя на самом деле ни в коем случае не придется (это так, на всякий случай, условие), помогать ему в аферах против другого Человека Будующего, который уже найден, конечно, даже заранее найден, но еще не знает об этом – это нужно, чтобы враги не прознали. Дебелый, со своей стороны, обещает мне переход в тот мир, где есть Света.
Некоторых нюансов, я, взволнованный, естественно, не заметил и радостно приготовился к немедленному завершению сделки. Мне сказали (по-моему, с большим презрением, замешанном на симпатии) – чуть погодя. Потому что, мне сказали, ты обязан присутствовать. Ну, вроде как свидетель, только там немножечко по-другому. Я этого дела не понял, но спросил только одно: «Когда?». Скоро, сказал Дебелый с мерзкой усмешечкой.
И ушел.
Я старательно начал ждать. Больше никто ко мне не приходил, точки мельтешили, скучные такие были точки, совсем не хотелось в них. Наверное, я что-то забыл, тем более что мне велено было что-то забыть по условиям совершения нашей сделки, я просто помню, что очень скучно сидел. Поднялся, посмотрел в Светкино зеркало, не понравилось, снова упал в кресло, о телевизоре, чтоб включать, даже не думал, просто сейчас вспомнил, что мог включить телевизор. В холодильнике стояла недопитая водка, но это я сейчас помню, что она там стояла, тогда не помнил. Свете бы не понравилось про водку, хотя знала, я уверен, знала, но не показывала, скандалы были всегда по другим поводам, дурацким, ну абсолютно. Чем-то мы не подходили друг к другу, сам не пойму чем. И в чем-то прилипали, как минус и плюс, не могли друг без друга.
Потом диким голосом завыл Саша, к тому времени притихший уже дня полтора. Я даже как-то занервничал почему-то. Почувствовал укор совести, с великими усилиями выгромоздился из своего кресла, пошел к нему. Он не спал. Узники немецких концлагерей по сравнению с ним были жирными, зажравшимися негодяями, только голос был громким и глаза – умными.
Как только он меня увидел, так заорал, даже уши заложило.
– Вовка! Неправда это! Нельзя, чтоб меня не было! Я настоящий, не придуманный, и жизнь у меня была, я же не виноват, что… Может, это ты придуманный, а не я, почему же мне такое устроили? Дина мне говорила, я даже верить ей не хотел. Ох, Вовка, ты же помнишь, как мы в дружбе вечной клялись, там, на Конке, еще ивы там такие свисали (я помнил, конечно, и про ивы, это даже особенно, только это была ложная память)? Вовка, ох, ну как же я не хочу умирать!
– Почему? – спросил я, и он, даже в этом стрессовом своем состоянии, не нашел что ответить.
Я даже переспросил удивленно:
– Почему это ты так умирать-то не хочешь? Тебя ведь все равно нет.
– Начнешь умирать, поймешь, – сказал мне Саша и отвернулся. Потом повернулся ко мне снова, посмотрел на меня, но такое впечатление, что сквозь меня, что не видел меня.
– Где же Дина, черт бы ее побрал?
И тут, граждане, вот это вот самое и началось, никогда не забыть жуткость и нереальность.
Для начала Саша выгнулся дугой, сказав гавкающее «А-ах!». Потом влился в постель, жалобно на меня глядя. Потом вдруг оказался без одежды – трусов и мерзко пахнущей мочой ватиновой майки, запах, впрочем, остался и даже усилился. Потом заорал от боли – я не сразу заметил, что пальцы его на ногах и на руках вдруг растаяли, я просто услышал звуки наподобие негромких выстрелов и уловил брызги крови, одна шлепнулась мне на щеку, и я отскочил. Вместо пальцев торчали кости, Саша смотрел на них с ужасом и болью.
– Саша, бедный! – сказал я. Я не знал, что сказать.
– Нет! – каркнул Саша.
И начал таять. Таяние приносило ему страшные боли, началось все с конечностей, да и само тело одновременно стало сдуваться. Выстрелов, правда, больше я не услышал.
– Послушай, послушай!!! – с трудом он сказал. – Послушай меня, дурак! Первая буква "у" после твердого знака, остальное все прр… О-о-о-ох!!!
Он запрокинул голову, внимательно вгляделся в себя и умер, и еще долго после того таял – зрелище не для нервных.
Есть такое слово – катарсис. Я не знаю, что оно в точности означает, но полагаю, что это что-то вроде максимального напряжения сил, именно его я имел маленькое удовольствие наблюдать, следя напряженно за умиранием моего несуществующего друга Саши Ендобы. Он был чрезвычайно занят своим умиранием и все-таки нашел время обратить внимание на меня, и даже успел сказать насчет у и твердого знака. Водруженный на скелете, он говорил почти черен.
Я прослезился, честно могу вам сказать, и меня вытошнило.
Он исчез. То есть полностью, оставив после себя только мерзкий запах и две смятые простыни, да еще мокрую вмятину на подушке. Это было логично – если его не существовало раньше, то и после смерти он не мог оставить следы. Я чувствовал, что думаю как-то не так, но меня этот ход рассуждений вполне устраивал.
Пришла Дина. Ничего, по обыкновению, не спросив, она устремилась в Сашину комнату, спустя пару минут вышла, обдав меня презрением и ненавистью. Может быть, мне показалось, но в ее взгляде, вдобавок к вышеперечисленным чувствам, мелькнула тень сочувствия. Это маловероятно, скорее всего, я просто искал сочувствия – у кого угодно, хоть у Дины, хоть у Адамова, хоть у самого Зиггурда.
Адамов и Дебелый не приходили, хоть я и ждал их. То есть не ждал, не до них было, но подозревал, что они придут – ан не пришли. Этот факт я отметил «боковым зрением ума», это выражение у меня такое. Я был занят другим – отыскивал в разрозненных бумагах твердые знаки, занятие не из благодарных. Иногда, совершенно отупев от поисков, заходил за поддержкой (и чтобы отвлечься, естественно) в Сашину комнату. Ничего я там не трогал с момента его исчезновения – страшно было.
Позвонили с работы – оказывается, я превысил норму разрешенных прогулов (тупо удивился, услышав об этой норме, просто, наверное, приучил начальство, что хожу несмотря на). Сказал, что сломал ногу, потому что позвонили из Египта насчет медведя на атомной гидроэлектростанции. Главное – ошарашить. На том конце трубки поняли, но не нашли, что ответить. Хехекнули понимающе, сказали, чтобы я с этим завязывал, а то меня тут обзвонились уже, и трубку аккуратненько положили.
На третий день я нашел – будто взорвалось что-то во мне.
Нашел я эту чертову букву "у" в слове «двух» после слова «объяснил», оказалось, что важное было в последующем тексте, я и не ожидал, хотя читал это место раз пятьдесят, не меньше.
Я вдруг увидел не только все точки передо мной, какими я их видел до этого, я увидел все сомножество точек, сияющий шар об одиннадцати измерениях, мозг ломался от невозможности увидеть такое, я вдруг «вспомнил» все эти точки. Кавычки я поставил вокруг слова «вспомнил» для того, чтобы подчеркнуть, что ничего я на самом деле не вспомнил, а просто попытался найти наиболее подходящее слово для того ощущения, которое вызвали эти точки, особенно вот эти самые одиннадцать измерений. Я просто знал, что, вглядевшись в любую точку, я могу узнать, что в ней, внутрь реально не проникая. Я мог очень быстро перелистывать эти точки, хотя, конечно, их было чересчур много, даже для ста миллионов моих жизней. Словом, полный гугол, товарищи.
Однако в этом гуголе увидел я те точки, где, как я был абсолютно уверен, находилась моя Света, я не могу объяснить, почему я был так уверен, просто видел. Точек было довольно много, но не миллиард. Окунайся в любую из них, сказал я себе. Но что-то мешало. Я сидел на своем диване и рассматривал чертов шар, вы не представляете, что это такое.
Хлопнула дверь.
Вошла странная женщина лет сорока, которой я никогда не видел, и сказала:
– Вова, привет.
И улыбнулась улыбкой, похожей на удар топором по шее. Я почему-то подумал, что это моя мама, хотя моя мама постарше и совсем другая. Тут же, впрочем, опомнился.
– Вова, – любовно, то есть родственно, сказала женщина. – Ты великий человек. Ты человек, каких еще не бывало, я с самого начала говорила тебе, да ты не верил. Ты не можешь отказаться от этой битвы, иначе это был бы не ты. Вова, не дай мне в тебе разочароваться. Какая-то там дамочка… Да ты что?!
– Извините, я вас не знаю, вы меня с кем-то пере…
– Вова, перестань немедленно, иначе я рассержусь!
Это было так страшно, что я тут же закивал головой.
Женщина улыбчиво прищурила глаза и вгляделась в мои. У меня задрожали колени.
– Так я на тебя надеюсь. Во-ова.
В мире происходит множество событий, нам непонятных и причем таких, которые нами, на нашем веку, не поняты будут никогда. От всяких мелочей, дурацких нестыковок, которые тут же и забываются, до более глобальных вещей – многие из нас вообще не понимают, что творится в этом дурацком мире. Я даже не надеюсь, например, понять тот взгляд, который на меня вдруг бросила женщина в переполненном метро, когда мне было тридцать четыре, я никогда не мог понять Горбачева, хотя потом умные люди мне всё, как следует, объяснили. Умные люди – вообще бич нашей цивилизации. По-настоящему-то все мы с вами безнадежно глупы, независимо от коэффициента интеллектуальности. Но некоторые, и их подавляющее большинство, считают себя умными всерьез, тем более, что у них получается. И они держатся своего дурацкого мнения, которое им кто-то внушил или до которого они сами додумались, держатся, поскольку уверены в том, что они умные, все понимают и во всем правы. Посмотрите сами на результаты голосований – хоть в Америке, хоть в России, хоть где угодно. Мир переполнен идиотами, уверенными в своей правоте.
Один только я… Как говорил мой предосудительный и придурковатый приятель Фан, то есть Сережка Щипанов, точней, как он орал истошно, надравшись в одесском ресторане «Волна» (сейчас опять «Фанкони»): «Все люди бляди, один я честный». Это про меня. Хоть я умен просто по определению и раньше даже гордился своим коэффициентом интеллектуальности, сейчас уже не горжусь – не вижу качественного улучшения жизни от своего большого ума.
Словом, не понял я, кто была эта жуткая баба, за Сатану ее принял, даже принюхиваться стал, не пахнет ли серой изо рта – пахло нечищеными зубами да еще дрянной косметикой типа «Красная Москва». Я потом часто ее вспоминал и всячески прикидывал, кто бы это мог быть. В тот момент я просто отвернулся от нее, тошнило меня от любого общения. Спиной услышал: «Мм-аххх!» и что-то вроде хлопка – и нет бабы.
Заходил еще мой пышнотелый телохранитель, сожрал мою яичницу с помидорами. Тот не уговаривал, не заставлял, просто корил, словно бы даже сочувствуя. Мол, никогда такого не было, чтобы люди от подобного счастья отказывались, даже странно, патология какая-то получается и не сходить ли мне к психиатру. Мол, вся тусовка одиннадцатимерная просто на ушах стоит и не знает, что делать, потому что час Битвы назначен, он вот-вот уже, а главный претендент в грусть-тоску ударился и хоть ты кол ему на голове теши. Такие примитивные, предсказуемые создания, эти люди, а вот поди ж ты, сколько с ними хлопот.
Я поинтересовался, кого он имеет в виду под одиннадцатимерной тусовкой, а он перевел разговор на сложную юридическую коллизию, случившуюся, если не ошибаюсь, в 1567-м году между сэром Гедриком Сивым и его соседом… забыл фамилию, но тоже какой-то очень важной персоной – коллизия эта касалась каким-то боком происходящих сегодня событий, но связь я так и не смог уловить, подозреваю, что и не было связи.
Укоризненно похихикал и испарился, даже не спросив об Ендобе.
Потом приходили самые разные всякие, я их даже не запоминал, в сторону смотрел и грустил. А потом кто-то сказал, не помню кто: «Ну, черт с тобой, убить тебя дороже нам станет», и я остался совсем один – вот это самое грустное.
Пару раз обзвонил всех знакомых Светы, нарвался, естественно, на мат или более интеллигентную ругань, особенно во второй раз, потом вдруг вспомнил, что хочу есть, а в холодильнике только почерневший паштет, и пошел в магазин, однако на полпути резко остановился – мне пришло в голову, что если я уж такой продвинутый сосед Бога, то, пожалуй, можно еду и украсть, хотя денег после Ендобы осталось навалом, разве что просто попробовать как это, ни разу не крал. Я сосредоточился, но сначала ничего не получалось. Наверное, я производил на окружающих любопытное впечатление – вертелся на одном месте, прижав кулак к голове для того, чтоб лучше сосредоточиться.
И вдруг увидел еду, много еды, самой разной, причем, что интересное, в виде все тех же точек.
Я взял из разных мест (сам не знаю каких) батон хлеба, оковалок любительской колбасы и почему-то горячую котлету, прямо со сковородки у одной дуры, котлета тут же вымочила жиром и обожгла мой карман, а вот куда делись колбаса и хлеб, я так и не понял. Я вернулся домой, лихорадочно сожрал котлету и начал бегать по комнате, бормоча всякую дрянь. До одиннадцатимерной тусовки я явно не дотягивал – как минимум, девять измерений. От меня мне разило какой-то гадостью, напоминающей вонь умирающего Ендобы, так что приходилось все время напоминать себе, что я как-никак, а все-таки первый кандидат в Правые соседи Бога, про которого я ничего не знаю. Колбасы с хлебом я так и не нашел.
Потом мне в голову пришла еще одна мысль, пришла, как к себе домой, не постучавшись и не спросив, хочу ли я ее общества. Мысль имела дурацкий вид, с длинным красным шарфом и плохо выбритым черепом, гнусно подхихикивала и читалась так: «А не попробовать ли мне еще раз посмотреть на тот самый мир точек?» Я, разумеется, тут же себе этот мир и представил.
Разумеется, ничего интересного я там не увидел – меня от него подташнивало, от этого мира точек. Ни на одной из них не было транспаранта, мол, здесь тебя твоя Света дожидается. Я кинулся в первую попавшуюся.
Как и ожидалось, ничего не произошло – я стоял посреди комнаты в длинных трусах, которые я не люблю, но которые купила мне Света. Я опрометью бросился к телефону и стал наворачивать номера, намертво вбитые в винчестер моего мозга (это старый термин, сейчас принято говорить «харддиск», но я не люблю это слово из-за двух "д" подряд. После "р" это немножко слишком). Сначала позвонил Томке, она признала меня, правда, удивилась звонку, а про Свету сказала, что с ней все нормально, а потом спросила меня, как там «моя». То есть я понял, что «моя» – это не Света. Я отделался общими фразами, а потом позвонил Диме, ее бывшему мужу, и он тоже узнал меня – очень обрадовался, но начал говорить какую-то полную чушь, а про Свету сказал, удивившись, что у нее потомство намечается, и давай, говорит, к ней в гости смотаемся. Я, конечно, согласился с энтузиазмом, но понял, что она не моя жена, сначала никак не хотел этого понимать.
Сходили. Встретились у метро «Проспект мира», долго петляли по каким-то задворкам, я старательно делал вид, что путь мне знаком, потом, наконец, подошли к ее дому, а это был не дом, а здание, сталинская постройка, только что не дворец, Дима по пути анекдоты мне все рассказывал, жутко пошлые, он всегда этим пристрастием отличался. Квартира у Светы оказалась ничего себе, с двумя туалетами и евроремонтом, и стало ясно мне окончательно, что не она те трусы мне купила, а просто какое-то совпадение. Она непозволительно растолстела, так, что и беременности не видно, но морда сияла счастьем, обрадовалась нам обоим, я даже удостоился поцелуя.
– Ребятки, как же я вам довольна!
Муж выполз хмурый из своей комнаты, какой-то совсем неинтересный лысый очкарик, никогда раньше его не видел, бутылку водки извлек, садитесь. Он меня хорошо знал.
Страшно мне стало и гадко, и снова я решил посмотреть на то множество точек, чтобы прыгнуть куда-нибудь еще, только чтобы не здесь. Но вот ведь какая подлость со стороны жизни – не увидел я никаких точек, как ни старался. Я сначала подумал, что сбой какой-то, ведь силу-то я в себе чувствовал, и силу своих желаний, и отбирание, однако чувствовать-то чувствовал, а на самом деле отбирать ничего не мог, да и желания исполнять тоже. Еле досидел эту бутылку, все на Свету свою глядел, которая не моя.
Не увидел я никаких точек. И, подозреваю, больше никогда не увижу, что-то там такое случилось, да и Бог с ним. И с Его соседями.
Вернувшись домой, узрел я свою жену – и обалдел полностью. Дина это была. Фоска проклятая, она меня ненавидит, это уж совершенно точно, только сказала однажды, что без меня и часу не проживет, потому и не разводится, я ей верю, потому что у меня такое же чувство, родные мы, только порознь, хоть за это спасибо им. Дина! Не надо мне от нее ничего, мы даже не спим вместе, в смысле, не трахаемся, мы, как говорится, спим в одной постели, но видим разные сны. Я по забывчивости положу на нее руку, а она отбрасывает ее. И злобно что-то пробормочет во сне. И никакой Пути-Пучи, словно и не было ее никогда.
Не увидел я никаких точек, и никогда не увижу, знаю. Словно никаких точек и нет. Обманули они меня, не знаю, в чем, но чувствую – обманули.
А иногда, вы не поверите, иногда приходит в гости Адамов, просто какое-то издевательство. И подолгу сидит со мною на кухне, иногда Дина присядет, а разговоры все про политику, да философствует насчет самодостаточности, но про Пути-Пучи тоже ни слова. Я с ним начинал насчет отбирания или силы желаний, он философствовать начинает, да все не о том, но иногда посмотрит странно своими пупырышками, так странно, аж вздрогнуть хочется. А уши держит под длинными волосами, битломан престарелый, не видно его ушей, это с голой-то макушкой его! Жизнь у него здесь совсем не сложилась, чиновником где-то, лентяйничет.
У меня на работе все тип-топ, все те же сны, иногда на конференции выезжаю. Со Светой дружим – по моей инициативе, Дина-то ее недолюбливает, нервничает. По праздникам заваливаемся к ней, а иногда и они к нам. Мужик у нее блеклый, но, по крайней мере, скандалов жутких с уходами к подругам там не наблюдается, не то что у нас с ней было.
Я иногда думаю, может, и не было этой Пути-Пучи, может, приснилось мне? Ни Ендобы, ни Оснача нет теперь в моей жизни. Только знаю – заветные слова из тех бумажек, которые все-таки при мне (как ни странно, в том же ендобином чемоданчике), для кого-то что-нибудь да значат. Не для меня, слава те, Господи. Но если не я, то другой вступит в битву с Левым Соседом Бога, а то, что я не буду свидетелем этой Битвы, меня и радует, и огорчает безмерно. Ради Светы я отказался от этой силы, а, может, и не ради нее, просто потому, что это не-ин-те-рес-но. Правда, они говорили мне, что если не я, то кто, что нарушиться может какое-то там равновесие между хорошими желаниями и дурными, и схлопнуться может в обратном взрыве вся наша Вселенная, но мне-то что? Она любит этого своего типа, ей с ним хорошо, а я по конференциям езжу.
Когда-то, лет в двадцать, когда я еще писал юношеские стихи, но уже устал от подбора рифм, я такое написал про себя:
– Во мне, в человеке, которого я ненавижу,
Живет человек, которого я люблю.
Во мне, в человеке, которого я люблю,
Живет человек, которого я ненавижу.
Это было нормально, хотя тогда я так не считал. Сейчас во мне, в человеке, к которому я равнодушен, живет человек, от которого меня просто тошнит. И это хорошо, что нет Светы.
