Текст книги "Пути-Пучи"
Автор книги: Владимир Покровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
И, тем не менее, любовь не любовь, что-то такое иногда между парами просверкивало. Во всяком случае, у Саши с его партнершами было по-разному. Например, к Рекламной Девочке он испытывал явный интерес – та была хороша собой и спецкамасутрой занималась с великим энтузиазмом. К Саше, однако, она относилась с плохо скрываемым отвращением – как он считал, именно из-за его к ней неприкрытого интереса. Дама в Перьях, с которой он «работал» намного чаще, была старше его лет на 10-15, и Саша испытывал к ней что-то похожее на вежливый интерес; Даму в Перьях, похоже, это вполне устраивало, тем более, что на эрекцию Сашину ее возраст почему-то никак не влиял.
Что же до Дины, то здесь другое. Говоря поэтическим языком, между ними проскочила запретная искорка. Не то чтобы совсем уж любовь – Саша не тосковал о ней и почти не вспоминал в моменты, свободные от сексуальных с ней упражнений. Было бы, наверное, точнее сказать, что не сердца их и не души (кто бы мне объяснил, что это такое!), а именно тела тянулись друг к другу.
Внешне эта самая искорка почти никак себя не проявляла – при встречах они не стремились уединиться, разговоры между ними не складывались, почти все тот же «привет-привет». Просто бессознательно они выделяли друг друга из массы всех остальных.
Все изменилось, когда Саше объявили бойкот. Прежней осталась, пожалуй, только Рекламная Девочка – та же полная самоотдача в сексе и то же, ну, может быть, еще более плохо скрываемое, отвращение. Дама в Перьях во время упражнений теперь пыталась держать себя свысока, но «работать» с Сашей ей нравилось настолько, что холодность ее на это время быстро испарялась – быстро восстанавливаясь, впрочем, на все остальное время.
Больше всех изменилась Дина. Со стороны могло показаться, что она полностью встала на сторону Сашиных противников – была также холодна с ним, как и остальные, при его появлении замолкала, и ни следа не осталось в ее отношении от прежнего дружелюбного «привет-привет». Она отводила глаза и не реагировала на его робкие попытки завести разговор. «Упражнения» с Сашей со всей очевидностью были ей теперь в тягость, хотя тела их точно так же, как и раньше, помнили друг друга, знали друг друга, угадывали малейшие намеки. Казалось даже Саше, что с началом бойкота их тела еще больше стали тянуться друг к другу, да и сам он стал испытывать к Дине некое уродливое подобие страсти – сильной, но спорадической. Дина же тягу своего организма к Саше всячески подавляла, пытаясь продолжать бойкот и во время «упражнений», что отрицательно сказывалось на их эффективности и вызывало бурное недовольство Адамова. Саше казалось, что это была не внезапная холодность со стороны Дины, а самый обыкновенный страх – она просто-напросто боялась то ли его, то ли мнения остальных. Все это он понимал, но обижался по-детски и считал за предательство.
Впрочем, как я уже, кажется, говорил, предательство в мире Пути-Пучи всегда почиталось за добродетель.
А теперь она сидела перед ним в гадюшнике с пластмассовыми стаканчиками и говорила:
– Тебя хотят убить.
Обида от этого, конечно же, полностью не прошла, но Саша был растроган. Он сказал:
– Спасибо, конечно, за предупреждение, я даже не ожидал, и… и все такое… но вообще-то твоя новость немножечко запоздала – я об этом еще утром узнал. Прямо у подъезда собирались убить.
– Как это утром? Почему утром? – всполошилась Дина. – Не могли утром! Кто это тебя…Почему?
– Бобик, – ответил Саша. – Не знаю.
– Какой Бобик? О чем ты?
– Янка Вечтомова. Бобик. Ждала меня у подъезда. Утром. Во-от с такой дурой. Хотела пристрелить. Сука.
– Ого! – сказала Дина. – Надо же, до чего дошло. Вот уж не думала.
Тут она сделала движение рукой, словно отмахиваясь от полученной информации, мол, ерунда все это, не про то я. Саша даже обиделся. Ничего себе ерунда!
– Я про другое! – быстро, почти шепотом заговорила она. – Все, что ты говоришь, это, конечно, ужасно, но тут дело посерьезнее. Тебя другие убить хотят, уже решено. Сегодня вечером. Во время сходки.
Саша воспринял известие с доверием, но спокойно – он был совершенно уверен, что уж сегодня-то вечером никто его не убьет. Знал, и все.
Он сказал с юмором:
– И что это все сегодня озаботились проблемой моего земного существования? Словно сговорились, честное слово. То Бобик, то вот теперь еще кто-то… Кстати, кто?
Дина испуганно затрясла головой.
– Не-э… не-э…
И вдруг решилась, словно головой в омут, заторопилась:
– Адамов. Он. Он сегодня…
Саша изумленно вытаращился.
– Да что ты гонишь?
– Адамов, он, точно тебе говорю, не ходи сегодня на сходку, не уйдешь оттуда живым!
– Да ерунда, ты путаешь что-то. Не может он. Я еще утром сегодня с ним…
Дина, испуганная и отчаянная до слез, не слушала его.
– Он только-только от Босса вернулся, я подслушала, он с этой парочкой своей обсуждал, говорил, что, мол, дело решенное, и чтобы обязательно сегодня. Он еще сказал – с соблюдением процедуры.
Надо было бы спросить ее, как это ей удалось подслушать разговор Адамова со своими приближенными, какая-то в этом была подозрительная странность, я бы обязательно порасспросил, причем как можно подробнее и с повторениями, но Саша поверил ей сразу и бесповоротно. Правда, и ему тоже показалось в высшей степени странным поведение Адамова, который всего несколько часов назад совершенно искренне расточал ему немыслимые дифирамбы, раскрывал перед ним потрясающие перспективы и вообще влюблено называл Сашу своим лучшим достижением в этой жизни. Правда, что-то он забеспокоился после всех этих тестов с подбрасыванием монеток, но все же не настолько забеспокоился, чтобы сразу вот так взять и убить.
– Очень интересно! – сказал Саша.
Странно, узнав детали своего предстоящего убийства, он остался совершенно спокоен, даже удивительно это было ему, хотя "по жизни" он был вполне нормальный человек со вполне нормальным страхом смерти. Тот дикий ужас, а уж если точнее, то дикое возбуждение, в которое он пришел при виде Бобика-Терминатора, я извиняюсь, не посетило его при словах Дины, словно бы он ей не поверил. То есть он верил ей, и верил безусловно, он вообще был очень доверчивый человек. Но сегодня, особенно после этой тягомотины с подбрасыванием монет, что-то сместилось в нем. Он свято поверил в свою суперженскую интуицию, хотя прежде относился к ней, пусть даже и с некоторым доверием, но все-таки со скептическим юмором. А та сейчас помалкивала, прозрачно намекая своим молчанием, что никакого смертоубийства, уж по крайней мере, сегодня, ни за что с ним не случится – а в таком случае какого черта он должен нервничать? Его хотят убить, но это их проблемы, а не его.
– Очень интересно, – повторил он и уставился в Динины глаза, выпученные неприлично и некрасиво. – Выходи за меня замуж. Кофе хочешь?
Дина помолчала, меняясь. Тоже не отводя глаз. Очень мрачных.
– Все шуточки тебе, – наконец сказала она. – Все смехуёвочки. Тебя убить сегодня хотят, а ты выдрючиваешься.
Саша легкомысленно улыбнулся (это я так думаю, что он легкомысленно улыбнулся, я так понял из его рассказа, хотя, конечно, все это, как всегда, очень испорченный телефон).
– Да нет, я серьезно, – сказал он тоном, несерьезным принципиально. – Мне кажется, что недаром я в тебя влюбился тогда, и ни при чем были твои путипучеристские штучки, ну разве что вроде катализатора.
– Ха, – сказала Дина. – Ха. Ха. Ты понимаешь, что если ты придешь сегодня туда, то тебя убьют, уничтожат? Особо извращенным способом, потому что «с соблюдением процедуры». А?
Саша демонстративно начал ковыряться в носу.
– Да наплюй ты на их дурацкие планы, – заявил он с французско-гриппозным прононсом. – Ничего со мной не случится, и хватит об этом, – заговорил серьезно. – Я просто вижу перед собой человека, в которого был безумно и вдобавок глупо влюблен, человека, который пытался меня использовать, но не использовал, в сторону отошел, я уж не говорю про наши с тобой «упражнения»… А потом, когда мне действительно стала угрожать опасность, этот человек плюнул на все собственное и пришел, и меня предупредил. Ну, где я найду себе жену лучше? Ну, где ты найдешь себе мужа вернее, надежнее, тем более, что я тебя всегда и долларами обеспечу в любом количестве? Правда, Дин, выходи за меня замуж. Кофе хочешь?
– Дурак! – сказала Дина. – Я ведь… Вот идиот!
– Хорошо, – покладисто согласился Саша. – Мы потом к этому вопросу вернемся. Тем более, что мужчины вроде меня, воины, охотники и все такое прочее, от предложений типа того, что я тебе сказал, не отказываются ни под каким видом. Так что в любое время обращайся – получишь чашечку кофе.
– Правда, что ли? – хехекнула Дина. Она уже явно примеряла на себя роль жены. Размерчик, кажется, подходил.
– Увы или «алас», как говорили древние птеродактили, – выпендрился мой Саша. – Ты не только красивая женщина, не только сексуальный партнер, о каких мечтают цари, но ты еще и друг, каких мало.
Друзей у Саши Ендобы, насколько я понимаю, было не то что мало, их вообще не было. То есть теоретически они наличествовали, но где-то очень вдалеке, на периферии – во Владивостоке, Исфагане и Серпухове. И Дина, предупредив его, стала в одночасье его единственным и самым дражайшим другом.
Кроме, конечно, меня, но обо мне он тогда не очень подозревал.
– Я просто хочу тебе сказать, Диночка, что ты, уж, пожалуйста, на тусовку не приходи. У тебя бубонная инфлюэнца, родильный медиокстаз, перфорация девственной плевры или еще что-нибудь такое же, очень смертельное. Пожалуйста. А?
– Ладно, – ответила ему Дина польщенным голосом. – Не приду. Я согласна. Только без сахара и со сливками.
Вы понимаете? Я лично не понимаю. До меня не доходит, как это – его предупредили о грядущем покушении, ценой, может быть, собственной гибели предупредили, а он не внял. Не внял, потому что перед этим Адамов сыграл с ним в «орел или решку».
И ладно бы он верил в свое околобожественное призвание, так ведь и в это не верил. В удачу верил, в предчувствие, а предчувствие говорило ему, что ничего такого чрезмерно трагического с ним в этот день обязательно не случится. И поперся. Перед этим как боялся выйти из дому, просто стыд, как боялся, а тут поперся. Без страха и упрека. Уже, между прочим, предупрежденный, но ничего по этому поводу не сообразивший, просто пошел и все. В удачу верил, в предчувствие, а предчувствие говорило ему, что ничего трагического с ним в этот день ни при каких обстоятельствах не случится.
Правда, понервничал все-таки. Идти к Адамову ему было близко, он так и квартиру свою новую подбирал специально, чтобы не через весь город.
Дома, когда он метался от кухни к спальне и чуть не плакал, не зная, что предпринять, вдруг раздался звонок, только-только не вызвавший у Саши разрыв сердца.
– Алё?
Звонили из американского посольства, атташе по транспортным связям, некая Патни Пуччини. Саша очень удивился и еще раз сказал:
– Алё?
Раздался женский голос, глубокий, басистый, почти Шаляпин. Только с очень английским (или, может, американским, тут Саша не понимал) акцентом.
– Александр, уы?
– Алё! – сказал Саша. – Да в чем дело, в конце концов?
– Меня просили передать сообщение.
– А? Что?
– Когыда все начнёться, будьте, пожалуйста, добры, сконценьтрируйтэсь на бауле и попробуете его забрать с собой в собственность.
– Пи-пи-пи-пи-пи-пи…
Саша не очень детально разбирался в американских посольствах, но все же таки не настолько был олух, чтоб не понять – не бывает там такого атташе по транспортным связям, да и акцент был очень уж какой-то американский, как в еврейском анекдоте, который рассказывает выходец из Зимбабве. Плюнул, головой мотнул, но на всякий случай запомнил.
Он вышел загодя, сам сказал, и ходил по городу, все готовился, все слова подбирал для своей будущей речи (Это я так думаю, он мне про это не говорил, сказал только, что заранее вышел), как будто словами можно хоть чуть-чуть оттянуть собственное убийство.
Потом пришел.
Чуть к началу опоздав, как и планировал сделать, все уже собрались, и головами к нему дернули, когда вошел, и смокли, то ли испуганно, то ли угрожающе; грязная такая воцарилась надо всем тишина; торжествуя, высилась среди всех миниатюрная Бобик – ствола, правда, при ней не было, так стояла. Была там и Дина с видом испуганным, не послушалась, пришла, с трудом изображала презрение; Адамов пока отсутствовал.
Саша шмыгнул на свое место.
Ему было не просто страшно, а жутко страшно, однако он чувствовал, что сегодня смерть его не заденет, и чувству этому доверял.
Кто-то слегка прокашлялся рядом с ним и испуганно на него покосился; Саша в ответ подобострастно осклабился, тут же, впрочем, осклабку свою потушив и покорно съежившись – чувствовал он себя очень не очень.
Наконец, раскрылась дверь адамовского кабинета, из нее бодро выкатился он сам, в сопровождении двух помощников – ведьмы Ады и хакерствующего Витаса; те осмотрели присутствующих крайне агрессивными взглядами, а Сашу вроде как бы даже и не заметили. В правой руке Адамов держал свой знаменитый чемоданчик с Бумагами.
Баул!
– Ну, здравствуйте, – сказал он троном траурным, но чрезвычайно решительным. Был взволнован и восторжен одновременно, будто великий день для него. – Сегодня у нас очень важный день, потому начнем с ритуала. Положил чемоданчик на столик перед собой, долго в нем рылся, достал незначительного вида бумажку, что-то про себя прочитал там, бумажку спрятал и решительно воздел руки, начиная традиционную хренотень.
Читал он, как я понял из Сашиного рассказа, кусочек из иудейских бумаг, оттуда, где про Иисуса Христа, но читал по-своему, совсем непохоже, Иисус получался у него каким-то злодейским, а тот, который Бар-Равва, только что не герой. А Иуда именно иудой у него получался, потому что предал Бар-Равву. Саше все это очень не понравилось, со значением читал Адамов, да и на него гневно поглядывал.
Взлетел, как полагается, сверху всех оглядел «божественным» взглядом, особенно Сашу одарил – ну, так Саша уже и сам ждал чего-то в таком роде. Все вокруг сидели решительно.
– И какого черта я сюда пришел? – поеживаясь от дурных предчувствий, нахлынувших только сейчас, подумал Саша.
И с самого своего верху, как бы нимбом озаренный (хотя это была просто лампочка галогеновая, чуть ли не у пола в стенку вмонтированная, и так, градусов на двадцать вверх смотрящая – все знали про нее, все знали, зачем она, но все равно каждый раз эффект был убийственный, вот что странно), Адамов устремил палец на Сашу:
– Вот он!
После чего буквально шмякнулся за свой столик. Секунд пять ошалело приходил в себя, потом злобно покосился на Витаса; тот сделал вид, что ничего не случилось.
Но этого эпизода никто уже по-настоящему-то и не увидел – все с нездоровым аппетитом воззрились на Сашу.
– Ох, не надо было! – уже всерьез испугавшись, подумал он.
Сдаваться, правда, он не собирался. В конце концов, кто тут из них лучший, если не он – уж не Бобик ли? Бобик была без той дуры и исходила восторгом от предвкушения, ее в расчет можно было не принимать; главную угрозу представлял сам Адамов, который, как известно (черт знает откуда, потому что, кроме левитации, очень похожей на фокус Дэвида Копперфилда, никаких других чудес он не демонстрировал), да еще, может быть, опасны были эти два его помощничка – Ада и Витас, всегда излучающие ауру смертельной опасности; пустышки, впрочем, полные болваны в боевых таинствах Пути-Пучи. Подсобрался мой Саша.
И тут началось.
– Посмотрите на него, – явно имея в виду Сашу, торжественно заорал Адамов. – Вы только посмотрите на этого человека! Мы его приняли к себе, он на грани погибели находился (вздымает, вздымает руки!), мы его учить начали, отметили изо всех, и скажу вам честно, видел я в Ендобе преемника своего. Хорош он, талантов горы (тут надсадил голос Адамов, пониже стал говорить). Вспомните, как мы радовались ему, когда он пришел к нам, ведь мы всегда радуемся тем, кто приходит и лучше нас. Он показался нам невероятно талантлив, как Слуга Пути-Пучи, он может отбирать доллары, чего никто из вас, Слуги, сделать пока не может. Мы все подумали, что это просто подарок для нашего Угла, а теперь выясняется, что он нас пре-е-едал!!!
Последнее слово Адамов выкрикнул почти что на ультразвуке.
Черт знает что, – испуганно подумал Саша. – Теперь еще и предательство. Маразм какой-то.
Обвинение в предательстве для последователей Пути-Пучи действительно звучит смехотворно, поскольку асоциальность введена у них в принцип, и такие понятия, как любовь, самопожертвование, доверие, соответственно, предательство и т.д., для них просто не существуют. Правда, как объяснил мне Саша, этот принцип на Слуг Пути-Пучи распространяется лишь частично, потому что они Слуги, а служение Пути-Пучи подразумевает верность если не коллегам, то, по крайней мере, самому Ордену. Тут уж никуда.
К сожалению, о том, что Адамов вещал дальше, у Саши остались только самые смутные воспоминания. По его словам, это был полный бред, даже близко не имеющий отношения к действительности. А жалко – Саша этот текст очень рекламировал. Несмотря на то, что и полный бред.
Ошеломленный началом, Саша ждал чего-то вроде обвинений в краже долларов у Гурмана или (и) покушении на Бобика с помощью той самой ужасной дуры – их не было. Об этих инцидентах Адамов даже не упомянул. Сашу обвинили в подлом убийстве родного брата (а у него даже двоюродных не было!), недоубийстве сына, надругательстве над отцом, содомических упражнениях (что было совсем уже странно, поскольку таковые Орденом поощрялись), укрывательстве животных, в массовых цареубийствах и еще целой куче таких же абсурдных преступлений. Было там еще что-то, чего Саша, ошеломленный обвинениями, не уловил; это что-то неумолимо побуждало его обостренно чувствовать свою вину и сочувствовать оскорбленному Адамову в его почти детской жажде мести. Рассказывая, Саша особенно упирал на это сочувствие – оно его удивило.
Только много позже он понял, что обвинительная речь Адамова носила не конкретный, а, скорее, ритуальный характер; возможно, что текст ее был изначально каноническим и впервые она была произнесена много столетий тому назад, а потом еще много раз произносилась, лишь незначительно изменяясь под давлением перемежающихся эпох и, цитирую, научно-технического прогресса. Впрочем, последнее, насчет НТП, сомнительно, поскольку никаких современных реалий в словах Адамова Саша не уловил. Правда, может быть, он просто их не запомнил, так ошеломлен был.
Саша сказал тогда странные слова, которых я до сих пор не понял. Если дословно, то он сказал:
– Если бы не обостренное чувство прекрасного, свойственное мне со времен Суворовского училища, я бы не выдержал и проиграл бы, или сотворил какую-нибудь смертельно опасную глупость, настолько дикими были обвинения Адамова, тут он явно переборщил.
У остальной аудитории с чувством прекрасного явно были проблемы – или его там не было вовсе, или оно было настолько рудиментарным, что и говорить-то не о чем. Во всяком случае, оно им не помогло, и речь Адамова произвела среди них настоящий шок – Саша видел это боковым зрением, потому что даже в такой ситуации не хотел терять из виду главных своих врагов – Бобика и Гурмана. Который, кстати, что-то жевал (!!!).
Сначала все они застыли с отпавшими челюстями, а Бобик в исступлении разорвала на себе блузку, а потом начали источать такую бешеную ненависть, что я даже ударение в этом слове ставлю на второй слог; она была твердой и давящей, она жгла; казалось, еще немного и она материализуется в виде какой-нибудь особо жуткой фигуры из хоррор-шоу. Саше стало по-настоящему страшно, он в который раз повторил себе:
– Кой черт понес меня сегодня на это сборище?!
Потом, в тот момент, когда общая ненависть достигла своего пика и Саша, павший в ужас, уже почти смирился со смертью, которая, как он понимал, легкой не будет ни в коем случае, Адамов опять взлетел – взлетел грозно, словно птица хищная, огромная, и влипчивым птичьим взглядом убийственно в Сашу Ендобу вперился, собака такая.
Насчет этого взгляда мой Саша кое-что знал, чисто теоретически. На одном из занятий Адамов о нем рассказывал, не демонстрируя – мол, еще рано вам. Но к тому времени были у Саши знания «Откуда-то», не полученные ни от кого, а просто возникшие, их было много, Саша очень дорожил ими. Одно из таких знаний было о взгляде Адамова. Взгляд – отнимающий. Присущая ему жестокость, ярость необыкновенная, понимал Саша, были только прикрытием. В принципе, Адамов мог посмотреть на человека отечески и любовно, однако точно так же отнять у человека. Я не люблю слова «душа», я не понимаю его значения, но в данном случае вынужден выразиться именно так – такой взгляд отнимал душу.
Сашу затошнило от этого взгляда, но душа пока оставалась на месте, в районе пяток. Тут еще взметнулись вверх помощнички адамовы – Ада и Витас, – причем явно не по своей воле, некоторая такая растерянность в их глазах проскользнула в момент запуска. Ушедшая, впрочем, мгновенно и сменившаяся той же неутолимой ненавистью, которая уже снедала всех остальных.
Они взлетели на уровень Адамова, устремились злобными глазами на Сашу, сделали руки хватательными, Адамов щелкнул пальцами. Полетели.
Схватили его за руки, вознесли, словно как бы распяли. Дыша вонюче.
– Идите, идите сюда! – закричал Адамов, и все сгрудились под ним, прожигая Сашу глазами.
Бобик торжествующая возникла под ним. Захохотала, вознесла руки с когтями, взгляд Адамова донимал, висел Саша у самого потолка.
И тут мой Саша опомнился. Смешно ему стало, страх прошел. Он даже про себя усмехнулся – мол, и это все, что они могут? Ну, надо же.
Первым делом отразил взгляд Адамова, но куда-то в сторону, не в него, сразу перестало тошнить. Адамов растерянно опустился сантиметров на тридцать, но тут же пришел в себя, заорал жестоко, и все воинство на Сашу бросилось убивать.
Саше это было ничто, он в один миг мог бы прекратить все это, но ему было интересно, поэтому промолчал. Он помнил, как ему рассказывали об экзекуции, почему-то светилось слово «шпицрутены». Схватили его за ноги, потащили вниз, хохоча торжествующе, шпицрутенами ощетинились, гады.
Слуги Ордена меж тем, дрожа от нетерпения, выстроились в две шеренги, оставив проход для Саши и помощничков Адамова, Ады и Витаса, руки вперед вытянули предвкушающе. В другом конце прохода ждал Адамов, горя глазами. Саша горячечно ожидал развязки, наверняка зная, что справится.
Замолчали. Тишина наступила мертвая.
Вдруг протяжно и заунывно запела дверь, кто-то вошел.
– Здрасссь!
Компания обернулась недоуменно, в том числе и сам Саша.
В дверях стоял Дебелый, с бобиковой дурой в руках, и приветливо улыбался.
– Вот ведь я же просил вас, Анастас Андронович, – радостно сказал он Адамову, чтобы ничего Ендобе не делали. Разве не помните?
– Не помню, – пролепетал Адамов, обескуражено спустясь на пол.
– Ну, да это ничего, – простил Дебелый и нажал на курок. Или гашетку, я уж и не знаю, как спусковой крючок у этой дуры по-правильному называется, Саша говорил, да я забыл напрочь.
Чего у этой дуры не было, так это глушителя. Грохот от нее раздался такой, что заложило уши. Первым делом Дебелый уложил помощничков – Аду и Витаса, – очень, надо сказать, радостно уложил, те, немного сдвинувшись, повисли в воздухе, свесив руки и головы. Потом начал месить Слуг; Саша видел, как отбросило в сторону Гурмана и Бобика. Бобику размозжило голову, у Гурмана в животе образовалась брызжущая кровью дыра, в которую можно было просунуть кулак. Пули, судя по всему, были громадного калибра, Слуг они разбрасывали только так. Дину, к счастью, не задело, она успела улепетнуть. Еще Саша успел заметить краем глаза, что и Адамов тоже, пригнувшись, по-быстренькому слинял. И тогда Дебелый шепнул Саше, не прекращая стрелять (гром выстрелов не заглушил шепота):
– Беги. И про баульчик не забудь, это важно.
Саша под пулями, пригнувшись и, весь от ужаса содрогаясь, бросился к столику, схватил чемоданчик, тот попытался было раскрыться, но Саша удержал крышку, и на хорошем спурте рванул к выходу. Услышал под конец шепот незаглушаемый: «К Ярославскому вокзалу беги (насчет вокзала я, честно говоря, не помню, кажется, что к Ярославскому, но, может, и к какому другому), ищи в ресторане друга детства, увидишь, узнаешь, остановись у него».
Там он меня и встретил, я там в одиночестве пил.
Совершенно секретно
Заместителю начальника УКГБ Звездовоздвиженского р-на
Тов. Спасскому А.Р.
от
…..
Глубокоуважаемый Амангельды Рахмонович!
Настоящим сообщаю, Миня, ты гений, я их достал! Все 98 штук, именно там, где ты говорил мне (а я не верил, дурила), и именно в том порядке, начало – Ветка змеи. Психорой пришлось пожертвовать, прикомандируй кого-нибудь еще, тут начинается интересное.
С нетерпением,
Твой.
…..
Ветка змеи
Они называют меня учителем. Я ничему их не учу, я своей дорогой иду, они – своей. Мне нечего им сказать. А даже если и есть, никакого мне нет резона что-либо говорить им. Но они приходят и говорят, чтобы я сказал. И если они сильнее меня, я говорю им. Но на самом деле (они не догадываются об этом) не я учу их, а они учат меня. И когда они приходят в следующий раз, я уже ничего не говорю им, потому что забрал их силу, и они слабее меня. И тогда они выходят на улицу и говорят своим друзьям: «Вот, он наш учитель!». И чтобы гордиться, называют меня великим. А я иду по следу.
Бесцелие битвы
Когда приходит время Битвы, это самое страшное время для искателя Пуччьи. Ибо Битва начинается без тебя, а значит, ты проиграл. Другой бьется вместо тебя, бьется и побеждает. Но это единственное время, ради которого стоит жить. Время без Битвы бессмысленно. Как бы ты ни уверял себя, что это ты Человек Будующий, и никто иной кроме тебя, это неправда, и великая цель пропадает, остается довольствоваться крохами ложного учения, которое не есть учение вовсе. Может быть, поэтому искатели Пуччьи проповедуют бесцелие? Может быть, они искренни в своей лжи?
Укус совы
Вот, они говорят – будь независим и тогда проснешься, и создашь новое в этом мире. Но подумаем. Муки творчества действительно тяжелы, и, подумаем, это хорошая нижняя точка И. Радость оттого, что ты, наконец, свершил задуманное, и оно есть новое в этом мире, велика и чиста, и это тоже, подумаем, очень хорошая верхняя точка И. Это две прекрасные точки, между которыми так и тянет провести Прямую Пути. Но творчество не есть Путь Пуччьи, ибо время между первой и второй точкой нельзя ужать даже до времени продолжительного зевка. А тебе нужно время меньше времени моргания глазом, чтобы почувствовать тень тени, которую оставляет тень от радости Пуччьи.
Плач скорпиона
Вот, они говорят – обретай свободу, живи сам, не завись ни от чего внешнего, не то будешь паразитом. Плохое слово – паразит. Но подумаем, плохое ли это дело? Так говорят обманутые. Подумаем. Паразит – это лиана, обвившаяся вокруг дерева и питающаяся его соками. Если она выпьет все соки или слишком сильно сожмет дерево, то оно рухнет, умрет и убьет лиану. Это значит, что быть паразитом плохо? Нет, это значит только, что был паразит слишком жадный и неумелый. Отбери и отойди. И подожди, пока наберет соки.
Сердечная печь
Вот, они говорят – твоя цель принести пользу. И впрямь, если ты принес пользу, то сердце твое согрелось и ты ощутил радость. Но, подумаем, твоя ли это цель? Путем ли ты идешь Пуччьи, согревая сердце свое? Кому нужно твое нагретое сердце? Приноси пользу людям – так они говорят. И потому умирают, не испытав.
Трехточие
Все просто – вот шел человек, упал в яму. Выбрался из ямы, забрался на гору. Чем быстрее из ямы доберется он до вершины, тем больше испытает он счастья И. Чем глубже яма и чем выше вершина, тем больше получаешь ты счастья И. Первая точка – дно самой глубокой ямы, которую только ты мог для себя вырыть. Вторая точка – поверхность. Во время упражнений забудь о ней, она нужна только для провождения жизни. Третья точка – вершина самой высокой горы, которую ты можешь создать. Берегись, не задерживайся на ней!
Бамбук, прорастающий сквозь себя
Вот они говорят – создай что-то новое. Не слушай их, иди своей стороной. Все, что они называют новым, есть в тебе. Ты сам себе бог.
О реках
Вот они говорят – есть зло, есть добро. Но подумаем – зло и добро истинны, а все реки истины наполнены водой одного и того же вкуса.
Цвет сердца
Вот они говорят – познай себя, а почему надо себя познать, сами не знают. Им просто обязательно надо что-нибудь познавать, им кажется, что без этого рухнет мир. Что-то надо познавать, что-то не надо. Главное – используй себя. Когда ты едешь на ишаке, разве важно тебе, какого цвета у него сердце?
Вначале было молчание
Правый всегда молчит и к движению не стремится. Левый – жаждет внимания. Внимание – единственное, что нельзя отобрать, ибо, если отберешь внимание, оно прекратится и его не будет. Это противоречие и губит Левого – он хочет отобрать и иметь, и не обращает внимания на то, что это невозможно. Внимание можно либо отобрать, либо иметь. Но это не тайна, это финал. Настоящая тайна в том, почему молчит Правый. И о чем он молчит, потому что не всякий молчащий способен поразить Левого.
Генезис
Откуда появляется Правый, знает только Правый. Он появляется ниоткуда. Именно поэтому называют его Человек Будующий. Куда девается Левый, знает только Правый. Левый после этого уже ничего не знает. Именно поэтому называют его Человек Прошлый.
Бег с горы
Вот они говорят – эта религия верна, остальные ложны, и злятся. Слепцы! Не понимают, что всякая религия верна и ложна одновременно, иначе почему, как только назовешь Бога именем, так скоро и теряешь его и в нового начинаешь верить? Были великие религии в прошлом, будут великие религии в будущем, длились они, и длятся, и будут длиться тысячелетиями, которые есть миг, но не следует истинному последователю Пуччьи проникаться к ним верой, точно так же, как не стоит их отвергать. Их надо использовать, надо подделываться под ту религию, которая велика, и тем сохранять жизнь, и набирать силу. Чем больше будет похожа твоя религия на ту, которая велика, тем быстрее будет бег Пуччьи по Пути И. Но они не знают, что в момент опасности ты свернешь. Пусть их.
Смрад мессии
И не стоит слушать мессий. Мессии – фекалии, мессии – старики на последнем издыхании, от старости сошедшие с ума и говорящие то, что все давно знают, то есть неправду. Настоящий мессия – Правый, а он молчит и неподвижен в молчании. Именно поэтому истина недоступна, да и не нужна, в общем-то. Молчи, понял? Сколько можно, молчи. Когда заговорил, значит, близка смерть.
