Текст книги "Пути-Пучи"
Автор книги: Владимир Покровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Пути-Пучи
Разговоры о Человеке Будующем
и о том,
надо ли заботиться о будущем людей будущего
Загадочная и лично мне внушающая мистический ужас кончина моего старого друга Саши Ендобы, а также некоторые сопутствующие ей обстоятельства побудили меня сесть за компьютер лет уже, наверное, десять назад.
До тех пор я пользовался компьютером – уже тогда старенькой и немощной «икстишкой» (ХТ-286) – лишь для производства утомительных расчетов и нечастой связи с коллегами, имеющими доступ к нашей, специализированной и весьма по нынешним меркам несовершенной сети (об Интернете в то время мы даже и не мечтали). Опыта работы на машинке и со стандартной клавиатурой персональных ЭВМ у меня тогда практически не было; начинал я с простейшего редактора, встроенного в Norton Commander; теперь же, благодаря изобилию дешевых пиратских компактов с программным обеспечением, я имею возможность пользоваться самыми современными редакторскими программами, хотя больше всего (надеюсь, не сочтут за рекламу?) люблю старенькую и безотказную Word-95. Все это исключительно удобно, даже уютно, однако, приступая к своей книге о Пути-Пучи, я чувствую себя так же неуверенно, как и в тот момент, когда впервые одновременно нажал на клавиши «Shift» и «F4», комбинацию, создающую в Нортоне новый документ, и назвал пустой еще тогда файл именем Endoba.txt.
С того времени мои планы, касающиеся того, как, о чем и для чего писать настоящую книгу, неоднократно менялись. Множество раз начинал я писать и столько же откладывал писание. Порой по той прозаической причине, что так до сих пор и не приучился сохранять свое творчество на отдельных дискетах (их, надо, говорят, «бэкапировать» – идиотское слово, слово эпохи перемен) и все терял при очередной поломке компьютера. Но чаще просто останавливался, даже иногда «жёг рукопись». Меня и по сей день не оставляют сомнения в том, нужно ли вообще доводить до сведения читателей то, что мне стало известно, – в конце своего предисловия я намерен уделить этим сомнениям некоторое количество слов (хотя мои намерения всегда зыбки), чтобы отвадить от чтения моей книги хотя бы тех, для кого оно бесполезно, вредно и наверняка не принесет ничего, кроме очередного крушения иллюзий и окончательной потери ориентации в нашем неоднозначном, прекрасном и страшном мире.
Впрочем, возможно, что опасаюсь я не того. Иногда мне кажется, что моя, пока еще будущая, книга служит только одной цели – установлению связи между двумя конкретными людьми, теми, которые в священных текстах по Пути-Пучи именуются «Человек Прошлый» и «Человек Будующий». Тем более, что к этой проблеме я некоторым образом стал причастен.
Примечание для корректоров – я вообще-то осведомлен, как надо писать слово «будущий», но в русских канонических текстах Пути-Пучи пишется именно так – «будующий». Возможно, это просто случайная грамматическая ошибка, которую никто не осмелился устранить при последующих перепечатках. Возможно, впрочем, что эта ошибка намеренная, что в ней заключен некий глубокий и для меня пока недоступный смысл. Во всяком случае, эта ошибка ярко иллюстирует коренное различие между И-знанием и простой грамотностью. Есть также еще одна странноватая версия происхождения этой ошибки – будто это и не ошибка вовсе, а правильное написание украинского слова, происходящего от глагола «будуваты», то есть «строить». В таком случае следует произносить слово «будующий», делая ударение на втором слоге. Правда, в таком случае возникает вопрос – при чем здесь, извините, украинцы?
Мне неизвестно, хорошо или плохо будет, если моя книга приведет к соединению жертвы и палача, Человека Прошлого и Человека Будующего. Возможно – пусть не сейчас, пусть много позже, – это приведет ни больше, ни меньше, как к полной гибели человечества – впрочем, что мне до человечества! А может случиться и так, что ненаписание моей книги разорвет эту жестокую и глубоко интимную связь, не нарушаемую уже многие тысячелетия, что в свою очередь обернется трагедией, куда более серьезной и масштабной, чем какая-то там гибель какого-то там человечества.
А иногда мне кажется – да что там, не иногда, а всегда кажется, – что более всего устроил бы меня такой вариант: я пишу свою книгу, правдами и неправдами добиваюсь ее публикации (в самом крайнем случае я опубликую ее за собственный счет – ведь я зарабатываю достаточно, чтобы единожды в жизни немножко потратиться на что-нибудь этакое), а затем сижу и молюсь, чтобы творение мое не попалось на глаза того единственного, для кого она на самом деле и предназначена – для Человека Будующего.
И потому вот мое обращение:
ЧЕЛОВЕК БУДУЮЩИЙ! ЕСЛИ ТЫ ЧИТАЕШЬ ЭТУ КНИГУ, ОТБРОСЬ ЕЕ КАК ЯДОВИТУЮ ЗМЕЮ! РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО НЕ ЧИТАЙ ДАЛЬШЕ, ПОТОМУ ЧТО ПОСЛЕ ТОГО, КАК ТЫ ЕЕ ПРОЧИТАЕШЬ, НИЧЕГО СВЯТОГО В ТЕБЕ НЕ ОСТАНЕТСЯ.
И еще. В некотором смысле я пишу эту книгу помимо собственной воли. Поэтому логично предположить, что и Человек Будующий все же прочтет ее, и тоже против собственной воли, если она попадет ему в руки, несмотря на мои предупреждения и свои собственные, убежден, немалые страхи. К тому его побудит непреодолимый позыв, тот же самый, что заставляет меня, мучаясь, сомневаясь и ежечасно изменяя свои собственные «окончательные» решения, прикипать к компьютеру, застывать перед пустым экраном и, словно бы под воздействием безжалостной внешней силы, давить клавиши дескборда напряженными средними пальцами, давить почти вслепую и вслепую же составлять слова, а из слов – предложения, смысл которых зачастую мне как бы даже и не совсем ясен.
Всей душой не желая, чтобы Человек Будующий прочел эту книгу, отталкивая руками самоё такую возможность, как ночью отталкивают надвигающийся кошмар, я тем не менее не могу противостоять нажиму и не сообщить Человеку Будующему, как он может узнать, что он – именно тот, для кого я сейчас стараюсь.
То, что я могу ему сообщить – не более, чем намеки. Правда, кое-что в этом тексте может оказаться для него куда более важным, чем какой-нибудь там намек. Подчеркиваю, это всего лишь мое мнение, моя убежденность, моя интуиция, которой я с некоторых пор стал доверять безусловно. Однако я не могу не осознавать, что моя убежденность ничем не подтверждена, и «намеки», стало быть, можно при желании назвать измышлениями. Все это я понимаю, и тем не менее.
Говорят, Человек Будующий с самого начала убежден в своей избранности, он только не знает, для чего избран – просто чувствует, что избран, и все (у меня есть некоторые основания думать, что это правда). Но если когда-нибудь ему встретится словосочетание «Человек Будующий», он в мгновение прозревает, на него нисходит безусловное знание, что Человек Будующий – это именно он. Я так не думаю, но так говорят. Я-то думаю, что пробудят его совсем другие слова. Однако что-то ключевое в этом слове «будующий» безусловно содержится.
Людей, которые считают себя избранными, безобразно много. Человек Будующий – по определению один. Я ничем не могу помочь желающим признать себя Будующими, кроме одного – если слово «будующий» не вызывает у вас неприятия, если, больше того, это слово, именно с ударением на первый слог, кажется более естественным, чем слово «будущий» (в данном случае мне плевать на степень вашей образованности), то вы, по крайней мере, имеете право претендовать на звание Правого Соседа Бога.
Endoba.txt
Был у меня в детстве друг Саша с идиотской фамилией Ендоба или, как я имел обыкновение с ним шутить, «друг Ендоба с идиотским именем Саша».
Как и все – ну, практически все – люди с идиотскими фамилиями, он за нее держался изо всех сил и даже считал, что она для него вроде клейма Бога. Еще в детстве болтал он что-то о своей длиннющей, но утерянной родословной и вел свое происхождение от таинственного и знатного иностранца по имени Индобус. Когда же я приходил в настроение посмеяться и кликал его «Автобусом», он каждый раз обижался несоизмеримо шутке, за что и получил эту транспортную кличку. Не хрен было обижаться, тоже мне.
На самом деле я думаю, что это что-то древнерусское и связанное с ендовой.
Познакомились мы с ним еще в детском саду, не помню как, но, кажется, началось с драки – что-то там такое было насчет песочницы, еще воспитательница наша Валентина Витальевна нас разнимала.
Да, чуть не забыл. Если вдруг у этой рукописи появится читатель, то сразу прошу у него прощения за некоторые огрехи в составлении книги – я не обладаю талантом или, во всяком случае, опытом профессионального литератора, и меня мои воспоминания могут завести бог знает куда. Я постараюсь сделать так, чтобы повествование мое не было особенно скучным, но честно сказать, не думаю, что даже я, совершенно не умеющий передавать истории в текстовом формате, смогу рассказать скучно то, что не скучно по определению.
Словом, дружили мы с этим Сашей с детства, учились, правда, не вместе, а с разницей в один класс (он был младше меня на год), но отношения поддерживали всегда, когда только могли. Где-то лет в двенадцать-четырнадцать судьба, как водится, разбросала нас в разные стороны. Сначала он ушел в Суворовское училище, потом и мама его куда-то переехала (очень мне нравилась его мама – молодая женщина, почти девочка, брошенная, как я сейчас понимаю, мерзавцем-мужем, пела нам на гитаре душещипательные романсы про неразделенную любовь и про деву, плачущую на могиле), и я уже начал подумывать, что вот, мол, это моя первая в жизни потеря...
Но потом случай снова свел меня с моим другом. Я так радовался! Это был вокзал или кинотеатр, я точно не помню, помню только, что какое-то общественное место. Я страшно не люблю потерь, поэтому был рад Ендобе, как самому близкому существу на свете. Тем более, что насчет близких существ у меня в то время наблюдался некоторый дефицит.
Маленькое а про по. Я знаю, так не бывает, чтобы встреча с дорогим другом детства своим началом не запомнилась. Я просто обязан был этот момент запомнить, и хотя на память не жалуюсь, особенно в цифрах, но вот выпало как-то, не помню, что-то странное в этом. Я не пьян был.
Он, похоже, тоже обрадовался встрече, хотя узнал меня не сразу, не то что я его. Он был в штатском, капитан в отставке, но выправка и все прочее военное в нем чувствовались. «Я вообще не ушел бы из армии, но там сейчас совсем плохо, не платят абсолютно, подножный корм», – сказал он, утащив меня, тем не менее, в довольно, по моим меркам, дорогой ресторан.
Ах, как я радовался своему Саше Ендобе, как пил с ним вгорькую в том ресторане! Он тоже пил и что-то мне такое странное говорил, я сейчас уже не помню, что именно, помню только, что закончили мы у меня, с двумя или тремя полными бутылками коньяка, а он, уже расплываясь передо мной, плакал о чем-то. Ей-богу, плакал!
Новости начались поутру, когда мы распечатали чудом оставшуюся бутылку. Был он, естественно, мрачен и сильно нездоров, смотрел волком и вздыхал натужно. Потом вдруг сказал:
– Ничего, я у тебя поживу?
В то время я в очередной раз расходился со своей второй женой Светой, как обычно, считая, что навсегда, поэтому пожал плечами и согласился.
– Вон диван, вон сортир, вон кухня. Станок для бритья чтоб свой!
Он жутко обрадовался, а потом вдруг сказал странную вещь:
– Ты не бойся, на тебя-то они не выйдут.
Я тоже был немного не в себе после вчерашнего, поэтому не спросил, кто такие они и зачем им на меня выходить. Подумал мельком, что у Сашеньки моего заморочки начались с братками, а значит, чего-то добился в этом мире Автобус, в отличие, например, от меня.
Он, кстати, сказал мне тогда довольно странную вещь:
– Насчет лавэ не волнуйся. Деньги мне достать, в любом количестве – два пальца об асфальт! Особенно баксы. Рубли труднее, но тоже можно.
Я пьяно спросил:
– В любом количестве?
Он ответил так же пьяно:
– В любом. Но это требует дополнительных измерений.
– А пчму?
– Я настроен на баксы. А рубли – не люблю.
Что на самом деле требует «дополнительных измерений» – переход с долларов на рубли или добывание денег в любом количестве, я так тогда и не выяснил, Сашин ответ меня полностью удовлетворил.
Ночью, часа в три, он меня разбудил, испугав при этом.
– Вовка, ухожу, – сказал он.
– А? – сказал я, пытаясь разлепить веки.
– Ухожу я, надо. Ты тут это... Просьба у меня к тебе есть, ладно?
– Ну, конечно, какой базар... А ты чего, ведь рано еще?
Я никак не мог проснуться.
– Опасно, – сказал Автобус. – Просьба есть.
– Ну, давай просьбу.
– Чемоданчик мой сохрани, а? На время. Денька два-три, может, неделю, я точно не знаю, потом приду, погудим как следует, а сейчас надо, а?
– Ну, оставляй свой чемоданчик, без вопросов, – сказал я.
– Ага, – кивнул Автобус. – Только ты его припрячь куда-нибудь. Так, чтоб не видно.
– О'кей, – мне жутко хотелось спать, и только когда он хлопнул дверью, я вспомнил, что вообще-то Сашу Ендобу я встретил без всякого чемоданчика, пустые у него были руки. И откуда у него утром эта поклажа взялась, я в толк взять не мог. Но отложил разбирательство на потом и снова рухнул в койку.
Вообще-то у меня работа такая, что каждый день на нее ходить не обязательно, хотя обычно хожу, чтобы не вызывать лишнего раздражения. Короче, в тот день на работу я не пошел.
Полдня слонялся больной по квартире, которая вдруг стала жутко неуютной, то присаживался у стола, то на койку валился и тут же вскакивал, телик выключил категорически, попробовал было водку – коньяк закончился, – но и та не пошла, да и холодно почему-то стало, и мысли о самоубийстве начали одолевать, хотя я вообще-то абсолютно не суицидальный тип.
Наконец, присел рядом с чемоданчиком и вскрыл замки. Неуют тут же улегся. Там были бумаги.
Я только один раз в жизни пробовал наркотик – в тинэйджерстве дали курнуть план, и это мне совсем не понравилось. Наверное, потому, что я из тех людей, которые смотрят на себя со стороны. Но по книгам, по рассказам принимающих «дурь», да еще по какому-то остаточному, атавистическому воспоминанию, я прекрасно, до тошноты, всегда знал, как это. И бумаги в чемоданчике – правда, без тошноты – произвели своим видом на меня впечатление, будто я добрался до давно требуемого наркотика. Вот облегчение, легкие пузырьки по всему телу.
Помню, пропел над ними дурацкий куплет:
– А это был не мой чемоданчик,
А это был чужой чемоданчик...
Я почему-то был уверен, что увижу там именно бумаги.
Они были сложены внавал, в спешке – обычные листы формата А4, пожелтевшие тетрадные листки, длинные и узкие, древнего вида, полоски. Я уселся перед чемоданчиком ноги крест-накрест и выхватил сначала пачку желтых тетрадных листков в синюю линейку, исписанных выцветшими, когда-то фиолетовыми, чернилами. Почерк был аккуратный, подозреваю, такой в старое время называли писарским, но иногда, видно, в проблемные дня для писаря строчки начинали сильно уползать вниз, легко преодолевая линейку.
Вот насчет того, о чем там было написано, то здесь я немного погрешу против истины, вы меня простите, пожалуйста, но мне так удобнее рассказывать. Я даже думаю, что это вполне оправданный литературный прием. На самом деле, если я правильно помню, я вытащил подробные описания ритуальных пыток, довольно жутких, но поскольку этих описаний я здесь приводить не буду, хотя, может быть, и следовало бы, и поскольку литературное повествование имеет, как я слышал, свои законы, то притворимся, что все пошло с самых первых по времени листочков, которые я вытащил в тот же день, но чуть позднее. Так что будем считать, что я прочитал следующее (на самом деле я это “следующее” раскопал, перерывая весь чемодан).
Словом, я прочитал такое:
Левый Сосед Бога
1. В первый год Плоской Змеи, когда над миром царствовал Гхадамкура, появился в Беджнине человек с синим лицом и стал повсюду произносить странные речи.
2. Пришел он в сельбище Масалиша и предрек падение звезд. Но звезды не упали, как бывает после обычных предсказаний, а наоборот, начав падать, со страшным грохотом улетели вверх и вернулись на небо, и там стали кружиться, оставляя изогнутые следы. Все испугались, но человек с синим лицом захохотал и, хохоча, покинул сельбище. И звезды вслед за ним улетели, погрузив в темноту жителей Масалиши. И больше в Масалише никогда не видели звезд.
3. Пришел в Тургалию, где живут низкие мужчины и высокие женщины, и одну взял с собой, сказав, что она заразна бессмертием и потому способна внушать отвращение, сильнее какого в мире никто и ничто внушать не может. Он ту женщину взял с собой, и она к нему прилепилась, свой род бросила, и они ушли по дороге, и ни разу не обернулись, и назад из них никто не вернулся. И больше ту женщину никто в Беджнине не видел.
4. Пришел в Шимоношамалу, место последней жизни воительницы У Ю, и громким криком созвал всех мужчин сельбища, и разговором возбудил в них великий гнев, так что каждый каждого воевал и все вместе синелицего воевали. Но синелицый, до первого удара еще, упал замертво в кусты тамариска, и таким пролежал четыре недели недвижный и бездыханный, при этом не шевелясь и воздухом не дыша. И был он в синей неподвижности страшен.
5. Когда же селяне решились к нему приблизиться, встал он из тамариска и сказал так:
– Гнев прекрасен, потому что гнев – сильное чувство.
6. После чего горько заплакал и покинул сельбище, орошая землю слезами. И уходя, гнев их забрал с собой, и с тех пор не гневался никто в Шимоношамале, и прощали они все врагам, и насилию безропотно подчинялись. И прожили они недолго – один за другим пали все мужчины Шимоношамалы, потому что не знали гнева; а женщин их взяли, и Шимоношамалы не стало.
7. Много он ходил по Беджнину, и повсюду, где он проходил, случались странные вещи. Говорили про него, в груди его бьется восемь с половиной сердец, а в каждом сердце у него тридцать три клыка о семнадцати крылах каждый, а на крылах по тридцать четыре ноздри, пышущих пламенем – все пламена разного цвета. Еще говорили, что в основании каждой его сердечной ноздри растут две бородавки, одна белая, другая черная, а на каждой бородавке запечатлены триста сорок три лика – для белой каждый из них прекрасен, для черной – уродлив. И будто бы каждый человек, когда-то живший или предназначенный когда-нибудь жить на Земле, имеет лик хотя бы одной черной и хотя бы одной белой бородавки из тех, что растут под сердечными ноздрями синелицего из Беджнина.
8. А насчет ноздревых пламен рассказывали, что коснуться их острия было благо. Человек, их острием обожженный, никогда больше ни о чем не думал, кроме как о себе самом, и только себе самому старался приносить счастье. И шел этот человек за синелицым, куда бы тот его ни позвал, и делал все, что бы ему синелицый ни приказал, потому что только так он мог испытывать счастье, и учиться счастью, и познавать мир, который есть Счастье. Но бородавки хранились глубоко в сердцах синелицего, и коснуться их можно было только тогда, когда тот спал специальным сном и пламена выходили наружу, чтобы напитаться воздухом Земли и видом дрожащих звезд, причем не каждый воздух и не каждая звездная ночь были для них пригодны.
9. Начали в сельбищах превозносить синелицего, хотя много бед он принес сельбищам, и одни говорили о нем, что он приносит смерть и несчастья, а другие – что с ним приходят в душу настоящая жизнь и настоящие наслаждения. Синелицый же говорил: «Не ждите от меня ничего, я ничего никому не дам, я только беру. Но даже того, что я приду к вам и заберу от вас, не следует ожидать».
Я. И еще он говорил:
– Думая обо мне, не раскрывайте душу и не разматывайте наголовное одеяние.
10. В стране, откуда пришел синелицый, назвали его Пуччья, что означало Сосед Бога; когда его так назвали, он отобрал у жителей той страны их язык, и они позабыли, что означают слова, и замолчали – одни потом умерли в молчании, других научили чужим словам, и оттого страна перестала.
11. Учение свое Пуччья назвал Путь И, хотя всегда говорил, что никакого учения он не несет людям, а только берет у людей, и ничего больше. А что у кого он возьмет, того у того больше не было никогда. И страдал тот, и горевал сердцем, и искал всю жизнь, и не мог найти, что у него отнято было. И часто без того гиб.
12. И когда Пуччья, проходя по Беджнину, отобрал у людей много, они стали горевать и еще больше превозносить Пуччью; и назвали его Раджою Раджей, и дошло об этом до Гхадамкуры.
13. Узнав о Пуччье, Гхадамкура послал стражу, чтобы казнить его, при этом сказав так:
– Идите в Беджнин, найдите синелицего и схватите его, и свирепой казнью казните, чтобы не отнимал он у людей, ибо он отнимает мое. Не смеет никто в Беджнине называть Раджою Раджей помимо меня, а если кто назовет, тому тоже жизнь прекратите.
14. И ушла в Беджнин стража числом тридцать пять человек о семидесяти слугах, семидесяти женщинах и оруженосцах тоже семидесяти, и по пути много вина пили, и говорили:
– Синелицый отбирал, мы же отберем у него и разбогатеем, а вернувшись, получим подарки от Гхадамкуры, как он обещал.
15. Женщины плясали пред их палатками, оруженосцы били в бубны и дули в рожки, слуги разносили вино и мясо; стражники же радовались и говорили друг другу, чте отныне так будет всегда, и придумывали синелицему хитрые казни, каждый свою, и так соревновались они, кто хитрее придумает казнь Пуччье.
16. Придя в Беджнин, начали они искать синелицего, но никто не знал, ибо говорили, что он везде. Тех, кто называл его Раджою Раджей, стражники убивали, а тех, кто молчал, отпускали, не причинив зла. Но никто не сказал им, где скрывается синелицый. Сказали только:
– Не ищите Пуччью, он сам найдет.
17. Обойдя все сельбища Беджнина и нигде синелицего не найдя, стражники устали и собрались прочь, решив так:
– Мы нигде не нашли синелицего, потому что его просто нет и нам некого казнить в Беджнине, чтобы он не отнимал и более Раджою Раджей не звался; есть только пустые разговоры о синелицем, жители Беджнина доверчивы и глупы; возратимся же домой, а Гхадамкуре скажем, что синелицего нет в Беджнине и никогда не было здесь подобного человека, что злые люди его придумали от скуки и нищеты.
18. В тот день стояли они лагерем в сельбище Нашна Мури – в месте, где Пуччья отнял у людей холод, чтобы ходили они раздевшись и мучились от жары. Стражники сидели вкруг у большого ковра с едой и, насыщаясь, слушали музыку водяных капель, в которой селяне Нашна Мури были искусны.
19. Когда же насыщались они, пришел к ним Пуччья и сказал так:
– Вы ищете синелицего, посмотрите, вот я.
1Я. Посмотрели стражники и видят: действительно, лицо его сине. И сказали Пуччье:
– Подойди к нашему ковру, выпей вина и отведай мяса, чтобы мы потом схватили тебя и предали жестокой казни, как повелел нам господин наш, раджа раджей Гхадамкура.
20. В ответ на то подошел к ним Пуччья и выпил все их вино, и все их мясо пожрал, не оставив на ковре даже мясного сока. И смеялся Пуччья, и говорил, мало мне, дайте еще, потому что я голоден этой ночью.
21. И все, что слуги приносили ему, он тут же поглощал быстрее моргания, и говорил слугам, чтобы приносили еще.
22. Увидев это, стражники огорчились, потому что он все их пожрал, и оруженосцев к себе призвали, каждый своих двоих – носящего пику и хранящего меч. И сказали Пуччье:
– Теперь мы тебя казним не только по велению Гхадамкуры, но и сами того желая.
23. Говоря так, они встали из-за ковра, вооружились пиками и мечами, и схватили Пуччью, грозя оружием. Пуччья же рассмеялся и издал отрыжку. Шум от нее был таков, что даже гром неба перед ней уподобится шепоту; ветер от нее был таков, что во всех окрестных сельбищах, равно как и в сельбище Нашна Мури, где той ночью стояли стражники, со всех домов послетали крыши; также установился над сельбищем Нашна Мури великий запах, от которого, говорят люди, на одиннадцать лет вперед утроился в тех местах урожай злаков. А все стражники, их слуги, их оруженосцы и их женщины, попадали ниц, дыша слабо и ничего про себя не помня.
24. Когда же вспомнили про себя, то сказали стражники:
– Напрасно мы послушались Гхадамкуру. Истинно, синелицый – Раджа Раджей и Сосед Бога, и не надо нам было на него замышлять дурное.
25. После чего казнил всех стражников синелицый Пуччья, и каждому стражнику он назначил казнь, которую тот для него придумал; одиннадцать дней те казни длились; и крик великий стоял, и еще одиннадцать дней было от того крика эхо.
26. После чего Пуччья взял с собою всех слуг, оруженосцев и женщин, и всех пожрал, ибо, сказал он, они служили стражникам, замышлявшим на него дурно. А жителей Нашна Мури он оставил, вреда не причинив и ничего у них не отняв; и даже холод вернул, потому что усладили слух ему музыкой водяных капель. Музыку же отобрал и унес.
27. Лишь одного из стражников пощадил Пуччья, чтобы тот рассказал. И ушел стражник нагим из Беджнина, ибо все отобрал у него Пуччья, и люди Беджнина сжалились над ним, и старое покрывало дали ему, и питье дали, и лепешку, чтобы он съел. А прозвище у стражника было Нуримар, так назвал его Пуччья и другим тоже называть повелел, а прежнее имя отобрал у стражника, и он не помнил его, когда шел из Беджнина, и говорил: «Прозвище мое – Нуримар». И никто не мог постичь, почему такое прозвище. И говорили – такое имя для языка неудобно, для уха страшно.
28. А когда шел Нуримар из Беджнина, все спрашивали его, каков Пуччья. Отвечал тот, что Пуччья лицом такой же, как все другие, желтый Пуччья лицом, но кожа лица его вся исписана синей тушью, самой тонкой в мире кисточкой исписана кожа лица его, а исписана она мелкими письменами, и много на лице его тех письмён, так много, что человеку за всю жизнь столько не написать, но что написано там, не знает никто, даже сам Пуччья. И так шел он из Беджнина, рассказывая, и к Гхадамкуре пришел, и сообщил весть.
29. Когда же Гхадамкура узнал о гибели своей стражи, то от гнева лицом побелел и глазами засверкал ярко, так что все упали вниз лицами, а Нуримар упал замертво и бальше не оживал; и тогда Гхадамкура послал войско в Беджнин, потому что не мог терпеть, что кто-то отбирает в его краях и Раджою Раджей зовется кроме него; во главе же войска поставлен был Шарья Маша по прозвищу Обжаренный, военачальник хитроумный и в бою искусный; Обжаренным же прозвали его за родимое пятно во всю правую щеку.
2Я. А пути от дворца Гхадамкуры до Беджнина было три дня ходьбы, вела туда хорошо протоптанная дорога шириной в сорок локтей, даже телеги о пяти волах и с колесами из цельного дерева «кукош», что после священного обжигания крепче железа становится, груженые дробленым заморским камнем Иосфамаил, песчинку которого не может поднять даже личный силач раджи, даже эти телеги колею не оставляли на той дороге, если проходили по ней не в период дождей – в период же дождей оставляли. Вдоль дороги той семнадцать сельбищ стояло и еще одиннадцать харчевен с харчевниками, слугами и женщинами, и загонами для скота.
30. И когда Шарья Маша Обжаренный по той дороге войско свое повел, то дрожала дорога и пыль над ней стояла до самых небес, и колея в ней сделалась в два локтя глубиной там, где войско его прошло, и у харчевников еды не осталось, и злаков для скота тоже, и в деревнях вдоль дороги голод настал, потому что много было войска у Шарья Маши и воины его пожрали все вдоль дороги.
31. И каждый раз, как кого увидит навстречу, спрашивал Шарья Маша, верно ли мы идем, далеко ли до Беджнина идти? И каждый отвечал ему, что он идет верно, и говорил, сколько осталось до Беджнина пути. И воины, слыша это, в бороды свои усмехались, и говорили между собой, что Обжаренный странен, ибо зачем спрашивать встречных, если дорога на Беджнин одна и никуда не сворачивает, и нет по той дороге другого пути иначе как на Беджнин. Шарья Маша же, слыша это, ничего не отвечал на насмешки и продолжал спрашивать, как увидит кого навстречу; и о том молчал, никому не говорил, почему спрашивает.
32. Однако третий день прошел, и четвертый, и пятый, а Беджнина все не было впереди, и много деревень они повстречали, и харчевен тоже несчитано; и колея в два локтя глубиной теперь была на дороге; и сзади войска была та колея, и спереди тоже; и в харчевнях, куда они приходили, не было теперь ни пищи, ни вина, ни злаков для прокормления скоту, и харчевники рыдали, что у них ничего нет; и в деревнях, куда они приходили, теперь великий голод стоял; и воины стали узнавать – вот, говорили они, мы здесь уже были; и перестали насмехаться над Шарья Машей; и начали подозревать колдовство великое; и в колдовстве том Пуччью синелицего винить начали; и обозлились на Пуччью.
33. И одиннадцать раз видели они впереди себя дворец Гхадамкуры вместо границ Беджнина, но к нему не шли, ибо опасались, что казнит Гхадамкура; а вместо того поворачивали назад, и каждый встречный им отвечал, что они идут на Беджнин. И говорили воины в гневе: «Пойдем, убьем синелицего!».
34. А в двенадцатый раз не увидели они дворца Гхадамкуры, хотя опасались, что вновь увидят; вместо того, пришли они, голодные, к границам Беджнина и его сельбищам; и в каждом сельбище было что-то отобрано, но еды было вдосталь и вина тоже; и селяне радовались, прославляли Пуччью и Раджою Раджей его называли.
35. Тогда сказали воины, вот еда и вино, пойдем, возьмем их и насытимся, прежде чем идти дальше. Но Шарья Маша, по прозвищу Обжаренный, собрал их перед собой и сказал так: «Не пожирайте пищу селян Беджнина, не пейте вина их, и женщин не трогайте, пока не найдем синелицего Пуччью, которого все Раджою Раджей зовут здесь и прославляют его, словно он сам Гхадамкура! Найдите синелицего, казните его и только потом предавайтесь отдыху; ибо хитер синелицый, и как бы не было здесь ловушки».
36. Тут возроптали воины, ибо видели перед собой вино и пищу, которых давно уже не имели на коврах своих; котлы с пищей стояли во дворах, и собаки пожирали оттуда; вино же выставлено было за ограды в простых бочках, как простая вода, и шел дух оттуда, и селяне тем вином омывали лица свои и руки после земли; а пили из кувшинов медных с тонкими горлами и рисунками искусными на боках; и призывали воинов, руками маша – идите, вкусите с нами.
37. И не послушались воины Шарья Машу, и пошли вкусить, взглатывая слюну, и к пище припали, и к вину тоже. Тогда вспучило животы их и кожа красной паршой покрылась, и потекла кровь из глаз их, и боль великая обуяла, и закричали воины в муке, испуская дух свой, и смрад от них пошел, и все умерли. А селяне песни пели и радовались, и пальцами показывали на тела их.
38. Тогда возрыдал Шарья Маша, по прозвищу Обжаренный, над телами воинов своих, и достал меч свой двуручный, которым был препоясан, священный меч по прозванию «Не знающий поражений», и взломал его посредине, и обломки на землю бросил; и собрались вокруг него селяне, чтобы схватить, но никто не смел приблизиться к нему, потому что даже без священного меча был страшен военачальник; и никто не смеялся над Шарья Машей, пока рыдал он.
