Текст книги "Пути-Пучи"

Автор книги: Владимир Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Говорил же он так:

– Не отдавайте почести ни Богу, ни ангелам Его, ни Сатане со служителями Его, а паче всего людям не отдавайте никаких почестей, потому что Богу ли, Сатане ли разве есть время обращать внимание на почести ваши, Они – начальники великие, не до вас Им; люди же, как почести ваши к себе увидят или к кому еще, прилепятся к вам и себе от вас забирать станут. Никому давать не позволяйте, сами забирайте себе. О себе лишь думайте. Убивайте, крадите, лгите, прелюбодействуйте с женами ближних своих, отца и мать покиньте, как только не нужны они станут, друзей своих на пользу свою используйте, а затем предайте, как только нужда появится, детей своих не признавайте и не учите их ничему, а если вдруг любовь настигнет вас, то и любовь используйте на пользу себе, но не ищите любви, ибо чревата. И делайте все это единственно ради удовольствия своего, такого удовольствия, какого еще ни один человек не знал – ни вино хмельное, ни привороты, ни травы жженые специальные, ни грибы для посещения мертвых не дадут вам того удовольствия, какое даст вам учение Пути-Пучи. Не умеете вы радоваться, люди, и никогда не умели, я же вас научу, и вы поймете, что больше ничего вам в свете не надо, и слушать еще кого-нибудь не захочется вам больше, как только вас научу.

И учил их бар-Равва, и служки его бороду изумрудную ему приносили, что означала радость и предвкушение, и прицеплял он; говорил им про Трехточие Священное, в Отвращение Великое погружаться их научал, про смерть говорил, какую она радость великую принести может, новичкам, на первых порах, про чужую смерть, и про собственную тоже, и как выходить из мгновения смерти, и как душу заострять для получения удовольствия, и как думать, чтобы правильно радоваться; рассказывал он долго, и слушали его, забыв, что он все у них отобрал; и отбирать учил, и так это все просто было; в тайны только не посвящал, потому что посвященный в тайны легко мог от него уйти. Затем же прогонял и убивал догнав, и радость великую испытывал.

Те же одиннадцать, что спаслись в укрытиях своих тайных, дождались, когда закончится единоборство бар-Раввы с Сыном Бога Иегвой, потом вышли те одиннадцать из укрытий, собрались вместе в собрание единое, и назвали то собрание бар-Раввиным словом «Пути-Пучи», да так и пошло. А главным был у них некто по имени Николай, потому некоторые «николаистами» вначале их называли, но недолго тот Николай был, убили его. Сейчас, когда многие годы прошли, и даже десятилетия многие со времен той битвы великой между бар-Раввой и Сыном Бога Иегвой, стало их, говорят, много, до одиннадцати сот человек; и много их для Земли стало, ибо сильны они. И когда, воспламененные учением, выходят они на люди и становятся откровенны, не понимают их слушающие их, и камнями побивают, и охотятся на них, как на самых презренных тварей, потому что противны людям дела их и цели их, и Природе противны, и Небесам, а только лишь одним идущим по пути Пуччьи.

За те одиннадцать месяцев, что до праздника опресноков оставались, успел прослыть бар-Равва самым кровожадным грабителем и человекоубийцей, каких только (знал) Израиль, а про то, что когда-то он учил людей науке истинного удовольствия, называемой Пути-Пучи, ибо отнял бар-Равва (память у них) о том.

Дошло о злодействах бар-Раввы до стражи, охраняющей покой в Иудее. Объявили охоту на него, выставили на всех дорогах дозоры, факельщики по улицам с секирами ходить стали; поймавшему же бар-Равву большую награду назначили в десять сребреников. И многие герои польстились, и охоту за ним учинили, но смеялся бар-Равва, и сам за ними охотился и всех охотившихся за ним истреблял, на мучительную смерть каждый раз обрекая и отбирая все, что только было у них, и погибли те, и никто не слышал больше о них, и о родных их тоже не слышал. Легко избегал бар-Равва, мимо стражников невидимым проходил, у них в насмешку отбирал тоже – у кого память о сыне, у кого клад, у кого удачу. Да и рядом с дозорами бесчинства неслыханные устраивал, и бояться стали бар-Раввы больше, чем Сатаны. Сатана же меж тем себя проявлял никак, словно не было Его в мире – а почему, не знает никто. И, смеясь, говорил бар-Равва:

– Нет на свете ни человека, ни войска, ни колдуна, какие способны были бы меня уловить. Пока не захочу, не поймать меня. Захочу же скоро, и тогда время мое придет! И не будет тогда на Земле Бога, кроме меня.

В Тайном Послании, написанном Иудой Искариотом и укрытом по велению Иегвы от мирских глаз до времен Страшного Суда, но отобранном вскоре членами Собрания Пути-Пучи и с тех пор ставшем для них одним из самых священных текстов, потому только, что там упоминалось имя бар-Раввы, так говорится о той одиннадцатимесячной битве, которую вели меж собой Сын Бога и Сосед Бога:

«То было сражение, людям совсем не видное, не понимали они его, а поняли бы, так ужаснулись бы ужасом великим, ибо сражались Иегва, Сын Божий, и бар-Равва, Сосед Божий, за право быть казненными на кресте распинающем, на котором человек иной раз по нескольку суток мучается от мук многочисленных – жара солнечного, болей телесных и постепенного удушения. Только смерть на кресте том могла для великих соперников оказаться истинной и последней победою».

Для Иегвы означала бы та победа окончательное соединение с Отцем Его и установление нерушимой связи между Ним и Землею, которую бар-Равва прервал. Для бар-Раввы она означала бы отлучение Бога от Земли, он стал бы посредником между Богом и Землею, и до Страшного Суда он был бы посредником между Богом и Землею, ложным посредником, он бы не слушал Бога, а делал так, как повернется его желание. А Страшного Суда не боялся бар-Равва, потому что был он далек, Суд.

Победа Иегвы означала бы также возникновение священного Триединства – Бога, Святого Духа и Сына, – Триединства, которое уже никаким злым силам – ни подземным, ни человеческим, ни небесным – расколоть невозможно, и связь с Землею Священной Троицы тоже стало бы невозможно прервать. Вот какие важные для всех нас дела решались еще при жизни наших отцов, люди. Именно к этому стремился Иегва, когда просил Отца Своего осенить несколько досок, по Иудее разбросанных, и сделать так, чтоб в конце, к празднику опресноков, доски те попали в руки столярам Шаламу и Кису, кои подряжались изготовлять для Синедриона кресты распинающие для умертвовения приговоренных преступников, а также прочих орудий для пыток. Став на крест сей и приняв мученическую кончину, стоящий на кресте том по прошествии времени чудесным образом воскресал и становился связью между Землею и Богом. Иегва, ставший на крест сей, спасал мир от козней Соседей Бога, хотя от козней Сатаны он не спасал, то еще предстояло, потому что Сатана здесь был совсем ни при чем; и хотя сам чин Правого и Левого Соседа Бога тем самым не отменялся и по-прежнему могли они бесчинствовать на Земле, но к Священной Череде Событий, до Страшного Суда доводящих, никто из Соседей будущих уже касательства не имел бы, не имели бы сил они изменить их и тем самым Суд отдалить.

Если же бар-Равва бы победил и на крест сей встал, и смерть бы принял на нем, то сила креста вошла бы в него и с Богом соединила, и в тот же миг его бы и с Землею соединила, и прервал бы бар-Равва в последний миг жизни своей связь креста с Богом, и не имел бы Бог более пути к сердцам человеческим, и скорбь вселенская воцарилась бы над миром во все времена, до Страшного Суда вплоть, и погиб бы смертью смертного Иегва, Сын Божий и Человеческий, не успев спасти мир от зла, сам же бар-Равва, воскреснув, восторжествовал бы и возымел бы, как уже сказано, власть полную над Землею, и горевали бы люди, спасительной кровью Иегвы не окропленные; ибо после смерти своей восстал бы бар-Равва и глумиться бы над живыми начал, только к мертвым не имел бы касательства, ибо мертвые – дело Бога и Сатаны, только Их власть над ними, и более никого.

Хорошо подготовился бар-Равва к последней битве за Крест Святой, был там у них в то время Лисандрий Пилат Понтийский, которого теперь, по прошествии лет, чаще Понтий Пилат зовут, наместник римского цезаря Августа, не любили его, боялись Пилата за подлости и мздоимство, но власть имел. Резню еще он любил устраивать, подговорив служителей своих возбудить толпу против Рима речами, и заслав в ту толпу стражников переодетых, а под одеждой мечи держащих; и когда толпа возбуждалась и криками своими приветствовала тех, кто против Рима сказал, рубили их стражники, а достоинство их отнимали, и, как положено по закону римскому, треть достоинства переходила к Пилату, остальное же в собственность цезарю передавалась, с малыми издержками на доход стражникам.

Пришел к Пилату бар-Равва, много дал серебра, и драгоценных каменьев, и ковров, и одежды, и утвари всякой для дома, и оружия изукрашенного. Сказал ему: «Ожидаю я, что схватят иудеи Иегву, Который Себя Сыном Божьим зовет и тем народ здешний смущает. Не любят Его первосвященники, ибо слава их пред ним меркнет и доходы падают; хотят они Его кознями и подлостью в темницу залучить и к смерти страшной чрез крест распинающий приговорить. На то, однако, разрешение твое требуется, но ты его не давай – хоть и нехорош Иегва, и враг мне, хоть и смущает людей лживыми Своими речами, однако ж никого не убил, не ограбил никого даже, по иному действует, закона не преступая, так ты Его оправдай. А меня вдруг схватят, сделай тогда вид, что я тебе неизвестен, как бы жесток ни был мне приговор, подпиши, а мягок приговор будет, ужесточи, прикажи казнить меня на том кресте, который предназначен Иегве, главное, чтоб на том. Такова моя к тебе воля».

Кивнул ему Пилат, сказав: «Так и сделаю».

После того ушел бар-Равва из Иершолома, на большую дорогу вышел, там увидел много стражников, подошел и говорит им:

– Вот он я, бар-Равва, человекоубийца и грабитель великий. Вяжите меня, сам к вам пришел!

Но так страшна была маска бар-Раввы, под которой он всегда скрывал лик свой синий, что стражники окаменели от ужаса, и даже пальцем никто не двинул, чтобы связать его и в темницу бросить.

– Вяжите же меня, воины! – второй раз воззвал к ним бар-Равва. – Добром прошу!

Но еще больший ужас обуял стражников, и опять не пошевелились они.

– Третьего раза не спрашиваю, – сказал тогда им бар-Равва и убил десять стражников, остальных же семьдесят оставил живыми и опять воззвал к ним:

– Вяжите, я приказываю!

Испугались стражники и связали, но даже и связанного боялись его. Ни палкой, ни копьем, ни кулаком, ни ногою не тронули его, а положили на носилки и в Иершолом понесли, четыре раза в час сменяясь, ибо тяжел был бар-Равва, словно из самого тяжелого железа сделан; да и дух мерзостный от него шел.

Сказал тогда бар-Равва, лежа в веревках связанный:

– На осле Он вошел в город, меня же на носилках несут.

И никто не понял, что он сказал.

За день же до того собрал Иегва вокруг Себя апостлов Своих на собрание тайное и там, как только полночь объявили на улицах, сказал им:

– На кого укажу, тот сегодня предаст Меня.

Возражать Его верные ученики стали, не может быть такого, сказали Ему, чтобы кто-нибудь из нас предал Тебя, каждый из нас мига не продумает, а сразу жизнь за Тебя отдаст. Ей, Учитель, к чему такие речи ведешь?

– Не смерти вашей прошу, – ответил на то Иегва, – но того, что страшней смерти, настолько страшней, что содрогнется самый верный из вас. Но такова воля Моя, а вместе и Отца Моего, а также Святого Духа, который с Отцем Моим – одно.

– Учитель наш! – возгласил тогда Петр, апостол Его, с жаром необычайным. – Все для Тебя сделаю, а хочешь, и по велению Твоему предам Тебя. Обещаю Тебе обещанием Страшным, что трижды предам Тебя сегодня, не успеет петух возвестить утро тройным криком своим!

Усмехнулся Иегва и ладонь Свою на голову Петра возложил, и стал лыс там Петр, где ладонь возлегла Иегвы.

– Пусть будет с тобой по словам твоим, возблагодарю тебя за обет твой, но не такие предательства мне нужны, которые ты свершишь. Мне потяжелей нужно.

С этими словами омочил Он хлеб в чаше с вином, что пред Ним стояла (еда та обычной для иудейских вечерь в те времена была, называлась странным словом фиурия, то бишь thiuria или  же thiurea, смысл которого давно позабыт, но, говорят, имеет отношение к священным обрядам древнеегипетских землепашцев, а потом, в память об Иегве, стали ту фиурию потреблять при всяком удобном случае, сначала ежечасно, потом ежедневно, а сейчас обычай уходить стал, и только по субботам ее едят), и омоченный сей хлеб подал молодому апостолу Иуде Искариотскому, у которого борода еле росла.

Ошеломлен был Иуда Искариот, и ничем не возразил, только хлеб принял. Шепча и воздрогая, сказал он Иегве, с ужасом на хлеб глядя:

– Никогда и в помыслах не предавал я Тебя, учитель!

– Теперь предашь, – ответил Иегва и, обняв, в угол отвел Иуду, остальные же отвернулись.

– Сын мой Иуда, на великое горе тебя зову.

Ответил Иуда Искариот:

– Вели, учитель.

Сказал Иегва:

– Не смерти предаться прошу тебя, хотя и смерть тебе будет горькая, но прошу отдаться позору и порицанию в веках во всех, пока люди ждут Суда Божьего, лишь после того только восстановлю имя твое.

– Чего же просишь ты от меня, учитель? – сказал Иуда.

– Пойдешь в Малый Синедрион, и скажешь служителям его, что знаешь, где буду находиться я к завтрашнему утру, и сад Хевзимандский укажешь как место нахождения Моего, и воинов туда приведешь с мечами, и на Меня укажешь воинам, целованием со Мной обменявшись в знак того, что это Меня надо схватывать, а не кого другого, и за то попросишь тридцать три сребреника, большие деньги, землю будто бы купить себе хочешь и дом к земле, и загоны для скота, и поля, а они торговаться будут, и ты три сребреника им сбавь, а больше не сбавляй и стой на своем, дадут они тебе тридцать сребреников.

Ответил Иуда:

– Учитель, проси жизни моей, с радостью отдам ее за Тебя, но предать Тебя на поругание врагам Твоим не могу.

– Великой жертвы прошу у тебя, Иуда, – ответил на то Иегва.

– Что же будет, если откажу Тебе в просьбе Твоей? – спросил Иуда Искариот.

Ответил ему Иегва:

– Будет тебе счастье великое и блаженство полное на века за верность твою, до самого Судного Дня и после, и люди тебе поклоняться будут, и хорошо им будет, вспоминая имя твое, и молитвы тебе возносить будут в веках и тысячелетиях, – ответил ему Иегва.

– Что же будет, если соглашусь предать Тебя? – спросил Иуда Искариот.

– Умрешь смертью позорной и жестокой, и всякий человек проклинать тебя будет до самого Страшного Суда, только тогда о тебе правду узнают и вознесут, а до того мучиться будешь, как никто из людей не мучился. Жены детей своих именем твоим пугать будут, мужи врагов своих именем твоим нарекут, и не будет для всех них на свете человека хуже тебя.

– Сколько же людей таких будет? – спросил Иуда.

Ответил Иегва:

– Сосчитано их число, но жизни твоей не хватит, чтобы их сосчитать, хоть бы ты их считал со дня своего рождения по десяти на одно дыхание.

И не думая ни мига больше, ответил Ему Иуда Искариот:

– Что мне до людей тех, я их не знаю. Когда скажешь, тогда пойду.

И возложил Иегва на него руки Свои, и отошел, и восплакал Иуда, и плакал долго.

– Сделаю все по слову Твоему, – сказал он Иегве и, возрыдав, удалился.

Когда же вернулся за стол Иегва, то разбудил сотрапезников плеч сотрясанием, и одежды на них у горла развязывая, и водой окропляя, и увидели они, что испуган Иуда Искариотский, и лице его бело, как смертное (одеяние).

Иегва же, задумчив, сел на место Свое и, не говоря никому ни слова единого, съел подряд одиннадцать хлебов омоченных и только затем сказал:

– Пойдем же, братие, возотдохнем в саду Хевзимандском, по ночам в Иершоломе там самый прохладный воздух, воздобреют от него тела наши. Но прежде тайный разговор есть к вам о том, кто Меня предаст.

И после тайного разговора пошли они.

Там молился Иегва, пока сморенные фиурией, спали в траве апостлы Его, молился со страданием великим во взоре, устрашенный завтрашним днем и Крестом Святым распинающим, и муками, которые Он Сам Себе принять постановил ране от Креста того. Взывал Он тогда к Отцу Своему, а, взывая, произнес Он Слово великое, до людей чудесным путем дошедшее, ибо спали все в траве и никто не слышал Его:

– Отец мой, – вот эти были Его слова, – зачем Ты Меня покинул? Страшно мне, Отче, ох, как страшно на Крест всходить!

Слова те ужасные, Человеческие, народы в мире до Страшного Суда помнить будут, и обоюден будет Суд тот, Бог, однако, возобладает.

В одном Писании, сегодня утерянном, но дошедшем до нас в пересказах других людей, говорится, что когда все спали в Хевзимандской траве апостолы, пришла к Нему Эмашен.

– Уйди, женщина! – воззвал к ней Иегва, отрываясь от молитвы Своей. Но не ушла Эмашен, рядом с Ним встала.

– Уйди, уйди к мужу своему, Иосаафу-плотнику, – второй раз воззвал к ней Иегва.

Ответила она голосом тихим:

– Иосааф недужен, отказали ему ноги его, ходить не может, всегда был слаб на ноги.

– Вот почему не вижу его, – сказал Иегва. – Истинно, ноги его слабы.

Между тем продолжала говорить Эмашен:

– Многих Ты исцелил, многих даже из смерти поднял, а мужа Матери Своей, что воспринял Тебя как Сына собственного, воспитал Тебя, игрушки Тебе мастерил, ремеслу своему обучал Тебя, желая передать по наследству, и так надеялся на Тебя, Ты обошел мимо. Видно, сложен и жесток промысел Твой, Господи.

– Истинно говоришь, женщина, – ответил на то Иегва, – не вообразить человеку, насколько истинны слова, тобой сказанные. Теперь же отойди от Меня, важен путь предо Мной стоит, не могу ни о чем другом думать.

И в плече Эмашен головой уткнулся, и обнялись они, и возрыдали, и долго сидели так, под луной обнявшись. А перед тем, как час пленения пришел Ему, ушла Эмашен по слову Его, оставив Его с апостлами.

Тем временем Иуда Искариот после разговора с Иегвой пошел к священноначальникам и сказал им:

– Знаю, где кроется враг ваш Иегва, Сыном Бога Себя называющий. Тридцать три сребреника стоит знание то.

Засмеялись священноначальники, сказали:

– Обол дадим, на большее не надейся.

Торговались долго, а сошлись на тридцати сребрениках, здесь Иуда крепко держался. И странно было первосвященникам, кто сей. Спросили его, и ответил на то Иуда:

– Ученик Его.

Был лик его прекрасен и бел, как будто бы заморожен, и хотя молод был Иуда, самым молодым он был из апостолов, увидели первосвященники, что коснулась уже седина кудрей его. Неподвижен был взгляд Иуды и мимо направлен, и недоброе первосвященники заподозрили. Спросили:

– Зачем же, если ученик, отдаешь нам Учителя своего?

Взглядом не шелохнул Иуда, сказал им:

– На деньги ваши землю куплю, и дом, и скот, и все, что к тому прилагается, и жен куплю, и безбоязненно жить буду до конца дней. Вы же помогать будете, когда горе придет, ибо я много помог вам.

С тем согласились и послали с Иудой стражников, в Хевзимандский сад он повел их, мрачен был Иуда тогда. И пришли они, и увидели – вот, одиннадцать апостлов, охмеленные чашей, спят, и стоит пред ними человек невысокий, с бородой длинной и взглядом, на который смотреть нельзя, на них смотрит.

Отвели они глаза свои в сторону и спросили:

– Скажи нам, Иуда, Кто же из них Иегва, Учитель твой.

– Так вот же он, слепцы глухие! – сказал Иуда, и указал пальцем на Иегву, и, подошел к Нему, и спросил:

– За что Сам не пошел, за что меня послал на муку великую, с которой ни с чем не сравню муку?

– То тайный промысел Божий, о том не спрашивают, – бледно улыбаясь, ответил ему Иегва. – Расплачусь я.

Тогда поцеловал Его Иуда целованием крепким, а Иегва тем же ему ответил, и после этого сказал Иуда стражникам:

– Вот Он. Берите Его..

А сам взял и отошел и отсек ухо мечом своим стражнику, кто первым подошел к ним, и с тем убежал стражник. А после, говорят, приросло ему ухо, пожалел Иегва. И никто не знает, зачем он ухо ему отсек.

Восстали тогда ото сна апостлы, и растерянные стояли, когда уводили учителя их воины Малого Синедриона, и возбоялись, и только позже пошли за ними, и про Иуду Искариота говорили плохое, потому что не сказал им Иегва про Иуду, чтоб не разнеслось раньше времени.

Не возбоявшись, связали Его стражники, и в темницу без помех отвели, что была при Малом Синедрионе, а там били Его и пытали огнем и приспособлениями разными из дерева и железа. И случилось то в тот же час, когда бар-Равву связали, но не было у бар-Раввы Иуды, сам пришел, и завидовал потому бар-Равва. Не пытали его и не били его, а потом, с утра, собрался Малый Синедрион, и приговорил обоих к смертельной казни на Кресте распинающем.

И приговор свой услышав, вздохнули оба те и друг на друга со значением посмотрели, потому что обоим сразу оглашался их приговор.

– Говорил же тебе, бар-Равва, дождемся осени, – сказал бар-Равве Иегва, еле губами своими пошевелив.

– Дождемся, через день осень будет, – сказал бар-Равва, зубами закрежеща.

И удивились слушающие их, потому что до осени было долго, и весна шла.

А Иуда через одиннадцать дней после того найден был на окраине Иершолома на кол посаженный, и десять ножей было в груди его, а один посередь глаз его, и деньги были рассыпаны вкруг, но уже не тридцать сребреников, а намного меньше, девятнадцать всего. И от тех, кто деньги тогда иудины подобрал, пошел потом род зловредный, на все пороки готовый, и жизнь человеческую ниже праха подножного исчисляющий, и отбирающий не для ради того, чтоб удовольствие себе принести, а просто отобрать чтобы, чтобы не было у кого-то чего-то, да и, по правде, толком отбирать не умеющий. Оттого не любят их ни люди смертные, ни те, что к собранию «Пути-Пучи» принадлежат, хотя и их тоже очень не любят смертные. Потому что не любят смертные люди, чтобы дух их шел по пути тела своего, единственному пути, человеку заповеданного природой его, а выдумывают для духа путь собственный, отдельный, и правила себе придумывают особенные, не такие, как у природы, а когда дух чей-то по пути тела своего следует, злобствуют они, потому что хотели бы утраченное вернуть, да не могут. Потому и противен был людям смертным облик бар-Раввин, что злобствовали, потому и скрывал он лице свое под маской, тоже страшной, но привычной, чтоб не выдавать себя, чтоб не злобствовали против него. Потому и восстал он против Сына Божьего Иегвы и против Самого Бога, что не направляли люди дух свой по пути тела своего. И никто не понимал его, и, говорят, сам он не понимал, хоть и проповедовал Пути-Пучи. Потому, говорят, и проиграл он битву с Иегвой, что не понимал до конца.

До казни заточены они были в Иершоломе, оба в разных узилищах, и железа были на них, и пытали их, и пищи мало давали, и воды пригоршню в день; а люди вокруг узилищ радовались и плясали, что их поймали. И страдали оба они, и радовались.

В праздник же опресноков, в день объявления приговоров народу, вышел перед людьми Пилат Понтийский, на римский манер одетый, в плаще тяжелом, снаружи белом, а внутри красном и расписанным золотыми буквами римского языка, и стал народу говорить против бар-Раввы, а бар-Равва с Иегвою тут же стояли, стражей охраняемые, и в веревках, ни слова друг другу не говорили, лишь перед собой неподвижно глядя. Стал Пилат Понтийский народ уговаривать, что не так виновен Иегва, как о нем первосвященники говорят.

– Никого не убил Он, – говорил Понтий, – и не ограбил же никого. Только слова смутные говорил, однако же против власти Цезаря не сказал ни слова. А что до власти Божеской, так то и первосвященники говорят сами, что она превыше всего, так что и крамолы не было в речах Его. По случаю праздника должны мы, граждане, одного преступника отпустить. Я Иегву отпустить предлагаю. Если даже и достоин Он наказания, то такого жестокого, как смерть на кресте распинающем, не положено Иегве, и в законах такого нет, чтоб распинали Его. Отпустите Иегву.

Но народ закричал: «Распять!», ибо подготовлен был учениками Иегвы, которые говорили людям: «Если любите Его, казните Его, Он Сам просил». И послушались люди. И с болью в сердцах своих кричали Пилату, чтоб Иегву распял. Также и первосвященники народ подговаривали Иегву распять, и послушались люди. А когда придет День Суда, те, кто подговариваемы были апостлами, возымут блаженство вечное, другие же, те, кто послушался первосвященников и на самом деле затаил зло против Иегвы, прощены будут, потому что по недомыслию своему против Него послушались первосвященников своих, однако блаженства вечного придется им ждать три, семь и одиннадцать вечностей, проводя их в раскаянии.

Удивился тому слову бар-Равва и бровь поднял, и от того поднятия брови спала маска с лица его, но лице еще страшней было, чем маска, и закричал народ в ужасе пред синим лицем его. Помнили они, однако, что сказали Иегвы ученики, а те, кто не верил им, помнили, что сказали им посланные первосвященниками. Первые сказали: «Предайте Иегву, потребуйте для Него казни на кресте распинающем, Он Сам просил, за то будет весь род иудейский другими народами не любим, и проклинаем будет во веки веков, до самого Суда Страшного, и только потом воздастся вам, точно так же, как и Иуде, воздастся, и не будет это грехом считаться, потому что не предательство это, а великое жертвование собой и всем потомством своим, и всем народом своим, и самым любимым у Бога народом будете, и все грехи вам простятся».

Первосвященники же к тому времени хулу послали на Пилата Понтийского самому Цезарю, сказали – против власти Цезаря подговаривал Иегва народ и делал Он это по указке пилатовой, а когда схвачен был, то сделал Пилат так, чтобы защитить его от казни смертной, и на волю выпустить, и чтоб дальше Он против Цезаря продолжал. И сделали так, чтобы до Пилата дошло, но только чтобы в день опресноков.

И когда кричали люди: «Распять Его!», – когда Пилат, от жары потеющий, не переносил он жары, готовился уже сделать знак своим воинам, в мирское переодетым, но под платьями мечи прятающим, чтобы усмирить народ, подбежал к нему человек горбонос и невелик ростом и с поклоном подал свиток. В свитке том было сведение о хуле, Цезарю посланной, и когда взял в руки Пилат тот список, когда развернул его и прочитал, кровью обагрились руки его.

– Оймнэ! – воскликнул Пилат Понтийский. – Воля народа свята, делайте что хотите, только не говорите, что не предупреждали вас, я же пошел мыть руки.

И пошел, и стал мыть, и мыл до скончания своего века, не прерываясь на миг, однако недолго мыл.

Возопил тогда во гневе бар-Равва, что не может быть того, чтобы Иегву на крест послали, а не меня, но насильно развязали его и выпустили, а Иегву на смерть послали. И сначала смеялся Иегва, и хохотал. И радовались вокруг иудеи, пока не увидели муку Его и не усомнились в словах своих, и не радовались тогда уже, но вот умер Иегва, и вознесся, и вернулся после, чтоб плач апостлов своих унять, и возгласил о Триединстве, установленном между Богом, Духом святым и Сыном Его, Иегвою, и обрадовался народ и вознамерился терпеть муки мирские до самого Суда Божьего, ибо, как Иуда Искариотский предал Иегву по самой просьбе Его, так и евреи, потребовавшие казнить Иегву смертию страшной, хотя бы и по просьбе учеников Его, все они и потомки их, и потомки потомков их, и так одиннадцать раз, должны были расплачиваться за грех свой, ибо за грех всегда расплата должна быть, пусть даже Бог приказал тебе согрешить, а награда им будет только после того, когда грехи отменятся и Господь Суд свой произведет.

Бар-Равва же в тот день, когда его отпустили, очень разъярен был и стал отнимать у всех все, кого ни встретит, у того отнимал. Однако, как только воскрес Иегва и на небо поднялся, все отнятое у бар-Раввы отнялось вновь и к прежним хозяевам вернулось, да так, что и не заметили они, что отнималось у них. Отнялось у бар-Раввы все, что отнял он за свою жизнь, только чудесным образом маска золотая к нему вернулась, но не надевал он, потому что обжигала она лице его. Пытался продать, но никто не покупал маску, а потом и вовсе замечать его перестали. Пытался грабить на дорогах, но не смог грабить, потому что не видели  его, и убивать не мог он, и вреда причинять не мог. И пришел к нему человек крылат, и сказал: «Больше ты не Сосед Бога, другого возьмем в Соседи». И стал Баграст.

Были люди, которые говорили, будто еще раньше убил Баграста бар-Равва и будто бы другой человек вместо того появился и тоже Баграст по имени. А тот, который первый Баграст, так от смерти и не восстал. Многое говорили.

Сам же бар-Равва проживет еще до трехсот лет возрастом, но унылой будет жизнь его, и только на самую скудную еду хватит. И смеялись над ним люди, и пинали его, и били, что ни день били, а в другое время не замечали его. Ни запах его, ни вид его, ни звук его не остались в памяти у живых, а когда умирать он будет в скорби и омерзении, вот что скажет он в пустоту, окружающую его: «Все может исповедующий Пути-Пучи, одного не может, против Бога восстать и сынов Его».

 Угол Лебедя и Куницы

Собственно, неприятности начались задолго до того и сначала выглядели мелкими.

Саша довольно скоро понял, что в секте его невзлюбили и словно сговорились ему во всем пакостить.

Здесь уточнение. На самом деле секта называлась не сектой. Говоря языком официальным, это было Московское отделение Международного Ордена Пути-Пучи, точней было бы, если бы Адамов озаботился зарегистрировать его как положено. На древнем, музейном, волапюке все это дело называлось, как я уже говорил, Углом – «Угол Лебедя и Куницы».

Ну, насчет Угла я в конце концов разобрался, когда прочитал в одной из бумажек из чемоданчика насчет рыцарей Ордена, посланных Левым Соседом Бога «во все углы Земли», уж не помню, как там строго по тексту. Но мне не нравится слово Угол. То есть слово как слово, но оно хорошо в геометрии или, на худой конец, в городской топографии. Угол Лебедя и Куницы… это звучит как перекресток двух улиц – генерала Лебедя и майора Куницы. Да и склоняется плохо Угол. Секта тоже не подарок, но хотя бы привычнее. Что же до Лебедя и Куницы, то это до сих пор остается для меня загадкой. Животные какие-то… Причем здесь они?

Да, так к Саше.

Сначала ему даже особенно и не пакостили, просто косились, А потом, в один прекрасный момент, начали будто бы даже и сторониться.

Особенно заметной была неприязнь Бобика и Сергей Степаныча Анночкина, того самого, который воровал еду – Саша обозначил его для себя под лейблом «Гурман» с ударением на первый слог (Саша был не то чтобы совсем уж антисемитом, но обожал еврейские анекдоты).

Гурман перестал с ним здороваться почти сразу. Как только Саша входил в помещение, он демонстративно отворачивался и заводил пространные разговоры на тему о печальной необходимости соблюдать конспирацию и присматриваться к новым членам, потому что спецотделы МВД и ФСБ по борьбе с запрещенными религиозными организациями не дремлют, и было бы даже странно, если бы они не попытались заслать в «ряды Угла» своих агентов.