Текст книги "Пути-Пучи"

Откуда что берется? – он вдруг обозлился невероятно, налился той же ненавистью, что и Бобик, и отдал ей эту ненависть – начал бешено колотить ее пахом о пах. Не ожидая того, она почти сразу сломалась, поддалась его ритму, и он захохотал, впервые заметив в ее глазах не ненависть, а только растерянность и животный страх.

Теперь уже он вел партию, он убивал ее своими яростными вторжениями, он диктовал поведение ее телу, он раздирал ей пальцами задницу, он доставлял ей боль; единственное отличие состояло в том, что его ненависти на чистое убийство все-таки не хватало, это все-таки была ненависть-эхо, он не убивал ее – лишь до полусмерти избивал.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы акт продлился еще несколько минут, но, как ей и следовало, своевременно произошла эякуляция (какое все-таки мерзкое по звучанию слово для высшего естественного физиологического наслаждения! Ну, назвали бы это хотя бы нейтрально, «вспрыском» или возвышенно идиотически – «Залпом любви», так нет…). Сашин член моментально сморщился, со слабым чмоканьем выскользнул, Бобик, точно его продолжение, тоже сморщилась, опала, обмякла в Сашиных руках.

Первый и последний раз в жизни Саша испытал невозможное – достигнув в этот момент биджны вместо жикуды, глубочайшее, острейшее отвращение. Только интенсивные тренировки помогли ему подавить тошноту.

– Что вы там такое творите?! – надсадно заорал Адамов. – Что вы себе позволяете?! Вы мне все упражнение провалили!

– Еще? – нежно шепнул Саша Бобику в ухо. Та вяло соскользнула с его бедер, чуть не упала, в последний момент выпрямилась на непослушных ногах и, сгорбившись, поволокла себя к стулу, где чернел холмик ее одежды. Адамов орал что-то грозное. У самого стула Бобик обернулась, и из-под брежневских бровей саданула Сашу почти умирающим, но несломленным взглядом – она уже пришла в себя, чувства ее остались при ней, в глазах ее все та же стояла неутоленная жажда убийства.

Но все равно – Саша победил.

После этого инцидента Сашу стали бойкотировать абсолютно все – кроме Адамова. Тот, наоборот, стал посвящать ему еще больше внимания, а однажды даже сказал:

– Ты правильно сделал, что пришел к нам, Ендоба, здесь тебя ждет блестящее будущее, ты даже не представляешь какое.

Помощники Адамова тоже стали косо посматривать в его сторону – они явно опасались конкуренции с Сашиной стороны. Вообще-то они с основной массой не смешивались, держались особняком – то ли брезговали, то ли протокол был такой, то ли еще какие причины тайные…Они появлялись ненадолго и вскорости исчезали, о чем-то предварительно с Адамовым договорясь. Иногда уединялись с ним и подолгу в его кабинете засиживались, заставляя остальных томиться обязательным ожиданием.

Нельзя сказать, что они тоже объявили бойкот Ендобе, но поглядывали нехорошо, хотя снаружи были вежливы и в присутствии Адамова даже пару раз улыбнулись Саше, на что тот тоже осклабливался – и с готовностью. Потом, видимо, после обстоятельного разговора с Адамовым, несколько помягчели и даже стали вступать в беседы – надо думать, Адамов не только вздрючил их за неприятие своего любимчика, но и объяснил, что ревновать к нему нечего и что ему уготована совершенно иная от ихней роль.

Главное – они его не трогали, жили параллельно, не замечая.

Потом произошел инцидент с долларами.

Однажды, во время общего занятия, Саша обнаружил, что вопреки обыкновению, Гурман приволок с собой тугую пачку долларовых бумажек, общим числом сто двадцать три штуки. Не то чтобы он специально искал – просто доллары в чужих карманах с некоторых пор светили ему как прожекторы. Саша вспоминал потом, что он даже удивился, откуда это Гурман набрал в России столько мелких купюр.

Он бы еще даймами приволок, – подумал он.

Еще Сашу удивило то, что Гурман постоянно вокруг него трется, хотя в обычное время демонстративно старался держаться от него на другом конце залы. Потом его что-то отвлекло, а полчаса спустя, когда он снова просканировал помещение (это происходило у него непроизвольно, как оглядеться), он обнаружил, что долларов у Гурмана нет. Гурман вел себя странно, вертелся как на иголках, с испугом поглядывал по сторонам.

К тому времени, как занятия закончились, Саша совершенно выбросил этот инцидент из головы, тем более что в тот день ему сильно досаждала Бобик своей ненавистью.

– Вот уж кому точно пора в психушку, – подумал тогда Саша.

Он и не подозревал, насколько верная мысль его посетила.

Как всегда, он вышел последним, чтобы (а) не смешиваться с остальными и (б) при удаче переброситься с Адамовым парой слов – к тому времени он сильно к нему привык и даже, можно сказать, привязался (голубых просят с торжествующими улыбками не спешить и вообще по возможности убраться куда-нибудь по известному адресу). Но Адамов куда-то делся. По обыкновению.

На выходе из подъезда Сашу Ендобу поджидал сюрприз. Угол Лебедя и Куницы почти в полном составе толпился у крыльца. Все угрюмо смотрели.

– Ого! – подумал Саша, вспомнил армейскую молодость и подобрался.

– Александр Всеволодович! – позвал его Гурман, стоявший в центре и даже как бы во главе делегации. – Гасспадин Ендоба!

Саша вежливо поморщился.

– Я к вам обращаюсь, гассспадин Ендоба!

Глаза гурмановы были злы, кулаки сжаты, где-то на периферии под знакомой меховой шапочкой маячило лицо Бобика.

– Я вас слушаю, – любезно ответил Саша, понимая, что влип в какую-то гнусность.

Гурман подержал паузу. Похоже, она была не специальной, просто следующие слова застряли у него в глотке.

– Так я слушаю вас, – тоном усталого психоаналитика повторил Саша.

Гурман солидно откашлялся и, наконец, заговорил:

– У меня. Сегодня. В кармане, – провозгласил он и в подтверждение похлопал себя по левому лацкану пальто. – Вот в этом самом кармане. Было. Сто. Тридцать. Два. Нет. Три! Доллара. Я… Я, вы знаете, товарищи, я человек небогатый, и для меня эти деньги… Словом, их у меня украли.

– Сочувствую, – ледяным тоном, отбивающим всякую мысль о сочувствии, посочувствовал Саша. К сожалению, у себя самого он фиксировать доллары не умел – обычное дело для всех отбирателей Ордена Пути-Пучи. Но ему и не надо было себя обшаривать, он и так все уже понял.

– Мы проверили всех, – прокурорским тоном продолжил Гурман (это была явная ложь), – и ни у кого указанных долларов не оказалось. Остались вы, Александр Всеволодович. Мы, конечно, все очень вас уважаем, но позвольте вас обыскать. Вам, так я думаю, проще всех было…

– Очинтересно, – сказал Саша и вежливо осведомился. – Ну, а если вы у меня доллары обнаружите, то как докажете, что они ваши?

– А у меня они все были в долларовых бумажках! – с наскоком сообщил Гурман.

– Так, – улыбнулся Саша. – Понятно. А если мы найдем долларовые бумажки, но я заявлю, что деньги мои и что это какое-то очень странное, если не сказать подозрительное, совпадение? Тогда что?

– Очень, очень подозрительное! – гаркнул кто-то из-за гурмановой спины.

– Так-то оно так, это как раз понятно, – согласно кивнул Саша. – Но все-таки, как вы, Сергей Степанович, докажете в этом случае, что деньги именно ваши?

Гурман разнервничался и начал угрожающе махать указательным пальцем.

– Ничего у вас не выйдет! – возопил он. – У меня все номера записаны!

– Ой, как интересно, – развеселился Саша, – Это прямо какой-то рояль в кустах. Это что же, случайно у вас получилось?

– А хоть бы и случайно, тебе-то что?

Тут Гурман осекся и растерянно оглянулся на остальных. Ситуация грозила обернуться против него самого.

– Ну… не случайно, конечно, – продолжил он тоном ниже. – Просто я человек небогатый, коплю, сколько могу… Номера записываю. Для меня доллар, это… И вот… Словом, записал я все номера. Для надежности. И-хо-те-лось-бы-про-ве-рить!

Саша огорченно вздохнул.

– Ну, тогда что ж. Тогда обыск имеет смысл. Только, если вы позволите, я произведу его сам. На ваших глазах, конечно. Не так унизительно, согласитесь.

Согласились. Молча. Глядя нехорошо.

– Так, – сказал Саша. – Смотрим. Сначала пальто. Правый карман.

Он похлопал по карману, сунул в него руку.

– Ключи. Бумажка какая-то. Зажигалка. Ох, черт, сигарет забыл подкупить. Извините. Дальше все. Пусто. Демонстрирую.

Вытащил наружу карман.

– Теперь левый. Вообще пусто. Смотрим, смотрим! Теперь… внутренний… Ого!

Саша порылся в левом нагрудном кармане, засунул руку поглубже…

– Вот они. Доллары. Много и по долларовой бумажке. Они?

– Они! – истерически крикнул Гурман, еще даже и долларов не увидев. – Ох, сволочь! Вот ведь зараза! А я думал, кто это у меня…

– Дальше что? – перебил его Саша, бросая доллары под ноги Гурману. – Морду бить?

– Э, нет! – торжествующе прохрипел Гурман, собирая со снега деньги. – Морду зачем же? Мы тебя, зараза…

– В милицию?

– И не надейся, гадина ты такой! Мы тебя под суд Пути-Пучи, к Адамову отведем! Там ты поймешь, козел, что это такое нарушать Главное правило Угла! Вот там-то тебя ущучат!

Действительно было такое правило. И главным почему-то звалось. Саша еще посмеивался над ним.

– Как у уголовников, – говорил он. – Вор у вора дубинку не укради. Опустят – это самое меньшее.

В Углу Лебедя и Куницы, конечно, не опускали и вообще никакого насилия, разве только что на занятиях, но там это учеба. Провинившегося, как было сообщено Саше в самом начале его путипучеристской карьеры, просто выгоняли, в качестве высшей меры предварительно пропустив через процедуру всеобщего отбирания. Председатель Угла (в данном случае Адамов) в этой аллее шпицрутенов был последним – утверждали, что он отбирал у наказанного дар отбирания.

Табу-то оно, конечно, было табу, но какое-то несерьезное. Некоторым, например, тому же Гурману, все сходило с рук, воспринималось как невинная шалость, ну разве что пальчиком иногда погрозит Адамов – мол, ай-ай-ай, как нехорошо, а ведь совсем взрослый мальчик. Никто никогда в Ордене не объяснял Саше, какое отбирание у своих есть элементарная шалость, а какое – смертный грех. Он должен был сам догадываться. И он догадывался, что отнимание денег у своих вряд ли добром закончится. Что и происходило.

С шумом, суетой, схватив железно под обе руки, награждая частыми и мелкими, но злобными и болезненными тычками, сопроводили Сашу к Адамову в кабинет. По нескольким тычкам, просто мучительно болезненным, Саша опознал Бобика.

Адамов как будто бы знал – очень фальшиво удивился вторжению.

– Что это такое за безобразие?

– Вот, извольте, на месте преступления, можно сказать, – одышливо заторопился Гурман. – Ворует, как выясняется, у своих. Сто тридцать два… нет! Сто двадцать три доллара. Я копил, а он у меня украл!

– Ё-о-о-о! – хором вздохнула в подтверждение вся честная компания.

Адамов внимательно осмотрел Гурмана.

– Так сколько именно, я не понял, Сергей Степанович? – спросил он, выпячивая наружу свои огромные губы.

– Сто двадцать три! Сто двадцать три доллара!

Остальные, прижавшись к стенам, принялись изображать мизансцену «народ безмолвствует, но безмолвствует возмущенно».

– Тут недоразумение, – начал Саша, и, хотя его пытались перебить, продолжил. – У Сергея Степановича, как он утверждает, украли деньги. Он заподозрил меня. Я показал ему свои деньги, он заявил, что это его доллары, и вот, привели на суд.

– У меня номера записаны! – отчаянно закричал Гурман.

– Он человек бедный, кто-то его обокрал, вот я и отдал ему свои сто тридцать два доллара.

– Долларовыми? Долларовыми бумажками?!! – Врешь! Не могло быть у тебя столько! И не сто тридцать два, а сто двадцать три! У меня и номера!

– Ну почему только долларовыми? – сказал Саша. – Если я правильно помню, там четыре двадцатки, четыре десятки, одна пятерка и семь долларов. Так, кажется. Да вы проверьте!

Гурманова ошибка заключалась в том, что он выпустил Сашу из здания, туда, где тому стали досягаемы прохожие с долларами в бумажниках и карманах. Плюс к тому Саше повезло – он нашел в округе сразу несколько однодолларовых бумажек. Согласитесь, не очень частый случай в наших широтах и долготах. Соорудить же «куклу» якобы из долларовых купюр было делом техники.

– Врешь, ох, врешь! – продолжал причитать Гурман. – Но теперь-то ты попался! И на что только ты надеешься, не пони…

В этот момент он, наконец, извлек из кармана долларовую кипу и в ужасе уставился на нее.

– Посчитайте, пожалуйста, – вежливо попросил Саша.

–  Я так думаю, что даже и не стоит считать, – возразил Адамов. – Отсюда вижу и десятки, и двадцатки.

– Но как же, – растерянно пробормотал Гурман. – Нет, здесь что-то не то. Он мне, зараза, их под ноги швырнул. Я же помню, я сам собирал, сам считал, сам видел. И остальные все видели, что там только одни доллары были…

Остальные, как тут же выяснилось, не видели ничего такого по причине слабого освещения. Видели, конечно, что валюта на снегу имела ярко выраженные североамериканские колера, но вот насчет номиналов – это уж они пас. Да и Гурман вряд ли имел возможность так детально их проинспектировать, как сам о том говорит – спешил Гурман, да и голову все время к Саше Ендобе поднимал, некогда ему было не то что посчитать деньги, но даже и рассмотреть просто. Собрал, сунул в карман и поволок Сашу на суд к Адамову. Они тем более не видели ничего такого, тем более что видели – Адамов, судя по всему, сторону Ендобы вроде бы держит.

Поэтому, сказали они нет, ничего подобного. То, что там, на снегу то есть, лежало 123 долларовых бумажки, мы сказать с уверенностью не можем, и без уверенности тоже. То, что зеленые были и много, то есть не одна и не две, это да. А насчет всего остального – вы извините и нас, пожалуйста, не впутывайте. Наверное, мы ТАК думаем, хотя можем в мелочах и ошибнуться немножечко, Сергей Степанович сам всю эту историю и подстроил, потому что, насколько нам известно из длительных наблюдений, он почему-то не очень любит Александр Всеволодыча. То есть любит, конечно, но – не очень.

Саша тут встрял.

– Я думаю, ну зачем, – заявил он, таким образом встрявши. – Зачем нападать на человека, пусть даже он меня любит, но не очень? Ведь давайте вспомним первоначальную подоплеку. У человека пропали деньги, которыми он дорожил. У каждого свои причуды – вот он дорожит деньгами. И человек, естественно, возмутился. Он меня любит, как сейчас выяснилось, не очень, к тому же у меня к долларам отбирание, вот он и подумал именно в мою сторону. Он ошибся. Но доллары-то его пропали! Вот ведь к чему я веду! Идем дальше. Нам с вами остается предположить, что либо их украли и тогда надо будет возбуждать следствие, либо они у него, но он просто их не очень хорошо искал. То есть, конечно, хорошо искал, но – не очень.

– Да как же это не очень! Да у меня все номера записаны, что вы! – завопил Гурман, однако Адамов его пресек самым вежливым тоном:

– Сергей Степанович, поищите у себя, пожалуйста. Для начала.

И с большим уважением посмотрел на Сашу.

– Скажем, в правом заднем кармане брюк – не менее вежливо добавил Саша.

Уважения в Адамовом взгляде сильно прибавилось.

– Нет, ну это вообще! Что я, не знаю, куда деньги кладу? Не у меня их надо искать, вот что я вам… – крайне возмущенно завозвражал Гурман, демонстративно задирая полу пальто и засовывая руку в правый задний карман брюк, в просторечии, напомню, называемый «чужим». – Что я, в самом деле…

Тут он картинно замер, вытаращив глаза.

– Ну, как там? – любовно поинтересовался Ендоба. – Нашли?

Гурман выглядел так, будто его немедленно стошнит.

Делать нечего, он медленно выволок руку из кармана. Рука сжимала кучу долларовых бумажек.

– Э-э-э-эх, – сказал он. – Я...

И беззвучно выругался матом.

– Во-о-от, – сказал Саша. – Вот и разобрались. А вы волновались.

На Гурмана было жалко смотреть. Казалось, его уже стошнило. Народ укоризненно безмолвствовал и покачивал головами.

– Я… я их туда никогда… Я вообще туда… Это… Это Кио какое-то! Это он специально! Он сжулил! – тяжело дыша, еле выговорил Гурман.

Народ стал безмолвствовать недоверчиво. Спустя паузу, Адамов подвел черту, заявив следующее:

– Ну что же вы так, Сергей Степанович, не проверив, обвиняете человека? Нехорошо. Словом, вот что. Сто тридцать два доллара, Сергей Степанович, будьте добры вернуть Александру Всеволодовичу. Инцидент тем самым мы исчерпаем, все свободны. А вас, Александр Всеволодович, хе-хе, попрошу остаться.

Облегченно безмолвствуя, народ тут же исчез. Последним, под нос бормоча ругательства и меча на Адамова молящие взгляды, убрался Гурман.

– За что они меня так? – спросил Саша. Зная ответ.

– Известно за что, – ответил Адамов и растянул в чудовищной улыбке громадные губы. – Ведь вы же у нас самый лучший. А это им смерть.

– Ха-ха, – грустно сказал Ендоба.

– Хе-хе, – с некоторой фальшивинкой подтвердил Адамов. – У вас прекрасные, просто поразительно прекрасные перспективы. Вот они и ревнуют. Пойдемте-ка выпьем водки.

Ревность путипучеристов по сравнению с ревностью обычных людей – это ревность в квадрате, если не в кубе. Главный приз только один, соискателей множество. И все они, кроме, может быть, кого-то одного, остаются в жестоком проигрыше.

Саша пошел, выпил водки с Адамовым, причем Адамов, как всегда, почти не пил. Он только лишь подносил к губам полную рюмку.

Обычно Адамов не был склонен к длительным словоизвержениям собственного сочинения, но иногда, вот прямо как в этот раз, его прорывало. Речь его в таких случаях становилась более связной и логичной, многое из того, что он говорил в такие минуты, даже можно было понять – но, наверное, именно поэтому становился в такие моменты Адамов невообразимо скучен.

Подозреваю, что во многих местах своего повествования так же скучен становлюсь и я сам. Это меня сильно тревожит. Не знаю, с чем это связано. Может быть, просто с моей литературной неопытностью – знание законов беллетристики на уровне более высоком, чем «завязка-кульминация-развязка», возможно, сделало бы мою повесть увлекательной во всех смыслах, однако в данном случае увлекательность играет для меня лишь вспомогательную роль. Я хочу говорить здесь только о том, что считаю важным, а важное, согласитесь, не всегда соотносится с интересным через знак равенства, хотя и должно бы. И все же я не думаю, что предполагаемая мною скучность (критики называют ее «длиннотами») происходит исключительно из моего беллетристического невежества. Меня (я, кажется, говорил это) не оставляет ощущение, что кто-то просто «водит моим пером», то бишь переставляет мои пальцы по клавиатуре – которую, кстати, давно бы пора переменить на новую – помимо моей воли. Например, некоторые вещи, которые я пишу здесь, вовсе мне непонятны; еще более мне непонятно, зачем я вообще говорю о них, и, тем не менее, я абсолютно уверен, что они должны быть вставлены в мою книгу, причем именно в том месте, куда я их вставляю. Например, нижеследующий диалог Саши с Адамовым. По идее, можно было бы обойтись несколькими фразами из него, ну, на худой конец, дополнить эти фразы кратким конспектом разговора. Так нет же, я привожу этот разговор полностью. Казалось бы, такая двойная редактура – я пересказываю то, что запомнил Саша, причем заполнил не полностью и не точно, – лишает диалог первоначального смысла. Но! Поскольку я считаю важным пересказать диалог именно так, как пересказываю, он приобретает другой смысл, мало кореллирующий с тем первоначальным, но зато необходимый для того, о чем я рассказываю. Причем, почему необходимый и в чем именно необходимый, я совершенно не понимаю. Это, знаете ли, несколько раздражает, заставляет чувствовать себя инструментом.

Так вот, в той беседе с Сашей Адамова прорвало.

Для начала он долго, загадочно и многообещающе молчал, блымкая прыщиками и растягивая губы в жабьей улыбке. Потом заговорил о том, что все недруги сашины просто завидуют ему и ревнуют.

– Ты, Ендоба, самородок!

– Уж вы и скажете тоже… – закокетничал Саша.

– И скажу. У тебя, правда, не все одинаково хорошо получается, но это даже и хорошо, что нехорошо. Даже и прекрасно, чтоб ты знал. Если бы у тебя получалось хорошо абсолютно все, я, может, тут с тобой и не разговаривал бы.

– Это почему? – удивился Саша.

– Потому что скоро Битва. А как Будующий ты обречен.

Саша даже оскорбился. Манили, понимаешь, манили карьерой Будующего, а потом на тебе – обречен.

– Ну почему сразу так уж и обречен? – спросил он.

– Потому что есть я, потому что есть такие, как я, потому что Он принял решение. Он, хоть прямо ничего такого мне и не говорил, определенно хочет остаться на второй срок.

Он, Босс, Левый – все это обязательно с большой буквы, и почти никогда по его имени собственному, Зиггурд, – так они называли в разговорах таинственного Левого Соседа Бога, с которым, судя по слухам, Адамов время от времени контактировал. Адамов не отрицал и не подтверждал наличия подобных контактов. Собственно, в присутствии Саши это был первый раз, когда Адамов признал их реальность.

Саша иронически рассмеялся.

– Еще бы ему не хотеть! Любой на его месте захотел бы!

– Он не просто хочет, Он ОЧЕНЬ хочет и, более того, знает, как это сделать, – Адамов наконец сделал первый глоток и самодовольно откинулся на спинку кресла. – В каком-то смысле, Ендоба, тебе повезло. Или не повезло – это как посмотреть.  И не строй мне вопросительные глаза. Ты представь – каждый Левый правит больше трехсот лет. Каждый беспокоится насчет второго срока, использует для этого все свои, прямо-таки немыслимые возможности, в том числе нас. Но для нас искать Его возможного соперника имеет смысл только за двадцать, ну, за тридцать, ну, максимум за сорок лет до прекращения полномочий. Все остальное время, целых три столетия, в нашем мирке, во всех Углах по миру царят тишь да гладь, да внутриусобная грызня. Он сидит себе где-то там сверху, точней, сбоку, занимается своими таинственными делами, в Углах почти не появляется, а если и появится, то мимоходом – осветит, одним словом. Есть, конечно, единицы, для которых и это время – Время, но в большинстве люди варятся в собственном соку, используют напропалую свои магические возможности, как правило, скудные, устраивают себе судьбы, а если вздумал кто по-настоящему заняться Путем И Пуччьи, то будь ты хоть трижды Будующий, главной цели тебе не достичь – место одно и оно занято прочно и надолго. И не было в истории случаев, чтобы кто-то раньше срока бросил Левому вызов. Это похоже на гонку без победителей и призов, и единственная морковка для слуг Пути-Пучи в это время – промежуточные блага. Богатство, знатность, власть, месть, способность творить мелкие чудеса и тому подобная дрянь, несущественная для жизни. Но, понимаешь ли, Ендоба, даже там, даже в течение тех трех ужасных столетий, всегда присутствуют в мире Пути-Пучи люди третьего сорта… ох, извини, конечно, первого, которые не зависят от срока Битвы. Которые всегда и всем нужны. Это люди моего уровня.

Здесь Адамов сделал паузу, ожидая вопроса, но вопроса не последовало, и он продолжил:

– Это. Люди. Мо. Его. У. Ров. Ня. Их немного, но на пальцах не перечислишь. Это и Воспитатели, и Разведчики, и Воины, и Экзекуторы, и Ученые, и те, кто власть земную под себя подминает… словом, тут целая система, сложная, тысячелетиями отработанная. Каждый в ней отбирает себе понемножку и тем живет, у каждого, помимо всего, «есть свой маневр», то, что приказал ему Левый. Или мы через Левого.

– А Бог?

– Что Бог? Если Он и есть, то это только наш Сосед, мы в другой юрисдикции. Так вот, триста лет… Все это время мир Пути-Пучи пребывает в заболоченном состоянии. Расслабляется иногда, гадости всякие от тоски творит… Может, за то нас все и ненавидят, что мы не все время к цели идем, а только раз в триста с лишним лет.

– Я вот чего не понимаю, – сказал в этом месте Саша. – Как это так? Как могут нас ненавидеть, причем все, когда никто о нас ничего не знает?

Адамов скучно пожал плечами.

– Очень просто, – ответил он. – никто не знает и все ненавидят. Что тут может быть непонятного?  Это все ерунда, важно другое. Важно то, что мне Сам сказал – Срок известен, определен, осталось найти врага. Хотя… ну, ты понимаешь, Он мог и соврать. Он такой.

– Какой?

– Не стоит. Тебе одному скажу и тем самым на ступеньку выше поставлю. Все, к чему я зову вас, когда обожествляю Будующего и кляну Левого, все это чепуха. Все мы – слуги Левого и работаем на него. Большинство так и останется на своем уровне, а единицы вроде тебя до моего уровня доберутся и станут приближенными Левого, и великие дела станут творить и великие блага за то получать. А та самая единица, тот самый Будующий, будет благополучно уловлен в сети наши, заранее заготовленные, и предоставлен Левому задолго до срока Битвы. Он будет либо убит еще до того, либо встретится с Левым лицом к лицу… и тоже будет убит.

Адамов подумал и мечтательно просмаковал:

– Соответственно. Полное отсутствие других вариантов.

– Ну, хорошо, – сказал Саша, глядя нехорошо. – А если не Будующим, то тогда какой во всем этом смысл?

– Смысл? Ну, как же, великий! Великий смысл! Это ведь прикосновение к Божественному промыслу, если уж ты так хочешь вопрос поставить, причастность к событиям, изменяющим – да что я говорю! Улучшающим! – улучшающим положение человечества, спасающим его от неизбежной в иных случаях гибели.