Текст книги "Пути-Пучи"

Начать, наверное, надо было с того, что со мной в то же самое время еще одна мистика приключилась. Я как активный читатель детективных романов, особенно западных (они не такие откровенно глупые), очень хорошо знаю, что совпадения просто так не бывают. Уже одна мистика перебор, а уж если две сразу, так это просто нахальство. Не может быть двух разных мистик одновременно (знатоков теории вероятностей просят не беспокоиться). И если уж такое случилось, то наверняка обе они крепко между собой связаны и представляют собой одно и то же, только с разных сторон.

Все дело в моей второй жене Свете. Вся жизнь из-за нее наперекосяк. Увидел и погиб, хотя ничего такого особенного не увидел. Бросьте вы мне все эти глупости насчет двух половинок! Была у меня половинка, любил, ребенка с ней прижил, сейчас она меня к нему не пускает и вообще переехала в Ярославль к родителям, а как Свету увидел, сразу про них забыл.

По натуре я не предатель. Я обычно не изменяю ни своему слову, ни тем людям, которые мне доверились. Говорю слово «обычно» только для того, чтобы подчеркнуть – может, я что-то и делал такое, но или не воспринял как предательство, или просто не помню. Есть такой термин у психоаналитиков – «вытеснение», я читал. Человек что-то плохое про себя не хочет помнить и начисто забывает. Я не думаю, что у меня вытеснение, я просто на всякий случай так говорю, типа а вдруг. А вообще-то тягой к предательству я не страдаю, считаю это одним из главнейших преступлений, на которые только способен пойти человек, и про себя очень удивляюсь – как это в Десяти Заповедях могли обойтись без такого важного пункта. «Не лжесвидетельствуй» – это совсем не то, это что-то из юриспруденции. Пусть даже перевод неправильный, а на самом деле было написано «Не лги», все равно недостаточно. «Не предай» – вот правильно. Лгать-то как раз ого-го сколько можно, это же какая жизнь пойдет жуткая, если вообще не врать, я даже не говорю про ложь во спасение. Говорил и повторю – Заповеди Господни неполны, да к тому же, подозреваю, избыточны. Впрочем, если я чего-нибудь не так понял, то надеюсь, что Бог простит. Если Он есть, конечно.

Это я к тому, что по натуре я не предатель, и Верочку свою предавать совершенно не собирался. Жизнь у нас налаживалась, светил мне диссер, светила даже, вы не поверите, какая-никакая, а монография, ну, если точнее, не монография, а что-то вроде расширенного препринта, в одну статью оно никак не влезало. Меня бы точно заметили после этого препринта, все бы вообще хорошо было. И тут в мою жизнь ворвалась Света. Как этот, как Мопассан, метеором. А я ведь Веру любил.

И предал.

И ничего другого не мог сделать, кроме как предать, так меня зацепила Света. Она не виновата, что я предал, она этого не хотела, это я сам, своим решением все разрушил, чтобы только бы с ней. Знать бы только момент, когда это случилось, вот эту вот самую точку бифуркации, когда я перешел рубеж и предательство стало неизбежным.

Здесь у меня стерто много текста – я думаю, правильно. С Верочкой, конечно, я поступил не очень финтикультяписто. Ну да что теперь.

Тем более, что у нее, я слышал, все теперь хорошо, даже лучше, чем со мной было, так что иногда и предательство на пользу идет (не тем, кто предал, а тем, естественно, кого предали), устроилась женщина. А что рану душевную нанес нелечимую, так это ей, я считаю, урок жизни, прививка иммунитета против наивности. Криво ухмыляясь, говорю вам – она, по-настоящему, еще меня и благодарить должна. Ну что ей со мной?

Так вот, Света. Особенно распространяться не буду, сама-то она здесь ни при чем, Она нормальная женщина, хотя одновременно и ненормальная на десять тысяч процентов, но так или иначе, для меня лучше ее вообще никого нет, не пойму только, что я нашел в ней. Здесь тоже много текста затерто. При чем здесь только то, что жизни мне без нее никакой нет, мучительно мне без нее жить, да и вообще непонятно зачем.

Но и жить мы с ней толком не можем. Даже не могу сказать, что слишком сильно собачимся, просто в один прекрасный момент любовь наша совершает фазовый переход в ненависть, тогда мы разбиваем горшки и разбегаемся в разные стороны. Потом я ее ищу (пару раз она сама приходила) и все начинается снова. Но, знаете, это у кого какая жизнь, и мы тут с вами не на ток-шоу, чтобы в интимности разные, вас не касающиеся, влезать. Не могу сказать, что мне такая жизнь шибко нравится, но другая, то есть без Светы, не нравится еще больше.

Как я уже говорил, в момент встречи с Сашей Ендобой, у нас с ней как раз наблюдался очередной разрыв, и мне было весьма хреново. Пару-тройку дней или, там, сколько, не помню уже, я с ним продержался на пьянках и на этом вот чемоданчике, а потом не выдержал, и пошел на поиски.

Для начала пошел к Томке, подружке своей. Не подумайте ничего такого, я вообще не из трахеров, просто это жена Димы, нашего программиста. Они потом развелись, но перед этим Света с Томкой очень подружились, а поскольку у Томки большая двухкомнатная квартира (Дима благороден, порвал с ней, все ей оставил  и ушел почти бомжевать, но, правда, скоро поднялся на ноги), то Света чаще всего переживает семейные кризисы у нее.

Тут-то меня и ждал первый сюрприз.

– Света? – спросила она, сделав недоуменные глаза. – Какая Света? Кулдошина, что ли?

Я не знал никакой Светы Кулдошиной.

Я сразу разозлился.

– Какая Кулдошина! Я про свою Свету, жену мою. У тебя она?

– Ой, – удивленно-обрадованным басом сказала Томка и головкой так любопытственно повела. – Гад такой. Так ты женился и ничего мне не говоришь?

Я мысленно досчитал до трех, хотя решил до десяти.

– Ты мне тут концерты не устраивай, мне не до концертов. Светлана у тебя?

Томка оценивающе на меня посмотрела, с подозрением хихикнула.

– Прикол, что ли?

Потом она собралась меня выгнать, потом я ее чуть не побил, потом узнал, что я, алкаш сивый, совсем пропил мозги и жену еще себе какую-то выдумал. И, вообще-то, конечно, это не ее дело, но хоть я иногда и нормальный мужик, особенно когда получку задерживают, но так мне и надо, она даже довольна, что у меня шифер посыпался – паршиво я поступил с Верочкой.

Трезвенником меня назвать трудно, однако до алкоголизма у меня путь был неблизкий – в тысячу ли. Не похмелялся, в одиночку не надирался, так, иногда рюмочку под настроение, в запои не входил, вещи не пропивал. Вот Дима ее – тот пил, пока не развелся.

Затащила она меня к себе, стала своим чаем отпаивать, с травками всякими, обвинительное наклонение сменилось на сострадательное, и дело шло уже к ночевке, я еле вырвался от нее с выпученными глазами.

Она почему-то уверяла меня, что я, сволочь такая, Веру с ребенком из-за какой-то стервы бросил, а потом стерва и сама меня кинула, почти сразу, после чего я стал дружить с поллитровкой. Никто из моих знакомых эту стерву не видел и как звать ее, тоже никто не знал. Может, и Светой.

В полном недоумении я кинулся искать жену по другим адресам. Их было немного, всего три. В двух на меня посмотрели сожалеющее и посоветовали завязать с этим делом, да поскорее, а то до психушки уже всего ничего осталось, причем и там, и там меня попытались в конце концов отпоить водкой; в третьем – просто-напросто не узнали и захлопнули дверь, не дав ничего выяснить. Дело кончилось милицией, от которой я потом едва откупился.

Несколько дней я чувствовал себя в мире Кафки, мотался по городу в поисках жены, забирался в самые немыслимые места, на эскалаторе в метро внимательно оглядывал всех едущих навстречу (когда-то однажды, еще в период жениховства, мы вот так столкнулись с ней носом к носу), обзванивал больницы и морги, один раз даже поехал на опознание, несколько раз звонил в справочную, привлек знакомого мента, который имел доступ к таинственному милицейскому списку жителей города – ее нигде не было. Она просто не существовала. Вообще. Ни раньше, ни сейчас. Не было ее никогда в нашем городе – ни под моей фамилией, ни под девичьей.

Родителей ее я не знал – те считали наш брак мезальянсом и не признавали меня, уверены были, что ненадолго все это. Жили они далеко, в Саратове, в старинном деревянном домишке о двух этажах, который от старости настолько врос в землю, что больше напоминал одноэтажный. Сортир, правда, находился не во дворе, да и вообще все удобства, включая телевизор и телефон, а печку рукастый тесть переделал под камин, которым, впрочем, не пользовался. Света мечтала свозить меня туда, но, соблюдая родительский наказ «Чтобы духу его здесь не было!», откладывала это мероприятие на потом.

Раза два в месяц она звонила в Саратов и подолгу болтала с мамочкой ни о чем. С папочкой никогда – но не потому, что он принципиально не разговаривал с дочерью, а просто, думаю, потому, что телефоном, как и всем в этом старинном доме, заведовала мама и к трубке супруга не допускала – еще ляпнет что-нибудь.

Адреса их я не знал, но телефон случайно запомнил – однажды у нас отключили восьмерку за злостную неуплату, и Свете пришлось звонить в Саратов «через барышню» – деньги просить. Барышня оказалась тупой и глухой, и Света раз пять проорала номер, да так, что он впечатался в мою память намертво.

Пару дней поколебавшись, я набрал номер.

– Ольга Федоровна? Здравствуйте, это Володя беспокоит. Скажите, вам Света в последние дни не звонила?

– Вы куда звоните? – спросила Ольга Федоровна недовольным голосом.

Я назвал номер.

– Правильно, – сказала Ольга Федоровна. – Только такие здесь не живут.

– Это Ольга Федоровна? – переспросил я.

– Да. А отку…

– Пугачева?

– Пугачева. А…

– Ольга Федоровна, я понимаю, что… но это очень важно, простите. Это Володя, из Москвы. Я дочку вашу разыскиваю. Свету. Она куда-то…

– Не туда вы попали, Володя из Москвы, – сказала сожалеющим тоном Ольга Федоровна. – Не знаю, кто вам дал наш телефон, только у нас нет и не было никакой дочки.

– Как это нет, постойте!

– У нас сын. До свидания.

Пи-пи-пи-пи-пи…

Вот сука, подумал я. Прямо сволочь какая-то, а не теща. Сын у них.

Но перезванивать не стал.

Саша Ендоба, между тем, развил какую-то бешеную и непонятную деятельность. Он целыми днями где-то рыскал (мне, кстати, так до сих пор и неясно, что он искал в городе, не нужно было ему туда), потом устраивался на кухонный диван с ногами и, сосредоточенно шевеля губами, начинал читать Бумаги из чемоданчика. Пить со мной прекратил совершенно, только из-за Светы и мне было не до питья. Из-за всей этой сверхъестественной истории с пропажей жены башку у меня переклинило, и на Сашу я никакого внимания не обращал. Хотя все равно здорово, что со мной в такое время кто-то был дома.

– Что-то ты последнее время смурной какой-то, – сказал он однажды, рассеянно прихлебывая чай и не отрывая глаз от очередного листка из чемоданчика. – Я тебе не очень мешаю здесь? Так ты только скажи.

– Не, – ответил я. – Не мешаешь. Очень.

Было мне в тот момент совсем хреново, и даже не столько из-за всей этой мистики, сколько из-за того, что ужас как не хватало Светы.

– Тю-у, – сказал Саша с непередаваемым херсонским акцентом, перед этим восклицанием знаменитое британское «оу» («аоуэы» в донельзя упрощенной транскрипции) кажется поделкой с китайского рынка. – Любовь-морковь. Наш Воука опять влюбился.

Я озверел, но пока держался. Только заметил:

– Я один, как в жопе дырочка. И люблю свою жену.

Саша с удивлением огляделся и недоуменно спросил у холодильника:

– Так где ж она?

– Нет ее, – прогрустил я. Эта тема была для меня больная.

– Ушла, – сказал Саша утвердительно.

– Ну, вообще-то, да. Она иногда от меня немножечко отдыхает. Мы с ней душа в душу, только иногда ссоримся. И тогда она уходит.

Саша, вояка-холостяк, что-то гугукнул, якобы понимающе. Ни черта он, конечно, не понимал, но мне позарез надо было выговориться хоть перед кем-нибудь, не мог я больше держать весь этот абсурд в себе.

– И вот теперь ее нет, – сказал я.

– Вернется, куда денется, – тоном искушенного знатока убежавших жен заявил Саша.

– Ее вообще нет.

– Ее вообще нет.

– Умерла? Да ты что? Вот прямо сейчас?

– Не умирала она. И не рождалась. Ее в этом городе вообще никогда не было. Знакомые никто не помнит ее, все почему-то считают, что я и не женат вовсе. А родители ее в Саратове говорят, что у них и девочки-то никогда не было. У них сын теперь. Вместо дочери. Я понимаю, это невероятно…

– Стоп-стоп-стоп! – сказал Саша. – С этого места поподробней, пожалуйста. Так когда, говоришь, это случилось?

Я взглянул на него. Глаза у него горели. Он явно поверил в мою историю. Сходу поверил, ни на секунду не усомнившись, словно что-то такое знал. До этого он говорил со мной не то чтобы из вежливости, но с заметным желанием завершить уже понятный разговор на тему, которая его совершенно не касалась и потому была не слишком-то интересна, и поскорее вернуться к своим Бумагам.

– Да примерно тогда же, когда я тебя встретил, – сказал я. – А что?

– Как интересно, – сказал Саша. – Ох, и как же это мне интересно.

И убежал в туалет.

Саша в качестве жильца мне совсем не мешал, его присутствие, повторяю, даже было желательно в моей ситуации. Раздражало, уж и не знаю по какой причине, только то, что он пользовался моим сортиром. Я иногда прямо себя одергивал, так мне это не нравилось – мол, ну, что это я, ну пошел человек произвести естественные отправления, что тут такого. А особенно мне не нравилось, когда он бесцеремонно сливал воду, и, уверяю вас, бачок при этом шумел в пять раз громче и истошнее, чем обычно. Даже не знаю, зачем я это рассказываю.

Я обратился в слух. Сидел тихонько и ждал. А Саша так же тихо таился в моем сортире. Что он там делал, не знаю, только на этот раз по прямому назначению он его не использовал – не журчал, не кряхтел, не шуршал бумагой, даже, кажется, не дышал. Ошарашенный всем этим бредом с пропажей жены, я, грешным делом, подумал, что и Саша тоже пропал, ушел куда-нибудь в параллельное пространство и не вернется больше никогда, и как мне прикажете после этого в свой собственный сортир ходить, если даже оттуда пропасть можно, просочиться в другую Вселенную через канализацию?

Нет, честно, не знаю, что он там делал. Может, приходил в себя после новости о пропавшей Свете, может, обдумывал, что мне сказать, может, медитировал на унитазе в своей путипучеристской манере – словом, помалкивал.

Потом, когда я уже отчаялся увидеть его вообще, вышел, недовольно кряхтя. Сел напротив, старательно угнездился на табуретке, так, я читал, некоторые раскуривают трубки, чтобы оттянуть разговор (сам-то я трубку не курю, только сигареты, возни с ними много, с трубками-то), и сказал:

– Дрянь твое дело, приятель.

– Что так?

– Похоже, ты своей жены действительно больше никогда не увидишь.

Я и сам так думал, но услышать такое со стороны – совсем другое дело.

Понимаете, я считаю, что любовь это несчастье, что это болезнь, в том числе и психическая, но, слава Богу, излечимая. Она, конечно, приносит много счастья и отнюдь не только сексуального (обратите внимание, ни в одном языке не существует понятия «сексуальное счастье» – всего лишь удовольствие), однако завести она вас может черт те куда. Преступление ради любви – это ли не прекрасно? Сам-то я думаю, что это совсем не прекрасно… но, в общем, все это философия, близкая, кстати, к философии Пути-Пучи, поэтому прервусь и вернусь к изложению событий.

О любви я заговорил, потому что речь зашла о Свете. Любовь, а? Этим словом обозначается особый вид паранойи. Если параноик одержим идеей, то влюбленный одержим существом другого пола – вот и вся разница. Мир стоит благодаря этой паранойе, благодаря ей же он и рушится. Здесь было еще несколько страниц, я их стер. Саша не должен был так говорить.

– Ты не должен был так говорить, – обуреваемый чувством, воскликнул я. – Я тебе сейчас в морду дам.

– Давай-ка выпьем, – сказал Саша.

– Давай, – ответил я, но мы почему-то не выпили, хотя я принес, а продолжили разговор всухую.

– Я не уверен, – сказал Саша. – Может, она просто умерла.

– Она не умерла, это я точно знаю. Она не родилась. Вместо нее родился мальчик.

– Не перебивай. Я еще не понимаю, как и зачем, но уверен, что жену у тебя отнял Зиггурд.

– Кто? Какой Зиггурд?

Из того, что я изложил выше, читатель при желании может вспомнить, что Зиггурдом зовут нынешнего Левого Соседа Бога, но к моменту нашего разговора с Сашей Ендобой я этого не знал. Я, кажется, уже говорил, что предыдущий мой рассказ не является точным пересказом того, что сообщил мне Саша Ендоба в тот вечер, когда он застал меня над его раскрытым чемоданчиком. Тогда мне стали известны лишь детали, причем далеко не всегда основные, да и Сашу я слушал в состоянии, постепенно ухудшающемся, а связное, а более или менее подробное представление о пребывании его в секте «Пути-Пучи» или, правильнее, в Угле Лебедя и Куницы, сложилось у меня позже, после многих разговоров с Ендобой.

– Зиггурд, – мрачно сказал Саша. – Это точно. Кирдык мне.

И наглухо замолчал.

Рано утром он умотал куда-то, меня даже не разбудив, и пропадал два дня. Я даже подумал было, что вообще ускакал от меня мой Саша Ендоба, но его вещи оставались в квартире и, главное, чемоданчик он не забрал. Я даже вздохнул, одновременно с облегчением и тоской.

А потом пришел Дебелый, тот самый Сашин ангел-хранитель. Он выглядел точно так же, как описывал его Саша, в очень мятом белом, а точнее, светло-светло-кремового цвета костюме (во времена Чехова такие, полагаю, называли чесучовыми), был улыбчив, навязчив и подавляющ. Усики у него еще были, блеклые и прозрачные. И глаза внимательной водянистостью отличались. Он меня просто вытеснил из прихожей.

– Я к вам!

Я в ответ икнул, попытавшись сделать это как можно вежливей, и сказал:

– А Саши нет. Если вы Сашу.

– Вот и хорошо, что нет Саши, это я ведь именно к вам пришел, – прожурчал Дебелый и нежно сощелобанил с моей майки одному ему видимую пылинку. Или таракана, не знаю, у меня в то время была с ними проблема. – Присесть можно? А то разговор у меня к вам.

Я сразу понял, еще когда дверь открывал, что надо его выгонять графином по голове и не слушать ни в коем случае. Но насчет выгонять времени не хватило. Пока я раздумывал, он просочился сквозь меня, прошел на кухню, сел на мой любимый стул, тот, у которого спинка не поломана. Стул хрюкнул. Килограмм сто тридцать-сто сорок, не меньше, подумал я.

– Сто пятнадцать, – невозможно голубым тоном сказал Дебелый, вогнав меня в ступор своей догадливостью. – Я, конечно, и насчет Саши, но в основном насчет вас.

Словом, в лицах я все это пересказывать не буду, оно долго и нудно, и масса отступлений ненужных, я пробовал, не понравилось, но в сухом остатке, превозмогая мое лживое «не желаю слушать!», получилось следующее.

Саша, сказал Дебелый, вовсе не кандидат в правые соседи Бога, а, наоборот, что-то вроде подсадной утки, объект отвлекающего маневра. Настоящий кандидат, сказал Дебелый, это вы сами. Ну, то есть я. В этом месте, как вы понимаете, со мной случился апоплексизм, я не поверил и снова пожалел насчет графина – причем графина с водой, и желательно тяжелой.

Нет, я, правда, долго не мог поверить в такое, с позволения сказать, счастье. Сначала даже не уловил главное – по словам Дебелого, без Светы меня оставили исключительно из-за того, что мою кандидатуру в правые соседи Бога утвердили. Насчет того, кто такое решение принял, Дебелый выразился очень туманно, я ни хрена не понял, да и не до того было. Оказывается (я тогда первый раз это услышал, а потом Саша много раз повторял, что любовь в Пути-Пучи не поощряется), единственным моим минусом как Божьего соседа было наличие любимой жены, усматривались здесь даже происки Зиггурда. А Свету у меня никто не крал, просто перенесли меня от греха подальше во Вселенную, где ее вообще нет.

– То есть где-то есть Вселенная, где есть Света? – спросил я, изображая из себя влюбленного в физику, элементарные частицы и квантовую механику.

– Ну, вообще-то нет, – сказал Дебелый и пошел напускать туману, из чего я понял, что в этих вопросах он не силен. Понял я одно – вот когда я стану Правым соседом Бога, поражу Зиггурда и займу его место, тогда смогу не только умыкать все, что мне захочется, но и перемещаться по всем этим Вселенным безо всякого труда.

Сказал он тогда странную вещь, которую я долго не мог понять, да и сейчас только очень приблизительно постигаю – вселенское отнимание человека с синим лицом, сила желания, удача и способность блуждания по Вселенным неразрывно связаны и по сути представляют собой одно и то же.

Я сказал ему, что вообще-то у меня совершенно нет желания становиться каким-либо из соседей Бога. Ни Правым, ни Левым. У меня одна, я сказал сдуру, мечта – вернуть Свету, пусть даже она меня потом бросит, но главное, чтоб вернуть. Дебелый изобразил на лице иронию, головой повел издевательски и помолчал, прежде, чем отказать. Потом отказал.

– Дело настолько серьезное, – сказал он, – что тебя никто и спрашивать-то не будет. Правда, никто и не отказывался никогда. Насколько я знаю. Так что, вперед!

Главное сейчас, сказал он, сдать твоего Сашу Ендобу. Забыл сказать – по версии Дебелого, Саши Ендобы в моей жизни не существовало. Был Саша Оснач. Но они не смогли найти мира с Сашей Осначом и без Светы, просто поленились и выбрали мир, где я помню Сашу Ендобу, а Сашу Оснача совершенно не помню. Я, честно говоря, оскорбился.

Главное сейчас, сказал он, сдать твоего Сашу Ендобу.

Я спросил, зачем?

Дебелый ответил в том смысле, что необходимо перевести на него стрелки, что ОНИ не должны терять Сашу Ендобу (а я подумал, что это ведь не Саша Оснач), иначе ОНИ активизируют поиски и, не дай Бог, наткнутся на что-нибудь не то.

Я сказал, но ведь это предательство, разве можно?

Да, сказал Дебелый, это именно что предательство, это о-о-очень нехорошо – с точки зрения человеков. Но я уже выше, чем человек, поэтому мне просто необходимо пойти и сдать Сашу Ендобу (я опять повторил себе, что это ведь не Саша Оснач, а не пойми кто, я бы что-нибудь придумал, если бы это был Саша Оснач).

Я сказал, ладно.

И пошел к Адамову, благо адрес у меня был.

Я пришел туда, и там был Адамов, один только Адамов, никого больше, он терялся в огромном зале, я его не узнал по Сашиным описаниям. То есть коническая лысина и величественный вид присутствовали, остальное не соответствовало. Что-то в нем было игрушечное. С каменным лицом спросил Адамов меня, что мне нужно. Я немножечко оказался потерявшись.

– Я… вот тут… это… Словом, в ученики… То есть не совсем в ученики, а, если так разобраться…

Адамов внимательно присмотрелся. И спросил, с нажимом:

– Вы насчет Саши Ендобы?

Я истово закивал.

– Вон оно что, – задумчиво сказал Адамов. – А я-то думал, он умер.

– Я вообще-то не говорил, что он жив, – тонко подметил я.

– Ну, конечно, конечно… Так чего он хочет?

Тут я впился в Адамова своим пристальным взглядом и сообщил ему, что вообще-то проблемы Ендобы мне до лампочки, а от него мне нужно, чтобы он мне сказал, где, на какой странице путипучеристских Бумаг находится то заветное слово, которое надо прочитать Человеку Будующему, чтобы в полной мере… ну, и так далее.

Вы не поверите – он в ответ разулыбался самым наидобродушнейшим образом. Это надо видеть эту рожу, чтобы понять, насколько к ней не приклеивается добродушная улыбка.

– То есть вы тоже, – сказал он, вдоволь наулыбавшись и даже помахав перед собою рукой, вроде как бы извиняясь за свою избыточную улыбчивость. – Что ж так всех тянет туда?

И далее объяснил мне, что Бумаги, украденные Сашей Ендобой, представляют собой нечто вроде протобиблии Пути-Пучи, что это набор неких разрозненных документов, из которых потом, когда-нибудь, можно будет создать великую Книгу, но пока что это просто бумаги, кем-то исчерканные, и ничего скрижального не несущие. Что да, правда, имеется легенда о том, что будто бы в этих Бумагах, в самом, причем, неожиданном их месте, содержится слово или совокупность оных, которые даже в русском переводе способны воздействовать на потенциального Человека Будующего и разбудить в нем дремлющие силы, позволяющие вступить в схватку с Левым Соседом Бога, но это только легенда, ничем реальным не подтвержденная. Причем для каждого из потенциальных Человеков Будующих, сказал Адамов, это слово или совокупность оных свое, поэтому при всем желании помочь он мне помочь не в состоянии – я, хочу – не хочу, должен прочесть все подряд. А лучше чтобы вернуть, иначе возможны некоторые неприятности.

С тем мы расстались, а на выходе я встретил Дебелого, который очень многозначительно потребовал от меня: «Отксерь Бумаги, причем немедленно».

Так я предал Сашу Ендобу.

Endoba.txt8

Я пришел домой, Саши не было. Залез в его заначку – он особенно не прятался, держал у меня в шкафу, – взял оттуда несколько стодолларовых бумажек, почувствовал себя вдохновенно и помчался покупать ксерокс, благо недалеко. Копировальные центры тогда только-только начали появляться, и я о них просто не догадался, хотя почти рядом с моим домом, в гостинице, был один, я даже рекламу видел. Продавец в магазине начал было объяснять мне насчет пикселов, надежности и возможности найти детали в случае поломки, но я сказал, что мне нужно самое лучшее, и он заткнулся. Денег, правда, едва хватило, обменка рядом была.

Вихрем вернулся, и оказалось, что вовремя, даже чуть-чуть опоздал – объем Бумаг, по мере того, как я их ксерил, вдруг стал стремительно уменьшаться. А потом они исчезли совсем. Не больше половины успел отксерить, и вдруг гляжу – совсем пустой чемоданчик. Странички словно кто-то выдергивал из стопки по одной, словно карты у фокусника из колоды, случайно. Если бы я умел обращаться с ксероксом и не потратил время на чтение инструкций, вообще бы ничего не забрали.

Но ксероксы не пропали, тут у пути-пучеристов (я на них всегда грешил и грешу, их рук дело) какая-то недоработка случилась – отняли только оригинальные экземпляры. Спрятал я их, а пустой чемоданчик из-под Бумаг оставил разверстым на диване, что в кухне, там обычно Саша сидел. Ксерокс положил под кровать.

Саша вернулся где-то под полночь, взъерошенный и в испуге, и с порога завопил:

– Пожрать чего-нибудь!

Тут же рванулся на кухню, тупо глянул на бесстыдно распахнутый чемоданчик с пустым нутром, но не отреагировал, рванул дверь холодильника и начал жрать, от кассы не отходя.

Вообще-то у меня в холодильнике, как правило, есть запасы, еще Вера приучила. Мне неуютно, когда он полупустой. На деликатесы денег не хватало, покупали от случая к случаю, а вот там насчет масла, сметаны, консервов, мясных заготовок, включая рыбные и куриные, солений, овощей разных и прочих картошек и круп (которые, конечно, не в холодильнике, а в шкафчике наверху или под диваном), так этого добра у нас всегда хватало на две Вторых Мировых войны.

Саша сметал все, причем самым омерзительным образом, торопливо чавкая и невнятно ругаясь. Я изумленно смотрел на него, но, помня об украденных долларах, не говорил ничего – пипплу надо хавать, пусть хавает, но только любопытно, с чего бы?

– Я жутко голоден, – объяснил Саша, случайно подняв на меня глаза. – Кажется, началось. Можно, я картошечки? Пусть даже и не вареной.

И принялся за сырую картошку, не почистив, но хотя бы помыв ее предварительно, слава Богу.

Хрумкал, гад, щедро солил и отдохновенно рычал. И хотел еще.

Я сказал ему:

– Бумаги твои украли.

Он равнодушно кивнул и сказал «ага». Его интересовала только еда.

Человек не может съесть столько, емкость желудка, даже резинового, у него все-таки ограничена. Я ничего не понимал.

– Кранты мне, Вовка, – сказал Саша, невзначай напоровшись на мой изумленный взгляд. – Отследили меня, сволочи. Беги скорей за жратвой.

– А что такое?

– Это Гурман. Это он меня отбирает.

– Но его же убили. Ты сам рассказывал мне, что видел, как его убили и как он упал.

– Я не видел, как он упал. Это Гурман, больше некому, его почерк. Значит, не убили. Или еще что-нибудь.

– Что «что-нибудь»? Какое здесь может быть…

– Ты не знаешь, на что эти ребята способны. Беги скорее, Вовка, пожалуйста!

Весь из себя в чувстве вины, я кинулся в магазин, вернулся нагруженный, он сказал: «Бесполезняк».

Он лежал на диване, вымотанный, испуганный, смертельно голодный, но есть не стал – что ж, и правда, бесполезняк. Он страшно смотрел на меня: «Откуда, ну откуда они узнали?»

С этого момента он и стал мне рассказывать все в подробностях, жадно, повторяясь, в явном страхе, что не успеет.