Текст книги "Повести и Рассказы (сборник)"

Автор книги: Владимир Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Слова его были гладки и красивы, интонации – проникновенны и убедительны, голос – накален и полон внутреннего достоинства. Каждая его мысль была высока, верна и исключительно приятна воображению. Его можно было заслушаться, он и сам заслушивался себя, а потому всегда говорил чрезвычайно долго. И, повторимся, красиво. Когда он заканчивал, раздавался обязательный рев восторга (Живоглот любил, чтобы окончание его речи сопровождалось ревом восторга), потом молодцы с одинаковыми глазами и одинаковыми подбородками, со всех сторон подпиравшие демонстрацию и следившие за ее посещаемостью, строились и уходили, после чего толпа рассасывалась моментально.

Все это весьма действовало на нервы секураторам Икса. Телефон вскоре пришлось отключить, потому что неизвестные лица постоянно обращались в секураторию с беседами оскорбительного или угрожающего характера. Владельцы магазинов, бань и транспортных средств отказались обслуживать узурпаторов, подчеркнув тем самым свою солидарность с действиями законных властей. Кто-то, правда, бросил им однажды в раскрытое окно секуратории большой сверток с продуктами и сигаретами, но больше уже не бросал, на всю жизнь зарекся бросать.

Одиннадцатого декабря им отключили воду и свет, и тогда Икс решил покинуть секураторию. Двенадцатого в опустевшее здание въехал Живоглот. А узурпатор сбежал, сгинул бесследно – все очень смеялись.

Живоглоту на новом месте чрезвычайно понравилось. Например, он впервые в жизни узнал преимущества пишущей машинки перед автоматом самой распоследней конструкции. Он полюбил письменную форму – так иногда зреют и не проявляются до поры артистические таланты у людей, загруженных рутинной работой. Он с головой ушел в составление пространных инструкций, категорических приказов, пугающих объявлений, возвышенных статей и речей. Глаза его выпучивались еще больше, бородка энергично топорщилась; казалось, что даже сидя в кресле шефа-секуратора он не столько сидит, сколько бежит.

Таковы творческие натуры. Они горят, они сжигают себя, каждую минуту жизни кладут на алтарь любимого дела. Непонятно было, как он спит и спит ли вообще. За день настрочить целую кипу листов, распушить за нерадивость человек тридцать – сорок (и, заметьте, – поодиночке!), произнести речь на митинге, посвященном введению всеобщей добровольной секурации, потренировать руки, ноги и зубы для грядущих посленовогодних забав, провести три совещания (вот что он еще полюбил!), пять летучек, десяток инструктажей, поучаствовать вечером в обязательном мозговом штурме, доложиться Папе, поговорить с ним сугубо конфиденциально, просто конфиденциально, затем доверительно, потом еще при двух свидетелях и по телефону, пройтись рейдом по окраинам города, провернуть еще тысячу разных дел и учеба, учеба, учеба – ведь дело-то новое для него! Да разве под силу такое обычному человеку?

Члены организации ворчали, вспоминая о тех славных временах, когда характер работы был несколько иным, некоторые даже заверяли жен и любовниц, что завтра же положат на стол заявление об уходе; с коллегами, впрочем, обидами не делились. Удивлялись несправедливости: за работу, во много раз более трудную и хлопотную, чем прежние занятия под началом Папы Зануды, секураторам положено жалование прямо-таки нищенское, ни в какое сравнение не идут прежние их доходы. Странно, ох как нелепо и странно устроен мир!

И тем не менее время шло, а организация работала превосходно: к пятнадцатому декабря все та же цифра – 986 – красовалась на небольшом экранчике теперь уже Живоглотова кабинета. Она же красовалась на огромных транспарантах, развешанных по всему городу, и сопровождалась призывом «Горожанин, не преступи!». Скептики – ибо скептики есть везде – были посрамлены, ни один их прогноз не сбылся. Уточним: не сбывался. До восемнадцати часов сорока трех минут пятнадцатого числа. Живоглот в это время заканчивал очередной мозговой штурм.

– Думайте, ребятки! – воспаленно кричал он на своих подчиненных, пытаясь передать им хотя бы частичку своего творческого начала. – Пошевелите мозгами, проявите инициативу. Повторяю вопрос: что вы будете делать, если на ваших глазах группа мерзких насильников и убийц… – Уж сразу и мерзких… – пробурчал кто-то.

– Не перебивай, если не хочешь на сковородку!.. И мерзких убийц! Пытается изнасиловать молоденькую девочку? Думайте, думайте! Малышку… худенькую такую… она плачет… она взывает о помощи… ей страшно, – глаза Живоглота базедово светились. – Крошка этакая… вся в бантиках… симпатюшечка… трусики беленькие… Отвечайте, что вы будете делать? Вот, например, ты… как тебя… майор Пробка, скажи, как поступишь?

– Поближе подойду, – таинственно улыбаясь, сообщил майор Пробка, лохматая громадина с очень слабой и очень смазанной печатью гениальности на челе. – А дальше? – Поздороваюсь. Подохугу, если надо. – Чего подождешь? – Ну, это… известно чего.

– Я спрашиваю, как ты преступление тяжкое предотвращать будешь, дубина?

– Какое ж преступление? – удивился майор Пробка. – Пусть не гуляет по ночам, где не надо… такая красивая.

– Как-кие люди! – развел Живоглот руками. – Вот и поддерживай с ними порядок. Я спрашиваю… – Девятьсот восемьдесят девять, шеф, – перебили его. Живоглот вздрогнул. – Где? – Там… на экране. Сам посмотри.

Живоглот резко обернулся. И увидел, как цифра на экране скакнула и превратилась в девятьсот девяносто.

– Так, – испуганно сказал Живоглот. – Живо. Узнать. Ах, черт. Поехали. Все. Живо!

Вскоре стало известно, что тяжкие произошли в самом центре города, чуть ли не на проспекте Всех Исторических Дат. Выстрелами в упор там были предательски убиты два члена организации, несшие в тот момент секураторскую службу. Убиты без малейшего повода, просто так.

Преступникам удалось скрыться, никто из свидетелей ровным счетом ничего не заметил – такая вот незадача. Они очень хотели помочь следствию, эти свидетели, но ничем помочь не могли.

Тут оказалось, что помимо многих других талантов Живоглоту присущ и талант следователя. Он раскрыл преступление сразу.

– Икс, собака, – убежденно сказал он, даже не ознакомившись толком с показаниями. – Больше некому. Нюхом чую. Ну, найду, ну, сделаю, ну, приму меры!

Тотчас же всем секураторам были разосланы наистрожайшие директивы изловить преступника и уничтожить на месте при попытке к бегству. Всем горожанам категорически предписывалось принять участие в поимке злодея. Икс объявлен был вне закона и подлежал истреблению.

Назначены были награды, а также премии – одна первая, три вторых и десять третьих. Назначение поощрительных премий не одобрил папа Зануда, также в расследовании принявший участие. Похороны павших на боевом посту назначены были на завтра, предполагался небольшой митинг. Члены организации волновались.

– Это как же? – роптали они. – Это вроде как на нас охота? Мы вместо него порядок поддерживаем, а он в нас стреляет. Ничего себе! Да чтобы я еще хоть раз на дежурство вышел!

Попахивало забастовкой и массовым принятием мер. До поздней ночи Папа Зануда и Живоглот бешено носились на своих бронированных машинах по всему городу, убеждая, угрожая, призывая, обещая все, что угодно и по какой угодно цене. Тайный список лиц, к которым следовало принять меры сразу после Нового года, чудовищно разбух – некоторых пришлось простить, некоторых «перенести» на следующий квартал.

Всем секураторам были срочно розданы пуленепробиваемые жилеты и сапоги, снабдили и армейскими шлемами. Добавили вооружения. Охранники порядка щеголяли теперь, с ног до головы увешанные пистолетами, автоматами, изящными будуарными бомбами и устрашающего вида кинжалами, реквизированными у местного антиквара; некоторые таскали с собой палицы и базуки. Забастовка кончилась не начавшись.

Где-то уже под утро все успокоились. Папа Зануда и Живоглот сидели в уютной бункерной, пили легкое вино, поглядывали время от времени на экран контроль-интеллектора и обсуждали завтрашние мероприятия.

– Ты творишь чудеса, мой мальчик, – сказал Папа. – Я никогда не думал, что можно столько дней держать целый город на нулевой норме. Если бы не этот проклятый Икс! Я тебе предрекаю большое будущее.

– Спасибо тебе, Папа, – отвечал Живоглот. – Мир еще не узнал, на что я способен. Папа почему-то поморщился.

– Я тебе предрекаю большое будущее, – повторил он. – Завтра, на прощании с павшими, ты произнесешь речь, какой еще никто здесь не произносил. Я знаю, ты сможешь. Тебя будут качать на руках, мой мальчик. Я позабочусь.

– Нет, Папа, – голос Живоглота был мягок, но тверд. – Я не произнесу завтра никакой речи. Завтрашний день – твой. Ты настоящий хозяин города, и никто, кроме тебя, не может выступить завтра. Город должен видеть тебя. Что я? Я только послушный твой исполнитель.

– Я все-таки думаю, что выступить следует тебе, – подумав, возразил Папа. – Погибли твои люди, и тебе их провожать.

– Ах, Папа, – на глазах Живоглота блеснула крупная непрошеная слеза. – Ты так добр ко мне. Но у меня со вчерашнего болит горло, я разрываюсь между множеством неотложных дел, было бы неправильно – мне выступать завтра перед народом, все подумают, что ты сдал позиции, что хозяин города я, а не ты, люди не поймут, люди хотят услышать истинного Хозяина. Было бы неблагородно с моей стороны выступать завтра. Да и люди-то, в общем, твои. Все спрашивают, как там Папа. Любят тебя. Папа Зануда задумался во второй раз.

– Что ж, возможно, – ты прав, – наконец произнес он очень нерешительным тоном. – Но ты выступишь тоже. Сразу после меня. – Ну, конечно, Папа. – И надо как следует все подготовить.

– Йесть! – только что сидевший в кресле весьма вальяжно Живоглот уже стоял перед Папой, превратившись в струну, настолько натянутую, что казалось, он зазвенит сейчас от еле сдерживаемого энтузиазма.

Живоглот был счастлив, словно перед собственноручным принятием мер. Он отсалютовал по-военному и исчез – все готовить на завтра, раздавать приказания, проверять исполнение, разрываться между массой дел, которую сам на себя взвалил по собственной доброте.

И назавтра все было пышно. Два роскошных гроба, разукрашенные кони с черными попонами и нашлепками на глазах, фраки гробовщиков, почему-то факелы смоляные, цветы, несметные народные толпы, пришедшие проводить героев в последний путь, оркестр, у всех приподнятое, торжественное настроение, скорбный Зануда на импровизированной трибуне, с обнаженной головой, в черном, овеваемый резким декабрьским ветром, возвышающийся над людьми как памятник самому себе.

Он говорил, и динамики подхватывали его речь, и выходило по его речи, что погибшие были ну совершенно святые люди и что для города их смерть, их героическая кончина, есть утрата невосполнимая. И вот удивительно: погибшие, коих в. городе хорошо знали под именами Дилетанта и Желтозубого, при жизни вовсе не производили столь благоприятного впечатления. Скорее, напротив, немало нашлось бы в городе обиженных ими, про них говорили бог знает что, даже пересказывать неудобно. При жизни их побаивались, старались не иметь с ними дела… но сейчас! Сейчас, слушая Папу Зануду, лишь немногие только изображали скорбь, гнев и жажду немедленного отмщения, а не испытывали этих чувств на самом деле. То тут, то там сжимались судорожно кулаки, стискивались зубы, вздымались грудные клетки; и женщины, пригорюнившись, рассматривали усопших– такие молодые, им жить бы да жить. Люди всерьез, самым искренним образом их жалели. И вдруг… о боже наш электронный… какой чудовищный диссонанс!..

Папа Зануда вдруг замолк посреди слова, будто кто-то с размаху вогнал ему кляп в самое горло. Он картинно откинул голову, поднес было руку ко лбу и упал навзничь. В тот же момент, с края площади, взвыв, унеслась прочь автомашина – еще никто ничего не понял. Раздался душераздирающий вопль. Это Живоглот начал свою прощальную песнь по Папе. А Папа Зануда, раскинув конечности, лежал под трибуной на только что выкрашенном помосте. Падая, он повернулся лицом к народу и теперь невидящими глазами смотрел на толпу, а между его бровей пузырилось кровью небольшое отверстие. Не помогли тщательные меры предосторожности, Папа получил пулю, Папа был мертв, в этом не ыло ни тени сомнения.

Что же, спросит возмущенный читатель, что же все это значит? Неужели и впрямь see три убийства лежат на совести Икса? Пусть он оказался в беде, пусть сплетение неблагоприятных обстоятельств заставило его покинуть пост, дом и вести подпольную жизнь, но ведь он тем не менее секуратор, то есть человек, обязанный охранять спокойствие граждан методами, дозволенными законом, а вовсе не приумножать беспорядок. Убийство, совершенное представителем власти, – в этом есть чтото безнравственное.

Мы не можем сказать ни «да», ни «нет», мы не знаем, кто убил этих троих, следственные учреждения не дали на сей счет исчерпывающих ответов, а значит, мы и не вправе кого-либо обвинять по собственному разумению. Убийство – дело серьезное, юридическое, на него, как известно, распространяется презумпция невиновности. Единственное, что автор знает наверняка, так это то, что Икс, укрывшийся от всех глаз, действительно решил мстить. Нам бы хотелось, чтобы он повел себя как-нибудь по-иному, чтобы не замарал чести мундира, чтобы поступил, как поступают в подобных случаях культурные люди:…м-м-м… автор не знает, как именно… скажем, стал бы писать письма во все инстанции о творящихся безобразиях, склонять народ на свою сторону, собирать… я не знаю… петиции, что ли. Он мог прийти к Живоглоту и честно высказать свои претензии, мог, наконец, поступить как человек разумный – просто уйти. Безо всякого, заметьте, ущерба для совести, потому что все равно не справиться ему одному с такой оравой специалистов, объединенных в отлично управляемый коллектив, блестяще, кстати, справляющийся с задачами самого Икса, в исполнении которых, как мы видели, тот не слишком-то преуспел. Он мог уйти, потому что все равно Полный Контроль был неизбежен, потому что все убийцы обречены уже самою историей. Но он не ушел. Он, как мы увидим, решил ответить жестоким, бесчеловечным террором.

Никто не знал тогда, где скрывается неудавшийся узурпатор, никто не знал тогда, что подручные его, кстати, не уволенные в соответствии с существующим законодательством, а самовольно покинувшие секураторскую службу, просто-напросто дезертировавшие, оставившие город на потеху разгульным и преступным страстям, что эти-то вот дезертиры – и те не посмели разделить мстительных планов Икса и спешно покинули город, разбежались кто куда. Что сам Икс прячется от возмездия на самой своей потайной конспиративной квартире – о чем тоже, разумеется, никто извещен не был. А он прятался там – да-да, трусливо скрывался среди консервных банок, наручников, накладных усов и бород, среди оружия различных систем и принципов действия, коробок с летальными ботинками, обойм с самонаводящимися пулями, маленьких инопланетных баночек с усилителями кулака, дезодорантов, дезаурантов (уничтожающих ауру, по которой так нетрудно даже в те дни было выследить человека), пакетиков с квантовыми заметателями следов, самовыслеживателями, сразусообщателями, скородопрашивателями, голографическими снимателями пальцевых отпечатков на расстоянии, тихоподслушивателями, лазерными приметосборниками и стереостучателями. Среди всего этого секураторского арсенала он сидел на мыслеэкранирующем диване в зашторенной, темной и выстуженной комнате с ворсистыми полами, скрадывающими даже падение двухпудовой гири, сидел и жевал скучный обед.

Он уже понимал, что если просто надеяться на статистику и пассивно ждать, то можно в принципе дождаться и пули в какое-нибудь плохо защищенное место – поскольку организация все видит насквозь и всякого может достать где угодно, нужно только немножко времени. Он сидел и разрабатывал, как мы понимаем, свои мстительные и кровожадные планы.

Мы не знаем, какими именно были эти планы, что именно рождалось у него в голове в той таинственной тьме, состоящей из донесений, явок, паролей и принципиально неразгадываемых шифров. Нам известно лишь то, что произошло в действительности. Но мы не можем не связывать его тихие, на цыпочках, диванные сиденья в темноте и воспоследовавшую вскоре какофонию убийств и многих, по счастью, не удавшихся покушений на рядовых членов организации и на самого ее лидера – Анжело Живоглота.

Первой жертвой, как мы полагаем, амбиций Икса пал секуратор организации, на свое горе заснувший от недосыпания на посту. Это случилось 17 декабря, через несколько дней после кончины Папы Зануды, когда и жители города, и члены организации несколько поуспокоились и уже начали строить радужные планы на счастливую встречу Нового года.

Мы вполне серьезны и крайне далеки от пустой и вредной иронии, когда говорим о жителям города и их радужных планах. Действительно, ни для кого из них не являлось секретом, что организация еще совсем недавно обстряпывала свои финансовые дела, не останавливаясь перед нарушениями закона. Еще в ноябре она наводила страх на весь город и никто, засыпая, не мог с уверенностью сказать, что не проснется следующим утром с разможженным черепом или пробитым пулею сердцем, да еще к тому же и обокраденный. Но в декабре преступления кончились, в декабре члены организации выступили в роли вестников безопасности и спокойствия. Что ни говори, а они наконец навели порядок, – слышалось то тут, то там, – что ни говори, а они вполне заменили этот проклятый Контроль, который, в сущности, беззаконие и вообще неизвестно что. Люди в наше время мало верят словам, зато дела впечатляют их безусловно.

Убийство 17 декабря поражает нас не столько своей жестокостью, сколько подлостью: удар был нанесен, можно сказать, сзади. Спящий секуратор был сперва связан, чего По причине нахождения в бронеодежде своевременно не заметил. Потом за технологическую дырочку в титановом броневоротнике он был привинчен к фонарному столбу (для чего в последнем было потихоньку просверлено отверстие и нарезана в нем резьба).

Убийца – мы-то знаем, кто это был, – действовал изощренно и… как бы это сказать… избыточно. Складывалось впечатление, что он имел к жертве свои, очень серьезные, претензии. А между тем (вот где подлость-то!) достоверно установлено, что Икс не мог испытывать к Гаденышу (под таким псевдонимом был известен в городе этот член организации) личной неприязни. Да, он встречался с ним в бытность свою главой департамента тяжких, но по чисто служебным делам!

Вы спросите, что же он сделал? Он развел под жертвой костер из горючего пластика и был таков. К несчастью, каков он был конкретно, никто сказать не смог: как назло улица, обычно многолюдная, в это предвечернее время оказалась практически пустой, и свидетелей собрать не удалось, опять же густой дым. Проснувшийся секуратор громкими криками взывал о помощи, но, когда та подоспела, он уже молчал и только весело потрескивал на костре. Он успел хорошо прожариться в своем бронекостюме и покрылся румяной корочкой, что на похоронах вызвало у ценителей искреннее восхищение и было встречено скорбными рукоплесканиями.

Злобность чисто патологическая видится нам в этом бесчестном и несомненно противозаконном деянии. Хотелось бы добавить, что, узнав об ужасном конце своего защитника, все жители города единодушно содрогнулись. Однако стремление к объективности вынуждает нас отметить, что были и такие, которые не отреагировали долженствующим образом.

Они не выказали достаточно скорби, а скорее обрадовались, стали возвеличивать Икса, выдавать его за поборника и спасителя. Наверняка схлопотали по физиономии за какое-нибудь нарушение, а теперь тешили мстительность свою мелочную. По городу пошли странные слухи.

Икс – ну прямо Робин Гуд какой-то! – появлялся тот тут, то там в самых немыслимых обличьях и облачениях. Его видели загримированного под заурядную проститутку, старую, сонную и обтрепанную, бродившую, а потом и перебродившую неподалеку or секуратории, узнавали в бродячем лудильщике персональных компьютеров, в усердном клерке, несущем под мышкой двенадцатиствольный лазер (экспортный вариант), в бравом гусаре, распевающем, несмотря на строжайший запрет, гимны на улице Скопидар, даже в непотопляемом секураторе, решившем вдруг погладить младенца. И везде этот дезертир совершал умопомрачительные подвиги, спасая невинных якобы жителей и наказывая смертью злонамеренных якобы членов организации. Смертью, которая, якобы по ошибке, а то и по злому умыслу компьютера почему-то не вносилась в анналы тяжких и соответственно не уменьшала число убийств разрешенных. На самом же деле, – и мы в том уверены, так как располагаем надежными сведениями, – никаких тяжких, не заносимых в контрольинтеллектор, не было и быть не могло, и это попросту слухи. Убийства совершались и, к досаде Живоглота, неизменно заносились в соответствующую интеллекторную графу.

Убийства, мало сказать, разнообразные. Например, тяжкое двадцать восьмого декабря произведено было с помощь аппаратуры, в силу своей новизны не имевшей до той поры отношения к оружию, – искривителем пространства. Беднягу секуратора так перекорежило, что до сих пор его имя не установлено (следствие ведется, и каждую неделю общественности сообщают, что появились новые факты). А тяжкое, скажем, двадцать первого декабря исполнялось дубиной неотесанной (путем нанесения ею троекратного удара по голове, принадлежащей жертве). По поводу этого преступления ходили всякие разговоры: мол, требуется для такого сила воловья, а ею Икс, судя по менее чем обычной комплекции, обладал вряд ли. Ну что ж, будто бы неизвестны секураторской науке особые средства, специальные тренировки, а также изощренные садистские приемы борьбы тэтатэ!

Также, повторимся, совершалось множество покушений, кончавшихся благоприятно для покушаемых; отсюда, по-видимому, и разговоры.

Следует отметить, и потому мы отмечаем: значительная часть покушений обращена была на жизнь самого Живоглота, что его очень тревожило. По сведениям, первое из них сопровождалось выстрелом по его особе в окно секуратории. Увидев автомобиль, мчащийся по улице Пролонгации (что напротив секуратории). Живоглот, до того любовавшийся пейзажем, тотчас перестал любоваться и бросился в глубь комнаты. В следующий момент, сокрушив стекло, туда же ворвалась пуля. Некоторое время она гналась за ним со скоростью ужасающей, оба кричали в унисон и кружились вокруг стола, пока наконец преследуемому не пришла в голову мысль включить пылесос. Смертоносный кусок металла с отвратительным чмоканьем исчез в вороненом раструбе навсегда. Все были восхищены и растроганы.

Этот эпизод взволновал Живоглота. Он его растревожил. Разразившись двухчасовой речью (по радио), шеф-секуратор призвал на помощь все население. Лучшие умы города – среди них три более чем секретных физика, один химик, один философ, один специалист по прогнозам пессимистическим, другой – по прогнозам оптимистическим, три собаковеда, один киновед, по ошибке принятый за кинолога, один булочник, один дегустатор, восемь частных сыщиков без диплома, при них восемь дипломированных педиатров и целая армада инженеров, подинженеров, сверхоколоинженеров, а также просто умных людей (сюда же приплюсуйте кордебалет) – были брошены на сверхсрочное создание специального иксоискателя. В скобках заметим, что эта разработка оказалась очень многообещающей, впоследствии она была удостоена литературной премии, и всякие поее поводу произносились благодарственные слова. Исследования, по слухам, ведутся и по сей день, установка достигла производительности три с половиной Икса в минуту, только вот 263 кого ловитьто сейчас? Впрочем, неважно: наука всегда работает на будущее, она выше какой-то потребы дня, ха-ха.

Помимо чисто научно-технических, велись также поиски натуральные. Секураторам пришлось перетряхивать весь город – при активной, разумеется, помощи здравомыслящих и порядконастроенных горожан, коих всегда значительное число. Поиски, сразу скажем, к успеху не привели, но они были, и воспоминание о единении сил поддержания порядка с общественностью до сих пор трогает сердце автора. Так, знаете, вспомнишь…

К сожалению, на следующий день было совершено целых два покушения на жизнь Живоглота. Утром его обстреляли из настоящей рогатки, а вечером ему подан был к столу радиоактивный морской ливер из Ливерморской лаборатории (США). Только невероятная осмотрительность шефа-секуратора, его неописуемо стремительная реакция, с которой он грудью бросался на защиту собственной жизни, позволили ему избежать смертельных опасностей. Но настроение, сами понимаете, было вконец испорчено. Живоглот маялся. Он носился по кабинету как вспугнутый таракан.

Он выкатывал глаза так, что они выдавались над переносицей и при резких движениях головы стукались друг о друга. Никого, кроме нескольких доверенных лиц, он к себе не впускал. Доверенных же от себя отпускать тоже остерегался и оснастил каждого из них набором подслушивающих, подглядывающих, поднюхивающих и подщупывающих устройств. Точнее, двумя наборами: одним, устанавливаемым явно, другим – тайно.

Мозговые штурмы прекратились. Зато появились во множестве двойники Живоглота, иногда даже и не совсем повторяющие оригинал, но неизменно очень красивые, с богемными бородками и накладными глазами. Все же, какие бы горделивые, переполненные мудростью и пафосом позы ни принимали копии шефа-секуратора, их всех отличало одно – унылая обреченность. Они очень боялись смерти. Как ни странно, ни на одного из них вплоть до самого Нового года покушений почему-то не совершалось.

Все хлопоты по-прежнему выпадали на долю Живоглота. А он от покушений страдал ужасно, потому что был чувствительная душа. Удары сыпались на него со всех сторон, он уже с трудом от них уворачивался.

Он очень похудел и ослаб, потому что пищу, ему предназначенную, пробовали слишком много специально приставленных проверяющих и до Живоглотова стола доходила лишь ее малая часть, примерно та, которую оставляют в тарелке гости в приличном обществе, чтобы покинуть трапезу «с легким чувством голода». Живоглот настолько стал осторожен, что, когда ему требовалось… как бы это помягче выразиться… исполнить естественную потребность (мы надеемся, читатель нас понимает), он посылал впереди себя доверенное лицо. И, знаете, не раскаялся.

В один из дней означенное лицо, зайдя с предварительной инспекцией в приватное место, подверглось удару химического лазера-сапола. Лицо чуть было не лишилось жизни, уменьшив тем самым число дозволенных тяжких, но луч лазера попал ему в лоб и потому серьезных повреждений не причинил. Впоследствии, правда, лицо очень долго отказывалось самым категорическим образом от посещения приватных мест как по чьей-либо просьбе, так и для удовлетворения собственных нужд. А могло бы кончиться много хуже!

Но не подумайте, что шеф-секуратор поддался панике и забыл о возложенных на него обязанностях. Напротив! Хоть и росла с каждым днем цифра на экране контроль-интеллектора, но лишь за счет удавшихся покушений на жизни членов организации. Порядок сохранялся по-прежнему и даже ужесточился. Каждый, кто выходил на улицу, должен был теперь получить специальное разрешение. Идти разрешалось только поодиночке и только военным шагом. Шаг вправо, равно как и шаг влево, считался нарушением, за которое нарушителя ждала (буде его заметят) немедленная и жестокая кара, относимая контроль-интеллектором к разряду мисдиминоров, а на мисдиминоры Живоглоту было начхать.

Принятие пищи в предприятиях общественного питания проводилось под неусыпным надзором секураторов и добровольцев от общественности: они по одному стояли у каждого столика с часами в левой руке и плетью – в правой. Они имели также обыкновение громко и раздраженно кричать. Комендантский час длился теперь двадцать часов. Живоглот хотел было ввести все двадцать четыре, но его отговорили – надо же и гуманность продемонстрировать. Телефоны были отключены – лишних разговоров во избежание. Так что вот: никаких беспорядков не было в городе.

Живоглоту было трудно, ох, как трудно. Он разрывался между исполнением служебных обязанностей, увертыванием от покушений и беспрестанными поисками узурпатора Икса. По вечерам крупные разрывы он заклеивал пластырем, а мелкие мужественно терпел. И во всем бы его преследовали успехи, только вот Икс! Он исчез, пропал, растворился, он проявлялся физически только покушениями.

Порой Живоглоту казалось, что покушения эти – нарочито неудачные, что его только пугают, что оставляют на десерт. По ночам, когда он все же пытался хоть на минуту сбросить с себя невыносимое бремя обязанностей и заснуть, бедняга заворачивался с головой в бронеодеяло и глухо стонал. Он стонал так, что даже у бывалых-перебывалых доверенных лиц волосы становились дыбом, и наутро им всем приходилось делать укладку. Особенно это досаждало самому из них молодому и самому длинноволосому лицу по прозванию Стервочка: его волосы растопыривались во все стороны на семьдесят сантиметров и пружинили, так что приходилось загибать их плоскогубцами, что, сами понимаете, вредно и, может быть, ведет к раннему облысению.

Но Живоглот был профессионалом. Поддаваясь эмоциям, он ни на секунду не забывал о деле, не срывался ни в одной мелочи. Он изготовил хитроумнейший, безотказнейший план поимки Икса (и последующего к нему принятия мер). Идея основывалась на том, что Икс – тоже профессионал, причем высокого класса, к покушению, тому, глобальному, «на десерт», относится с большим вниманием, а значит, ни одной, даже мельчайшей возможности покуситься удачно и в удачное время ни за что не упустит. Второе, что одновременно вдохновляло и огорчало бедного Живоглота, заключалось в том, что «десерт» назначался, судя по всему, на тридцать первое декабря. И оба этих обстоятельства означали, что именно тридцать первого декабря нужно совершить глубоко продуманную оплошность, причем сделать так, чтобы Икс узнал о ней загодя.

У Живоглота была возлюбленная. По причине чрезмерной загруженности по службе он ее навещал редко, а последнее время так и вообще забыл к ней дорогу. Теперь во исполнение плана еж ей позвонил и сообщил, что тридцать первого навестит. Предварительно он проверил, как обстоит в кабинете насчет подслушивания и подглядывания. Проверка его удовлетворила: кабинет подслушивался с помощью четырех лазерных засекателей, обратного рупора, направленных микрофонов, мезонного поля, фонографа, а также пано-, квадрои октофонических искусственных барабанных перепонок, внедренных в стены еще при прошлых хозяевах помещения. Вдобавок датчики обнаружили просвечивание ультрафиолетом, СВЧ, х-лучами, у-лучами, медленными нейтронами и быстрыми шариками из жеваной бумаги. Найдены были также следы чьейто деперсонифицированной ауры, две ампулы с ядом и боевой топорик племени сиу. Теперь Живоглот мог до самого Нового года не опасаться за свою жизнь. Но он опасался, потому что, напомним читателю, был профессионалом. Хорош бы он был, если б не опасался.