Текст книги "Повести и Рассказы (сборник)"

Автор книги: Владимир Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)

Владимир Покровский
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ (сборник)

ВРЕМЯ ТЕМНОЙ ОХОТЫ

1

Пройдет одиннадцать лет, и патрульный Второй Космической службы Виктор Новожилов снова попадет на Уалауала.

В космосе люди стареют быстро. В свои тридцать шесть Виктор будет выглядеть на все сорок пять, отпустит усы, станет брить щеки по два раза на день и приобретет дурную привычку массировать мешки под глазами. Угрюмый от природы, он станет непроницаемо мрачен, за глаза его будут звать «Старик», но живот его останется плоским, движения – быстрыми, и только он сам будет знать о тон, что работать во Второй службе ему осталось совсем недолго, что скоро уходить, скоро все кончится, что еще немного – и пора сходить с трассы.

А когда он поймет, что откладывать больше нельзя, то сядет в свой катер и направит его на Уалу. Как в прежние времена, он щегольнет точной посадкой на свое обычное место, рядом с группой страусовых деревьев и, как в прежние времена, подождет немного перед открытым люком. Никто его не окликнет.

Он пойдет к поселку по заросшей пылью дороге и будет себе говорить – нет, они не вернулись, конечно. Но поселок и в самом деле окажется пуст. И он вспомнит тогда, что крылья на катере не убраны – оплошность, непростительная при уальских ветрах, – что надо, пока не поздно, исправлять ошибку, а стало быть, пора возвращаться. Он вспомнит, что здесь никогда не знаешь, в какое время и где упадет солнце («прекратит дневной танец», как говорят пеулы), и последним лучом даст сигнал к началу темной охоты, времени, когда человеку не стоит оставаться на открытом пространстве.

Птицы, вспугнутые его приходом, разноцветной тучей снова опустятся на землю, положат клювы под животы, и тогда наступит торжественная гудящая тишина. Все дома вокруг – и приземистые хижины времен Пожара, и коттеджи последних лет перед Инцидентом – все они станут трупами тех домов, что стояли здесь раньше. Окна будут разбиты, двери выломаны, на поблекшие стены наползет желтая плесень, спутник заброшенности, почти все заборы будут повалены.

Виктор замрет посреди улицы. Полоса вздувшейся пыли будет указывать дорогу, какой он пришел. Будет жарко, необычно жарко для этого времени года. Хотя разве можно сказать что-нибудь определенное о климате этой проклятой планеты, где даже сутки не равны друг другу по времени?

2

Многие скажут после, что во всей этой истории с Инцидентом виноваты земляне, виноваты дважды: во-первых, тем, что за 285 лет они не сделали ни одной активной попытки изменить положение на Уале, а только наблюдали и уговаривали; и, во-вторых, тем, что их действия во время Инцидента были чересчур уж активными, что нельзя было так грубо. Другие возразят, что все эти меры были, хоть и неэффективны, но правильны, во всяком случае, понятны, что виноваты как раз колонисты, что именно они создали эту ситуацию, что именно они нарушили закон, причем закон серьезнейший. Третьи в поисках виноватого углубятся в дебри истории. Наконец, четвертые вообще не будут искать виновных, они скажут, что надо исправлять то, что произошло, ведь на то мы и люди, чтобы зависеть от следствий, а не причин.

Об Уалауала написано столько, что всего и не перечесть. В свое время существовал целый веер профессий, связанных с этой планетой: уалосейсмологи, уалобиологи, даже уалометеорологи. Ею заинтересовались давно – уж очень интересной была ее орбита. Дело в том, что Уалауала находится в системе двойной звезды – «темного солнца Лоэ» и «светлого солнца Оэо». Магнитное поле Лоэ взаимодействует с магнитным полем Уалы, и она прецессирует, то есть движется по спирали вокруг линии своей орбиты. Такие планеты – большая редкость, и планетологи схватились за нее, как за самую ценную добычу. Про нее говорили: погибающая планета. Фаэтон, гигантские сейсмокатаклизмы, а на самом деле оказалось, что планета хотя и своеобразна, но сейсмически очень устойчива, чего ни по каким теориям быть не могло. Первые разведчики преподнесли новый сюрприз: на планете есть жизнь земного типа! Сведения просочились в печать, стал всерьез обсуждаться вопрос о колонизации. Но даже крупная экспедиция на Уалу стоила таких бешеных затрат, что призадумаешься, ведь планета находилась чуть ли не на другом краю Галактики. Может быть, стоило остановиться на этом, мало ли на Земле своих дел? Следующая сенсация добила всех – на Уалауала был обнаружен гуманоидный разум, а тем, кому и этого было мало, через месяц сообщили, что генетический код всех исследованных существ, в том числе и туземцев, идентичен земному.

Немедленно были выделены средства на экспедицию (может быть, зря?), и вскоре на Уалауала появился научный поселок. Экспедиция нашла много интересного, в частности обнаружены были животные с неземным генокодом (новая странность!), посыпались требования расширить состав экспедиции, но на это уже не хватало сил.

Но постепенно сенсация, как и все сенсации вообще, стала утихать. Оказалось, что экспедиция стоит значительно дороже, чем предполагалось вначале и чем может позволить себе Земля. Многие космологические исследования пришлось заморозить, и это только усугубило ситуацию – «уальский эксперимент», как его теперь называли, приобрел врагов. А когда умер главный энтузиаст эксперимента академик Н.Канаган, экспедицию решено было отозвать.

Это произошло через двадцать два года после основания на Уале научно-исследовательского комплекса. Людям, которые своей главной целью поставили исследование Уалы, да и затратили уже по крупному куску жизни, трудно было примириться с этим решением, и кое-кто просто отказался сниматься с места. Разгорелась борьба; жалобы, увещевания, бесчисленные комиссии, откровенные разговоры и разговоры официальные, компромиссы и ультиматумы, но колонисты упрямо стояли на своем. Они говорили: «Мы все понимаем, Земле трудно поддерживать нас, так не надо нам поддержки, позвольте нам управляться самим». И в конце концов Земле пришлось согласиться.

С тех пор поставки на Уалу почти прекратились. Для контакта остались только сеансы дельта-связи в строго определенные часы да еще рейсовый катер облегченного типа (раз в два земных месяца). Резко снизился поток научной информации с Уалы – теперь у колонистов очень мало времени и средств оставалось на исследования. Многие из них вернулись тогда на Землю. Через несколько лет рейсы стали нерегулярными, дельта-связь проводилась только в крайних случаях, а после смерти радиста прекратилась совсем.

История уальского поселения часто кажется трудной для понимания, иногда просто необъяснимой. Например, неясно, почему дети ученых-упрямцев не вернулись на Землю, ведь их уже ничто не удерживало на Уале. Можно только предположить, что любовь к своей новой планете культивировалась у них в такой степени, что покинуть ее казалось неслыханным преступлением. За почти трехсотлетнюю историю Уалы случаи, когда уалец приезжал на Землю и оставался здесь навсегда, можно пересчитать по пальцам.

Лет за сорок до Инцидента вступил в действие Второй Закон космокодекса, запрещающий поселения на планетах с собственным разумом, но колонистов уже нельзя было сдвинуть с места, тем более, что закон и не имел тогда реальной силы. Время от времени Уалу посещали инспектора ОЗРа (Общество Зашиты Разума), но дальше бесплодных уговоров дело не шло. Может быть, нужно было действовать настойчивее, но никто не просил о помощи, никто не нуждался в ней: пеулов, то есть аборигенов, не притесняли, колонисты не жаловались, крепко держались за свой поселок и думать даже отказывались о возвращении. Ко времени Инцидента колонией управлял Косматый-сын, человек властный до деспотичности, резкий, сильный и даже с претензиями на мессианство. Он проповедовал что-то там очень смутное о «Земле на Уале». (Науке еще предстоит разгадать, как и почему власть здесь стала передаваться по наследству.)

3

Часть вины за случившееся Виктор возьмет на себя (в доверительных беседах и в разговорах, где серьезное подается шутя), но, если откровенно, будет считать эти свои слова благородной ложью. Все эти одиннадцать лет он будет вспоминать тот проклятый день, когда потерял Паулу. Он будет анатомировать этот день, разрезать на секунды, он вспомнит его весь, до мельчайшей подробности, вспомнит не сразу, а постепенно, радуясь каждому вновь восстановленному обстоятельству, пусть даже самому ничтожному.

Он вспомнит улицу Птиц, как, рыжие от пыли, неслись по ней ребятишки в своих тяжелых нагольных шубах, как развевались полы, как быстро мелькали колени и как дети кричали, мотая широкими красными рукавами:

– Выселение! Выселение! Нас выселяют!

Он вспомнит нового инспектора, того, что прислали тогда вместо Зураба, вспомнит свое удивление (Инспектора Общества Защиты Разума редко покидают свои посты), вспомнит (или придумает) дурное предчувствие, которое охватило его при виде этого очень молодого тонкого парня с напряженными глазами и нерасчетливыми движениями, вспомнит, как подумал: что-то случится.

Звали инспектора то ли Джим Оливер, то ли Оливер Джим, то ли как-то совсем иначе – он отзывался на оба имени, но каждый раз передергивался и заметно оскорблялся. Про себя Виктор назвал его Молодой. Молодой был зол, энергичен, пытался глядеть чертом, но пока не очень получалось.

Виктор вспомнит, как этот инспектор, чуть пригнувшись, стоял в гостевом отсеке катера, окруженный четырехстенной репродукцией с модных тогда хайремовских «Джунглей». Буйные, сумасшедшие краски окружали его, и здесь, среди этих зверей, деревьев и цветов, среди этого пиршества чудес, он казался настолько неуместным, что хотелось его немедленно выгнать.

Вспомнит Бэсила Рандевера, в тот день он был первым, кто встретил катер. Самый толстый и самый дружелюбный, человек на всей планете. Он прокричал ему как всегда:

– Письма привез, Панчуга?

Панчуга – уаловская транскрипция пьянчуги. Так прозвали Виктора за отечное лицо, следствие частых перегрузок, обычная история среди патрульщиков.

Он возил им письма, инструменты, приборы, одежду, посуду – любая мелочь с Земли ценилась здесь крайне высоко. Сложнейший сельскохозяйственный агрегат ничего здесь не стоил по сравнению с обыкновенной лопатой, потому что лопату, если она сломается, можно починить, а его – нельзя. Некому.

Он вспомнит, как встретила его в тот день Паула, как пришла одной из последних, как смотрела с уже устоявшейся угрюмостью, как напряженно помахала ему рукой.

(Когда-то, во время пустячного разговора, он сказал ей:

– Я, девочка, полностью тебя понимаю. Никакая ты не загадка.

– Тогда скажи, о чем я сейчас думаю?

Тут не только вызов был, он это понял потом, – она надеялась, что он угадает, может быть, больше всего на свете ждала, что угадает. Он и угадывать не стал, отшутился.)

И вспомнит отчаянное чувство вины перед ней, и злость свою на нее, злость за то, что когда-то поддался на ее уговоры и согласился перечеркнуть все свои планы, сломать жизнь, но потом ни минуты об этом серьезно не думал, все оттягивал – как-нибудь обойдется. А она все понимала и не напоминала об обещаниях, только поугрюмела и перестала говорить про любовь – делай что хочешь, мне все равно.

– Оставайся, буду твоей женой. Нам мужчины нужны. Потомство. Свежая кровь.

Вот что она ему говорила. Свежая кровь.

Он всегда считал, что любит ее. Ни до, ни после ничего подобного не случалось. Значит, любовь. Но эта любовь была тягостным, унизительным, даже болезненным чувством. Пробивать вечное равнодушие, выпрашивать ласковые слова, чуть не в ногах валяться… плюнуть с горечью, все на свете проклясть, отвернуться, но для того только, чтобы она удержала его своим бесцветным «не уходи», и остаться, надеясь неизвестно на что.

Виктор вспомнит также, как спускались они к поселку, как отстали от остальных, он обнял ее за плечи, а она не оттолкнула его, но, конечно, и не прижалась. Она еще ничего не знала тогда, только удивлялась, почему не приехал Зураб, а он не решался сказать правду и болтал какую-то чепуху.

Темно-синее небо, красные блики на облаках, пыльные спины впереди, верхний ветер, тревога…

4

В этой истории для Виктора будет много неясных мест, много такого, чего он никогда уже не узнает и не поймет.

Он часто будет вспоминать Омара, который приходился Косматому первым врагом. Виктор не любил Омара, да его и никто особенно не любил, к нему просто тянуло всех, какая-то особенная энергия, доходящая до мудрости честность. Хотя особенно умным Омара трудно было назвать.

В конце концов Виктор так нарисует себе Омара: человек восточного типа, высокий, худой, с влажными, черными, «догматическими» глазами и жестким подбородком. Один из немногих уальцев, бреющих бороду. Бывал в переделках. Вспыльчив, но вспыльчивость его кажется немного преувеличенной, он словно подыгрывает себе. Его боятся больше, чем Косматого-сына. Омар – совесть, он – сила, он мстителен, он – заговорщик. Временами срывается, идет напролом, без расчета, но всегда побеждает, вот что интересно.

Он из тех, которых звали когда-то грубым словом «космоломы», людей, у которых непонятно, то ли они не приняли Землю, то ли она их отвергла. Этаких бродяг с невероятно путаной философией, с непредсказуемыми поступками и обязательно с трагической судьбой. В общем полный набор. Изгой и легенда одновременно. Именно поэтому Виктор его избегал, хотя и тянуло к нему, – он сам когда-то думал стать космоломом. Не вышло.

Одно время считали даже, что «космолом» – это не социальная бирка, а психическая болезнь.

Омар появился на Уалауала за восемь лет до Инцидента и неожиданно нашел свое призвание в охоте. Он был бы полностью счастлив здесь, если бы не Косматый со своей тиранией, хотя, может быть, без него Омару просто нечего было бы делать на этой планете. Что бы Косматый ни предложил, все встречалось Омаром в штыки. Косматый ненавидел Омара, но терпел, он говорил всем, что такой человек просто необходим, чтобы и в самом деле из главаря не вышло тирана. Как будто это может помешать. Как будто кто-нибудь мог сказать, что Косматый боится Омара.

А в тот день, в тот час, когда Виктор с инспектором садились на поле рядом с поселком. Омар готовился к дальней охоте. Он сидел на корточках перед костром, а напротив в той же позе сидел Хозяин. В Норе почти никого не было, даже древние старики повыползали наружу, только из женской залы доносились визгливые пулеметные очереди слов да вертелся рядом голубокожий Дэнкэ, сын землянина и пеулки. Он то и дело, как бы невзначай, бочком подбирался к Омару и тыкал его в плечо лохматой своей головенкой с вялыми по-детски ушами. Другого способа выразить свою любовь он не знал.

– Он тебя любит, – без пеульского «эуыкающего» акцента, только очень быстро, сказал Хозяин.

– Пожалуй, возьму его сегодня с собой.

Дэнкэ замер. Но старик отрицательно поднял руку.

– Будет холодно. И ветер. Не ходи пока.

– В бурю охота спорится. А он парень здоровый.

– Он очень сердится по ночам. Даже у пеулов не так. Очень дальние крови бродят. Если не умрет, будет хороший охотник.

– Тем более.

– Не ходи.

Были выбраны уже охотники в сопровождение Омару – Палаусмоа, горбунчик с плохим нюхом, зато с феноменальной реакцией, и еще один, которого Омар почти не знал.

– Прошу, не ходи, – тараторил Хозяин, подливая в свою фарфоровую чашку настой с неприятным запахом. Название этого напитка было совершенно непроизносимо – девять гласных подряд. – Почему сегодня пришел? Ты не говорил раньше.

– Косматый отпустил.

Хозяин забеспокоился:

– Косматый? Он очень гордый. Почему как раз сегодня? Он научился читать погоду?

Плаксиво прозудел вокс. Омар вынул его из кармана.

– Омар здесь.

Никто не ответил. Вокс продолжал зудеть.

– Да слышу, слышу! Здесь Омар. Кто говорит?

Хозяин с уважением смотрел на маленькую коричневую коробочку в руках гостя. У него такой не было. Зато был фонарик. Старик достал его и осветил дальний угол залы.

Омар чертыхнулся.

– Только вчера все в порядке было. Неужели и этот выбрасывать?

– Омар, ты меня слышишь? У тебя что-то с воксом, Омар!

– Спасибо, – пробурчал тот.

– Я совсем не слышу тебя. Омар, если ты меня слышишь все-таки… Прилетел Панчуга и с ним новый инспектор. Очень злой. Ходят всякие слухи…

– Что он говорит? – уважительно спросил Хозяин, спрятав фонарик. Следуя какому-то непонятному этикету, он отказывался понимать голоса из вокса.

– Он говорит, что нового инспектора привезли, – Омар задумчиво прищурил глаз. – Ч-черт!

– Значит, Косматый не научился читать погоду, – удовлетворенно заключил Хозяин.

Омар встал и сунул вокс в карман. Пеулы звали людей «калаумуса», что значит «очень печальный», потому что только удрученный большим горем пеул может двигаться так плавно и медленно, как это всегда делают люди.

– Так что откладывается охота. Жаль. Надо на нового инспектора посмотреть.

– Не спеши, – тем странным, невыразительным тоном, которым пеулы сообщают особо важные новости, попросил старик. – Я думаю, они еще долго разговаривать будут.

– Я тоже хочу поговорить.

– Ты лучше потом. Инспектор скажет одно, Косматый – другое, а ты придешь и скажешь свое.

– Не понимаю тебя. Что «свое»?

– Косматый – очень гордый человек. Он не уйдет отсюда. Он лучше убьет всех. Нельзя, чтобы вы все вместе кричали. Ничего не сделаешь. Иди и слушай, что они говорят.

– Не понимаю тебя, старик. Скажи яснее.

– Я много раз говорил. Не ты его боишься, а он тебя. Нельзя быть таким гордым. Он все испортит.

– Мне некогда, старик. Я пошел, – сердито буркнул Омар и стал подниматься к выходу из Норы.

– Главное – Друзья Косматого. Все время глаза на них. Они как пао – глупые, но ядовитые. Пусть они все время будут перед твоими глазами.

– Зачем? – Омар чувствовал, как возбуждение захватывает его, какая-то мысль неистово билась наружу.

– Твоему народу хорошо будет у нас. Мы друзья.

Человек и низенький, скособоченный, тощий, словно составленный из палочек, синекожий пеул смотрели друг другу в глаза.

– Я приду, – торопливо сказал Омар.

– Я приду, – вдогонку ответил Хозяин.

Так прощались пеулы. А при встрече они говорили: «Я тебе помогу».

5

Чаще всего Виктор будет вспоминать разговор в библиотеке Кривого, знаменитого уальского книжника, умершего за шесть лет до Инцидента. Дом Кривого стал читальней, куда мог прийти всякий и где решались обычно все общественные дела.

Как и все здания на площади Первых, библиотека была очень старой постройки, одним из первых строений. Бревенчатая коробка с четырехскатной крышей и художественно выполненным крыльцом. Было в ней две комнаты: маленькая – жилая и собственно библиотека. Все стены до потолка были заставлены книжными полками. Стекла на полках отсутствовали, порядка не было никакого. Книги стояли кое-как, иногда свалены были в стопки, тут же, рядом валялись горки библиолитов – коричневого цвета кристаллов для чтения на экране. Библиолитов было немного, они в поселке не прижились. Экраны, вставленные в длинный читальный стол, не действовали, хотя в свое время Виктор притащил их один за другим восемь штук.

Нельзя сказать, что уальцы ничего не читали. Правильнее будет так: читали, но мало. Урывками, наспех, что попадется.

Пыль огромными рыжими хлопьями лежала на всем. Как ни пытался Косматый навести в библиотеке порядок, толку было мало, так же мало, как и с асфопокрытием для главной улицы поселка – улицы Птиц. Виктор старался, доставал асфальтовую пленку, рулоны с энтузиазмом стали раскатывать, но потом охладели, и все благополучно потонуло в пыли.

Инспектор сидел за длинным читальным столом, против него чинно расположился Косматый со своими двумя Друзьями. Остальные толпились в дверях.

Косматый и Друзья по случаю приезда гостей были одеты вполне пристойно, да и другие колонисты тоже нацепили на себя все самое лучшее. Домашние балахоны тонкой шерсти, выцветшие, но чистые рубахи, почти все были обуты. Но несмотря на это, здесь, среди книг и библиолитов эти люди выглядели неуместными, так же как Молодой выглядел неуместным в гостином отсеке катера. Настороженные взгляды, напряженные позы, руки, темные от грязи и пыли.

Мирного разговора не получалось. Это была откровенная схватка, которая началась еще у катера, когда Косматый, протягивая Молодому руку, спросил:

– Теперь, получается, ты будешь уговаривать?

Молодой руку пожал, но дружелюбия не выказал.

– Нет! – и это «нет» прозвучало излишне звонко. – Нет, уговаривать я не буду.

А теперь они сидели за библиотечным столом, перед каждым из собеседников стояло по высокому стакану «болтуна», местного чая, доброго чуть дурманящего напитка, но на протяжении всего разговора никто из них не сделал ни одного глотка.

– Я не понимаю, какие еще нужны объяснения? – нервничал Молодой. – Нарушена статья Космокодекса, нарушена много лет назад и до сих пор продолжает нарушаться. О чем еще говорить? На планетах с разумной жизнью поселения людей ка-те-го-ри-чес-ки запрещены. Это понятно?

– Нет, – ответил Косматый набычившись. – Полторы тысячи людей, все здесь родились, никуда не хотят. А ты говоришь – закон, объяснять не буду. Нехорошо. Старый инспектор, Зураб, всегда объяснял. Столько времени было можно, а теперь – нельзя. Почему?

В библиотеке стало темно. Колонисты с тревогой поглядывали в окно на лохматое небо. Надвигалась большая буря. Пронзительно пели верхние ветры. Это бывает очень редко, обычно верхний ветер один, он гудит монотонно, от него болит голова и возникает ощущение, что все происходит во сне. Но бывает, что почти на одной высоте встретятся несколько верхних ветров, ударятся друг о друга, и тогда принесется сверху торжественная мелодия, прижмет тебя к планете, проймет дрожью и через минуту умчится.

– Будет буря, – сказала тогда Паула, и ведь точно – буря пришла, будь оно все трижды проклято!

Как она смотрела на Виктора, когда Молодой официальным голосом объявил о выселении!

– Ты знал?

– Да, – ответил Виктор небрежно, будто это само собой разумелось. Он не смел повернуться к ней.

– Что ж не сказал?

Он пожал плечами. И спиной почувствовал презрение Паулы.

Он вспомнит и другой день, тот, когда он в первый раз сказал ей, что жениться не собирается, а если и женится, то уж, конечно, не осядет на Уалауала. Они тогда устали после далекой прогулки к Ямам. Шел дождь, и надо было спешить. Паула вертела в руках какую-то хворостину, смотрела по обыкновению вбок, равнодушно и чуть улыбаясь. Виктор подождал ответа и, не дождавшись, отвернулся. В то же мгновение Паула, закусив губу, сильно полоснула его прутом по спине. Это было так неожиданно, что он испугался. Он подумал, что какой-то зверь напал на него, резко отпрыгнул в сторону, обернулся к Пауле и оторопел.

Та смотрела на него с ненавистью и болью. Никогда он не видел ее такой.

– Ты что?!

Она молчала. Виктор сразу успокоился, стал взрослым и рассудительным, взял у нее из рук хворостину (Паула смотрела вбок, но хворостину пыталась не отдавать) и сломал. Потом он корил себя за этот жест, не надо было так делать – слишком все это было символическим. Символов здесь не понимали.

Он говорил: – Я не могу здесь остаться, это значит – всему конец. Мне всего год патрулировать, а потом вернусь к Изыскателям. Ты не представляешь, что для меня это значит.

Там все под рукой, все к твоим услугам, там даже воздух родной, там не надо мучительно долго объяснять элементарные вещи, там все понимается с полуслова (без этого там просто нельзя), настоящая мужская работа, где впереди – цель, а за спиной – дом. В тебе нуждаются, ты необходим, а иначе не жизнь – существование.

Она отвечала: – А я не могу бросить Уалу – у меня мать, братишка, у меня отец с деревянной болезнью. Как их оставить? Да и сама не хочу.

Колонисты с молоком впитывали любовь к своему дому, хотя любить тут, по мнению Виктора, было абсолютно нечего. Может быть, их патриотизм и подогревался искусственно, но был совершенно искренним, естественным, как дыхание. Вот откуда он брался? Постоянная тяжелая работа, растительные интересы, грязь, каменный век, когда рядом, рукой подать, – твоя собственная суперцивилизация.

А теперь, когда объявлено было о выселении, Паула дернула его за рукав и сварливо сказала:

– Теперь ты просто должен остаться с нами.

Обязанность. Виктор ненавидел это слово до дрожи. Каждый тянет на свою сторону и говорит: это твой долг.

6

Вокс доносил гудение голосов, ничего не понять, на кого ни переключись, одно и то же гудение голосов. Один голос, похоже, Косматого. Омар долго вспоминал его вокс, вспомнил, набрал. Слышимость стала лучше, но все равно разобрать трудно. Что-то о пеулах, о космокодексе. Опять уговаривают.

Надо спешить.

Нижние ветры подняли тучи пыли, вжали в землю корни и папоротники, били то в лицо, то в спину, и вскоре пришлось бросить и рюкзак и ружье, только пеноходы оставить, без них реку не перейти. Река бушевала, воды не было уже видно, одна только пена клубилась над низкими берегами.

Надо спешить, спешить, что-то там не так. И вокс почему-то работает только на прием.

«Я не собираюсь вас уговаривать, не мое это дело, вон даже как!» Теперь Омар уже полностью был уверен в своей правоте, он знал, что происходит там, в библиотеке Кривого, и знал, чем кончится. Он полностью доверялся интуиции.

Только ветер и пыль окружали его, и страшно было и одиноко. «Боже мой, боже мой, тебя нет, конечно, но если ты только есть, сделай так, чтобы я на самом деле был прав, дай мне силы перенести все это, и пусть другие тоже поймут меня».

У него болело колено, болело, должно быть, уже часа полтора, и не было времени посмотреть, что там такое. Потом, потом…

«Без меня что угодно может случиться… этот Косматый… они же трусы, трусы, боятся его, все сделают, что он скажет… отравил людей, отравил… Дернуло меня пойти на охоту…»

Рогатая черепаха баноэ, один из немногих дневных хищников, очень питательная и очень опасная, появилась перед Омаром внезапно, точно откуда-то выпрыгнула, а ружье он бросил.

– Не вовремя, ч-черт!

7

Говорили только Косматый и Молодой. Друзья молчали. Это были личные телохранители Косматого, предписанные уставом поселка. Одного из Друзей Виктор знал хорошо, тот славился по всей Уале силой, глупостью и умением напускать на себя глубокомысленный вид. Второй был более непосредственным. Он не сводил с инспектора ненавидящего взгляда, исподтишка показывал ему мослатый кулак и время от времени, не в силах сдержать напор чувств, наклонялся к Косматому и что-то с жаром шептал ему на ухо. Косматый выслушивал внимательно и с видимым участием, а затем, словно взвесив все «за» и «против», отрицательно качал головой. Телохранитель в эти моменты заводил глаза к потолку, как бы говоря: «Я умываю руки», и вглядывался в других, ища поддержки, мол, что ж это делается, а-а?

Молодой все-таки снизошел к объяснению. Теперь он излагал причины выселения с той же истовостью, с которой раньше отказывался от каких бы то ни было объяснений.

– Давно доказано, что вмешательство высших цивилизаций в дела местного населения приносит один только вред. Могут произойти самые неожиданные социальные катаклизмы, – говорил он, ударяя ладонью по столу в такт своим словам.

– Пеулы – наши друзья. Мы ничего плохого им не делаем.

– Ваши друзья, ха-ха! – ненатурально хохотал Молодой. – Чем? Чем, черт возьми, вы им помогаете? Ситец? Бусы?

– Почему ситец-бусы? Мы их лечим, оружие даем, лопаты, инструмент всякий. Мы много им помогаем.

– Оружие? Да вы хоть соображаете, чем хвастаетесь? Это самое главное обвинение против вас. Вы не имели права даже подумать об этом!

Косматый напружинился и мгновенно побагровел.

– Что ты нам указываешь. Лисенок? – зарычал он. – Ты сейчас приехал, мы не знаем тебя, почему мы должны тебя слушать?

От злости Молодой даже привскочил с места.

– Это не я, это Земля вам указывает, родина ваша!

– Наша родина здесь!

– Земля – ваша родина в высшем смысле. Вы люди…

– А-а-а, в высшем смысле! Оставь его себе, свой высший смысл. Мы здесь родились и другой родины не хотим. Почему тебя слушать?

Лицо инспектора пошло красными пятнами, тонкие губы искривились, глаза горели бешенством – вот-вот взорвется. Но сдержался, сжал зубы, с минуту молчал.

– Значит, так, – сказал он наконец с трудом и вполголоса. – Мы выселяем вас потому, что здесь вообще запрещено находиться. Во-вторых, ваша колония ведет себя по отношению к местному населению преступным образом.

– Ай-ай-ай!

Молодой нервно сморгнул и продолжил:

– Ваше вмешательство в естественный ход истории влечет за собой самые гибельные…

– Пеулы живут в сто раз лучше, чем другие. Кому спасибо?

Они и двух минут не могли говорить спокойно. Что-то сделалось с воздухом, со звуками, со значением слов – абсолютно все колонисты были взбудоражены. Они переговаривались между собой, размахивали руками, угрожающе поглядывали на инспектора. Тот чувствовал эти взгляды, но виду не подавал.

Стены дрожали от органного гудения верхних и нижних ветров, бордовые тучи носились по небу. Будет буря!

– Кроме опасности социальной, вы несете в себе опасность генетическую. Вы для пеулов – чума. Рано или поздно вы убьете их одним своим присутствием.

Косматый вскочил с места. Друзья и Молодой тоже. Один из телохранителей жутковато оскалился и вспрыгнул на стол.

– Назад! – крикнул Косматый.

Виктор навсегда запомнит этот момент, когда над столом вдруг выросли четыре фигуры – Косматый, сжимающий и разжимающий кулаки; нетерпеливые телохранители; Молодой, испуганный, загнанный, нахохленный. Виктор запомнит внезапную тишину, Паулу, почему-то хватающую его за рукав, и то, как он сам, бормоча что-то, протискивается вперед, идет к Молодому, становится рядом, угрюмый, настороженный… Как оттаивали глаза Косматого, как он наконец сказал:

– Сядем.

– Сядем, – энергично, с фальшивой бодростью повторил Молодой, и все успокоилось. Они сели и с прежним пылом продолжили бессмысленный разговор.

Виктор отошел к полкам за спиной Молодого. Слишком стало опасно. Напротив белым манящим пятном застыло лицо Паулы – с ней тоже творилось что-то непонятное. Нет, точно, словно вся планета сошла с ума в тот день перед бурей, которая все грозила и не шла.

Почему, почему Молодой уговаривал их, ведь все было решено и ничего от него не зависело? Почему так ярился Косматый, доказывая свою правоту, – умный человек, он не мог не знать, что все слова бесполезны?

– Посмотрите, как вы живете, до чего вы дошли!

– Пятьдесят лет назад нас было триста, когда отец взял все в свои руки, а сейчас уже полторы тысячи – вот до чего мы дошли!

– Да причем здесь цифры, причем здесь цифры? Вы их держите в черном теле, тирания, средние века, честное слово!

– Никакой тирании! Обсуждаем, решаем вместе – где тирания?