Текст книги "Повести и Рассказы (сборник)"

Автор книги: Владимир Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

Дайра не знал, что именно танцевали девушки: запись принес когда-то Ниордан и, по своему обыкновению, оставил без комментариев.

Мертвые витали над скафами. Убитые сегодня, вчера, во все времена, они давили на танцующих неумело мужчин, так давили, что даже Мальбейер чувствовал их присутствие. Нет, никто из них, конечно, не верил в духов, им не вспоминался, конечно, каждый летали во время захвата, просто все разговоры, все горести этого дня вдруг всплыли одновременно в их памяти, спаялись в однородную массу из боли, страха, ожидания, ненависти, любви… лицо Томеша Кинстера на экранах аэропорта, невнятное бормотание диспетчера, толпы возбужденных людей, какой-то старик, размахивающий рогатым сверхбезопасным шлемвуалом, посылающий вдогонку проклятия, раскаленные тротуары, крики, больные, непонятные разговоры, оскал Сентаури, масляные злые глазенки Френеми, Баррон, спящий в углу дежурки, мертвая летящая старуха с растопыренными локтями, улыбка Мальбейера, теплые капли пота, надписи на картинах…

Дайра заметил, что вот уже несколько минут он не отводит взгляда от одной из танцующих девушек. Он пригляделся к ней внимательнее. Лицо ее было чем-то знакомо, просто родное было лицо, хотя Дайра мог бы поклясться, что никогда прежде ее не видел, разве что запомнил по музыкальным вечерам, а это было не очень-то правдоподобно, потому что Дайра никогда не обращал особенного внимания на экраны: его всегда интересовала одна только музыка. И ему захотелось в этот момент, чтобы девушка была с ним (так захотелось, что он поморщился), он бы ей все рассказал, все, ничего не скрывая ни от других, ни даже от себя самого, и не очень-то важным казалось ему то, что она, пожалуй, и не поймет ничего, просто чтобы рядом была. Мысль, конечно, дикая, несуразная, детская, было в этом мире четыре скафа, а больше никого нигде не было. Дайра горько усмехнулся и подмигнул девушке, и к невероятному своему удивлению, увидел, что она в ответ подмигнула тоже и улыбнулась, и помахала ему рукой.

ТЫСЯЧА ТЯЖКИХ

Началось все с того, что в секураторию города, как всегда без приглашения, явился Папа Зануда. Он вошел в кабинет шефа-секуратора вместе с Живоглотом и парой сопровождающих.

– Что тебе, Папа? – спросил испуганный шеф-секуратор, вставая из-за стола. Папа Зануда сел в подставленное сопровождающими кресло и сказал: – Садись, брат.

Такое обращение ничего хорошего не предвещало. Зануда выложил на стол небольшие волосатые кулаки, насупил брови и впился в лицо «брата» чрезвычайно обвиняющим взглядом. Наступило очень нехорошее молчание.

– Что я слыхал, брат, – начал, выдержав паузу, Папа Зануда. – Оказывается, в твоем заведении числится слишком много дел, а я и не знал. Это правда, брат?

Шефу-секуратору было неуютно под взглядом Папы, но поначалу он старался держать марку, солидный все-таки человек – и в возрасте, и в чинах. Он сказал:

– Есть кое-какие делишки, не жалуемся. Все больше, правда, по мелочам. А что? Папа Зануда посмотрел на него совсем уже обвиняюще.

– Брат, ты меня считаешь за идиота. Я тебя не про мисдиминоры спрашиваю, не про мелочи – я про тяжкие с тобой говорю. Про убийства, насилия, всякое там вооруженное, вот про что.

– Ну-у, хамство! – не выдержав, завыл Живоглот (от наплыва чувств он помотал головой и застучал по столу кулаками). – Это же просто черт знает, до чего охамели!

– И тяжкие тоже имеются, – начал было с достоинством шеф, но тут же не выдержал и стал оправдываться: – Ну, так ведь город-то какой! – И сколько? – Что сколько? – глупо переспросил шеф-секуратор.

– Всссяккие пределы приличия, – взвизгнул Живоглот, – всякие… дураков из нас делает… пределы приличия!

– Экранчик-то, ты нам экранчик, брат, покажи, что уж тут, давно мы на него не глядели. – Папа до того переполнен был злобой, что даже перешел на вежливый тон. – Сколько у тебя таких. – Ах, это? – понимающе кивнул шеф. – Сейчас, пожалуйста… Вот.

Он пошарил рукой под столом (сопровождающие вытянули шеи и стали похожи на вратарей во время пенальти). За его спиной вспыхнул небольшой экран, незаметный прежде в обоях красного дерева. – Вот, пожалуйста.

С видом «я здесь ни при чем» он отвернулся в другую сторону. На экране светилась всего одна цифра – 984.

– Ты видел, Папа, нет, ты видел?! – в порыве благородного негодования Живоглот был готов разодрать собственный пупок. – Девятьсот восемьдесят четыре! Папа Зануда молчал. Шеф-секуратор скромно потупился. Его подташнивало.

– Брат! – произнес наконец Папа. – Ты случайно не помнишь, какая для нашего города годовая норма на тяжкие? Шеф неопределенно крутнул головой. Слова не шли. – Тысяча для нашего города норма, ведь правда, брат? Шеф-секуратор обреченно кивнул. – Он еще кивает! – завизжал Живоглот. – Нет, ну каково хамство! – А какое сегодня число? Ты, может быть, и это позабыл тоже? – Второе сегодня, – безнадежно ответил шеф. – Месяц какой? – Декабря… второе. Папа Зануда нервно дернул щекой.

– Вот видишь, брат? Второе декабря – и уже девятьсот восемьдесят четыре тяжких. Ты разве не понимаешь, что шестнадцать тяжких почти на месяц – это даже для одного дома не слишком много, не то что для города? Шеф-секуратор опять промолчал. Он только умоляюще посмотрел на Папу.

– Понимает он, прекрасно он все понимает! – заходился от ярости Живоглот. – Ха-ха, я такой наглости просто даже себе и не представлял. – Заткнись, – сказал Папа немножечко другим тоном.

Живоглот для вида похорохорился, проворчал под нос: «Не понимает он, как же, так ему и поверили», – и послушно заткнулся, выжидательно, впрочем, глядя на шефа светлыми базедовыми глазами. – Так почему ж ты молчал? Шеф-секуратор виновато откашлялся.

– Разве скажешь тебе такое? У тебя, Папа, характер очень крутой – сто раз подумаешь, пока соберешься чего-нибудь неприятное сообщить. – Хам! – выдохнул Живоглот. – У меня, брат, характер исключительно мягкий, – заметил Папа Зануда, – все время убытки терплю через свою доброту. Я прощать люблю, я слишком много прощаю, вот где моя беда, брат.

– Мягкий – не то слово, – подхватил живоглот. – Преступно мягкий! Вот так, прямо тебе скажу. Ты только посмотри, до чего дошло, он кивает еще! Прощаешь и прощаешь, и конца прощения нет!

– Анжело, – сказал Папа Зануда. – Я тебе уже советовал замолчать. На сковородку захотелось?

У него была такая привычка – жарить проштрафившихся подчиненных на сделанной по специальному заказу сковороде. Те называли ее между собой ласково – Человечница.

– Я очень добрый, – заключил Папа Зануда. – И только потому, брат, я тебя не наказываю, а разговариваю с тобой. Ты деньги от меня за что брал? За то, чтобы мне же в спину ножик всадить?

– Папа! – взмолился шеф-секуратор, изо всех сил превозмогая желание упасть на колени (хорошо еще, стол мешал). – Но ведь не я же все эти тяжкие совершил! Что же на меня-то? Разве я виноват в твоей августовской ссоре с бандой Эферема? Ведь оттуда большинство тяжких пошло! Сам вспомни, война какая была! Не город был – Австерлиц! – Аустерлиц, – машинально поправил его Папа Зануда.

– Неучей держим в секуратории, – пробурчал Живоглот про себя как бы. – Географии даже не знают.

– Истории. Ты скажи мне, брат, что нам теперь делать с тобой? У меня только на завтра и на сегодня двенадцать тяжких назначено. – И еще не забудь на воскресенье десяток – по случаю праздника.

– Вот видишь, еще десяток. Куда мне их прикажешь девать? За город вывозить? – А что? – оживился шеф-секуратор. – Хорошая идея. За город, точно!

– Слыхал, Анжело? Он мне их за город вывозить предлагает. («Наглость просто космическая», – свирепо подхватил Живоглот.) Он делает вид, будто не знает, что на производство дело к нему же и попадет. Он про Маленького Поттера забыл и про Душку Студентика. Он забыл про Бекингема-Вонючку, которого мы вообще на другую планету увезли. – Но это же шло как кинапинг! Вы же насильно их увозили!

– Так они сами-то, по доброй-то воле, и не хотели! – взвился наконец Папа Зануда, человек исключительно добрый и терпеливый, но всего-навсего человек. – Я тебе деньги плачу, гадина?! (Еще как платим, Папа, он у нас за двух министров получает.) Я тебе деньги за что плачу, брат? За то, чтобы ты вот так вилял, вот так увиливал от прямого ответа? (Это такой уж он человек, Папа. Не человек – грязь.) – Папа Зануда аж дрожал от благородного негодования. – Я тебе деньги плачу, чтобы у меня руки были развязаны, а ты кислород мне перекрываешь – за мои же деньги! Гибель мою планируешь, сволочь, не предупреждаешь заранее, да еще войной с Эферемом, этим сосудом слизи, мрази, злобы и гадости, попрекаешь! Да хоть десять войн! Ты мне свободу действий обеспечь за мои деньги! (Ха, чего захотел! Наивный человек, хоть и светлая голова. От такого-то подлеца – и свободу действий! Да он спит и видит…) Ты мне ее обеспечил?

– Эм! – жалобно произнес вконец сраженный шеф-секуратор. – Мм-ма… В-в-вооо. Кхм! – Что? – Н-н-нээ… Пх… П-ап-апа… Да что ж? Кхм! – Что ты там такое? Ты прямо мне говори!

– Я говорю… Что ж от меня зависит? – прорвалось наконец у бедняги. – Моя бы воля, я бы всех этих тяжких и вовсе не возбуждал. Так ведь попробуй не возбуди – она, машина эта проклятая, все контролирует, каждый шаг. Иной раз… От нее-то не откупишься ведь деньгами.

– От всего откупиться можно, брат. От всего. (Не слушай его, Папа – виляет!) И от машины можно откупиться, если подумать. Если понять, что ей нужно. Не моя забота. Я тебе деньги плачу – значит, обеспечь. (А он не обеспечил!) А ты не обеспечил. И не предупредил даже. Ты меня обманул (золотые слова, ох в самую точку!), ты моего доверия, брат, вовсе не оправдал. И я вынужден, брат… слышишь, вынужден… – Папа! – …принять меры. Даже если я не хочу. (Ну, добр, ну, мягок!) Анжело! – Ййя! – радостно подскочил Живоглот. – Ох, Папа, не надо, Папа, последний шанс! – Анжело, прими, пожалуйста, меры. Мне действительно очень жаль, брат. На самом деле Папе было совсем не жаль. По лицу его расплылась блаженная улыбка, когда Живоглот с поистине юношеским задором принялся исполнять приказание. Живоглот проявил мастерство прямотаки ошеломляющее, что правда, то правда – там было чем любоваться.

Очень скоро все было кончено. На столе лежал растерзанный труп шефа-секуратора, и не верилось, что такое можно сотворить с человеком всего за три-четыре минуты.

– Поспешил. Вот всегда ты спешишь, Анжело, – отечески пожурил своего референта Папа Зануда. – Надо было и для сковородки оставить.

И Живоглот якобы виновато потупился, лукаво блеснув базедовыми глазами, этакий шалунишка. В самом деле Живоглот был эстетом и не поощрял применения технических средств – даже наперекор Папе. Но мягок был Папа Зануда, мягок и добр, и за беззаветную верность все прощал Живоглоту.

Покидая кабинет, Папа остановился в дверях и указал пальцем на включенный еще экран контроль-интеллектора. Там светилась новая цифра – девятьсот восемьдесят пять.

– Запомни, Анжело, с этой минуты и до Нового года никаких развлечений этого сорта. Придется месяц перетерпеть. Ничего не поделаешь.

И хлопнула дверь, и мигнул экран контроль-интеллектора, и вздрогнули инспекторы, от греха попрятавшиеся по самым дальним углам здания, и начался новый, пусть недолгий, но удивительно бурный и странный этап в жизни города, всегда такого тихого, такого сонного, такого самого обычного изо всех обычных.

Читатель, видимо, догадался, о каких временах здесь идет речь. Да, о тех самых – незабываемых, полных страха, надежд, розовых утопий и апокалиптических предсказаний, многократных референдумов, сведений счетов, академических диспутов, кухонных свар, товарищеских судов Линча и даже ритуальных (вспомним итальянского премьера) убийств. То бишь о временах, когда вводился Полный Вероятностный Контроль.

Разве мог раньше хоть кто-нибудь вообразить, что компактный, чемто напоминающий древние колокола, генератор случайных кварков в соединении с самым обычным, пусть и усложненным до чрезвычайности, интеллектором, а через него и со всей интеллекторной сетью, так изменит мир – и даже не это (изменить мир может что угодно) – так поразит человеческое воображение, за последние века привыкшее уже, казалось бы, ко всему.

Ах, вспомним, вспомним еще раз то ни с чем не сравнимое время – время судорог счастья, всеобщей юности, полной, даже переполненной жизни, сверкание всех огней, разрешение всех проблем, ожидание необычных, потрясающих обновлений. Скептики, мы помним, кричали, что ничего такого не будет, что панацей предлагалось много, но не существует панацей в мире, как не существует, например, вечных двигателей, что все кончится, как всегда все кончается, возвращением к старому, пусть даже и на новом витке, и, как всегда, наверх всплывут непорядочные люди, а порядочным, как всегда, будет в конце концов плохо. Мы отмахивались от них. Мы делали вид, что им верим – ведь считается, что скептик видит точнее и дальше.

Нам говорили: начнется совсем другая эпоха. Преступление станет невозможным принципиально. Никто не сможет более покуситься на жизнь человека, совершить насилие над его личностью. Против зла восстанет сама теория вероятностей. Нож погнется в руках убийцы, пуля свернет мимо, судорога скрутит занесенную руку. Когда он будет гнаться за своей жертвой, ветви деревьев будут цеплять его за одежду, камни – ставить подножки. Преступнику уже не удастся – со стопроцентной вероятностью – осуществить свои зловещие замыслы. Со временем отпадет сама мысль о преступлении, изменится этика, на Земле воцарятся наконец мир и спокойствие, столь необходимые всем. Мир и спокойствие. Мертвое спокойствие – предвещали скептики. Спокойствие яркой и наполненной жизни – возражали им оптимисты.

А плата? – Какая плата? – Такая. Всеобщий контроль за всеми нашими действиями. Вот вы, лично вы хотите, чтобы за каждым вашим шагом следили? – Так ведь за всеми будут следить. – Нет, но вот лично вы… – Я не хочу, но я на это пойду. Это не слишком большая плата. Да и было уже такое. Да и верили раньше, что бог все видит, все знает и в назначенный день все припомнит. Ничего страшного. Жили. – Ага! Значит, вы сами себе создаете нового бога, реально существующего, всемогущего и всевидящего, а распоряжаться всей его мощью предоставляете неизвестно кому – тем, которые всплывут на поверхность. – На поверхность вспльшают те, в ком испытывает нужду эпоха. Всплывают и великие люди. – Так вы рассчитываете на это, наивный вы человек?

Наивные, наивные оба, до чего же наивными и мы, и наши рассуждения были – стыдно просто. Стыдно и сладостно вспоминать.

Безаварийное движение на дорогах, предупреждение всех несчастных случаев, наконец, точный выбор дороги, какой должно пойти развитие общества. Стопроцентная выживаемость, победа над всеми болезнями… кто знает, может быть, и бессмертие даже, хотя, конечно, с бессмертием… О боже, боже всемогущий наш электронный, какие ошеломляющие перспективы! И сейчас, когда уже все более или менее ясно, и сейчас многие живут этим. До сих пор не перебродила закваска той странной переходной эпохи, когда все казалось возможным – и сейчас надежды, надежды, побивающие любой скепсис. Ни человек, ни машина по-настоящему еще предвидеть не научились.

Что мы видим сейчас; а? Нет, ну что мы видим сейчас? Но разве жалеем мы, разве жалеем? Горести наши, радости – все осталось при нас, люди!

Все вокруг спорили, мечтали, философствовали беспрестанно, а те, подпольные, злобно ворчали, многообещающе усмехались и всякие козни строили, предпринимали любые шаги против Контроля – вплоть до массового запугивания и террора. Шевелились они, ерзали и не верили, ну просто никак не могли поверить, что все-таки возможен Контроль, потому что для них он был – смерть, потому что все их дела всегда на крови замешаны. Не верили. Не верили и другим не давали верить.

И Папа Зануда не верил тоже. И тоже шаги предпринимал, и денежки свои тратил, но не так чтобы очень много, потому что прижимистый он был человек. И не понравилось ему, очень ему не понравилось, когда в городе ввели пробный Контроль (пока без управления вероятностью) и поставили пределом тысячу тяжких преступлений на один год – вот любим мы все цифрами исчислять. Говорят, эта норма сильно его по карману ударила. Сильно, но не смертельно.

Шел второй год пробного Контроля, и первый год Папа удержался в пределах нормы. Но теперь внезапная война с Эферемом спутала ему карты, он увлекся и попал в затруднительное положение. И он понял, что малость переборщил. И решил найти виновного. И очень быстро нашел, и, как мы видели, своевременно принял меры. Шефа-секуратора не стало, ему на смену пришел глава департамента тяжких, инспектор… назовем его Икс, потому что мало ли что.

Этот Икс давно уже подкармливался Папой Занудой и считался вполне его человеком. В день вступления на вакантный пост Икс имел долгий разговор с Папой, после чего сам Живоглот ласково потрепал его то ли по плечу, то ли по щеке, то ли дружески в живот саданул – одним словом, расстались они весьма друг другом довольные.

И потому никто не ожидал, что на следующий день (это значит какое же… третье декабря) новый шеф-секуратор проявит себя в своей тронной речи таким антизанудником. Зануда совсем распоясался, сказал Икс, и теперь самое время от него избавляться. До включения полного Контроля остается пятнадцать тяжких – если только до Нового года их преступники совершат. Средний фон преступности, если не считать Папиных жертв, дает нам тридцать два тяжких за месяц. Это при условии нормальной, не очень напряженной и не такой уж откровенно ленивой работы секуратории. Я обещал Папе, что брошу все силы на предупреждение тяжких – в течение, естественно, декабря. Но я предлагаю, наоборот, заниматься только расследованием преступлений уже совершенных. С этого дня оперативно выезжаем по вызовам только туда, где уже отпала надобность кого-нибудь защищать, а на просьбы о помощи, что делать, будем реагировать с некоторым запозданием. При этих словах его инспекторы-секураторы, естественно, зашумели.

Как так? Не оказывать помощь попавшим в беду? И это говорит сам шеф-секуратор! До чего же можно докатиться с такими мыслями?

– Я понимаю, – сказал тогда Икс, – что сказанное мною звучит жестоко, безнравственно и преступно. Да, я понуждаю вас к преступлению и готов идти под суд, но только после Нового года, когда свора Зануды перестанет существовать. Я предлагаю закрывать кое на что глаза, что вы и раньше делали, но теперь не за деньги бандита, а за бесплатно, за то, чтобы город наконец вздохнул спокойно, чтобы больше не было страха, чтобы предотвратить сотни будущих тяжких. За мир в городе, вот за что. Я приказываю, я и отвечу. А пока прошу приказ исполнять.

Тем же вечером из шестидесяти восьми штатных инспекторов при Иксе остались девять – остальные срочно подали в отставку. Им была дорога жизнь. Эти девять были чудаками и денег от Папы не принимали.

Они, таким образом, стоили дорого, а Папа, как известно, отличался прижимистостью. Мог же он хоть кому-нибудь не платить деньги. И приятно, и экономия.

Организация Папы узнала об отступничестве Икса через три минуты после конца его тронной речи – ровно столько времени телефоны Зануды и Живоглота были заняты – руководители вели между собой деловую беседу. Через пятнадцать минут Папа Зануда прибыл к секуратории на трех бронированных мерседесах для личной расправы с предателем.

Он видел несколько автоматных дул, торчащих из окон секуратории, довольно усмехнулся (к чести Папы надо сказать, что открытый бой он любил так же самозабвенно, как и тайны, – с подходом к противнику с тыла) и уже поднял руку, чтобы дать сигнал к атаке. Но над дверью секуратории висела картонка с крупно измалеванными ярко-красными цифрами – 986. Папа немножко подумал с поднятой рукой (что творилось в тот момент с Живоглотом!) и сигнал к атаке не дал. Бой мог кончиться очень плачевно – числом 1000 на некоем экране позади шеф-секураторского кресла. Машины развернулись и умчались к проспекту Всех Исторических Дат, туда, где находилась резиденция Папы.

После неудачной попытки атаковать секураторию Икса Зануда не успокоился, не такой он был человек. Но он не стал, понятное дело, прибегать к боевым действиям. Он взялся за телефон и позвонил другу, – а друзей Папа Зануда имел сплошь влиятельных. На этот раз он нанес звонок самому шефу Центра секуратории, своему бывшему однокашнику по обществу Движения за Введение. Если кто подзабыл, напомним: в свое время было такое и процветало и целью своей ставило введение Космического кодекса в ранг официального документа. Под эгидой этого общества устраивались различные международные конференции, сборы в фонд помощи первым же найденным во Вселенной разумным существам, которые будут ниже нас по развитию, сборы в фонд обороны от первых же найденных во Вселенной разумных существ, которые по развитию нас опередят и после контакта станут проявлять агрессивность, а буде агрессивности они не проявят, то на этот случай собирались средства в фонд помощи проведению благожелательных встреч. Под руководством Общества распространялись соответствующие брошюры, проводились платные и бесплатные концерты, читались лекции и так далее, и так далее, и так далее. Введенцы – особый клан людей, резко отличающихся от всего остального человечества тем, что они введении. Еще, кажется, они повязывали ботинки шнурками, носили цепочки особые – что-то в этом роде. У них сильно развито чувство взаимной поддержки, их братство, поговаривали, замешано на крови, уж и не знаю, фигурально или буквально. Поэтому шеф Центра очень внимательно Папу выслушал и согласился во всем помочь. К тому же у Папы кроме него имелись и другие влиятельные знакомые, так что лучше с Папой было не ссориться. Сразу после звонка шеф Центра издал приказ о немедленном смещении с поста шефа-секуратора некоего никому не известного Икса и его, опять же таки немедленном заключении под стражу. Основания были довольно вескими. Икс обвинялся в полном развале дел во время шефства, во взятках, интригах, барстве, хамстве, угодничестве, формализме, травле подчиненных и горожан, антиконтрольнических настроениях, приеме на службу по протекции лиц совершенно некомпетентных, а то и вовсе с преступным прошлым; вменялись ему также в вину связь с представителями городских преступных организаций, торговля детьми, четыре убийства, шесть изнасилований, одно скотоложство и халатность.

Подумав немного и вспомнив еще одного влиятельного знакомого, которому мог позвонить Папа Зануда, шеф Центра объявил всем заинтересованным лицам, что акцией задержания он будет руководить «лично сам».

Акция задержания свелась к тому, что полчаса целая рота отлично вымуштрованных центр-секураторов осаждала секураторию Икса. Из окон, угрожающе шевелясь, выглядывали автоматные и пулеметные дула: приспешники Икса, судя по всему, собирались обороняться. Ни одного выстрела, впрочем, не прозвучало пока, однако все были уверены, что они вот-вот воспоследуют – уж слишком гневен был шеф Центра, явившийся самолично руководить. Через полчаса к месту предполагаемого побоища прибыл бронированный мерседес, из которого вышел крепко сбитый мужчина с лицом почти что киногероя, только очень уж тонкогубый. Сопровождал его чернявый, юркий и настороженный человечек с богемной бородкой. Шеф Центра имел с ними непродолжительную приватную беседу, результатом которой явился отбой боевых действий. Юркий и настороженный, гневно перекосив и без того не слишком симметричную физиономию, энергично замахал кулаками в сторону секуратории и прокричал: – Мы еще встретимся, шеф-секуратор Икс!

После чего все начальство отбыло на проспект Всех Исторических Дат ужинать в резиденции солидного мужчины – как вы понимаете, у Папы Зануды. Обед, надо сказать, прошел более плодотворно, чем акция задержания. Икс был заочно низложен еще раз, его действия с этой минуты следовало рассматривать как преступные, узурпаторские и противоречащие целям секураторной организации. Новым шефом-секуратором города был назначен юркий и настороженный (читатель, несомненно, узнает в нем Живоглота – мы и сами не понимаем, какого черта понадобилась нам зашифровка, по всей видимости, сказалась внутренняя, интуитивная потребность следовать еще не познанным литературным законам). Сначала, правда, пост был предложен самому Папе Зануде, но тот очень не любил секураторов. Власть, таким образом, перешла к более чувствительному, но менее щепетильному Живоглоту. Папа Зануда поздравил его с назначением и похлопал по левому плечу. Живоглот изобразил лицом жаркую любовь и благодарно осклабился.

С тем шеф Центра удалился к себе, и в дальнейшем мы уже о нем не услышим – бог с ним. Еще и по сю пору живы ему подобные. Мы все надеемся, что они вымрут.

Тем временем цифра на экране контроль-интеллектора поднялась еще на два пункта. В далекой секуратории Икс радостно потер руки, зануда рассвирепел, а новоиспеченный шеф-секуратор от благородного негодования покрылся желтыми пятнами. Вскоре стало доподлинно известно, что оба новых тяжких совершены не членами организации.

– Распустили народ! – в сердцах сказал Папа Зануда. – Ничего за душой святого!

И в городе заработали сразу две службы порядка: одна, возглавляемая узурпатором Иксом, и другая, более многочисленная, предводительствуемая истинным шефом-секуратором Живоглотом. Справедливости ради скажем, что в последней порядка было не в пример больше, а эффективность ее работы просто потрясала. Все, абсолютно все преступные элементы города, по тем или иным причинам в организацию не входящие, на следующий же день подверглись визитам добровольных охранников порядка – визитам иногда сравнительно мирным, а порой и оставляющим на физиономиях посещаемых заметные следы физического воздействия. В городе был введен комендантский час. Все неблагополучные семьи, где ревнивый муж или доведенная до отчаяния жена могли совершить тяжкое преступление, были строжайшим образом предупреждены. Жителям города было вменено в обязанность непрестанно следить друг за другом. По приказу Живоглота все спиртное после захода солнца запиралось, и под угрозой самых серьезных репрессий, частично откладываемых до после Нового года, лицам в нетрезвом состоянии запрещалось появляться на улицах. Все подозреваемые в наркомании или распространении наркотиков были срочно из города изгнаны; не поощрялось также бродяжничество. В добровольные секуратуры были временно рекрутированы все члены организации; специальным приказом им были подчинены остальные мужчины города, способные носить оружие. Существовал также приказ, по которому Икса и его подчиненных следовало при встрече подвергать легкому избиению; поощрялось также применение мисдиминором в отношении их родственников (так, правда, сложилось, что никто из них родственников не имел). В общем, началась веселая жизнь.

Успех деятельности Живоглота превзошел все ожидания. За первые четыре дня его пребывания на посту шефа-секуратора не произошло ни одного тяжкого, что вообще-то невероятно. Папа Зануда, начавший потихоньку жалеть о своем отказе от поста, сказал ему: «Я тобой горжусь!» – и оба радостно улыбнулись, честно и открыто глядя друг другу в глаза.

Папа Зануда любил своего Анжело – странные, поистине странные встречаются характеры у людей. Вот казалось бы: при всей своей мягкости и доброте Папа Зануда считался чрезвычайно строгим руководителем; он даже имел обыкновение напускать на себя злобность во время бесед с зависящими от него людьми. А вот Живоглота любил. Вероятно, за живость натуры, непосредственность и юношеский задор. Когда-то пробежала между ними черная кошка. Живоглота уличили не более и не менее как в попытке занять место своего благодетеля, разумеется, приняв к последнему соответствующие меры. Папа очень обиделся. Мы разделяем егб огорчение, но з то же время должны заметить, что такое случается порой в организациях: молодежи свойственно стремление выдвинуться. Папа даже решил поначалу принять к Живоглоту меры и пригласил его на воскресенье к себе домой – поближе познакомиться с той комнатой, где хранилась уже небезызвестная читателю сковородка. Но был Живоглот всего лишь избит, правда, избит крепко, мастерами своего дела – Папа Зануда держал в организации только первоклассных специалистов. Злые языки поговаривали, что Живоглот спасся тогда только благодаря своей предусмотрительности и неким фотографиям в некоем сейфе, которые Папе не хотелось обнародовать. Но стоит ли всегда ходить на поводу у злых языков? Мы, например, более чем уверены, что причиной такому якобы неожиданному прощению послужили Папина доброта и любовь к людям, особенно к Живоглоту – тот ему был как сын. Так или иначе, юный нетерпеливец был прощен и отделался изгнанием из организации. Побродив немного по свету, отведав горьких вольных хлебов, так и не прижившись ни в одной из 'Конкурирующих с Папой Занудой фирм (что да, то да – у Живоглота был нелегкий характер. А у кого он ангельский?), он вернулся в родную организацию и вскоре стал первым Папиным референтом. Спросили Папу – почему он, так ревностно блюдущий чистоту, принял обратно человека с несколько пошатнувшимися моральными устоями? Ответ был таков: человек ошибся, но понял свою ошибку и больше никогда не будет, потому что дал честное слово. И Папа Зануда улыбнулся своей знаменитой, по-доброму искрящейся улыбкой. Таковы люди. Мы отказываемся понимать их чрезмерную мягкость, мы их за нее осуждаем, и мы любим их за нее.

Икс некоторое время храбрился. Ничего-ничего, говорил он, еще больше двенадцати дней. Не может быть, чтобы за это время не произошло каких-то двенадцати тяжких. Пока не включено управление вероятностью, на нас поработает старая добрая статистика. Но прошел и пятый день, и шестой, а цифра на экране контроль-интеллектора увеличиваться не желала – Живоглот со своей командой творил поистине чудеса.

Ему нравилась новая должность. Окрыленный успехом, он подумывал теперь поселиться там, где ему и положено, – в секуратории. И тот печальный в любое другое время факт, что у секураторов Икса не было родственников, мог в данный момент только радовать – очень уж стал досаждать Живоглот. Ежедневно напротив секуратории выстраивались с утра демонстрации. Демонстранты вели себя в общем мирно, они в основном размахивали плакатами и скандировали лозунги, и некому было их разогнать. Чего только они не кричали! «Узурпатор, убирайся из города!», «Хотим Анжело!», «Икс зарится на чужое!», «Проучим Икса!», «Зарвавшемуся бандиту– по шее!», «Икс, руки прочь от секуратории!» Время от времени по окнам бросали камни, тухлые яйца и баночки с цветной тушью. Ближе к обеду приезжал на бронированном «фиате» старого выпуска Живоглот и произносил речь. Речи Живоглот любил еще больше, чем принятие мер без применения технических средств.