Текст книги "Тайны старой аптеки (СИ)"

Автор книги: Владимир Торин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Джеймс отпрянул и быстро забрался в кладовку. Прикрыв дверь и выглядывая в щелочку, он весь превратился в ожидание.

Каждый шаг того, кто поднимался по лестнице, отдавался грохотом. А еще Джеймс уловил странное лязганье, как будто по ступеням тащат кофейный варитель или пневмоуборщик. Сердце колотилось в груди, лоб взмок. Джеймс вдруг почувствовал себя персонажем одного из своих «Ужасов-за-пенни» – именно так они порой прячутся, с содроганием слушают, как монстр приближается, и гадают: где он? хорошо ли я спрятался? монстр меня не учует?

Наконец «монстр» оказался в коридоре. Высокий человек прошел мимо кладовки, и даже в темноте Джеймс разобрал его костюм… зеленый костюм.

Джеймс зажал рот ладонью.

«Что я наделал!» – пронеслось в голове.

Лазарус Лемони медленно шел по коридору, сгибаясь под тяжестью своей ноши. На плече у него лежал…в первый миг Джеймс решил, что это какой-то перемотанный веревкой тюк. «Тюк» шевелился, из его глубины раздавалось сдавленное мычание. Хелен! Это была Хелен! Торчащая из веревочного кокона рука женщины разжалась, и из нее выпал клубок ниток. Мягко ударившись о ковер, он покатился по нему.

Лазарус Лемони меж тем дошел до лестницы в конце коридора и скрылся на ней. Вскоре звук его шагов стих, но Джеймс продолжал стоять на месте, боясь не просто выйти из кладовки, но даже просто пошевелиться.

И хорошо, что он остался там, где был. Снизу раздался скрип двери.

«Провизорская? – подумал Джеймс. – Нет! Это чулан!»

Кто-то вышел из чулана, быстро поднялся до середины лестницы, открыл дверь кухни, а затем… начался настоящий кошмар.

Мадам Клопп закричала:

– Не подходи! Не трогай меня, ты, ржавая консервная банка!

И она заорала так, будто с нее начали живьем сдирать кожу. А затем ее крик заглушил еще более страшный звук.

Где-то в аптеке как будто прогремел гром. За ним раздались треск и рокот. Дом вздрогнул и затрясся, с полок в кладовке начали сползать и падать консервные банки.

Джеймс схватился за стену. Треск чуть стих, рокот стал ровным и мерным, но дрожь стены под рукой и пола под ногами все равно ощущалась. Звук шел сверху, и Джеймс понял, что было его источником. Его мог издавать только один механизм. Генератор…

А затем на всю аптеку прозвучало:

– Ле-е-емюэ-э-эль! Я знаю, ты слышишь меня!

Пылающая, всесжигающая ярость ощущалась в этом голосе, от него было не скрыться – даже если зажать уши, он все равно проник бы в голову. И ему аккомпанировала жуткая мелодия, сплетенная из рокота генератора и криков мадам Клопп.

На лестнице, что вела в аптеку, снова раздались шаги, а затем в коридоре появилась громадная черная фигура. Ломано, угловато двигаясь, она медленно прошла мимо, удерживая длинными сильными пальцами за шиворот мадам Клопп и волоча ее за собой. Лицо и волосы женщины были в крови, она сучила ногами по полу, цеплялась за ковер, но волочивший ее автоматон этого будто не замечал.

Он затащил старуху в ее комнату. Дверь захлопнулась. Крики мадам Клопп стихли. Но все остальное и не думало стихать.

– Ле-е-емюэ-э-эль! – раздавался механический голос Лазаруса Лемони. – Ты плохой сын, Лемюэль! Ты предал меня, Лемюэль!

Аптека подрагивала и тряслась. Портреты аптекарей в коридоре качались и стучали рамами о стену, с крючка сорвалась и, упав на пол, разбилась керосиновая лампа.

– Ты думал, что избавился от меня! Но я снова здесь! Ты не спрячешься! Я знаю, где ты, Лемюэль!

Джеймс закрыл дверь и, пробравшись через гору консервных банок, забрался в дальний угол кладовки. Опустившись на пол, он уперся спиной в стену и обхватил колени руками.

Он и правда оказался в «Ужасах-за-пенни»… В них всегда так и происходит: какой-то глупый-преглупый персонаж открывает люк, который нельзя было открывать, отпирает дверь, которую нельзя было отпирать, заходит в темный переулок, в который нельзя было заходить. Данный персонаж всегда поступает неразумно, и порой, читая все это, Джеймс сам невольно восклицал: «Ну зачем?! Зачем ты идешь на это пение?!», «Стой! Не трогай эту старую картину!» или «Нет, не иди следом за этой бабочкой!» А сейчас он – именно он! – был таким глупцом, из-за которого и начинается, собственно, весь ужас… за пенни. Слишком поздно восклицать: «Нет, не иди на этот чердак! Не прикасайся к запертому в шкафу человеку, который якшался с жуткими злодеями прошлого! Не поворачивай ключ!»

Словно следуя закону жанра этих бульварных историй, глупый-преглупый персонаж поднялся на чердак, прикоснулся к запертому в шкафу человеку и повернул ключ. И что же будет дальше? «Ужасы-за-пенни» почти никогда не заканчивались хорошо. Как бы ни сопротивлялся, как бы ни барахтался глупец, расплата за глупость неизменно его настигала.

Спавший много лет Лазарус Лемони пробудился. Он разъярен, жаждет мести. Он уже схватил Хелен, его механический слуга расправился с мадам Клопп. На очереди – Лемюэль и глупец, который сунул нос не в свое дело…

Свежий выпуск «Ужасов-за-пенни» под названием… – Джеймс на миг задумался, – под названием «Тайны старой аптеки» закончится так же, как и прочие. Нет смысла сопротивляться – злодей победит. Что можно ему противопоставить? Как с ним справиться?

– Лемюэль! – раздался в очередной раз голос Лазаруса Лемони, и Джеймс резко поднял голову.

Нет! Еще не все кончено! Он слишком быстро списал Лемюэля со счетов, а ведь тот был не просто аптекарем, он вел дела с худшими из худших в городе, он создавал чудодейственные сыворотки, он…

– …Не даст просто так с собой расправиться! – вслух закончил Джеймс.

Вскочив на ноги, он выбрался из кладовки и ринулся к лестнице.

Его подгоняла мысль: «Нет, этот выпуск “Ужасов-за-пенни” закончится иначе!»

…Джеймс замолотил в дверь провизорской.

– Лемюэль! Это я! Впустите меня!

Дверь тут же открылась, и Джеймс шмыгнул за порог. Аптекарь быстро запер замок.

– Лемюэль, там… это…

– Я знаю, – прервал его кузен. – Что с Хелен?

– Он забрал ее! – заламывая руки, воскликнул Джеймс. – Я видел, как он потащил ее куда-то наверх. Мадам Клопп заперли в ее комнате.

Лемюэль мрачно кивнул.

Охвативший аптеку кошмар явно застал кузена за работой. На его руках были громоздкие перчатки, на лбу сидели защитные очки (на носу и вокруг глаз все еще краснели следы от них). Накрытые тканью клетки с гремлинами стояли там же, где Джеймс видел их в последний раз, а на одном из столов под марлей лежала парочка крошечных неподвижных тел; из-под марли свисала тонкая серая ручка с длинными острыми когтями.

Глянув на Лемюэля, на его бледное лицо, поникшие плечи и нелепый фартук, Джеймс вдруг понял: нет, этот человек ничего не сделает. Попросту не сможет. Он и правда всего лишь… аптекарь.

– Хорошо, что вы здесь, Джеймс, – тем ее менее сказал Лемюэль. – Это дает нам шанс.

Джеймс возмущенно округлил глаза.

– Какой еще шанс?! Что мы можем?! Мы здесь заперты! Снаружи туманный шквал! Никто нам не поможет, никто не явится!

– Верно, – сказал Лемюэль. – Мы предоставлены сами себе.

– Вы знаете, что делать, Лемюэль? – в отчаянии спросил Джеймс.

Кузен молчал и глядел куда-то в сторону. Голова его чуть качалась вперед-назад, словно он кивал каким-то своим мыслям. Вдруг Лемюэль развернулся и, подойдя к ящику, полному ненарезанной марли для бинтов, стащил его на пол. Под первым ящиком оказался другой, такой же, – и он был отставлен в сторону.

– Что вы ищете? – спросил Джеймс.

Подняв крышку одного из ящиков, Лемюэль тут же вернул ее на место и взялся за следующий.

– Они были где-то здесь… – пробормотал он, – должны были остаться с войны… мы их продавали во время войны…

– Вы о чем? У вас здесь хранится какое-то оружие?

Лемюэль резко повернулся к Джеймсу.

– Вы ведь разбирали чулан на днях. Там были баллоны.

– Да, были. Едва не отдавил себе ногу одним из них.

– Замечательно. Принесите один баллон сюда.

– Вы хотите, чтобы я вышел? – ошарашенно спросил Джеймс. Сама мысль об этом его пугала.

– Скорее. Нужно принести баллон, пока есть такая возможность и за нами не явились.

Тон Лемюэля неожиданно приобрел твердость – спорить с кузеном было бессмысленно.

Джеймс отпер дверь и выскользнул на лестницу. Вскоре он вернулся в провизорскую, волоча тяжеленный баллон.

– Что в нем? – спросил Джеймс, поставив баллон на пол и поспешно заперев дверь.

– «Чистый воздух Лемони». Одно время…

– Его продавали в аптеке. Да-да. А это вам зачем?

Пока Джеймс ходил за баллоном, Лемюэль нашел то, что, по всей видимости, искал. Перед ним на столе лежал противогаз – коричневая кожаная маска с фильтр-банкой, похожей на консервную, свет ламп отражался и плясал на двух круглых стеклянных окошках-глазницах.

Лемюэль не ответил. Молча подойдя к стоявшей в углу паровой машине, он принялся снимать с нее ремни, которые прежде использовались для вращения колес.

Джеймс не мигая следил за ним. Пытался понять, что кузен задумал.

Он подошел ближе.

– Вы загораживаете мне свет, – буркнул Лемюэль.

– Я в толк не возьму, что вы делаете!

– Снимаю эти ремни, как видите.

– Но зачем?

Лемюэль накручивал колесо, пытаясь послабить ремень. Он был сосредоточен на своем деле – сейчас отвлекать его явно не стоило. И все же Джеймс вместо того, чтобы заваливать кузена вопросами, которых у него успело накопиться, сказал то, что очень не хотел говорить:

– Лемюэль… это я… я освободил его.

Кузен застыл. В провизорской повисла тишина.

Джеймс ожидал чего угодно: от презрительного взгляда до пощечины, – но Лемюэль лишь покачал головой.

– Нет, Джеймс, это были не вы. Моего отца освободил Хороший сын.

– Что?! Но ведь это я завел его ключом…

– Вы были его орудием, кузен. Он украл и подбросил вам заводной ключ, он отпер несгораемый шкаф. И он же отправил вас на чердак.

Джеймс едва не задохнулся от посетившего его озарения.

– Это вы! Вы отправили меня на чердак, а значит Хороший сын – это…

– Я болен, Джеймс, – тяжело вздохнув, сказал Лемюэль. – И болен давно. Доктор Хоггарт из лечебницы «Эрринхаус» поставил мне диагноз: параноидная схизофрения. Порой меня посещают галлюцинации, я часто не знаю, кто на самом деле реален, а кто – нет. Но есть еще кое-что. После пережитого, после того, что случилось с отцом, моя личность расщепилась, и у меня появился свой… доктор Хоггарт называет его Темным Попутчиком. Это мое второе я, злобное, коварное и крайне непредсказуемое. Отец прав: я – плохой сын, очень плохой… То, что я сделал с ним… Я так и не смог себя простить. Меня терзало чувство вины, и с каждым днем оно росло, крепло, пока однажды не обрело форму. Он – моя вина, мое самоуничижение, мое сожаление. Он – это я, который никогда бы так не поступил с отцом, потому что он…

– Хороший сын, – мрачно закончил Джеймс.

– Долгие годы я его сдерживал, лекарства моего изобретения помогали мне запирать его, но он всегда находит щелочку, чтобы выбраться. Он следует за мной по пятам, куда бы я ни пошел, живет в моих кошмарах, прячется в темных углах, скрывается в толпе посетителей. Хороший сын – это воплощенное напоминание. Напоминание о том, что я сделал.

– Если бы я не был таким дураком… если бы я не отправился на чердак…

– Не корите себя, Джеймс. Хороший сын получил шанс и воспользовался им. Вы просто удачно подвернулись ему под руку.

– Но ваш отец схватил Хелен! Кто знает, что он задумал!

– Я знаю, что он задумал. И мы его остановим.

– Мы? Но как? Ваш отец…

Лемюэль отвернулся, пару раз крутанул колесо и, когда ремень наконец провис, снял его.

– Мой отец… Он тоже безумен, но это вы и так знаете. Чего вы не знаете, так это того, кем он был и что пытался сделать.

– Автоматоны. Механизмы. Вы говорили, что он был помешан на механике.

Подойдя к столу, Лемюэль принялся откручивать от противогаза фильтр-банку. В провизорской поселился резкий, режущий уши скрип.

– О, все не так просто, – сказал Лемюэль, не отвлекаясь от своего дела. – Отец испытывал отвращение к живой плоти. Человеческое существо – это хрупкий конструкт, ненадежный, быстро портящийся. За годы, проведенные в аптеке, отец видел едва ли не все существующие болезни и раны, которые приносили сюда посетители. Впрочем, сильнее всего он ненавидел стариков, ведь они были живым воплощением и подтверждением его теорий. Отец говорил, что старение и увядание – это жестокая и отвратительная насмешка судьбы. И хотел это исправить.

– Как исправить?

Фильтр-банка наконец вышла из горлышка противогаза. Положив ее на стол, Лемюэль отсоединил от одного из своих устройств шланг, а затем начал вкручивать его в противогаз.

– «Металл менее хрупок, чем плоть», повторял отец многократно. Нет, он не спорил с тем, что механические части тела также подвержены поломкам, но любую механическую часть тела, по его словам, можно починить или заменить. Быстро, легко, безболезненно. В мастерских ведь чинят автоматонов, и они продолжают существовать и работать, автоматоны переживают своих владельцев, их передают из поколения в поколение…

Джеймс понял, к чему Лемюэль ведет.

– Неужели он хотел заменить на механические детали… всё? Но ведь это невозможно!

Когда шланг и противогаз стали единым целым, Лемюэль быстро присоединил к нему баллон, который тут же начал обматывать ремнем.

– Это возможно. Так он считал. По его теории, человеческое тело – это и так механизм… только несовершенный. Тело человека, мол, по своей конструкции практически ничем не отличается от «тела» автоматона. Самое печальное, что во многом он был прав. Суставы – это, по своей сути, всего лишь шарниры, мышцы – цепи, а связки и жилы – струны. Без крови сердце и не нужно вовсе, и его можно заменить двигателем.

– А мозг? – спросил Джеймс. – Ведь нельзя же просто заменить мозг вычислительной машиной!

Лемюэль бросил на него быстрый взгляд и продолжил обматывать баллон.

– Да, как решить «затруднение» с мозгом, отец так и не догадался, – сказал он, – хоть и верил, что однажды справится и с этим. А до тех пор он остановился на том, что называл «гибридизацией» – сращиванием плоти и металла. И начал заменять свои части тела металлическими. С каждой такой заменой он становился другим – мой отец, которого я знал и любил, исчезал, а его место занимал холодный конструкт. А потом он заменил и сердце – с того момента ему требовался постоянный завод. И в итоге от прежнего Лазаруса Лемони не осталось почти ничего. Я помню, как отец был счастлив, когда избавился от сердца – он сказал: «Я доказал, Лемюэль! Доказал этим болванам-спиритуалистам и всем прочим, кто заявляет, будто душа якобы обитает в сердце, что они ошибались!» И он показал мне его, свое мертвое сердце, извлеченное из груди и лежащее на блюде, как какой-то уродливый плод. «Погляди, Лемюэль! – кричал он в исступлении. – Погляди на него! Я был прав! Это просто кусок мяса – всего лишь насос, что гоняет кровь по телу! Никакой души там нет!» Не передать словами, как я испугался. Но на этом останавливаться отец был не намерен – еще оставались не замененные части тела. Я молил его одуматься, прекратить свои эксперименты, но он и слушать меня не желал. На очереди был очередной эксперимент – более сложный. Попутно с гибридизацией себя отец работал над новым механическим телом: понимаете, Джеймс, он устанавливал свои детали годами, они были протезированы в разное время, многие устарели, другие были несовершенны. Ему требовалось нечто новое. И он сделал его. Тот автоматон, который стоял в вашей комнате, – вовсе не автоматон. Это и есть новое тело отца, которое он шутливо называл: «Лазарус Лемони, улучшенная версия». Трудность заключалась в том, как из старого тела в новое переместить мозг. Отец днями и ночами производил расчеты, консультировался с лучшими механиками и докторами того времени. А потом он связался с гениями злодейской науки – Механистом и Замыкателем. Втроем они создали требуемое устройство. Три гения, три безумца изобрели кошмарное устройство… Впрочем, привести замысел моего отца в жизнь они так и не успели. Тогда на улицах Габена шла война между полицией и злодеями Золотого Века. Замыкателя арестовали на вокзале при попытке сбежать из города, а Механиста убили в его логове. Отец остался один, но своих планов так и не оставил. Ему нужен был кто-то, кто запустит устройство, перенесет его мозг в новое тело и включит его самого.

Лемюэль замолчал, но Джеймс и так все понял.

– Он попросил вас ему помочь?

– Попросил? Он потребовал, и я вынужденно согласился, вот только…

– Что произошло, Лемюэль?

Лемюэль вздохнул.

– Я знал, что, обретя новое тело, отец не остановится. Мне раскрыли его чудовищный замысел. Мой отец собирался провести подобный эксперимент и надо мной. А потом и над другими…

– Кто вам раскрыл его замысел?

– Сейчас это неважно. Но я знал. И нашел доказательства. Мне подсказали, где их искать. Однажды ночью, пока отец был в своей мастерской, я прокрался к нему в комнату, где и обнаружил схемы и планы целой фабрики по «улучшению людей», а потом я нашел его дневник. Последняя запись из этого дневника всегда со мной.

Лемюэль достал из кармана фартука сложенную в несколько раз вырванную из дневника страничку и протянул ее Джеймсу.

Тот развернул и прочитал:

«Лемюэль боится меня, я знаю. Он не доверяет мне, он отдалился, но скоро это изменится. Как только он поможет мне, настанет его черед. Я очень долго это откладывал, и все слишком далеко зашло. Меня поглотили мои изыскания, моя работа… Я виноват перед сыном в том, что оставил его одного, считая, что Горькие пилюли не дадут ему чувствовать одиночество. Это была ошибка. Чудовищная ошибка!

Ему кажется, что я ничего не замечаю, что не вижу, как он глядит на меня. Он думает, что в моем сердце не осталось к нему тепла… Сердце… Не стоило показывать ему сердце – очередная ошибка! Я был так увлечен изобретениями, что совсем не думал о Лемюэле, так долго работал над своими улучшениями, что едва не упустил самое важное. А как же он, мой единственный сын?!

Как только я обрету новое тело, я отберу у него все Горькие пилюли и уничтожу их. А потом расскажу ему все, и он изменится, как когда-то изменился я.

Я знаю, Лемюэль будет злиться, возможно, поначалу даже не поверит мне, но ему придется принять правду. Когда он узнает, зачем я все это делал, он поймет.

Но это потом, сперва нужно довести эксперимент до конца. В первую очередь заменить эту ржавую рухлядь, во вторую – Лемюэль…»

Дочитав, Джеймс поднял взгляд на кузена.

– Это ужасно, Лемюэль! Но что произошло дальше?

– На следующую ночь отец позвал меня в мастерскую. Все было готово для… гм… переноса. На одном столе лежало новое механическое тело, другой был подготовлен для отца. Генератор работал, как сейчас. Отец сказал: «Время пришло. Будь храбр, Лемюэль! И следуй инструкции в точности…» И он описал мне весь процесс. Я слушал и кивал, делая вид, будто не знаю, что он задумал. А потом он лег на стол и сказал: «Завод садится. Осталось немного. Начинаем, как только я выключусь. Хорошо, что именно ты сейчас со мной. Я могу доверять лишь тебе, Лемюэль, своему сыну. Поговори со мной пока. Расскажи о той милой девушке, дочери запонщика…» И я рассказывал. А он лежал и слушал. А потом он… заснул. Ключ в его груди остановился.

Лемюэль вытер рукавом одинокую слезу, покатившуюся по щеке. Джеймс молчал, ожидая продолжения.

– Как только завод в груди отца закончился, я отсоединил устройство и выключил генератор. А потом вытащил заводной ключ и убежал. Было невыносимо на него смотреть, понимаете? Я обманул его! Предал! Он доверял мне… Но по-другому я поступить не мог. Я должен был его остановить, ведь иначе вскоре сам оказался бы на этом столе, а затем отец взялся бы за остальных. Вернулся на чердак я лишь утром. Отец по-прежнему лежал на столе, неподвижный, его глаз был закрыт и со стороны казалось, что отец просто спит. Я убеждал себя в этом – что он просто спит, что я не убил его. А затем я затащил его в несгораемый шкаф и запер там. Время от времени я поднимался к нему и смазывал его кожу – то, что от нее осталось, специальным бальзамом, чтобы замедлить ее дряхление. С той самой ночи Лазарус Лемони был заперт в несгораемом шкафу, а все думают, что он перебрался в Гамлин. Никто и не догадывается о том, что произошло в ночь эксперимента, – ни мадам Клопп, ни даже Хелен. Вот, что я сделал, Джеймс. Теперь вы все знаете.

Джеймс порывался что-то сказать, но у него просто не нашлось подходящих слов. От истории, рассказанной кузеном, он почувствовал себя еще более отвратительно, чем раньше. Затихшая было вина из-за того, что именно он вернул к жизни Лазаруса Лемони, подняла голову. Если бы он только все это знал раньше, то ни за что бы не повернул ключ. Что бы ни говорил кузен, вовсе не Хороший сын заставил его завести человека в несгораемом шкафу, а любопытство. Это проклятое любопытство!

– Лемюэль, мне очень жаль. Мне так…

В дверь ударили. Она затрещала, но выдержала. Из-за нее раздался механический голос:

– Открой дверь, Лемюэль!

Джеймс отпрянул и ударился поясницей о стол. Стоявшие на нем склянки и колбы перегонного аппарата зазвенели, смеситель качнулся.

– Он здесь!

– Это не он, Джеймс, – сказал Лемюэль. – Он наверху, готовится… Я ждал, когда его механоид придет.

В дверь снова загрохотали.

– Он вот-вот проникнет сюда! Дверь его не удержит!

– Какое-то время удержит.

В отличие от Джеймса, Лемюэль, на удивление, не подавал никаких признаков страха, словно в провизорскую не пытался вторгнуться жуткий автоматон.

Подойдя к одному из шкафов, он снял с полки большую пустую банку и начал переливать в нее содержимое склянок с зеленой слизью. Лемюэль действовал без лишней спешки, его движения были отточены, на лице застыло возмутительное едва ли не скучающее выражение. И все же Джеймс видел: кузен взволнован и напуган не меньше его, хоть и пытается это скрыть.

Сняв с вешалки, на которой висели запасные фартуки, старую кожаную сумку с выцветшей надписью «Аптека “Горькая Пилюля Лемони”» на боку, он поместил в нее банку.

Уверенность и хладнокровие Лемюэля немного успокоили Джеймса.

– Что вы делаете? – спросил он, косясь на дрожащую под ударами дверь. – Вы так и не сказали, зачем вам баллон.

– Надевайте, – велел аптекарь.

– Что?

– Надевайте баллон.

Все еще ничего не понимая, Джеймс машинально сунул страничку дневника в карман и с помощью кузена продел руки под импровизированные лямки. Оторвав баллон от стола, он пошатнулся.

Вручив ему противогаз, Лемюэль сказал:

– Теперь сумка, – и повесил ее на плечо кузена.

– Зачем она?

– Вам понадобятся свободные руки.

– Нет, я имел в виду…

– За мной! – вместо ответа Лемюэль развернулся и пошагал к двери в дальнем конце провизорской. Джеймс, пошатываясь под тяжестью баллона, двинулся следом.

Они преодолели коридорчик и оказались у ночной стойки.

– Что происходит, Лемюэль? – Подозрение в душе Джеймса переросло в страх. – Куда вы меня отправляете?

Лемюэль кивнул на дверь.

– Сейчас вы выйдете наружу, преодолеете переулок, обойдете аптеку и зайдете через главную дверь.

– Но там же шквал!

– Я знаю.

– Вы сошли с ума! – воскликнул Джеймс. – В смысле, снова! Совсем спятили!

– У нас нет выхода, Джеймс.

– Я не смогу!

– Сможете! Мне нужно, чтобы вы зашли в аптеку через главную дверь. «Чистый воздух» поможет вам дышать снаружи. Главное – держитесь стены дома.

– А что потом? После того, как я попаду в аптеку, если не сгину в этом проклятому тумане?

Лемюэль рассказал Джеймсу план, и, выпучив глаза, тот уставился на кузена. То, что аптекарь придумал, и в самом деле походило на безумие.

– Это не сработает!

– Сработает. Времени мало. Пора отправляться. Вы готовы?

– Нет!

Лемюэль не был намерен спорить. Без лишних слов он отодвинул засов и, открыв дверь, отошел в сторону. Мгла проникать в аптеку не спешила, хотя, по правде, это была уже не совсем мгла.

Джеймс коснулся рукой завесы, полагая, что она от этого прохудится, но туман был таким плотным, что лишь качнулся. Джеймс потрясенно ткнул в него пальцем. Палец не без труда погрузился в серый кисель.

– Что?.. Как это?.. Вы думаете, я смогу через такое пробраться?

Лемюэль протянул ему нож.

– Надевайте противогаз. В нем вы сможете дышать – чистый лекарственный воздух не позволит вам задохнуться. Но очень рекомендую пошевеливаться – слишком долго дышать им не стоит, это чревато отравлением.

– Что? Отравлением? А если я там застряну?

– Не застрянете – на это вам нож. В конце концов это просто туман. Противогаз.

Джеймс глянул на него со злостью и натянул маску. Разумеется, он надел ее криво. Лемюэль помог ему – чуть повернул ее (при этом едва не лишив Джеймса кожи на лице), и два круглых окошка встали напротив глаз.

– Вы меня видите? – спросил Лемюэль. Его голос звучал словно из другой комнаты.

Джеймс кивнул.

– Вы что, задержали дыхание? – догадался кузен. – Дышите! Вдох-выдох, смелее!

Джеймс сделал осторожный вдох – воздух из баллона был настолько свежим и холодным, что горло, казалось, тут же обледенело.

– Ухо прижало.

– Переживете.

– Это не сработает…

– Держитесь стены дома. Тут недалеко идти. На споры нет времени.

Крепко сжав рукоять ножа, Джеймс повернулся к плотной серой стене, собрался с мыслями и… снова поглядел на Лемюэля.

– Я боюсь… боюсь выходить туда. Я там точно сгину.

Лемюэль хмуро ответил:

– Не сгинете. Знаете, почему?

– Почему?

– Потому, что я на вас рассчитываю, Джеймс. К тому же именно вы все это устроили – вам и исправлять. Сперва исправьте, а потом можете сгинуть, если вам так будет угодно. Воспринимайте ваше… гм… путешествие, как всего лишь дело из списка задач на день. Выйти из одной двери аптеки и войти в другую. Что может быть проще?

Конечно! Что может быть проще!

Джеймс принялся бубнить ругательства – просто начал перечислять все, какие знал, но слова Лемюэля и злость, которую они вызвали, странным образом придали ему уверенности.

Он сказал:

– Ну, вперед…

А затем вонзил нож в туманную стену – тот вошел в нее по рукоять с мерзким чавкающим звуком. Джеймс провел сверху вниз, будто разрезал пудинг, и, стиснув зубы, вошел в прореху.

Лемюэль закрыл за ним дверь.

***

Вдох… выдох…

Джеймс пробирался сквозь туман, словно сквозь резину. Помимо того, что тот был плотным, он еще был холодным и сырым. Лицо под маской противогаза при этом взмокло, спина ныла под весом баллона, еще и придавленное ухо саднило, но он старался не обращать на все это внимания.

Нельзя… нельзя думать о мелких неудобствах. Нужно двигаться… не останавливаться… вперед…

Нож взрезает туман, свободной рукой Джеймс отодвигает-отворачивает «пудинг» в сторону и ныряет внутрь, в образовавшуюся дыру, а туман с хлюпаньем зарастает за спиной…

То, что в городе называли «шквалом», на деле представляло собой молчаливое неподвижное море постепенно уплотняющегося и застывающего клея.

Протиснуться удавалось с трудом – порой туман зарастал быстрее, чем Джеймс успевал продвинуться хоть на шаг, и тогда приходилось орудовать ножом активнее. При этом кисель вокруг обволакивал ноги и руки, зажимал баллон. Единственным выходом было двигаться, вертеться, шевелиться быстрее – Джеймс понимал, что если замрет, то попросту застрянет, как муха в янтаре, и не сможет высвободиться. Что произойдет потом? Воздух в баллоне закончится, и он задохнется, если скорее им не отравится. Ну а следом, когда мгла развеется, в газете глубокомысленно напишут: «Очередной безумец вышел на улицу в туманный шквал и задохнулся. Никто не знает, куда он направлялся и что ему понадобилось под открытым небом в такое время. Но факт остается фактом: шквал не терпит шуток, и найденное после его окончания вросшее в клок тумана тело – лишнее тому подтверждение…»

Подобные мысли уверенности не добавляли. Лишь раздували тлеющее в душе отчаяние.

Джеймс чувствовал себя проглоченным и медленно перевариваемым в желудке громадного монстра. Кругом была сплошная серость. И к тому же окошки в маске запотели – передвигаться приходилось почти в слепую.

Джеймс следовал совету Лемюэля – держался у стены, но он был в переулке за аптекой уже так долго, а стена казалась бесконечной…

Каждый шаг давался тяжело, будто к ногам Джеймса прицепили два чугунных якоря. Начало казаться, что он никогда не дойдет. В голове все крепла мысль: «Нужно вернуться! Просто вернуться! Я скажу Лемюэлю, что туман слишком густой, что не смог…»

Стена неожиданно оборвалась, и Джеймс, отринув любые мысли о возвращении, двинулся по проходу в сторону улицы Слив, разрезая туман.

Взмах ножом, протиснуться, крутануться, еще два быстрых взмаха ножом… шаг… новый шаг…

Проход между домами закончился, и Джеймс оказался на улице Слив.

Мимо прошла парочка прохожих, прозвенел трамвай, пробежала собачонка… а потом Джеймс понял, что ничего из этого не видит. Ему так хотелось, чтобы улица жила своей обычной жизнью, что он попросту все выдумал. А может, это «Чистый воздух» начал потихоньку его травить?..

Вздохнув, он продолжил путь. А что еще оставалось?

«Выйти из одной двери аптеки и войти в другую… ну конечно…»

Разрезая туман, в какой-то момент Джеймс взмахнул ножом слишком резко, и тот, выскользнув из пальцев, упал на тротуар.

«Проклятье! Только не это!»

Джеймс наклонился, что было непросто проделать с баллоном и сумкой, и принялся возить руками в грязи. Нож должен был быть где-то здесь. Должен был, иначе… страшно подумать, как без него обходиться.

«Ну где же ты? Где?!»

Пока Джеймс искал нож, туман облепливал его одежду и баллон, ноги вросли в него. Янтарь постепенно захватывал муху… Джеймс дышал резко и часто, горло заледенело, голова начала кружиться, окошки в противогазе покрылись белесой пленкой.

«Сгинуть в тумане только потому, что выронил нож! Это так глупо!»

Даже в «Ужасах-за-пенни» герои так глупо не умирали. Их настигал монстр, они попадали в ловушку злодея, но никто из них…

Джеймс нащупал рукоятку ножа.

«Нашел! Нашел! Я его нашел!»

Крепко сжав нож, он разрезал кисельную ловушку вокруг ног и освободился.

Поднявшись, Джеймс заставил себя выровнять дыхание, но колотящее в груди сердце и не думало успокаиваться.

«Нельзя стоять на месте! Нужно двигаться, нужно идти дальше!»

Джеймс разрезал туман, сделал шаг и с ужасом обнаружил, что стены дома больше нет.

Он быстро проделал еще одну прореху, и еще одну… Ничего! Кругом лишь серый вязкий «пудинг»!

Джеймс уже поднял было нож, чтобы снова разрезать туман, и отчаяние наконец его одолело.

Зачем это все? Зачем куда-то идти? Хватит себя обманывать: он никуда не дойдет – направление было утеряно.

«Аптека! – в бессильной ярости подумал Джеймс. – Эта треклятая аптека! Если бы я только не согласился сюда отправиться! Зачем?! Ну зачем я согласился?! Я думал, что изменю свою жизнь! Стану настоящим аптекарем! И вот я здесь… Если бы мне просто хватило храбрости отказать ему, сейчас я был бы дома, читал «Ужасы-за-пенни» и обсуждал бы их с Пуговкой. Бедная Пуговка! Она осталась там! Что с ней сделают, когда найдут? Выбросят на помойку или отправят в камин?»