Текст книги "Север Северище"

Автор книги: Владимир Фомичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

 Но вот, шагая без опаски, Павел споткнулся – ступил ногой в какое-то углубление. Стал рассматривать его, не имея никакой догадки о происхождении. Это была канавка длиной около двух метров и глубиной сантиметров сорок. Через нее, заросшую, ползли корни растительности, которые в тундре с ее вечной мерзлотой идут не в глубь, а горизонтально, параллельно поверхности. Оказалось, что похожих друг на дружку канавок много. Что такое? Какова причина их появления? Догадка пришла, когда Котов обнаружил, что на каждой имеется полуупавшая или валяющаяся на земле штакетина, на которой прибита дощечка с надписью – номер и цифра. Ясно, что встретившееся явление не природного, а человеческого происхождения. Тундра ни номеров, ни чисел не знает, писать тоже не умеет. Окончательно же все объяснилось, когда одно углубление предстало завершенным деревянной пирамидкой с прибитой на ней жестянкой, где были выбиты чьи-то фамилия, имя, отчество и годы жизни. Кладбище – вот что это такое! Никаких сомнений быть не могло. Конечно, здесь находился погост при лагере! Кусок металла с фамилией, именем, отчеством, датами жизни и смерти – на могиле краснопогонника, охранника, вольного; дощечки с закодированными обозначениями – на последних пристанищах зеков. Так одна из них, запечатлевшая Невольничью Тундру, и очутилась в книжном шкафу столичных жителей Котовых. Все, что осталось от человека, от его жизни, способностей, любви, мыслей, чувств, памяти! От человека – номер на дощечке. Ужасная Ночь этикеточного столетия, незримо уносящая миллионы сограждан! Тесно и душно сделалось хозяину тринадцатиметровки в большом городе от свидания с жуткой шифровкой, олицетворяющей бездну хаоса.

 Затем его взгляд машинально скользнул по конверту письма, лежавшего рядом с дощечкой. На обратном адресе было обозначено: Тюменская область, п. Советский. Павел удивился: и все? Подозрительно! По-нормальному сообщают и другие сведения, они фактически являются обязательными, во всяком случае пишутся автоматически. Если корреспонденцию отправлял бы он, то дальше обязательно указал: жилпоселок ПМК, ул. Профсоюзная, 86-2, Котов П. А. Да и почерк не его. А никого другого там Тамара не знает, как восемь месяцев назад не знал сам Павел. Весьма заинтригованный, он стал рассматривать конверт. Штемпель подтверждал, что письмо действительно отправлено из Советского. Причем еще в июле. Похоже, к услугам почты кто-то прибегнул инкогнито. Любопытно, любопытно! Пьяного в лоскуты, даже бегущего голым по снегу в состоянии белой горячки в ханты-мансийской тайге встретить можно, но анонимщика – вряд ли. Во всяком случае, трудно такого конченого человека там представить. Хотя все жители района новоселы, но все-таки – особой человеческой породы. Не каждый из двуногих приедет туда, чтобы основательно осесть, и даже прибыв, – не всякий задержится. В Северном Зауралье практически гнилого народа не бывает. Это вам не Москва. Само письмо лежало тут же под конвертом, и Котов прочитал текст, который гласил следующее:

 “Тамара! Я и Павел любим друг друга, живем как муж и жена, и ничто в жизни нас не может разъединть. Сожалею и извиняюсь, что так получается, но наша любовь – сама судьба. Я уверена, что Паша будет именно со мной, потому что больше подхожу ему, и чувство мое сильнее твоего.

 Во-первых, я человек искусства, у меня уникальные вокальные данные, скоро буду петь в лучших столичных залах. В гуманитарной сфере определились его настоящее и будущее, что никак не вяжется с твоими инженерными устремлениями. Во-вторых, если бы ты его боготворила, то была бы вместе с ним, а не отпустила одного, тем более в трудный для Павла период. А я северянка, как и он. По-настоящему счастлива быть рядом, восторгаюсь его творческим горением, которого ты, как он сам догадывается, не можешь постигнуть. Меня же он воодушевляет. Мужчина всегда выражает вотум недоверия той женщине, которая его не понимает, но испытывает единение с родной по духу. Тем более, когда этот мужчина – писатель, творец.

 Я хочу, чтобы ты трезво оценила ситуацию, и не мешала Павлу в создании новой семьи, которая ему нужна больше, чем возникшая у него с тобой. Ваш совместный ребенок тут ничего не может изменить, потому что у нас тоже скоро будет общее дите.

 Я думаю, что мы обе думающие женщины и поступим разумно, а не иррационально. Переступим же каждая в свой другой душевный период без излишней траты нервов.

 Знаю, что ты будешь оскорблена в своих лучших чувствах. Но, известно, любят тех, кто рядом. И тебе легче услышать об измене Павла издалека, от постороннего человека. Хуже было бы, если бы об этом узнала, приехав в Советский и лично убедившись во всем.

 Вчера был День молодежи. Мы с Павлом отмечали его вместе, а закончили, как водится, бурной ночью у него в поселке передвижной механизированной колонны. Под сильным впечатлением я и пишу письмо. Может быть, этим объясняется его некоторый сумбур, да и излишне горячительного употребили.

 Однако, чтобы ты убедилась воочию, что у нас все решено, между нами секретов нет, высылаю твое последнее письмо к нему, которое он не только позволил мне прочитать, но отдал насовсем, сказав при этом: “Можешь использовать по своему усмотрению”.

 Это письмо Тамары, как ни странно, было здесь же. Оно было написано синей пастой, на плотном большом листе бумаги из почтового набора, с изображением в нижнем правом углу симпатичного бурого медвежонка, подпоясанного поясом с пряжкой из пяти колец. Лист был исписан с двух сторон очень красивым и ровным почерком. Письмо начиналось словами: “Здравствуй, милый мой Пашенька”, а заканчивалось фразами: “Пиши и пообещай себе: если создашь роман, бросить курить. До свидания. Целую. Крепко-крепко обнимаю. Твоя Тамара. P.s. Я придумываю, что бы семье твоего замечательного друга Г. Грушко сделать хорошее”.

– И как же хранит меня провидение, – проговорил Котов вслух, – коль я получил чуть не у поезда перед этой поездкой домой письмо из ЦНИССТРОЙНЕФТИ от Владимира Гербарта, где появление присланной Тамаре корреспонденции-провокации разъясняется лучшим образом! Есть, выходит, справедливость.

 Удивительно, что я, вчерашний противомэлоровец, стал, выходит, “во веки веков” объектом бешеной ненависти; видно, на слишком больную мозоль некоторым наступил. Нахожусь в потрясающей дали, занят иными делами, а ОНИ все ведут свои темные делишки, жестоко мстят потревожившему осиное гнездо. Чтоб сам больше никогда туда не лез и другим заказал. На этот раз у них номер не проходит, а при иных обстоятельствах еще неизвестно, какие могли быть от подобной клеветы последствия.

 Сообщение из Советского не имеет ничего общего с действительностью, но его практически невозможно было Тамаре оставить без внимания. Бедная, что передумала!

 Действительно, семью Котовых на этот раз судьба чудесно поберегла. И вот каким образом. Когда Павел шел на железнодорожный вокзал станции Верхнекондинской, ему случайно встретилась почтальонка Юля, которая его хорошо знала. Услышав, что Павла Афанасьевича больше недели в Советском не будет, сказала:

– Тогда корреспонденцию, в том числе письмо для вас, берите с собой. Чуть-чуть и разошлись бы: несла все оставить в вашем почтовом ящике.

 Поблагодарив Юлю и распихав почту по карманам, журналист заторопился к поезду. Лишь когда состав тронулся, стал с ней разбираться. Полной неожиданностью оказалась весть от молодого немца Володи, с которым вместе трудились в нормативно-исследовательской станции. Гербарт являлся инженером производственного отдела, где начальником был Валерий Семенович Корзинкин, несправедливо уволенный Мэлором и защищаемый Павлом Афанасьевичем до собственного исключения из партии. У нынешнего собкорра “Ленинской правды” каких-либо доверительных отношений с молодым работником Гербартом вроде никогда не было, не приходилось даже выполнять совместных заданий, поэтому с огромным интересом стал читать то, что Володя написал. Оказалось, юноша потрясен благородством поступка Котова и решил сказать ему об этом. Молодого друга особенно поразило во внутренней истории ЦНИССТРОЙНЕФТИ то обстоятельство, что “Васяткина Мишу брал на работу и передавал ему свой опыт, учил с азов как раз Валерий Семенович, которого юный мерзавец предал”. “А вы, – продолжал В. Гербарт, – трудились даже в другом отделе, но возмутились попранной здесь справедливостью, с риском для своего блага вступились за нее. Лично мне от вашего поступка дышится легче. Я горжусь, что работал вместе с вами”.

 В конце письма Володя сообщил, что “подруга секретаря парторганизации Юдовой Р. М., референт министра, специально ездила в Советский район, в Пантынг, где базируется экспедиция первооткрывателя сибирской нефти Семена Никитовича Урусова. Но, как мы недавно выяснили, – не с производственной целью, а по вашу душу. Чтобы узнать о вашем положении на новом месте, получить компромат к разбору вашего персонального дела на партийной комиссии. Но, видимо, ничего не добыла. “Банда Мэлора” обозлилась, что Котов стал журналистом. Но все же они имеют садистскую радость, потому что командированная в Пантынг выкрала в коррпункте “Ленинской правды” письмо вашей жены и устроила какую-то подлость, “подложила под ваши семейные отношения мину, которая, мол, обязательно их взорвет. Злорадствуют: “народный мститель” убедится, что тронувшим нас не сдобровать, мы неприкосновенны ”.

 О, дщери провокации! Любая из вас способна на сколько угодно бесчестных поступков. Однако ваша “непроницаемая секретность”, как видите, порой ясна, что божий день. Значит, дело было так. Праздник молодежи отмечали на речке Ух, в пяти километрах от райцентра. Для Павла и его компании, в которой были и геологи из Пантынга, к вечеру торжество переместилось в Дом культуры Советского. На столе собственного кабинета среди бумаг лежало это Тамарино письмо. Выходит, оно было изъято московской геологиней, когда журналист занимался оргработой по продолжению встречи с приезжими гостями, уходил из кабинета в магазин. Пропажу, естественно, он не заметил, не мог о ней и подумать. Возвратившись с продуктами, смахнул все лишнее со стола, сложил в углу рядом со своим стулом. Чаепитие продолжалась до отъезда гостей. А на следующий день референтка министра нефтяной промышленности, которую можно назвать лишь Сучарой, находившаяся среди пантынгцев, ехала в Москву и опустила в Советском вот этот конверт.

 …Тут и вбежали в комнату Тамара с Верочкой, поняв по верхней одежде Павла Афанасьевича, обнаруженной в коридоре, что он приехал.

 – Протягивайте губы для поцелуев, входите в объятия ханты-мансийского медведя, – душевно смеялся он, тиская их. – Ждали меня?

– Вот это да! Я не могу придти в себя! – не верила своим глазам Тамара. Павел отметил ее горящий, устремленный на него и одновременно блуждающий взгляд, навернувшиеся слезы, измученное лицо.

– Как здорово, что ты дома! – волнительно слышал он нежный голосок своей кровинки-былинки, Веруньки-Невруньки. Папин подарок привел ее прямо-таки в восторг, она росла будущим зоологом: не могла равнодушно относиться к животным – изящные белочка и лайка целиком заняли ее воображение. С этого момента до самой постельки девочка почти не сходила больше с отцовых рук и коленей. А он, ласково гладя ее по волосам, балагурил:

– Ну, и выросла! Так и отца перегонишь! Видно, тянешься вверх не по дням, а по часам? Еще и умненькая, и с веселыми глазами.

 Павел обратился к Тамаре:

 – Я тут прочитал лживую корреспонденцию из Советского, и, чтобы ты убедилась, что она действительно такова, хочу: сразу же прочитай другую, вот эту – направленную мне из Москвы. Узнай суть до того, как накрывать стол, приниматься за трапезу, – и вручил ей письмо Владимира Гербарта. – Пока мы тут с хорошенькой девочкой-баловницей поговорим, весело и беззаботно посмеемся, можешь на кухне спокойно ознакомиться с расставляющим точки над “и” сообщением моего неожиданного друга из ЦНИССТРОЙНЕФТИ.

 Вернувшись с кухни после прочтения письма, Тамара со слезами бросилась на шею Павлу:

 – Оказывается, “благодетели рода человеческого” живут тут, в московском муравейнике… Пашенька, прости меня за сомнения в тебе, но “разоблачения” были очень убедительны.

– Однако я проголодался так сильно, что только две хозяйки могут помочь мне утолить зверский аппетит. Путь был не ближний. Кормите же бродягу! – прервал спутник жизни ее излияния. – Сядем за стол рядком, поговорим ладком.

 Малютка прыснула и бросилась со всех ног на кухню за необходимой посудой, Тамара стала метать на стол содержимое холодильника, Павлу поручили резать хлеб, разливать “Буратино” и коньяк. “Устроили пиру”, как определило чадо.

 После передачи “Спокойной ночи, малыши” маленькие ручонки Верочки, обнимавшие за шею отца, ослабли, и она уснула.

 До второго часа ночи не могли сомкнуть глаз супруги. Загорелось в сердцах желание, на первых порах ни о чем другом не могли думать. Раз за разом оно бросало их в объятия друг к другу… И о стольком успели в эти часы переговорить.

 Установив все детали диверсии против их семьи, уже известные читателю, Тамара вновь и вновь казнила себя за то, что ничего не сообщила мужу еще летом. И хоть как-то объясняя свою ошибку, преступную по отношению к их любви веру анониму, продолжала:

– Я чувствовала свое полное бессилие. Сердце было не на месте… Но все равно, куда это годится! Поверила вражескому агенту. Хорошо хоть теперь узнала всю правду.

– У меня одно предложение, – говоря как бы в шутку и всерьез, пытался отвлечь ее от горестных размышлений супруг, – нельзя разводиться, пока живы. Как всегда было у наших предков. Будем жить по своим, а не чужим обычаям.

 Котовы к случаю вспомнили, что Великую Отечественную войну выиграли те, кто родился в нормальной старинной семье. Хранить ее крепость обручавшиеся давали клятву Богу при венчании. В таинство двух никто не мог вмешиваться. Как люди могли дойти до того, чтобы настолько переменить семейный образ жизни: предпочесть божественное анонимке, вообще какому бы то ни было чужому мнению, свои собственные интимные заботы препоручать парткомам, профкомам? Жуть!

– Не будешь больше этого делать? – с оттенком добродушной иронии в голосе вопрошал Тамару благоверный. И она в унисон с вибрацией его души отвечала:

– Тамара Котова такова, что у нее должен быть мужчина, о ком надо заботиться.

 – Вот это серьезно! – поставил он точку в диалоге на эту тему.

 ВЕРОЛОМНЫЕ ИУДЫ

 На следующий день в Большом зале Центрального Дома литераторов проходил пленум Союза писателей СССР, на котором Котову, во время вчерашней телефонной связи, предложил поприсутствовать прозаик Иван Калугин, институтский однокашник, заведовавший книжной редакций издательства “Правда”, до этой должности работавший в газете “Советская Россия”. Он сказал:

– Давай встретимся у ЦДЛ без десяти в десять. Я принесу для тебя “Пригласительный билет”. Посидим в зале на открытии пленума, потом попьем в пестром буфете пиво, пообщаемся друг с другом и с приехавшими из областей знакомыми литераторами, вместе пообедаем. Затем я скатаю на службу и, уладив там очередные дела, около восемнадцати часов заеду за тобой: отправимся в потрясающий ресторан.

 Когда Иван и Павел увиделись, то московский сибиряк попросил друга прояснить неизведанное в жизни – вечернее мероприятие. И тот бегло удовлетворил любопытство Котова:

 – Речь идет об особом ресторане-кабинете гостиницы “Россия”, о котором мало кто знает. Из его окна весь Кремль виден, как на ладони. Там руководство нашей редакции, меня и заместителя ( а он сегодня придти не может, за него будешь ты ), угощает председатель Советского Комитета защиты мира Герман Николаевич Калник. В порядке исключения мы издаем хорошим тиражом и объемом сборник его публицистики, и Герман

Николаевич желает обговорить некоторые детали, связанные с подготовкой и прохождением его рукописи. Почему в порядке исключения? Потому что мы выпускаем только художественные произведения, причем самые-самые читабельные, но за которые никому не надо платить гонорары. На выпуск редких книг имеем монопольное право. Ежегодно издаем не меньше 150 наименований, причем шесть таких, как “Королева Марго”, тиражами по три миллиона экземпляров. Качаем деньги в партийную кассу. Эти наши тома можно приобрести лишь по талонам, полученным за сданную макулатуру. Калника же и других “мудрых и великих” современников – публицистику, а не художественные произведения – издаем вне плана, как говорится, “без объявления”. За особые, так сказать, заслуги перед обществом.

 Начали день с Иваном, как намечали. Но примерно через час приехала девушка из книжной редакции, разыскала Калугина и сообщила ему:

– Иван Гаврилович, звонили из Центрального Комитета КПСС от Иванова: вам нужно быть в 12 часов у него для окончательного согласования плана выпуска 1972 года.

– Ну, Маша, ты меня расстрогала… – ответил он и, попрощавшись до вечера с Павлом, определенно условившись о времени, когда заедет за гостем, удалился.

 Во время перерыва Павел Котов нежданно-негаданно встретил своего армейского друга Никиту Котельникова, котрого никогда не чаял увидеть в таком литературном месте, потому что тот ни в чем подобном никогда замечен не был. Оказалось, приятель бронетанковых лет является завхозом в соседнем Доме Ростовых, где как раз и размещается Союз писателей СССР, проводящий сегодня свой пленум. Чудеса да и только! У Никиты Дмитриевича, как величали родного Павлу человека знающие Котельникова творцы художественного слова, сегодня было хлопот полный рот, в связи с устройством приехавших, всевозможной организационной помощью им. Однако он все же нашел время, чтобы провести однополчанина по Дому Ростовых, показать ему все достопримечательности, а когда узнал, что тот несколько дней провел в дороге, почти не спал всю эту ночь, ибо с женой провели ее в объятих друг друга после восьмимесячной разлуки, чуть ли не валится с ног, то предложил ему отдохнуть, вручив ключ от изолированной восьмиметровой комнатушки, где имелись раскладушка, стол, стул, телефон, будильник и маленький холодильник. Это было как раз то, что требовалось. Павел определился так: еще пару часов побыть на пленуме, затем, купив необходимые продукты, отправиться в “собственную гостиницу”, чтобы в ней перекусить, сделать некоторые звонки и поспать до приезда Ивана Калугина, поставив будильник на нужное время.

 В фойе Дома литераторов, когда он снова пришел в него, было шумно, заседание еще не началось, и мастера литературы в основном толпились здесь. Его охватила какая-то тоска, как будто воздух и его самого пронзили флюиды дисгармонии, дискомфорта. Сначала показалось, что такое состояние беспричинно. Но потом он догадался, что источником его является невольно улавливаемая слухом в отдельных фразах, отрывках разговоров и читаемая в некоторых перекошенных злобой лицах идущая здесь подспудно война тщеславий. Даже на миг почудилось: как будто пикировали бомбардировщики, включив воющие сирены, сея ужас и смерть. Вздымались клубы пыли. Словно сошлись немецко-фашистские и советские войска.

– На этой “гитлеровской территории”, враждебно настроенной к нам, – услышал Павел отчетливо, – мы никогда не избавимся от унижений и оскорблений.

 А с противоположной стороны раздалось:

– Я попросил принести кофе – официантка посмотрела сквозь меня, ноль внимания. И буквально через минуту сама подбежала к только что “приземлившемуся” у соседнего столика Марину из Ленинграда: “Не хотите ли, Юлий Аронович, с холода чашечку московского кофе?”

 “Вот это гадюшник! – невольно воскликнул про себя неожиданный гость ЦДЛ и пленума СП Советского Союза. – Ведь этот Юлий Аронович всего лишь тупоумный чиновник от литературы, его приняли в профессиональный круг за одно шестнадцатистрочное стихотворение, говорят, написанное дядей. Бездарь вышел в люди, сделал карьеру, ворочает делами, корчит из себя сосуд духа. Нельзя общаться с такими, коль относятся к тебе, как к простофиле ”.

 Первым после перерыва взял слово автор широко известных повестей и романов о деревне, редактор толстого журнала “Красная площадь”, Герой Социалистического Труда Артемий Закатов. Сидевшие вблизи Павла Котовам “инженеры человеческих душ” при появлении оратора на трибуне начали вести себя крайне нервозно, мгновенно усилив в душе перовского “Мамина-Сибиряка”, как назвала его вчера знакомая художница, чувство диссонанса, снова вызвав в груди “военные” ужасы. Не стесняясь постороннего, его соседи вслух произносили жгучие укоры в адрес выступающего: “Шестерка! Бездарный славянофил-ленинец… Мизерный человечишко, нравственно невменяемый… Нелюдь!” А когда Артемий Маркелович заявил, что в планах редакции журнала намечено начать печатание из номера в номер “Истории Государства Российского” Николая Михайловича Карамзина, выведенной в советский период из культурной жизни общества, то окружение Котова отозвалось на это настоящим неистовством, возмущаясь произнесенным. Соседи Павла Афанасьевича стали топать ногами, стучать по подлокотникам кресел, неистово кричать:

– Бить таких надо!..

– Это антикультура!..

– “Факельщик”, полная бездарь!..

У Павла Афанасьевича болезненно сжалось сердце, ком подступил к горлу от страшного волнения. Разве здесь люди, посторонние Пушкину? А ведь он сказал: “Как Колумб открыл Америку, так Карамзин открыл Россию”. И оставил еще двадцать пять подобных, самых высоких, определений гения отечественной культуры. Участники пленума, выходит, хотят заставить человечество забыть об открытой России? И чтоб она сама о себе забыла? К тому же Николай Михайлович выдающаяся фигура в литературе – он лучший отечественный прозаик восемнадцатого столетия, признанный поэт, критик. “Гадюшник!” – вспомнил данное чуть раньше название сегодняшнему ЦДЛ и писательскому пленуму в нем. Да, да, да! Точнее не скажешь. Генетическая память кольнула в самое сердце. Этим нужны липовые история, культура. Гадят, пакостят, не гнушаются ничем. Что же произойдет с нашей Родиной, если на таком уровне и так открыто ее стирают с лица земли?

 После объявленного двухчасового перерыва на обед Павел Афанасьевич уединился в восьмиметровке, представленной знакомым по годам службы в Советской Армии, поделал все, что намечал, и собирался поспать до поездки в ресторан с Иваном Калугиным. Однако отдыха не получилось – по неожиданной причине.

 Кладовка-“гостиница” имела с обеих сторон забитые двери в кабинеты. В одном из них, очень просторном, рабочем месте оргсекретаря Правления СП СССР Алексея Валерьевича Агальцова, трапезничала вместе с ним значительная группа участников сегодняшнего пленума. Пока Котов перекусывал и звонил – за дверью оживленно собирались и обедали. Но как только он начал укладываться, чтобы соснуть часок-другой, там вдруг изменилась ситуация. Хозяин попросил внимания присутствующих, и мгногвенно кабинет наполнился тишиной. Она сосредоточила и внимание Павла. Слышимость была такая, как будто он сидел вместе со всеми у Агальцова. Оказалось, что обед перешел в секретное совещание. Алексей Валерьевич объявил:

– Председательствовать сегодня будет Герман Николаевич Калник.

 Это еще больше заинтересовало Котова, потому что сегодня ему предстояло встретиться с этим человеком в привелегированном ресторане гостиницы “Россия”. Первыми словами того были:

– Никого тут особо представлять нет необходимости. Все отлично друг друга знают. В доверительных разговорах в узком кругу тоже участвовали не раз. Грядущие события по глобализации управления миром обязывают быть предельно откровенными и конструктивными в изыскании способов их успешного приближения. Мы – элита, с нас и особый спрос. Захар Захарович Ванин только что побывал в США, главном центре координации всех усилий в этом направлении, ему, главе советников Генерального секретаря КПСС, и первое слово. Павел Котов живо представил этого жирняка с висячими моржовыми усами, которого московский сибиряк про себя называл Пивной бочкой. Представлял его авантюристом, нахальной и развязной личностью с постоянной потребностью быть на виду, обманщиком, делателем всяких измышлений, обжорой. Сразу вспомнились его обесчещивания христиан, “возведение в святые” бездельников-клановиков, прославление гнусных наклонностей, крушения устоев. Пивная бочка попер, как танк:

 – Самое сильное впечатление от Америки – Масонский Национальный Мемориал Джорджа Вашингтона в стометровом здании, венчаемом ступенчатой пирамидой с прямоугольной аркой, на холме Шутерс в штате Виргиния. Первый американский президент, исполненный в бронзе, при всех регалиях “вольного каменщика”: в фартуке, с молотком в руке и прочее, как бы сказал мне: “Разглагольствуйте о “русском фашизме”, чтобы отвлечь внимание публики от истинно фашистской действительности по отношению к русским”. Я понимаю, что не стоит разъяснять вещь настолько очевидную, но просто делюсь непосредственным впечатлением от поездки. Все полководцы на войне пользуются главными правилами: хитростью, изобретательностью, обманом. А мы, не будем излишне скромными, являемся полководцами и находимся на настоящей войне. Власть туземцев-недочеловеков – преступная, они уже захлебываются в собственной грязи, живя бедно и счастливо, с въевшейся в кровь нетерпимостью к прогрессу, и потому мы управляем развитием ситуации. Даже их так называемые гении, говоря языком основного этноса этой страны, недоделки. Как, например, Пушкин, слепивший много нелепостей, вроде таких вот: “Во вкусе милой старины”, “Привычки милой старины”, “Я верен буду старине”,“Как жизнь поэта простодушна”. Сплошное perpetum mobile. Что взять с подлого народа, гордецов поганых? Наш поэт обязан писать откровенно бутафорски, с целью пропагандистской шумихи, как лауреат Евг. Евтушенко:

 Какую

 должны мы вкладывать

 страсть,

себя

 и других поднимая,

в слова:

 “Коммунизм”,

 “Советская власть”,

“Революция”, “Первое мая”.

 Да, врет, конечно. Но бараны счастливы это читать, как будут завтра восторгаться стихами “правдолюбца Жени” с диаметрально противоположным содержанием, потому что у медных лбов нет долгой памяти – лишь короткая.

 Мне, возглавляющему группу советников Леонида Ильича Брежнева, стопроцентно ясна, как никому другому, глубина верховновластной лжи. Она освящена нашим Лениным. Вспомните правительственные враки на весь мир о смерти Николая 2. Без семьи, мол, расстрелян.

 Лучшие живут по своим законам. Скажем, в случае необходимости стирают любого неудобного человека. Помните, что восемь лет, почти все годы “хрущевской оттепели”, Василий Сталин бессудно просидел в тюрьме? Вам хорошо известна судьба выдающейся личности советского общества Александра Твардовского, которого с моей и моих соратников помощью оставили без кислорода. Он только что, 18 декабря, умер, даже не получив звания Героя Социалистического Труда в прошлом году, в юбилей своего шестидесятилетия. Создание карманной управляемой оппозиции и ведомых прекословщиков входит в нашу задачу, но для НЕУПРАВЛЯЕМЫХ, подчеркиваю это слово, – прекрасно разыгранное “правосудие”. Обезвредить, арестовать, разогнать, запретить – вот какие действия в нашем арсенале по отношению к ничего не нарушающим, но – русским лидерам и организациям. У нас все схвачено. Вы посвящены в правила игры, я не буду больше занимать ваше время, просто хотел акцентировать внимание на главном.

 Павел обомлел от этакой наглости, не верил своим ушам, слыша оглушительную речь нынешнего власть предержащего о скрытых механизмах, находящихся в руках таких извергов, по уничтожению исторической Росии и народа, ее создавшего. Раньше он думал, что русские нужды преступно обходятся, теперь имел случай убедиться, что они беспрецедентно раскручиваются. Он увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся. Разве это понятно населению? Оно не ведет такой специфический бой, наподобие внутренних врагов. Увлечено широкими посулами современных ложных политических генералов-необольшевиков. Как в начале века обещаниями первобольшевиков. Позволяет им фактически вершить самосуд над собой. Они за дураков нас считают. Где общерусская власть? Вот без нее и вмешиваются в нашу компетенцию. Кто привлечет к ответственности виновников национальной катастрофы русских? Разве нет оснований?

 Между тем слово взял Тивуртий Тивуртиев.

– Мы в Алма-Ате, – продолжил он в жестком стиле предыдущего оратора, – нуждаемся в таких четких ответах, которые только что получили, на важные вопросы. Мы крайне отрицательно относимся к ненужной великому казахскому народу ложной концепции о “старшем брате”. Она направлена против среднеазиатских, кавказских, балтийских и других этносов, ничуть не уступающих народу-держиморде, угнетателю, если говорить с ленинской прямотой. Лишь “посвященные”, избранные могут в регионах вывести национальные меньшинства из тупика “тюрьмы народов”. Мы ликвидируем злодейские легенды, которые распространяют о себе великодержавные шовинисты, и освободим головы своих братьев от такого дурмана. Поведем их по пути свободы и независимости под руководством американской просвещенной диктатуры и сольемся с ней. Сколько еще русским заражать нас лучевой болезнью с помощью ядерных взрывов на Семипалатинском полигоне?! Долой! Скрытым смыслом будем уничтожать оккупантов вольных степей Казахстана.

 Вот это фашистик, кипел эмоциями Павел Афаеасьевич. Безудержно врет! Может быть, правда, не понимая, что врет, а свой бред принимая за истину. Прямо какое-то нашествие гадов, как в “Роковых яйцах” Михаила Булгакова. Такие свиньи! Долгие годы нас приучали к мысли, что надо работать на благо государства единого “советского народа”. Какая уж тут слитность?! Что-то явно не в порядке. Никакой мудростью, добродетелью, совестью вовсе не пахнет. Лишь коварство и злоба, низменное и глупое.

 Ахмед Могамаев из Дагестана врал одинаково с предшественниками по застольному говорению, значит, определенно являясь соучастником преступления против Советского Союза. Обвинители должны стать обвиняемыми, прокомментировал про себя его лганье Котов. Видно, предки этого Ахмеда принадлежали к южнокавказскому племени езидов, поклонявшихся дьяволу, были подлыми и презренными людьми.

 Заданный русофобской речью Ванина – Пивной бочки, главаря политической банды, тон других, его сообщников, на секретном сборище сохранялся все время. В таком же духе изгалялись – карикатурно, дурашливо и глумливо – над исторической Россией-СССР и основным этносом государства Гурий Хмелевский, Филипп Савченко, Рустам Аасьянц, Вениамин Дубинкин, Арчил Адамия, хозяин кабинета и ведущий Герман Калник. Опостылевший и разгневавший Павла разговор демонстрировал сплошную апологию невежества, невоздержанность и легкомыслие, групповое оскорбление замечательнийших людей Отечества, тщательно разработанные планы уничтожения национального бытия коренных народов, геноцида против населения собственной страны, против ее суверенитета. Сколько низости и вероломства! При внешнем блеске писательских имен, созданных рекламой, надутых резиновых лягушек, – черная предательская суть внутренних движений. Это наследники цареубийц, которые когда-либо и где-либо рождались на всей земле, ведущих свой род от первого революционера – сатаны, восставшего против самого Творца. Полупомешанные, с налитыми кровью глазами, они возомнили себя господами Вселенной. Жалующие лишь разрушения, честолюбивые глупцы, они еще совершат из низменных побуждений не одно преступление, устроят не одно побоище!