Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

И Вавилов – Кочура, наконец, заговорил. Вернее, не заговорил, а, как и ожидал лейтенант Телкин, опять захихикал своим тоненьким, скользким смешком, будто повизгивал.

– Хи-хи-хи!.. – слышал Телкин. – Точно… Ты угадал… Хи… Проверял я тебя, сокол! Проверял! Факт, я бы не стал кому попало… А теперь вижу – ты свой!

«Ах, ты… – подумал Телкин. – Ах ты, червяк навозный!»

Такое омерзение поднялось в нем, такое жгучее желание раздавить предателя, как поганого слизня, свело руки, что он едва не выдал себя. Но выдавать себя нельзя было.

– Эх, ты! – только и вырвалось у Телкина, но, заметив, как шатнулся от него предатель, штурман на ходу нашелся: – Эх, ты!.. Я же к тебе всей душой, а ты петляешь!.. Товарищ называется! Какой же ты товарищ?!

– Так ведь… В плену ведь… – пробормотал Кандыба, совершенно сбитый с толку. – В плену…

– Видеть человека надо! – с жестокой радостью сказал Телкин. – Видеть! Я вот тебя увидел, а ты что же? Ослеп?

– Да я… Я же нарочно… – пробубнил Кандыба. – Ты ж пойми!..

– То-то – пойми! – сказал Телкин. – А то распелся: Капушаны – Мишкольц, девятая ударная, котел!.. На олуха напал!.. На вот, завяжи бинт! – И добавил: – Тебя где взяли?

– Под… под Ныирбакта… – запнувшись, ответил Кандыба, и пальцы, затягивающие узел на телкинском бинте, дрогнули.

– Так чего ты мне про восемнадцатую стрелковую плел?! Чего?! Под Ныирбакта же триста пятьдесят шестая стрелковая и гвардейская житомирская стояли! – воскликнул Телкин, на ходу выдумывая номера и названия частей. – А ты – гвардеец! Значит, ты из житомирской! Факт?

– Факт, – торопливо сглатывая слюну и вытягивая рожу в улыбке, подтвердил Кандыба, уже полностью подчинившийся воле Телкина. Он даже не вспомнил, как говорил, будто его дивизии звание гвардейской присвоили после Сталинграда.

– Ну вот! – воскликнул Телкин и трахнул кулаком по плечу Вавилова – Кочуры. – Ну вот!.. Чудо-юдо!.. А я из десятого полка дальней бомбардировочной!.. Живы будем – приезжай ко мне в полк! Я тебе канистру спирта поставлю! Приедешь?

– Приеду…

– Чудо! – сказал Телкин. – Ты не морщись! Это я тебя на радостях! Черт! Я же так рад, что договорились мы!

Он опять поддел соседа кулаком под ребра.

«Вытерпишь, слизь! – злорадно подумал штурман. – Ты у меня все вытерпишь!» И тот стерпел.

– Ну, лады! – сказал Телкин. – Да! Как твоя фамилия настоящая-то?

Некуда было деваться Кандыбе от беспощадно-веселого взгляда лейтенанта, и, ерзнув, он чуть не проговорился:

– Кан… Канюков… Канюков мое фамилие.

– Фамилия, – тотчас поправил Телкин. – Капитан, а говоришь неграмотно. Как тебе капитана дали? А? Или за героизм особый?

Он знал: он ничем не рискует, этот слизняк все съест, и церемониться с ним не стоит. Наоборот, чем бесцеремонней себя с ним вести, тем лучше. – В разведке же…

– Ага! Значит, за героизм! – сказал Телкин. – Н-да… А мне вот как присвоили лейтенанта после училища, так и топаю с двумя звездочками… Хотя, конечно, теперь нам все равно с тобой, сколько у нас звездочек. Мне даже лучше. С лейтенанта спрос меньше, чем с капитана, да еще разведчика!

– Чего? – никак не мог опомниться сосед.

– Ну, как это «чего»? – развел руками штурман. – Тебе и по званию и по должности больше знать полагается, ну, значит, больше и подкинут горячих… Били ведь?

– Чего?.. А! Били…

– Еще не так будут! – пообещал Телкин. – Ты даже представить не можешь, что тебя ждет!.. Или ты мне врешь? Опять врешь, а? Капитан? Ведь врешь! Ей-богу, врешь!

– Но… Что?.. Чего ты?..

– Врешь! – сказал Телкин. – По глазам вижу, что врешь!

– Чего ты? Чего ты?..

Телкин нагнулся к уху мнимого капитана и горячим шепотком посоветовал:

– Да ты признайся! Чего уж там! Признайся, слышь?

– В чем? В чем? – дико взглянул сосед.

– Да в том… в этом самом… Ну?

– А? – невольно переходя тоже на шепот, откликнулся Кандыба.

– Давай, давай! – поощрял Телкин. – Чего давать?

– Признавайся!

– В чем?

– Да ведь ты же все сказал там… – Телкин ткнул большим пальцем в потолок. – Сказал, капитан! Не пялься! Сказал! Я же вижу!

– Не… – неуверенным голосом запротестовал Кандыба. – Не… Я не сказал… Что ты? Не сказал…

– Сказал! – оборвал Телкин. – Брось со мной вилять! Ты все сказал!

– Ты… – выдохнул мнимый капитан, отодвигаясь от штурмана и готовясь вскочить. – Тебе чего?

Телкин был начеку. Он властно удержал мнимого капитана за руку.

– А того! – сказал он. – Не шеперься, дурак! Я не КГБ! Меня же тоже били, понял? Не хуже, чем тебя били! Понял?

На толстых губах соседа заслюнявилась улыбка, но тут же погасла.

Испуганно вырвав руку из пальцев Телкина, он вскочил с нар:

– Не! Я не сказал! Я ничего не сказал! Меня не трожь!

– Ах, не сказал? – вскочил на ноги и штурман. – Не сказал, гад? Ну, молчи! Молчи! Значит, мало тебе кинули! Мало! А с меня довольно! Понял? Довольно с меня! И хрен с ним, с моим лейтенантством! Зато я жив буду, а ты подохнешь! Жди, что тебя освободят! Жди! Пока немцам котел устроят, ты десять раз с прадедушкой увидишься! А я жив буду!

Кандыба глядел на штурмана окончательно отупевшими глазами.

– Дурак! – сказал Телкин. – Герой!.. Дурак ты, а не герой! Много тебе, дохлому, проку от геройства будет… Ты вон про аэродромы спрашивал. Выдал я их или не выдал? Так вот знай, дурак: выдал! Все выдал! И аэродромы и склады – все!.. Зато жить буду!.. И ты, если жить хочешь, лучше все скажи! Иначе – тюк – и нет тебя!.. И знай, гад, я же все равно все, что от тебя услышал, передам немцам. До единого словечка передам! Понял? Так что все равно твоему геройству хрен цена! Ты же мне, мне все раскрыл! И никуда не денешься!

Неожиданно для Телкина мнимый капитан, оцепенело стоявший напротив с отвалившейся челюстью, кинулся к двери, замолотил руками и ногами.

– Отворите! Отворите! Отворите!

Он стучал, а сам косился на штурмана затравленными, обезумевшими глазами.

Дверь распахнулась. Долговязый фельдфебель удержал рванувшегося мимо него в коридор Кандыбу:

– Что происходийть?

– Он убьет! – выкрикнул Кандыба. – Заберите меня! Убьет!

– Тих-ха! – рявкнул фельдфебель, разглядывая штурмана. – Вы что делайт? Кто разрешаль? Ты что, негодяй?

– Негодяй – он! – сказал Телкин. – И я ему прочищу мозги за агитацию! Герой нашелся!.. Скажите господину майору, что у меня к нему дело есть.

Фельдфебель переводил непонимающий взгляд с Телкина на Кандыбу и с Кандыбы на Телкина.

– Я тебя научу говорить, гад! – сказал Телкин Кандыбе и погрозил кулаком. – Я тебя научу!..

Глава четвертая

1

–  Штурмбаннфюрера Раббе! – Господин штурмбаннфюрер занят.

– Передайте, что говорит майор Вольф.

– Слушаюсь, господин майор! Одну минуту, господин майор!

Ожидая, пока Раббе возьмет телефонную трубку, майор Вольф исподлобья смотрел в окно, на облетевший осенний сад, залитый холодным солнечным светом. Солнце проглянуло внезапно. Чувствовалось – ненадолго. И хотя от деревьев тянулись по жухлой траве длинные влажные тени, хотя сучья кленов и грабов казались вычерченными черной тушью, а красная черепичная крыша гаража в глубине сада ярко блестела, ни глубина теней, ни четкость мокрых ветвей, ни блеск черепицы не могли прибавить тепла этому дню поздней осени.

Поддавшийся солнечному обману воробей, сев на ветку прямо перед окном, вертел головкой и чирикал.

Разглядывая воробья, майор иронически улыбнулся. Он знал: пичуга поплатится за легкомыслие. Солнце скроется, налетит ветер, хлынет дождь, воробьишке придется туго. Непогода сметет его, загонит в первую попавшуюся щель. Сиди и раскаивайся…

– Сам виноват! – сказал майор воробью.

– Что? – спросила трубка голосом Раббе. – Вы мне?

– Гюнтер? – оторвался от окна майор. – Нет, нет! Это не вам!.. Но что же вы не отвечаете?

– Я слушаю, – сказал Раббе. Его голос был угрюмым.

– Я хотел поговорить с вами.

– Говорите.

– Нет, не по телефону. Лично.

– Это что, срочно?

– Зная вас, боюсь, что да – срочно.

Раббе помолчал.

– Очень важно? – спросил он.

– Для меня – да. Для вас – тоже. В конечном итоге.

Раббе подумал.

– Хорошо… Можете приехать сейчас же?

– А если вы ко мне?

– Вам нужно, вы и приезжайте, – сказал Раббе.

Майор Вольф скривил рот, но ответил бодро, как обычно:

– Отлично! Через пятнадцать минут я у вас.

Он опустил трубку на рычаг, поднялся, одергивая китель, провел ладонью по волосам.

– Миних!

Адъютант возник в дверях немедленно.

– Машину, Миних!.. Минутку!.. Я уезжаю, а вы отправляйтесь спать.

– Спать, господин майор?

– Отучитесь переспрашивать старших, лейтенант. Да, спать. И только спать! Понятно? Возможно, ночью вам предстоит бодрствовать.

– Слушаюсь, – сказал Миних. – Можно идти, господин майор?

– Идите! – сказал Вольф.

Вишневого цвета «хорх» развернулся у подъезда особняка, шофер-солдат выскочил, предупредительно распахнул дверцу.

– Гестапо, – сказал майор Вольф, садясь.

Солдат молча захлопнул дверцу, положил руку на тормоз, выжал сцепление, включил скорость, «хорх» ровно сдвинулся с места и так же ровно поплыл по аллее…

Солнце зашло, и в надвигавшихся сумерках город казался покинутым: редкие пугливые прохожие, клочья пестрых афиш на рекламных тумбах, заваленная листвой мостовая, заколоченные досками, заваленные мешками с песком витрины, разинутые, словно в отчаянном вопле, пасти пустых подъездов…

Патрули провожали машину равнодушными взглядами.

Машину тряхнуло на выбоине.

– Осторожней! – процедил Вольф.

– Плохо заделывают воронки, господин майор! – виновато ответил солдат.

Вольф смолчал. Его молчание было ледяным и осуждающим. У солдата порозовели кончики ушей. Он не имел права оправдываться, он допустил ошибку, и понял это.

«Хорх» замедлил ход, остановился у перекрестка: дорогу пересекала колонна танков. Они шли с закрытыми люками, словно на поле боя, и Вольф подумал, что миновали те времена, когда танкисты торчали над башнями с сигаретами в зубах, и прикладывались к походным фляжкам, и перекликались друг с другом, стараясь перекричать стальной, оглушающий грохот машин.

Теперь они шли с закрытыми люками по пустынным улицам, мимо разноцветных афишных тумб, мимо каменных садовых оград с пожелтевшими виноградными лозами, свисающими до тротуаров, и никто не пил, не смеялся, не окликал приятелей. В грохоте машин, по-прежнему оглушающем, уже не слышалось торжества.

Штурмбаннфюрер Раббе ходил по кабинету. От угла до угла – девять шагов по мохнатому, пестрому турецкому ковру. Девять – туда, девять – обратно. Девять – туда, девять – обратно.

Выпучив рачьи глаза, за Раббе следил со стены Адольф Гитлер. Казалось, глаза на портрете поворачиваются в глазницах, впиваясь в сутулую спину штурмбаннфюрера.

Раббе был расстроен. Всего час назад Вильгельм Хеттль вызвал его к телефону. Хеттлю, видите ли, понадобилось лично узнать, как проходит операция по «эвакуации» еврейского населения. Раббе доложил, что на сегодняшний день зарегистрировались двадцать две тысячи лиц еврейского происхождения обоего пола, включая несовершеннолетних: все они изолированы в гетто, одиннадцать тысяч уже вывезены в ближайшие лагеря, остальные будут вывезены в течение недели.

– Выявляем уклонившихся от регистрации, – сказал штурмбаннфюрер в заключение и умолк, ожидая, что последует дальше. Ведь не ради евреев звонил Хеттль! Сведения, услышанные им от Раббе, он мог получить из ежедневной сводки.

И Раббе не ошибся.

– Благодарю, – сказал Хеттль. – Да! Кстати, что там у вас произошло на станции?

– Диверсионный акт.

– Русские?..

– Нет. Венгры. Местные коммунисты.

– Венгры?.. Надеюсь, венгерские власти приняли надлежащие меры?

– Дело в том…

– Я спрашиваю, – с нажимом сказал Хеттль, – приняли ли меры местные власти?

Раббе догадался.

– Так точно! Диверсанты арестованы. На допросе признались.

– Ну вот, – усмехаясь, сказал Хеттль. – Я так и знал, что вышла ошибка. Вернее, что не обошлось без враждебных элементов. Тут, в Будапеште, кое-кто поднял шум, будто мы вмешиваемся во внутренние дела страны… Помните, что мы ни во что не вмешиваемся. Если бы слухи о вашем вмешательстве подтвердились, я бы принял самые жесткие меры… Вам ясно?

– Ясно, – побагровев, сказал Раббе.

– До свиданья, – добродушно сказал Хеттль. – Желаю успеха…

Положив трубку, Раббе спросил себя; какая каналья успела все-таки сообщить в Будапешт и об арестованных рабочих? И когда успела? Каким образом? Едва схватишь мерзавцев, как это становится известно чуть ли не всему миру сразу!

Исполненный гнева, штурмбаннфюрер позвонил главарю местных салашистов Аурели Хараи.

– Немедленно явитесь ко мне! – приказал штурмбаннфюрер.

Но оказалось, Хараи совершенно ничего не знает и тоже не может представить, кто бы это мог накапать в Будапешт.

– Разрешите нам допросить коммунистическую сволочь! – попросил он.

– Это уже излишне, – сказал Раббе. – Попрошу вас немедленно опубликовать сообщение о том, что рабочие задержаны вами. Что они схвачены вами на месте преступления и по приговору военно-полевого суда будут казнены.

– Суд состоится на днях? – почтительно спросил Хараи.

– Какой вам еще суд? – спросил Раббе. – Вы лично явитесь ко мне в двадцать два часа и примете участие в ликвидации бандитов. Поняли?

– А… Понял! Понял! – заторопился Хараи.

– Идите!..

Отпустив салашиста, Раббе позвонил в тюрьму. Из тюрьмы ответили, что один из арестованных венгерских рабочих умер.

– А беглые девки и этот крестьянин?

– Живы. Но одна в тяжелом состоянии.

– Никому ничего не сообщать, – приказал Раббе. – Вечером ждите особого распоряжения.

После этого Раббе связался с командиром спецподразделения Отто Гинцлером.

– Обеспечьте на двадцать два часа фургон, – приказал он.

– Все фургоны в работе, господин штурмбаннфюрер, – осторожно заметил Гинцлер.

– Вы что, разучились понимать язык? – спросил Раббе.

– Слушаюсь, господин штурмбаннфюрер!

– Явитесь с фургоном сами.

– Куда прикажете подать?

– В тюрьму. Перед этим заедете ко мне. В двадцать один тридцать.

– Слушаюсь!..

Так все устроилось. Но Раббе нервничал по-прежнему. Конечно, Хеттль прав. Следовало заставить работать одних са-лашистов. Пусть бы они арестовывали коммунистическую сволочь. Но посадить бы Хеттля на место Раббе! Наверное, и ему было бы не до дипломатии после такой диверсии! Подумаешь, в конце концов событие: два дохлых коммуниста! Но здесь, видите ли, союзная страна. С союзниками надо считаться. Обходить их неудобно!.. А по правде говоря, грош цена этим союзникам. Солдаты у них – сволочь, и весь народ – сволочь, рвань, цыгане, подлецы, предатели! Поменьше бы дипломатничали – больше толку было бы. Зажать всех в кулак, расстреливать каждого третьего, чтоб никнуть не смели! А то еще доносят!..

– Майор Вольф! – доложил дежурный офицер.

– Просить! – сказал Раббе, останавливаясь.

В голову штурмбаннфюрера пришла внезапная мысль: а не Вольф ли сообщил в Будапешт о нерасторопности гестапо? Черт его знает, этого Вольфа! У него высокие связи. Вполне мог напакостить. Но если он…

– Хайль Гитлер! – сказал Вольф, дружески улыбаясь с порога.

– Хайль Гитлер! – мрачно отозвался Раббе. – Входите.

– Вы так на меня глядите, – посмеиваясь, сказал Вольф, проходя в кабинет, – так глядите, что можно подумать – у вас на меня по меньшей мере пять секретных донесений.

– Боитесь? – мрачно полюбопытствовал Раббе.

– Если донесения у вас – нет, – сказал Вольф. – Вы же не дадите им ходу, Гюнтер. Вы меня слишком хорошо знаете.

– Иногда выясняется, что совсем не знаешь человека, – возразил Раббе, усаживаясь за стол.

– Ко мне это не относится, – уверенно сказал Вольф. – Мы же друзья, Гюнтер. От вас у меня тайн нет.

– Хотел бы надеяться, – сказал Раббе.

– Послушайте, Гюнтер, – сказал Вольф. – Если у вас плохое настроение, это печально. Но откладывать свой визит я не хотел.

– Слушаю.

– У меня к вам маленькая просьба.

– Все ваши просьбы маленькие. Говорите.

– Прежде всего благодарю за Кандыбу. Он мне помог. Прекрасно сработал.

– Ага! Ваш летчик все-таки врал?

– Представьте себе, нет!.. Как видите, психологический метод себя оправдывает, Гюнтер.

– Трудно поверить.

– А вы поверьте!.. Штурман всерьез принял Кандыбу за русского капитана и, видимо, настолько был взвинчен, что чуть не избил его! Согласитесь, это смешно!

– Он его бил?..

– Не успел. Вмешалась охрана.

– А он не заподозрил во власовце информатора?

– Исключено! Охрана слышала, как он кричал, называл Кандыбу дураком за то, что молчит на допросах. Все равно, мол, выхода нет! И все равно он его сведения сообщит кому надо.

– Он их сообщил вам?

– Да, Гюнтер. Он, понимаете ли, решил, что удачно выпытал у Кандыбы правду!

Раббе исподлобья взглянул на майора:

– Слишком быстро он начал работать на вас, Вольф.

– По-моему, гораздо важнее то, что он начал работать, Гюнтер!

– И все-таки…

– От ошибок никто не гарантирован, Гюнтер. Но мне думается, с Телкиным ошибки не будет. На него произвело очень большое впечатление напоминание о «смерше».

– Рад за вас, если так… Впрочем, вы уже передали его показания в Будапешт?

– После Кандыбы – передал, конечно.

– Значит, недолго осталось ждать.

– То есть?

– Наши летчики проверят, лгал он или говорил правду.

– Ах, да… Конечно… Но я спокоен. Хотя моя просьба имеет прямое отношение именно к штурману Телкину.

– Слушаю вас.

– Скажите, Гюнтер, что у вас намечается на сегодня? На завтра?

Раббе посмотрел на Вольфа с подозрением. Это что? Попытка получить сведения об арестованных на станции?

– Что вы имеете в виду? – спросил Раббе.

– Вы не намерены ликвидировать кого-нибудь?

– А почему вас это интересует?

– По очень простой причине, Гюнтер. Я хотел бы, чтобы мой штурман принял участие в этой… э… операции.

– Хм!..

– Так надежней, Гюнтер. Сами понимаете, что так надежней. И хорошо бы парочку русских… У вас нет русских, Гюнтер?

Раббе немного успокоился. В просьбе Вольфа он не видел никакого подвоха. Вполне естественная просьба.

– Как раз парочка русских у меня есть, – сказал он. – Две русские девки. Девки вас устроят?

– Это даже лучше, – сказал Вольф. – Это просто прекрасно! Женщины! Вы меня обрадовали, Гюнтер. После женщин Телкину некуда будет деваться. Да! Женщины – это хорошо!

– Вы хотите дать ему оружие? – спросил Раббе.

– Нет! Зачем? Я пошлю с ним Миниха. Вы разрешите, надеюсь? Миних отлично фотографирует.

– Вы Телкину нож дайте, – посоветовал Раббе. – Пусть отрежет девкам… Но как Миних будет снимать ночью?

– Ему подсветят фарами… Нож – это тоже идея. Да. Очень хорошо!.. А когда вы намечаете операцию?

– Сегодня, – сказал Раббе. – Пусть Миних созвонится с Гинцлером. Тот в курсе дела.

– Вы опять меня выручаете, Гюнтер, – сказал Вольф. – Не знаю, как вас и благодарить!

– Сочтемся, – сказал Раббе. – Ничего, сочтемся, Вольф.

2

Фигуры пастуха и подпаска растворились в сумерках, но еще слышалось постукивание овечьих копытец и разноголосое меканье отары.

– Хороший старик! – сказал Бунцев. – Верно, Оля, хороший старик?

– Да, – сказала Кротова. – И мальчишка. На молдаванина похож.

– Замечательный старик! – сказал Бунцев. – Деды – они все один на другого чем-то смахивают, верно?

– Да, – сказала Кротова.

Бунцев оглянулся вокруг, посмотрел на сомкнувшиеся к вечеру стволы сосен, на темные клубы кустарников.

– А Толи мы так и не дождались, – вздохнул он. – И ждать больше нельзя, как я понимаю…

– Уходить надо быстро, товарищ капитан… Больше суток ждали, а теперь надо быстро. Мало ли что? Вдобавок видели нас.

– Да, я понимаю, – сказал Бунцев. – Вот только со штурманом плохо…

Кротова промолчала, давая Бунцеву время свыкнуться с невыносимой мыслью о том, что они уже не могут рассчитывать на встречу с Телкиным. Она ждала, чтобы он сам отдал приказ. И капитан Бунцев отдал этот приказ:

– Пора.

Пройдя насквозь сосновый лесок, Бунцев и Кротова вышли в поле. Дул слабый ветер. На севере тучи снесло, показались робкие звезды.

– Чертовы унты! – сказал Бунцев. – Словно гири.

– Ничего. Авось недолго, товарищ капитан… Слышите?

Бунцев слышал: справа от них, далеко-далеко, еле различимо урчали моторы.

– Шоссе, – сказал Бунцев. – Только почему огней не видно?

– С подфарниками идут, наверное. И холмом скрыты.

– Пожалуй.

Они двинулись через поле, за день обдутое и уже не такое вязкое, как минувшей ночью, держа на тусклые, мигающие огоньки примеченного днем хутора.

Шагали молча, чутко всматриваясь в темень, вслушиваясь в каждый новый ночной шорох. Останавливались, шепотом перекидывались двумя-тремя фразами, снова шли. Тусклые огоньки разгорались. Они дрожали впереди, словно их тоже пробирала прохлада.

Летчики спустились в низинку, пахнувшую на них сыростью и болотом, перебрались вброд через тощий ручеек, поднялись на пригорок, и на обоих повеяло теплом.

Бунцев усмехнулся:

– Скажи, как получается…

До хутора оставалось рукой подать, и они легли, чтобы понаблюдать и отдохнуть.

– А ведь это не хутор… – шепнула спустя минуту – другую Кротова.

– Почему так думаешь?

– Больно много построек, кажется…

– Это вроде не постройки, а лес.

– Скажите тогда – целый парк.

– Ну уж, парк…

– Все может быть, товарищ капитан… Возможно, это поместье.

– Ну и что? – спросил Бунцев. – Тем хуже для поместья.

– Это-то верно… – ответила Кротова, напряженно вглядываясь в огоньки. – Это-то верно, товарищ капитан…

– Но?..

– Но близко подходить не стоит.

– Что же делать?

– Выждем.

Так они лежали с полчаса, и выжидали, и, наконец, дождались: на хуторе или в поместье, как утверждала радистка, послышался рокот мотора, потом прямо в сторону пилотов метнулись столбы света от автомобильных фар, и какая-то машина, выехав из парка, развернулась и быстро пошла по направлению к шоссе.

– Так, – сказала Кротова. – Значит, проселок у них здесь… Попробуем с машиной.

– Пошли, – сказал Бунцев. – Пошли. Все ясно.

Теперь они удалялись от поместья, стараясь держаться той невидимой проселочной дороги, по которой ушла неизвестная машина. Лишь через полчаса ходьбы Бунцев решил, что можно выйти на проселок. Кротова не возражала.

– Вы заправским партизаном становитесь, товарищ капитан, – прошептала она.

Проселок оказался узкой щебенчатой дорогой.

– Факт, поместье, – сказала радистка. – К хутору дорогу не мостили бы. Теперь ищите, товарищ капитан.

Но Бунцев и так уже лазил по придорожным кустам, шаря руками, как слепой.

– У тебя нет? – тихонько окликнул он.

– Пока не вижу… Ничего. Должны быть!.. Ладонь капитана ощутила шершавый провод.

– Ольга! – выдохнул он. – Иди сюда!

Кротова перебежала дорогу, присела рядом с Бунцевым на корточки.

– Самый настоящий телефонный, – определила Кротова. – Немецкий. Знакомое производство… Погодите, не режьте! Может быть, колючку найдем все-таки…

Они обнаружили, что в одном месте дорога проходит между двумя рядами изгороди, но столбы были опутаны не колючей, а простой проволокой.

– Жаль, – сказала Кротова. – Ну ладно. Тогда этот провод режьте, товарищ капитан. Пусть без связи посидят.

Бунцев нагнулся к проводу, щелкнуло лезвие открываемого ножа.

– Побольше куски режьте, – попросила Кротова. – Глядишь, пригодятся.

Она оставалась на дороге, следила за ней.

Бунцев перерезал провод, пошел, наматывая его на руку, в сторону шоссе. Шагов через двадцать остановился.

– Может, хватит?

– Режьте! Режьте!

Бунцев вырезал еще несколько кусков провода.

– Слышь! – сказал он. – Пойдем к шоссе. Там скорей твою колючку обнаружим.

Но они не сделали и десятка шагов, как со стороны хутора донесся треск заводимого мотоцикла.

– Стой! – сказал Бунцев. – Тихо!

Кротова вытянулась, прислушиваясь.

– Неужели обнаружили? – пробормотал Бунцев.

– Точно!.. – с непонятной радостью ответила радистка. – Точно, товарищ капитан! Не иначе – связь восстанавливать хотят!

– Да ты чего?..

– Товарищ капитан! – сказала радистка. – Только быстрей… Сейчас мы их научим, как связь восстанавливать… Быстрей только, товарищ капитан!

Она бежала к изгороди.

– Ты чего задумала? Чего? – еле поспевая за ней, спрашивал Бунцев.

– Скорей!.. Держите конец! – сказала радистка, разматывая моток телефонного провода. – Да держите же!

– Слушай! Они завелись! – с тревогой сказал Бунцев, принимая конец провода. – Выезжают!

– Ладно! Стойте!

Кротова перебежала дорогу, повозилась возле изгороди, бегом вернулась обратно.

Мотоцикл уже трещал на дороге.

– Скорей, товарищ капитан! Сюда! Ваша сила нужна! Бунцев сбежал за радисткой со щебенки. Кротова выхватила у него конец провода, накинула на один из столбов:

– Тяните! Туже! Как можно туже!

– Едут, сволочи! – процедил сквозь зубы Бунцев, натягивая провод.

– Опутывайте столб! Крепите! Дайте помогу!

Мотоцикл приближался. Его сильная фара далеко освещала дорогу, и казалось, полоса света вот-вот дотянется до летчиков.

Бунцев и Кротова торопливо закрепили натянутый, как струна, провод и упали под изгородью.

Уже догадываясь, что задумала радистка, но еще не веря в успех ее затеи, остро сознавая, как плохо обернется дело, если все сорвется, Бунцев лежал на земле, следя за приближающимся мотоциклом, и на всякий случай вытаскивал пистолет.

Мотоциклист, видимо, хорошо знал дорогу и предполагал, наверное, что обрыв провода произошел где-то дальше. Может быть, связь и раньше нарушалась, и связисты уже знали, где чаще всего случаются обрывы. Во всяком случае, водитель гнал машину, ловко объезжая неровности дороги, как будто ехал среди бела дня по асфальту.

Полоса света достигла места, где лежали летчики, в следующее мгновение грохот мотоциклетного мотора стал оглушающим, а еще через мгновение Бунцев увидел, как мотоцикл проносится мимо: тяжелая машина с коляской.

В то же мгновение сидевший за рулем немецкий солдат вскинул руки, слетел с седла, мотоцикл вильнул, свет фары метнулся в поле, и машина с ревом рухнула в придорожную канаву, забилась там, как подбитая птица.

Кто-то дико закричал.

Кротова вскочила с земли, бросилась к дороге. Бунцев, не успев опомниться, за ней.

Возле мотоцикла, оглушенный внезапным падением и, видимо, сильно помятый, возился на земле солдат без пилотки. Постанывая, он пытался подняться на ноги. Бунцев замер лишь на мгновение. Он знал: солдата надо убить. Немедленно. Оставлять в живых его нельзя. Надо убить, пока солдат не пришел в себя и не схватился за оружие. Но ему еще никогда не приходилось убивать человека, сойдясь с ним лицом к лицу…

Бунцев увидел: радистка метнулась к солдату, сбила его, навалилась на отчаянно закричавшего…

– А, сволочь! – вырвалось у капитана.

Он рванулся вперед, уже не сознавая происходящего, зная только одно: то, что нужно сделать, нужно сейчас сделать ему, а не радистке, не женщине…

Солдат дернулся и затих.

– Где второй? – лихорадочно спросила Кротова. – Ищите второго! Теперь я сама…

Бунцев, не чувствуя ног, выбрался на щебенку. Водитель мотоцикла валялся на обочине, как падал – лицом вверх. Капитан нагнулся.

Голова, едва Бунцев прикоснулся к ней, качнулась, словно чужая распростертому телу.

Капитан стоял на коленях и часто дышал…

– Документы взяли? – услышал Бунцев быстрый голос Кротовой. – Ищите на груди!

Стараясь не глядеть на голову убитого, Бунцев торопливо расстегнул прыгающими пальцами нагрудные карманы мотоциклиста, нащупал какие-то бумаги, запихал в куртку.

– Пистолета нет? – спросила Кротова.

– Нет… – сказал Бунцев. – Черт!.. Как его…

– У того я взяла автомат. Надо еще поискать. В коляске.

В коляске мотоцикла они обнаружили только сумку с инструментом. Но, поднимая мотоцикл, Бунцев задел ногой что-то твердое, нагнулся и нащупал второй автомат.

– Есть, – сказал он.

– Вот и оружие, – сказала Кротова. – Мотоцикл знаете?

– Баловался…

Бунцев ощупывал ручки мотоциклетного руля, уже разбирал, где газ, где тормоз, поражаясь тому, как обыденно отвечает Кротовой, словно ничего не произошло.

– Не поврежден? – спросила радистка.

– Вроде нет… Надо попробовать…

– Выводите на дорогу, товарищ капитан.

Радистка уперлась в люльку, вдвоем они выкатили тяжелую машину из канавы.

От мотоцикла пахло бензином, и знакомый, давно привычный запах горючего действовал на Бунцева странно успокаивающе.

«Иначе мы не могли, – впервые ясно подумал он. – Война. Мы не могли иначе».

Он рывком нажал на педаль. Мотоцикл фыркнул, но не завелся.

– Ничего! Заработаешь! – яростно сказал Бунцев мотоциклу. – Заработаешь, друг!

Он выжал газ, давнул на педаль, еще давнул, и машина затрещала, оживая в привычных руках и подчиняясь им.

– Надо убрать этих! – крикнула в ухо капитану Кротова. – Нельзя их оставлять!

Бунцев оглянулся на трупы солдат. Да. Оставлять их на дороге нельзя было. Но он не стал глушить мотор. Почему-то было легче оттого, что мотор трещал.

– Куда их? – крикнул Бунцев радистке, отрываясь от машины.

– Где-нибудь должны быть труба или мостик! Погодите!.. Я сейчас!

Кротова быстро пошла по дороге в сторону шоссе.

Бунцев стоял около мотоцикла.

Волнение еще не улеглось, но он уже ощущал трепет ветра, запахи ночной земли, вновь слышал далекий шум шоссейной дороги, видел дрожащие огоньки хутора.

«Как быстро… – толчками бились мысли. – Там, на хуторе, конечно, не могли понять… Как быстро…»

Он поглядел на водителя мотоцикла.

Чувства жалости не возникало.

Вместо жалости на Бунцева нахлынула волна ненависти к убитому.

«Ты! – с яростью подумал Бунцев. – Ты заставил меня убить себя! Я никогда не хотел убивать! Но ты заставил! И я убил тебя, и если бы ты воскрес – слышишь, ты?! – если бы ты воскрес, я бы опять тебя убил, потому что ты заставил меня убивать людей! И я буду вас убивать! Слышишь, ты? Буду! Пока не убью всех, кто держит оружие! Чтобы вы не заставляли меня убивать! Чтобы никого не заставляли! Потому что люди должны жить, а не убивать!»

Радистка потрясла Бунцева за руку:

– Товарищ капитан! Есть! Труба. Там, дальше. Надо нести.

Бунцев оторвал взгляд от водителя мотоцикла.

– Да, – сказал он. – Давай понесем… А машина?

– Пока оставьте…

Бунцев отпустил руль:

– Давай. Сначала этого. Давай, берись…

Водоотводная труба находилась шагах в семидесяти, и перетащить оба тела было нелегко, но Бунцев и Кротова перенесли их и затолкали в трубу, где затхло воняло стоялой водой и плесневелыми камнями. Потом радистка побродила по щебенке, подобрала пилотку водителя мотоцикла, поискала, не осталось ли других следов, но ничего больше в темноте не нашла и вернулась к машине.

– Все, – сказала Кротова. – Теперь поехали, товарищ капитан. Быстрей!

Она забралась в коляску мотоцикла.

– Вы на унты жаловались, – нервно смеясь, сказала Кротова. – Теперь легче будет. Теперь колеса есть.

– На машине я вдвое человек, – сказал Бунцев, усаживаясь в седле. – Ну, Ольга! Я такую, как ты, впервые вижу…

Он стронул мотоцикл и повел по дороге, удаляясь от хутора. Машина слушалась, хотя и норовила вильнуть на ямках и бугорках щебенки. Бунцев почувствовал горячащий азарт удачи.

– Значит, на шоссе? – пригибаясь, крикнул он Кротовой.