Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Он медленно повел машину к деревне и вскоре выехал на дамбу. Снова остановился. Вышел из лимузина. Тянуло сыростью. Внизу, слева от дамбы, шевелилась, вздыхала вода. В деревне орали петухи.

– Ну, что? – спросил Телкин.

– Здесь не утопишь, – сказал Бунцев. – Натыкали столбов.

Он указал штурману на ограждающие дамбу каменные столбики.

– А если с той стороны попробовать? – спросил Телкин.

– Попробуем…

Миновав дамбу, Бунцев свернул налево и остановился, чтобы поискать спуск покруче.

– Выносите вещи, – приказал он.

Лимузин разгрузили быстро, но подходящий спуск Бунцев обнаружил лишь в сотне шагов от остановки.

Вернувшись, он усадил в машину штурмана и Мате и уже тронулся с места, когда с холма их окликнули.

Какой-то человек бежал от деревни к лимузину, крича по-венгерски, чтобы его подождали.

– Этого еще не хватало! – вырвалось у Бунцева. Капитан вышел из машины, весь отряд сбился возле него, ожидая, как развернутся события.

Подбежавший к лимузину человек тяжело дышал. Он был одет в полувоенную форму и в левой руке держал старую австрийскую винтовку.

– Еле успел! – на плохом немецком языке, но очень, видимо, довольный собой выговорил человек. – Туда нельзя ехать! Там нет дороги!

– Гут, – сказал Бунцев.

Он шагнул к человеку, ребром ладони ударил его по горлу. Тот не ойкнул. Выронил винтовку, опустился на колени.

– Обработай, – приказал Бунцев Кротовой. – Принесло идиота…

– Это охранник, салашист, – хмуро сказал Мате.

– Тем хуже для него, – сказал Бунцев и потряс рукой.

– С ним нечего возиться, – еще угрюмей сказал Мате. – Это бандит. Насильник.

– Может, верно, товарищ капитан?.. – спросила Кротова, обрезая пуговицы на куртке и галифе охранника.

– Погоди, – сказал Бунцев. – Допросим, тогда решим.

Охранник пришел в себя, когда радистка выдергивала его брючный ремень.

– Господа… – прохрипел он. – Я свой… Я хотел предупредить…

Он еще ничего не понимал.

– Молчать! – по-немецки приказала Кротова, и охранник умолк, покорно позволил себе связать руки.

– Покараульте, – сказал Бунцев. – Время теряем.

Он отвел лимузин к спуску, вместе с Мате и штурманом они подтолкнули «мерседес», тот пополз по скользкому берегу и с сильным плеском рухнул в воду.

Охранник, с ужасом наблюдавший за действием немецких солдат и офицеров, вдруг завопил. Но его вопль оборвался так же мгновенно, как вырвался. Радистка была начеку…

– Дошло до подлеца! – сказал Бунцев.

Он оглядел сгруженное на берегу имущество: мешок со снедью, чемодан полковника Хаузера, лишнее оружие. Нести все это…

– Пленные донесут, – сказала Кротова, поняв колебания капитана. – Ничего, пусть потрудятся. Связать только их надо.

– Побыстрей, – приказал Бунцев. – Крик могли услышать.

Через несколько минут связанные между собой остатками телефонного провода, припрятанного Кротовой, нагруженные трофеями отряда, пленные поплелись за капитаном. Телкин подталкивал пленных автоматом. Мате, радистка и Нина составляли арьергард.

Поросшая густым кустарником ложбина возникла из утреннего тумана, как бездонная пропасть.

Бунцев подал знак остановиться. Пленные хрипло дышали у него за спиной.

– Толя, сходи посмотри, – приказал капитан.

Штурман обошел его, потоптался перед кустами, пошел вглубь, раздвигая руками мокрые ветви.

– Туман, – с тревогой сказала радистка. – Вдруг деревня рядом?

– Петухов не слышно, – возразил Бунцев. – Спросите у Мате, где мы можем находиться.

Мате пожал плечами. В тумане он потерял ориентировку.

– Значит, так и так нам отсиживаться здесь, – сказал Бунцев.

Вернулся Телкин.

– Всей ложбинки на сотню шагов, – сказал он. – Там, дальше, опять поле. А кусты густые. И яма с водой есть.

– Пошли к воде, – приказал Бунцев. – Да не напрямки. Обойдем.

Отряд запутал след и лишь через полчаса, когда туман уже разрывался на клочья и полз над степью, оказался в кустах возле примеченной Телкиным ямы.

– Всё, привал, – сказал Бунцев.

Пленным разрешили сложить груз. Охранник сразу сел на землю, низко опустив голову. Немцу-водителю пришлось присесть. Поймав взгляд Бунцева, водитель вымученно улыбнулся. Страх и надежда жили в его улыбке.

– Ну, давай говори: Гитлер капут! – сказал пленному штурман.

Водитель быстро взглянул на штурмана и опять вымученно улыбнулся Бунцеву. Теперь он не спускал с капитана глаз.

– Мой имя – Карл, – хрипло сказал пленный. – Карл Оттен. Я сдался. Я не оказал защиты.

– По-русски толкует, – сказала Кротова. – Наверное, у нас побывал!

– Нет, нет! Нихт Россия! – забеспокоился пленный. – Нихт! Италия! Франкрейх – зо! Россия – нихт!

Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь угадать свою судьбу, и, не угадав ее, поник.

– Откуда русский знаешь? – спросил Бунцев.

Солдат потянулся к нему.

– Мой отец был пленный прошлый война. Он учил… О! Отец уважал русский народ! Царь долой, капитал долой, социализм – хорошо!.. Отец – шуцбунд, понимайт? Его бил расстрелять… Мы – рабочий…

Он торопился, от волнения путался в словах.

– Ладно, – сказал Бунцев. – Разберемся.

– Я не есть фашист! – торопился солдат. – Нейн! Я – Вена! Понимайт? Остеррейх! Вена!

– Не хочется помирать-то, – сказал Телкин.

Бунцев искоса глянул на штурмана, но тот не заметил бунцевского взгляда.

– Остеррейх! – твердил солдат. – Нихт фашист! Рабочий! Мобилизация… Понимайт?

В ложбине тянуло холодком, но лоб солдата взмок.

– Рабочий! – тоскливо повторил солдат.

– Переведи, что его никто не собирается расстреливать, – приказал капитан Нине. – Если даст показания, правду скажет, мы его не расстреляем.

Солдат напряженно выслушал перевод, закивал, быстро-быстро заговорил, что-то объясняя Нине.

– Уверяет, все скажет, что нас интересует, – перевела Нина. – Говорит, что не хотел воевать, но у него жена, двое детей, побоялся скрываться от мобилизации… Просит сохранить жизнь. Обещает помогать.

– Вояка! – сказал штурман.

Бунцев нахмурился.

– А ты бы хотел, чтоб он до конца Гитлеру верным оставался? Думать надо, Толя! Это же все-таки не Крупп какой-нибудь.

– Да ладно! – сказал штурман. – Как в плен попадут – сразу они все рабочими становятся!

– Глупо. Посмотри на него. Факт, рабочий.

– Ну, пусть рабочий. А не попал бы к нам – завтра в нас стрелял бы.

– Верно, – сказал Бунцев. – Но он попал. Уловил разницу или доходчивей объяснить?

– Я улавливаю, – сказал Телкин.

– Ты зачем воюешь? – резко спросил Бунцев.

Штурман оторопело уставился на командира.

– Я спрашиваю, зачем ты воюешь? – повторил Бунцев. – Ты можешь мне ответить?

– Странный вопрос, – темнея от обиды, сказал штурман.

– Ну, тогда я скажу тебе, зачем я воюю, – сказал Бунцев. – Тебе трудно, видать, а я скажу… Я воюю за свою Родину, за свободу своего народа. А это значит, что и за свободу немецкого народа! И я не уничтожать немцев собрался, а от фашизма их спасти.

– Элементарно, – обиженно сказал Телкин.

– Вот и усвой эту элементарную истину, – посоветовал Бунцев.

Пленный напряженно вслушивался в разговор.

2

Торжественные похороны жертв русских парашютистов были назначены в Наддетьхаза на десять часов тридцать минут утра. Здание ратуши, где установили гробы с телами эсэсовцев, Миниха, Аурела Хараи, капитана Фретера и его водителя, с рассветом украсили траурными флагами и государственными флагами Германии и Венгрии.

В десять в ратушу прибыл оркестр городского гарнизона, и в зале ратуши зазвучали траурные марши.

На похороны явились чины СС, работники разведотдела армии, офицеры армейского штаба, верхушка салашистской организации Наддетьхаза.

Ровно в десять тридцать состоялась церемония прощания с погибшими.

Она не затянулась. События на фронте развивались слишком неблагоприятно, чтобы старшие офицеры могли оставаться в ратуше более получаса. Их ждали неотложные дела.

Тем не менее похоронный кортеж растянулся почти на полверсты: офицеры, которые не могли лично проследовать на кладбище, оставили для участия в процессии свои автомобили, а взвод немецких солдат и около роты охранников из «Скрещенных стрел», не считая оркестра, составили вполне внушительное сопровождение.

За гробами, установленными на пушечных лафетах и усыпанными хризантемами, истово дуя в трубы, ударяя в тарелки и барабаны, первыми шествовали музыканты.

За музыкантами медленно, по-черепашьи ползли автомобили. За автомобилями шли солдаты…

Штурмбаннфюрер Раббе считал для себя обязательным отдать последний долг Гинцлеру и его подручным. Машина гестаповца шла сразу же за автомобилем, принадлежащим генералу Фитингофу, и машинами заместителей командующего.

Раббе с каменным лицом сидел возле своего шофера. Событие требовало сосредоточиться на возвышенных мыслях, требовало отрешения от всех преходящих забот, и штурмбаннфюреру удавалось сохранять на лице выражение возвышенности и отрешенности. Но мысли Раббе были далеки от узких улочек, по которым шествовал кортеж и от самих погибших. В конце концов воскресить их Раббе не мог. Наиболее достойным ответом на смерть солдат и офицеров были бы не эти заунывные вопли труб, не эта жалкая мишура обряда, а поимка русских парашютистов, виновных в случившемся. Но как раз с поимкой и уничтожением парашютистов дело обстояло донельзя плохо. Вернее, их просто до сих пор не обнаружили…

Истекшая ночь принесла новые сюрпризы. Из передовых частей дезертировали восемнадцать солдат и один унтер-офицер. Унтер-офицера и четырнадцать солдат схватили, но остальные где-то скрывались. Кроме того, армейские КПП задержали около тридцати машин, не имеющих документов, оформленных должным образом. Только к утру удалось установить, что ни одна из задержанных машин не имеет никакого отношения к парашютистам. Зато явное отношение к ним имело крушение поезда на участке Хайдунаш – Хайдубесермень. При крушении разбились паровоз и четыре вагона с маршевиками, погибли двенадцать и оказались тяжелоранеными тридцать человек. Кроме того, при столкновении вагонов еще шесть из них пришли в полную негодность, а с платформы скатились четыре танка и две автомашины. Движение на участке до сих пор не восстановлено, и вряд ли его восстановят до полудня. И самое неприятное – крушение произошло в непосредственной близости от переезда, рядом с постом охраны. Как прозевала охрана диверсантов – непонятно! Утверждают, что непрерывно патрулировали полотно и что за четверть часа до крушения линия была цела! Врут, подлецы! Будут отвечать перед военным судом, мерзавцы!

Явно не обошлось без партизан или диверсантов на дороге Домбрад – Тарцаль, где выстрелами из засады убиты мотоциклист и сопровождающий его солдат. Не исключено, что партизаны приложили руку и к пожару на складах с боеприпасами в Мишкольце. Что разбившиеся при загадочных обстоятельствах в минувшую ночь два грузовика тоже пострадали из-за парашютистов.

Но где же, где искать этот дерзкий отряд или, вернее, эти дерзкие отряды?

Раббе немало времени просидел с утра над картой, пытаясь решить, какой участок местности прочесать в первую очередь. От участка крушения поезда до участка, где убили мотоциклистов, было не меньше тридцати пяти километров. От места убий-ства мотоциклистов до места гибели грузовиков – восемнадцать. Мишкольц вообще оставался далеко в стороне… Что прочесывать? Где искать диверсантов? Начиналось, кажется, то же самое, что было в России.

Штурмбаннфюрер чувствовал, что имеет дело с опытным, ловким противником. Он ни минуты не сомневался в том, что парашютисты за минувшую ночь совершили не только те нападения, о каких уже известно, но еще и другие, о которых сообщат, как всегда, с запозданием, потому что всегда проходит какое-то время, пока узнают о диверсии, уточняют данные и доносят эти данные по инстанции.

«Наверняка они наставили мин, – думал Раббе. – У русских отличные мины замедленного действия. И неизвестно, когда они сработают. А времени, чтобы наставить мин, было у них вполне достаточно… Кроме того, негодяи используют захваченные машины. Мечутся из района в район… Как им это удается? Как? Или на КПП сидят болваны?..»

Он еще не отдал приказа о прочесывании подозрительных участков. Полагал, что надо выждать. Может быть, когда окончатся похороны, в штаб поступят новые, наводящие на след донесения. Может быть…

Раббе сидел с каменным лицом, но глаза гестаповца оставались беспокойными, подозрительными.

И штурмбаннфюрер сразу обратил внимание на «хорх», что замер на выезде из одной улочки, пропуская процессию. Правда, «хорх» был не вишневым, а синим, темно-синим, но на левом крыле автомобиля явственно виднелась плохо зашпаклеванная вмятина, а стекло на левой фаре было явно новеньким. Рисунок стекла был иным, чем рисунок на правой фаре.

В первое мгновение Раббе остолбенел, а в следующее мгновение голова штурмбаннфюрера yuuia в поднятые плечи, и весь он сжался. Он ждал грохота и выстрелов. Уж если диверсанты столь нагло ворвались в город, то ждать можно чего угодно!

Шофер с недоумением косился на своего хозяина.

– Выезжайте из процессии, – приходя в себя, отрывисто бросил Раббе. – Встаньте сразу же у тротуара.

Он воровато оглянулся. Синий «хорх» по-прежнему выжидал.

«Надо остановить шествие! – сообразил штурмбаннфюрер. – Пока улица занята, они никуда не денутся!»

Раббе буквально выпихнул недоумевающего шофера из кабины.

– Бегом к передней машине! Передайте мой приказ остановиться!

Он и сам выскочил на улицу, озирался, пытаясь найти кого-нибудь, кому можно было дать распоряжение послать людей в тыл «хорху». Он не видел никого, кроме редких прохожих, наблюдавших за похоронами.

«Может произойти скандал! – лихорадочно думал Раббе. – Они могут просто-напросто расстрелять шествие…»

Музыканты все играли, машины ползли, синий «хорх» выжидал.

«Идиотство! – мысленно бранился Раббе. – Идиотство!»

Видимо, шоферу все же удалось догнать переднюю машину, потому что процессия внезапно замерла. Только музыканты все еще старались.

Раббе ринулся к ближайшему автомобилю, рванул дверцу. Сидевший рядом с шофером капитан инженерных войск вопросительно поднял брови.

– В городе диверсанты, – бросил Раббе. – Ваш шофер должен немедленно сообщить замыкающему взводу мою команду!

Капитан хлопал глазами. Его щеки медленно белели.

– По… по… пожалуйста, господин штурмбаннфюрер!

С неожиданной прытью он выскочил наружу, всполошенно завертел головой. Прохожие отодвинулись от машин. Переглядывались. Видимо, услышали слова Раббе, передавали их друг другу. Кто-то побежал.

– Немедленно оцепить район! – втолковывал Раббе шоферу капитана. – Зайти с тыла вон в ту улицу…

Он умолк на полуслове: синий «хорх» медленно разворачивался, готовясь уехать.

– Бегом! – заревел Раббе. – Перекрыть улицы! Догнать эту машину! Слышите? Немедленно!

Он не видел, как рядом очутился майор Вольф.

– Мой «хорх»! – сказал майор. – Это мой «хорх»! Он перекрашен!

– Посылайте людей! – заревел Раббе и на майора. – Что вы стоите?! Посылайте людей!

Музыка умолкла. Офицеры покидали машины, торопились узнать, в чем дело. Синий «хорх» развернулся и пропал из глаз.

Раббе услышал голос своего шофера:

– Ваше приказание…

– В машину! – крикнул Раббе, на ходу расстегивая кобуру. – Майор Вольф, следуйте за мной!

Он плюхнулся на сиденье:

– Разворачивай – и в ту улицу!

Развернуться, не смешав ряды процессии, было невозможно.

– Наплевать! – крикнул Раббе. – Разворачивайся!

Непрерывно сигналя, шофер Раббе кое-как развернул машину, повел к боковой улочке.

– Быстрей!

– Люди, господин штурмбаннфюрер…

– Плевать я хотел на людей! Догоняй «хорх»!

На боковой улочке «хорха» не оказалось. Шоферу подсказали – свернул налево.

– Живо! – приказал Раббе.

Багровый от возбуждения, с пузырящейся на фиолетовых губах пеной, он спустил предохранитель тяжелого «вальтера». И, заметив, наконец, перекрашенный автомобиль, несущийся впереди по безлюдной улице, стал спускать боковое стекло.

Высунув наружу согнутую руку, Раббе выстрелил в воздух. Выстрелил второй раз.

Пассажиры «хорха» оглянулись. Синяя машина сбросила скорость, встала у тротуара.

Автомобиль штурмбаннфюрера проскочил «хорх», резко затормозил, загородил проезд. Раббе вынесло наружу. Пассажиры «хорха» тоже выскочили – низенький, брюхастый офицер в форме интендантской службы и пожилой, долговязый шофер-солдат.

– Ни с места! Руки вверх! – по-русски крикнул Раббе, уже чувствуя какой-то подвох, но еще разгоряченный преследованием.

Брюхастый офицер и солдат топтались возле «хорха», с недоумением кося по сторонам испуганными глазами: к ним подбегали, держа на изготовку автоматы, прихваченные Вольфом эсэсовцы.

– Руки вверх! – на всякий случай не опуская «вальтер», повторил Раббе уже по-немецки.

Офицер и солдат с готовностью вскинули руки.

– Что происходит? – нервно крикнул офицер. – Господа! Какое-то недоразумение!

Его уже обезоруживали. Эсэсовцы крутили руки долговязому шоферу.

– Обыскать! Осмотреть машину! – приказал Раббе.

Он все еще не рисковал приблизиться к синему автомобилю, хотя пузатый, перепуганный интендант никак не походил на диверсанта. Такому трех парашютов мало было бы…

В «хорхе» никого не оказалось.

Раббе подошел вплотную к задержанным. Ему подали документы интенданта.

«Майор Густав Лок. Начальник службы снабжения восьмой танковой дивизии», – прочитал штурмбаннфюрер в удостоверении.

– Господин штурмбаннфюрер! – приходя в себя, заговорил майор. – Я не понимаю… На каком основании?..

Раббе догадывался, что по милости этого пузатого он выглядит круглым дураком.

– Это ваша машина? – вымещая на майоре яростную досаду, оборвал офицера Раббе.

– Собственно… – начал интендант и запнулся.

– Что значит «собственно»? Ваша или не ваша?

Майор Вольф, успевший заглянуть в «хорх», поднял капот автомобиля, поглядел на номер мотора.

– Что? – крикнул ему Раббе.

– Мой! – откликнулся Вольф и, вытирая руки, с подозрением уставился на интенданта.

– Откуда у вас эта машина? – заорал Раббе. – Потрудитесь отвечать!

Интендант беспомощно взглянул на шофера, на штурмбаннфюрера, приложил к вспотевшему лицу платок.

– Собственно… Мой шофер нашел эту машину на Мишкольцском шоссе…

Он подыскивал подходящие к случаю выражения.

Долговязый шофер воспользовался паузой:

– Машина была брошена. Господин майор приказал ее оприходовать…

Ситуация становилась комически-неприличной.

– Разойтись! – бросил Раббе солдатам. – Возвращайтесь к своим обязанностям!..

– Мои документы… – рискнул заикнуться майор Лок.

Раббе тяжело посмотрел на интенданта и спрятал его удостоверение в нагрудный карман.

Густав Лок следил за движениями гестаповца как загипнотизированный.

– Заберите машину, – сказал штурмбаннфюрер Вольфу.

И лишь после этого прошипел интенданту:

– А вы поедете со мной… Вор!

Внезапная заминка, слух о проникших в город парашютистах, прогремевшие неподалеку выстрелы разогнали гарнизонный оркестр. Почетный эскорт рассыпался по улицам, выполняя приказ оцепить район. Шоферы грузовиков и часть офицеров попрятались в подъездах.

Пока восстановили порядок, прошло около часа. Все это время гробы стояли без присмотра. И когда к ним приблизились, обнаружили, что вокруг лафетов и даже на самих гробах валяются листовки с крупными надписями «Смерть палачам!».

Пришлось собирать листовки.

Лишь после этого похоронная процессия двинулась в путь. Наверстывая упущенное время, распорядители церемонии решили махнуть рукой на этикет: автомобили устремились к кладбищу со стремительностью танковой колонны, вводимой в прорыв азартным командующим.

Около тринадцати часов по местному времени Раббе вернулся в штаб эйнзатцкоманды. Как и предполагал штурмбаннфюрер, ночные сюрпризы приумножились. В штабе имелось несколько новых донесений. Первое: о тяжелом ранении заместителя начальника связи армии полковника Хаузера, подвергшегося нападению диверсантов. Второе: об исчезновении члена организации «Скрещенные стрелы» охранника Нилаша. Третье: о появлении вблизи деревни Каба подозрительных людей в немецкой форме, скрывшихся, как только их заметили, в кустах возле кабского озера.

Штурмбаннфюрер кинулся к карте.

От участка, где было совершено нападение на Хаузера, до деревни Каба по прямой выходило сорок километров Но ведь у диверсантов имелся лимузин полковника, и они, бесспорно, не остались в том районе, где действовали! Они должны были уйти из этого района!

Раббе немедленно вызвал командира моторизованного батальона, выделенного для борьбы с парашютистами и партизанами. Уже через пять минут поднятый по тревоге батальон мчался из Наддетьхаза к деревне Каба. Через два часа батальон оцепил озеро, где скрывались подозрительные личности. А еще через пятнадцать минут обнаружил пять человек в немецкой форме, оказавших яростное сопротивление.

В штаб эйнзатцкоманды пленных доставили около шестнадцати часов. Задержанные признались, что они дезертировали из армии. Для опознания личностей дезертиров Раббе вызвал в Наддетьхаза командира роты, названной схваченными солдатами.

Командир роты прибыл в город лишь в двадцать часов с минутами. Он подтвердил, что мерзавцы служили в его подразделении. Он просил дать ему возможность лично расстрелять дезертиров.

– Расстреливать надо командиров, не умеющих внушить своим солдатам чувство долга перед великой Германией! – сказал Раббе, но все же удовлетворил просьбу униженного и злого капитана.

Предпринимать что-либо, кроме расстрела дезертиров, в этот вечер было поздно.

Раббе ограничился тем, что еще раз лично проинструктировал по телефону командиров частей и отдельных подразделений о необходимости проявлять бдительность и задерживать всех лиц, внушающих малейшее подозрение.

Ему снова осталось одно: ждать, ждать, ждать…

Уже собираясь покинуть штаб, он вспомнил о майоре Локе.

«Ну, этот никуда не денется, – подумал Раббе. – И все равно пойдет под суд за воровство. Так что пускай посидит!»

Штурмбаннфюреру хотелось спать. Ночь могла оказаться беспокойной: русские потеснили войска армии, назревала угроза прорыва противника, реальной оставалась угроза выброски новых десантов, и, пока из штаба армии не вызывали, Раббе хотел выкроить часок-другой для сна.

Он вышел из здания штаба вялой походкой обремененного непосильными делами человека.

Часовые приветствовали своего шефа.

Раббе ответил на приветствие, не обратив внимания на открыто идущего по тротуару человека: час был комендантский, жителям полагалось находиться в домах.

Два выстрела в живот свалили Раббе на тротуар.

Он забился и закричал, призывая на помощь.

Часовые бросились к штурмбаннфюреру.

Стрелявший мог бежать.

Но он стоял и смотрел…

Спохватившись, один из часовых бросился на стрелявшего.

Тот не сопротивлялся.

Это был еврейский юноша, почти мальчик.

Позднее, на допросе, он сказал, что мстил за семью, уничтоженную третьего дня.

Но как ему удалось скрыться от облавы, где он взял оружие, мальчик не сказал и умер под пыткой, не выдав ни одного человека…

3

– Ну, так как жить будем? – спросил Бунцев, опускаясь на землю возле Ольги Кротовой и глядя в степь, туда же, куда смотрела радистка, назначенная им в первый караул.

После завтрака Бунцев допросил пленных, потом они со штурманом побрились найденной в чемодане полковника бритвой, а девушки, отойдя за кусты, переоделись в отутюженное, пахнущее лавандой полковничье белье.

Теперь Телкин и Нина спали, Мате наблюдал за пленными, а Бунцев, пользуясь случаем, пришел к радистке.

– Так как будем жить? – повторил Бунцев.

Он тоже устал, ему тоже хотелось отдохнуть, но другого случая могло не представиться, надо было пользоваться этим.

Радистка упорно смотрела в степь.

– Да как, товарищ капитан? – спросила она. – Как жили, так и будем. Теперь недолго… Карл подтвердил же, что до линии фронта тридцать километров! Значит, завтра-послезавтра к своим выйдем.

– Я про это и говорю, – сказал Бунцев.

– Самое опасное – линию фронта переходить, – сказала радистка, словно не догадываясь, к чему клонит Бунцев. – Артиллерия своя бьет, пулеметы… Но я верю, все обойдется.

– Ольга! – сказал Бунцев.

– Хотя всякое случается, – быстро, не слушая, продолжала радистка, и, наблюдая за ней краешком глаза, капитан заметил на щеках Кротовой лихорадочный румянец. – Я не рассказывала вам, товарищ капитан, как мы однажды на Северном Кавказе к своим вышли?

– Не о Северном Кавказе речь, – тихо сказал Бунцев.

– Да нет! Вы послушайте! – упорствовала Кротова. Вырвав пучок травы, она перетирала траву в пальцах.

– Вы послушайте! – повторила Кротова. – Это интересно, товарищ капитан!

– Ну что ж… Расскажи, – согласился Бунцев, догадываясь, что радистка ждала разговора и про Северный Кавказ вспомнила неспроста. – Расскажи.

– Мы были заброшены в немецкий тыл на парашютах, – сказала Кротова. – Я и восемнадцать русских и испанских товарищей. Между прочим, некоторые испанцы были соратниками полковника Григорьева по испанской войне…

– Ну?

– Подробности не важны. Задание мы выполнили, потеряв только одного товарища убитым. На танковой мине подорвался… И вышли к своим. Вполне благополучно, между прочим. На стыке двух немецких батальонов прошли, и нас ждали: я по рации предупредила о выходе…

– Так, – сказал Бунцев. – Продолжай, что же ты?

– Ну, вышли. Зима, мороз… Нас сразу к командиру дивизии. В блиндаж. Мы первым делом, даже не отогревшись, сведения свои выложили. Конечно, радость и все такое. Комдив приказывает нам отдыхать, распоряжается накормить самым лучшим и даже водки выдать велит сверх фронтовых положенных ста граммов…

– Неплохо! – сказал Бунцев.

– Неплохо, – кивнула Кротова. – Только пообедать нам не удалось. Едва уселись за трапезу – приходят из особого отдела. Нашелся там какой-то сверхбдительный товарищ. Смутило его, понимаете ли, что документов при нас нет… А какие же у нас могли быть документы?! Ведь прежде, чем в тыл к немцам идти, все документы сдаешь!.. Мы пытались объяснить, что к чему, только нас не послушали. Приказывают: «Сдать оружие!» Ну, мы сдали. А как только сдали, нас от обеда оторвали, под конвой и пешим порядком за двадцать километров в штаб армии.

– Нелепость! – глухо сказал Бунцев.

– Конечно, – согласилась Кротова. – Но двадцать километров по морозу под конвоем, как враги какие-нибудь, мы все-таки протопали. И несколько испанцев обморозились. Да и в штабе армии три часа в одном сарае со всякой сволочью – с полицаями, с дезертирами – нас продержали, пока командующий армией не узнал и не вмешался… Вот ведь как случается под горячую руку! А мы…

Радистка запнулась.

– Договаривай, – приказал Бунцев.

Кротова гладила ствол автомата.

– Договаривай!

– Что ж договаривать? – тряхнув белесой челкой и щурясь, спросила радистка. – Мы подозрений не должны были вызвать, о нас знали, и все-таки задержали, и не сразу разобрались…

– Так, – сказал Бунцев. – Все ясно.

Радистка посмотрела на него и отвела взгляд. Короткие реснички ее дрожали. Губы сжались.

– Почему ты не веришь Мальковой? – спросил Бунцев.

Радистка глядела в степь. Чуть приметно пожала плечами:

– А при чем тут я? В биографии Мальковой и без меня разберутся…

– Может, и без меня?

– Может, и без вас.

– Ну, этого не будет, – сказал Бунцев. – Без меня не будет.

– Уверены, товарищ капитан?

– Уверен, – сказал Бунцев. – Человек нам душу открыл. Я верю, что Нина и Шура цистерны взорвали. Мы с тобой их из-под расстрела вырвали. Нынче Малькова меня выручила, прикончила этого гада с ножом… Как же без меня? Кто же лучше нас разберется?

– Найдется кто… – сказала радистка. – Мы Малькову два дня знаем. А она не два дня на свете живет.

На скулах Бунцева катались желваки.

– Значит, так, – сказал он. – Значит, и сама ей не веришь и мне верить не советуешь?

– Да вы поймите меня, товарищ капитан! – тоскливо воскликнула радистка. – Почему вы не хотите понять?!

В маленьких серых глазах ее бились мольба и тревога.

– Я понимаю, – сказал Бунцев. – Я, Ольга, не чурбан… И, помедлив, напрямик спросил:

– За последствия боишься?.. Ладно. Нечего в прятки играть. Люди взрослые.

Кротова побледнела. Их глаза встретились.

– Да, боюсь, – сказала Кротова, не отводя взгляда. – Да.

Бунцев, сдвинув темные брови, долго разглядывал пожухший стебелек какого-то полевого цветка. Уже не узнать какого.

– Ну что ж… – сказал он. – Значит, ты должна понять, как я за Нину переживаю… И не надо, Оля, мою душу спасать. Слышишь? Не спасешь. Не нуждается она в спасении. Вот если б я товарища предал, если бы мог ему помочь, а не помог, тогда – да, тогда спасала бы. Только я ее не предам.

– Разве я…

– Нет, ты просто встревожилась. Но встревожилась зря. Любая на месте Нины окажись, я бы точно так же ей поверил и точно так же считал бы, что нет на ней больше вины… Вот это я и хотел тебе сказать.

Радистка не ответила. Степь перед ее глазами туманилась и текла огромной желтой рекой без берегов.

Бунцев поднялся.

– И еще одно. Нам вместе воевать, а может, и погибать всем вместе. Так у меня в отряде чистых и нечистых быть не должно. Держись с Мальковой ровнее.

– Эту просьбу… эту просьбу мне трудно выполнить, – сказала радистка.

– А это не просьба. Это приказ, – сказал Бунцев.

– Предатель! – просипел охранник. – Грязная собака, предатель!

Мате молча взглянул на него и снова наклонился над сапогом. В сапоге вылез гвоздик, его следовало забить.

– Красная сволочь! Продал свой народ! – просипел охранник. – Продал! Сколько тебе заплатили, ты, собака?

«Надо поискать камень… А то можно и прикладом», – раздумывал Мате. Он засунул в головку сапога нож, на ощупь накрыл вылезший гвоздик лезвием и несколько раз с силой ударил прикладом автомата по тому месту, где торчал гвоздик.

– Проклятая собака! – сказал охранник. – Подлец! Выродок! Погоди! Тебя еще повесят, собака!

Мате попробовал пальцами, как там гвоздик. Гвоздик еще царапался. Мате опять засунул в головку сапога нож. Опять ударил прикладом.

– Где твоя совесть? – спросил охранник. – Где твоя совесть, собака? Какой же ты венгр, если продаешь своих?

Русского командира не было, одна из русских стояла в карауле, другая спала, второй русский тоже спал, а немец не понимал по-венгерски, и охранник не выбирал выражений. Страх и ненависть переполняли его. Так внезапно, так круто повернулась судьба! Побежал предупредить немцев, а нарвался на разведчиков или партизан, черт знает, кто они такие! Марта, наверное, к завтраку ждала. Неужели не спохватилась? Должна спохватиться! Не такая баба, чтобы долго отсутствие мужа терпеть. Из одной ревности всю деревню должна обегать!.. Неужели не найдут их? Неужели не сообразят, где искать?..

– Собака! – сказал охранник. – Негодяй! Христопродавец!

Он не сомневался, что русские расстреляют его. Известно, что русские – звери. Никого не щадят. Они и войну с Венгрией начали. Хотели землю отнять. Хотели заставить на себя работать. И сейчас лезут. И уж если пришли – расстреляют. А этот – коммунист, наверное. Пособник. Привел их сюда, подлец. Мало их вешали, мерзавцев! Мало!