Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятая

Офицер связи армии капитан Леопольд Фретер нервничал. Ему было приказано срочно доставить в Токай, командиру учебного полка майору Риттеру, пакет командующего, а в тридцати километрах от Токая у мотоцикла испортился мотор, и вот уже полчаса Фретер стоял на шоссе, напрасно ожидая какой-нибудь попутной машины.

Водитель мотоцикла виновато копошился в моторе.

– Ты у меня пойдешь под арест, сукин сын! – выбранился несчетный раз капитан Фретер, подходя к мотоциклу. – Ты обязан следить за машиной!

– Господин капитан, это механики…

– На фронт пошлю, мерзавец! – оборвал Фретер. – Не разговаривай, а работай! Скотина!

Фретера разбирало зло. В кои веки выпадет такое замечательное поручение! Доставив пакет, можно было бы заночевать в Токае, и Фретер заранее предвкушал удовольствия ночи. Он знал одно местечко, где солдат может отдохнуть и забыться без всякого риска как для служебного положения, так и для здоровья.

«Как зовут ту шатеночку? – попытался вспомнить Фретер. – Ализа или Элла?.. Нет, кажется, все-таки Элла… Ализа – эта та, в матросочке, зеленоглазая».

Он всегда путал имена шатеночки и зеленоглазой, никак не мог твердо запомнить, какую как зовут, и это смешило Фретера, всегда придавало встречам особую пикантность.

Капитан отшвырнул сигарету, и красный огонек, прочертив полукруг, погас где-то в мокрой траве. Черт! Что толку мечтать, когда этот идиот не может исправить мотор, и, как назло, ни одной попутной!

– Долго еще? – спросил Фретер.

– Стараюсь, господин капитан… – уныло ответил водитель.

– Ну, смотри, задница! – пообещал Фретер. – Ты у меня запоешь! Я тебя научу держать машину в порядке! Научу!

Он опять закурил и стоял посреди шоссе, расставив ноги, мрачно вглядываясь в пустынную дорогу.

«Сволочь! – уныло думал водитель, ломая голову над тем, что же стряслось с мотором. – Сволочь! Из-за ерунды пропаду! Фретер такая скотина, что действительно на фронт может сунуть… Назначили, прости мне, господь, офицером связи такую жабу! Пьяница и бабник, сволочь! Говорят, из-за баб он под суд чуть не угодил, да у него дядюшка генерал, выручил племянничка… Сволочи! Пороха не нюхали, а туда же…»

Водитель Шпейдель остро ненавидел тыловых офицеров. Сам он долго служил в регулярных войсках, проделал польскую и югославскую кампании, участвовал в оккупации Норвегии, почти три года провел на русском фронте, где получил два тяжелых и одно легкое ранение. Шпейдель знал, почем фунт лиха. Он знал, что такое идти за огневым валом, знал, каково сопровождать танки, и, когда после второго тяжелого ранения попал в комендантские части, вздохнул с облегчением. Тут, конечно, тоже несладко было, в особенности если посылали против партизан, но все же легче. А последние три месяца вообще хорошо жилось. Посылали только на расстрелы. А это, как известно, дело тихое, неопасное…

«Надо было держаться комендантской команды! – думал Шпейдель, копаясь в моторе. – Черт меня дернул послушать этого Зигфрида! Напел всякой всячины, скотина! И машина, мол, в твоем распоряжении, и времени свободного сколько хочешь!.. Замолвил словечко, дерьмо такое! Сунул в штаб, в мотоциклисты… А тут эта жаба Фретер! И вообще все тыловое дерьмо!»

– Скоро? – донеслось с шоссе.

– Я стараюсь, господин капитан, – сказал Шпейдель. – Стараюсь же!

– Ну, смотри… – завел было капитан Фретер свою обычную песню, как вдруг умолк.

Шпейдель выпрямился.

– Машина, господин капитан!

– Сам слышу! Делай свое дело! – сходя с шоссе и останавливаясь возле испорченного «харлея», оборвал Фретер. – И считай, что тебе повезло, если меня возьмут.

Оба, и офицер и солдат, вглядывались в даль, где уже светились огоньки.

– Две машины, – определил Шпейдель. – Передняя – легковая, кажется.

Машины приближались на большой скорости.

– Работай! – сказал Фретер.

Он сделал шаг вперед, вынул из кармана сигнальный фонарик и замигал, приказывая машинам остановиться. Машины не сбавляли скорости.

– Мерзавцы! – пробормотал Фретер, продолжая сигналить. – Пусть только попробуют проехать мимо.

– А может, начальство? – высказал предположение Шпейдель.

– Шофер обязан остановиться! – сказал Фретер, вытягивая руку.

Машины надвигались стремительно.

– Мимо! – сказал Шпейдель.

Ни Фретер, ни Шпейдель не успели больше произнести ни одного слова и даже не поняли, что, собственно, произошло: мчащийся мимо мощный «хорх» неожиданно резко вильнул влево, и перед Фретером и Шпейделем на мгновенье вырос радиатор машины…

Похожая на больную таксу, потрепанная «ханза» майора интендантской службы Густава Лока медленно ползла по дороге, делая от силы тридцать километров в час. При выезде из Мишкольца у «ханзы» лопнул левый задний баллон. Шофер сменил его, использовав последний запасной баллон, и Густав Лок проехал Токай без приключений, но за Токаем, словно нарочно, забарахлил мотор. Возвращаться было бессмысленно. До Наддетьхаза оставалось примерно столько же, сколько майор отъехал от Токая. И Лок приказал шоферу полегоньку ехать вперед.

– Загубим машину, – вздохнул шофер.

– Черт с ней! – вспылил Лок. – Может быть, тогда получим что-нибудь приличное, а не такой драндулет!

Шоссе оставалось пустынным. Прошла колонна грузовиков, но ее водители ничем помочь не могли, лишь высказали сочувствие. «Ханза» поползла дальше. Так прошло около получаса. Показался одинокий грузовик. Майор Лок вышел из машины, поднял руку, но грузовик не остановился.

– Свиньи! – вскипел Лок. – И номер запачкан!

– Господин майор, – заметил шофер. – Эти не остановятся.

– Что такое?

– Это же фургон… – сказал шофер. – Эйнзатцкоманда.

Майор оторопело поглядел вслед исчезающему грузовику.

– Ах, вот оно что… – смущенно пробормотал он. – Да, действительно.

Он покорно влез на свое место. «Ханза» ползла и ползла по шоссе, и майор Лок начал уже подремывать, смирившись с мыслью, что до рассвета вряд ли попадет в Наддетьхаза, а в свою дивизию раньше вечера не попадет вообще.

Очнулся он от того, что «ханза» остановилась.

– Какая-то машина, господин майор, – сказал шофер.

– Машина?

Лок снова вылез наружу. Они с шофером подошли к стоявшей на обочине легковой. Это был вишневый «хорх» с разбитой правой фарой и спущенным левым передним баллоном.

– Авария, – сказал шофер. – Столкнулся с кем-нибудь.

Он суетился вокруг автомобиля.

– Господин майор! Тут есть запасной баллон!

– Ну и что? – спросил Лок. – Он же нам не годится.

Шофер, не отвечая, забрался в «хорх». Через секунду мотор «хорха» заработал.

– Господин майор! – возбужденно крикнул шофер, высовываясь из приоткрытой дверцы. – Работает!

Лок приблизился, похлопал ладонью по мощному корпусу автомобиля:

– Скажите пожалуйста!

– Господин майор! – волновался шофер. – Разрешите оприходовать?

Лок поколебался:

– A y нас ее не отберут?

– Кто, господин майор?!. Машина вряд ли военная… Наши бы ее не бросили! Это венгры какие-нибудь!.. Господин майор!

– А номер? – спросил Лок.

– Плевое дело! – ответил шофер. – Номер – плевое дело, господин майор! Снимем с нашей «ханзы», и точка. А этот выбросим… Я ее перекрашу, господин майор! Ее родная мама не узнает!

– Собственно… – неуверенно начал майор Лок. – Собственно, я имею санкцию на приобретение машины у населения. А в случае необходимости – на реквизирование…

– Послушайте меня, господин майор! – возбужденно сказал шофер. – Вы только меня послушайте! Ну, что ваша «ханза»? Коляска для грудных, честное слово! На нее и мотор-то по ошибке поставили! А это же зверь, господин майор! Восемь цилиндров, господин майор! Вы только представьте себе – восемь! За два часа в дивизии будем!

– Ну, а что делать с «ханзой»? – неуверенно спросил Лок.

– Бросить ее к чертовой бабушке! Я ее сейчас с дороги сверну. Берем, господин майор? Да?

Лок помялся. Рискованно, черт побери! Но, с другой стороны, жаль упускать случай. Все равно кто-нибудь подберет этот «хорх». А «хорх» явно венгерский. Военные бы такую машину не бросили.

– А! Будь что будет! – сказал Лок. – Снимай номера! Меняй! Только чтобы завтра же перекрасить!

– Нынче же ночью перекрашу! – обрадованно крикнул шофер, бросаясь к «ханзе». – Родная мама не узнает!

Через пятнадцать минут злосчастная «ханза» была сброшена в кювет, номера на «хорхе» сменены, и Лок уселся рядом с шофером в новый лимузин.

«Хорх» плавно набирал скорость.

– Я же говорил – зверь! – ликуя, крикнул шофер. – Вы меня век за эту машину вспоминать будете, господин майор! Век! Я вам точно говорю!

Оставив умирающую жену на попечение невестки и сына, Тибор Каналаш натянул кожух и, тыча палкой, как слепец, побрел за ксендзом.

Тибор прожил с женой сорок лет, он уже и забыл, какой она была в девках, и про то, как любил ее когда-то, тоже забыл, а если честно сказать, он давно уже только терпел ее присутствие в доме: перед богом обет давали, двух сынов и дочку она Тибору родила, тут хочешь не хочешь, а терпи!

Но в потайных думках не раз представлялось Тибору, что жена-то и была причиной всех его бед, всей его нескладной жизни. Молодость глупа! Позарился на ясные глазки да розовые щечки батрачки, умней и сильней всех себя мнил, наперекор отцу пошел, а что вышло?.. Жаркими ночками сыт не будешь! Как прижала нужда, как взяло в оборот горе-гореванское, так и ясные глазки не милы сделались. Да и то верно толкуют, что все бабы только в девках хороши. Другая бы терпела, жила бы тем, что господь послал, а Тиборовой жене все не так!

Ох, горько слушать бабьи попреки да насмешки, слышать в голосе той, кого за ангела почитал, черную зависть к людям, лютую, неуемную жадность! А еще горше видеть, как торопится человек для себя одного лучшее урвать, о семье не думает, добро по ветру пускает! На третьем году совместной жизни собрался Тибор купить телку. Хорошую телку присмотрел у богатого мужика в Демшеде, и сговорился уже, по рукам ударили, а прибежал домой за деньгами, в потайном местечке уложенными, и чуть не ополоумел. Ткнулся в пустую укладку, как бык под обухом… И вдруг вскочил, рванулся к дому. Вспомнил: с прошлого воскресенья жена что-то непривычно ласкова была, посытней его кормить норовила, все прижималась да зазывно, тревожно посмеивалась, как молодуха!.. Жена как завидела Тибора, так за печку и – голосить. Кинулся он к бабьему сундуку, ключа под рукой не оказалось – топором замок сбил, откинул крышку, раскидал, что поверху лежало, и на минуту окаменел, держа перед собой расшитый шелками, замшевый, на пушистом меху полушубочек. Вот оно! Вот куда его по г. пошел! Сотворила по-своему, ведьма! Купила-таки не спросясь!.. И в бешеной злобе изрубил Тибор тем же топором злополучный наряд в куски. Пол повредил, так гакал!.. После жалел, конечно. Телки не досталось, так хоть одежа была бы. Но в первую минуту ни о чем не помнил, ни о чем не думал, кроме одного: баба ему поперек пошла, на пустое деньги бросила, хозяйство рушит, назло ему свое вершит. Враг! Враг в доме его, а не жена!..

Жена не забыла побоев и изрубленного полушубочка не забыла. Начался в семье сущий ад. Тибор – одно, жена – другое. Чуть отвернулся – полетели форинты на побрякушки, на ленты, на зеркальца, на кружева. Просил. Бил. Снова просил. Как об стену горох! Ты, мол, для меня обновы пожалел, так на вот, получи! Мне жизни не даешь, и тебе жизни не будет…

Молчал Тибор. С такой бедой к людям не выйдешь: засмеют. Скажут: с бабой не совладал! И одно утешение осталось – вино. А где вино, там горе одно, всем известно…

Опомнился Тибор. Трое ребятишек отцовских бед не хотят знать. Им хоть кусок хлеба, да подай в день!.. И потянулись безотрадные, оглушающие заботой будни. У другого, хоть и впроголодь живет, да близкая душа рядом. Другому есть с кем на будущее понадеяться. А у него никого. Жена – враг. Говорили, и погуливать начала. Но Тибору уже все равно стало. Чужая. Пусть как хочет!..

С тоской думал он, что иначе вся жизнь повернулась бы, приведи он в дом другую. Иначе повернулась бы! И не надо особого богатства, бог с ним. Человека, человека рядом с собой видел бы!

…Старуха слегла неожиданно. Вроде крепкая была, а тут слегла.

И вот нынче под утро велела ксендза звать. Еле прошептала: «Ксендза!..» А сама уже серая. И никого не видит…

Тибор Каналаш, отирая быстрые, неожиданные слезы, убыстрил шаги. Господи, господи, не дай бедной умереть без причастия! И сама не жила, и его век заела, да разве ж она виновата, господи?! Хотелось бабе как все люди пожить, радости хотелось, веселья, думала обновками судьбу обмануть… Э-э-хе-хе, горе! И ему бы надо иначе с молодой-то… Ведь любил!.. А прожитого не вернешь, годы вспять не идут. Конец – вот он… Ничего уже не поправить. Только ксендза позвать… Хоть бы ксендз успел!

Крытый красной черепицей беленький домик ксендза Алоиза Тормы стоял на краю села, откуда открывался вид на Альфельд и на озеро, поросшее высокими камышами.

Еще издали Тибор заметил в окнах домика свет и обрадовался: слава богу, не придется будить. Он, грешным делом, побаивался священника: человек ученый, строгий. Разбуди его среди ночи, так и выбранит, пожалуй!..

Двустворчатая беленая дверь оказалась приоткрытой. Тибор обскреб сапоги о железный скребок, вбитый в крыльцо, кашлянул и постучал. Никто не отозвался. Подождав, Тибор постучал сильнее. Опять нет ответа. Тибор переминался с ноги на ногу. Господи! Да что ж такое! Человек помирает, а тут…

Тибор набрался смелости, переступил порог. В передней еще покашлял. Почтительно, робко постучал во внутренние двери. Дом как вымер. Тибор топтался в передней, не зная, как поступить. Надо позвать ксендза, каждая минута дорога, но как войдешь без разрешения?.. Тибор еще покашлял, еще постучал… Ему почудилось за дверью не то мычание, не то стон, и вслед за тем показалось, что в доме упало что-то тяжелое.

– Господи!..

Тибор невольно перекрестился. Да что ж такое?!. Входная дверь открыта, никто не отзывается, стонут, а свет горит?

Тибор потянул дверь, заглянул в первую комнату – и обомлел. На ковре возле дивана корчился связанный по рукам и ногам какой-то человек в одном исподнем. Тибор не сразу признал в человеке духовного отца. Такое лицо – и в подштанниках! А потом, придя в себя, кинулся на помощь.

Руки у Тибора были крепкие, умелые, но развязать хитрые, тугие узлы даже они быстро не сумели.

– Ваше преподобие!.. Ваше преподобие!.. Да как же так?.. Да кто?.. – твердил Тибор. – Погодите маленько, я сейчас, сейчас!.. Ах ты господи, какое несчастье!

Пока Тибор возился с веревкой, опутавшей ноги Алоиза Тормы, ксендз успел освободиться от заткнутого в рот кляпа. Он дышал, как запаленная лошадь.

– Да будут прокляты нечестивцы! – возопил вдруг ксендз. – Отныне и вовеки! Отныне и вовеки!

Тибор сдернул веревку с ног Алоиза Тормы.

– Господи! Да что случилось? Кто вас так? Может, доктора?

Ксендз встал на ноги, сделал неуверенный шаг к дивану, но ноги отекли, и ксендз едва успел присесть. Желтая, сухая рука ухватила валявшуюся на диване связку ключей.

– Да будут прокляты! – опять возопил ксендз и погрозил связкой ключей в окно. – Отныне и вовеки!

– Я людей кликну, ваше преподобие! – сообразил Тибор и повернулся к двери, но ксендз прытко скаканул с дивана, ухватил Каналаша за полу пиджака.

– Не смей! Не смей! Стой!..

Ничего не понимающий Тибор мялся у двери, пока ксендз, метнувшийся в спальню, что-то там бормотал, шелестел одеждой. Наконец Алоиз Торма, напяливший сутану, выбежал, проскочил мимо Тибора, и тот услышал, что слуга господа метнулся во двор.

– Да будут прокляты! – исступленно зазвучало на дворе. Тибор неуверенно двинулся на крик. В обширном ксендзовом дворе посреди раскрытых хлевов и клетей метался Алоиз Торма.

– Уходи! – заревел ксендз, заметив Тибора. – Прочь!

Тибор попятился, но вспомнил, зачем пришел, и остановился.

– Уходи! – надвигался на него ксендз.

– Ваше преподобие… У меня жена…

– Уйди на улицу! Уйди! Сиди там!

Тибор вышел.

«А ведь ксендз-то рехнулся! – осенило Тибора уже на улице. – Человека ограбили, чуть не убили, а он не велит людей звать, вопит, кидается, как дикий!»

В следующую минуту Тибор уже бежал к соседям. Загрохотал в двери:

– Эгей! Люди! Люди! Ксендза ограбили! Он с ума сошел!

Через полчаса вокруг дома ксендза Алоиза Тормы гудела толпа. Сбежавшиеся мужики и бабы судачили, пытались заглянуть в окна, позвать Алоиза Торму, но тот заперся и на все призывы отвечал только одно:

– Расходитесь! Расходитесь!

Тибор в сотый раз пересказывал, что увидел в доме Алоиза, придя звать его к умирающей жене.

Никто ничего не понимал.

Меньше всех понимал, что произошло, сам Алоиз Торма. Немецкие офицеры, которым он гостеприимно открыл дверь нынче ночью, вдруг набросились, связали его и экономку, отобрали ключи, а теперь выяснилось – ограбили его! Варвары! Варвары! На кого подняли длань свою? В чей колодец плюнули? Чей храм осквернили?

Первым побуждением Алоиза было жаловаться. Ехать в город, требовать наказания для грабителей. Но, остыв, он струхнул. Кому жаловаться? Своим властям? Э! А жаловаться немецкому командованию на немецких офицеров…

Одно смущало ксендза. Странно выглядели ночные гости. Небритые. У одного лицо в кровоподтеках. У другого – голова забинтована. Словно и не офицеры, а самые настоящие разбойники. Но ведь мало ли что…

Ксендз досадовал на дурака-мужика, собравшего народ. Из этой истории нельзя поднимать шума. А теперь вся деревня взбудоражена. И упаси бог, если узнает мужичье, что на ксендза напал не кто-нибудь, а немцы! И так немцев ненавидят в деревне, а дай повод – шмелями зажужжат, неизвестно, до чего дойдут! Повсюду разнесут новость!

«Нет, нет! – думал ксендз. – Нет! Волновать народ, разжигать страсти нельзя… Недостойно… Сообщить властям в корректной форме… Убытки вернут… А народ волновать нельзя!..»

Собравшись с духом, он вышел на крыльцо. Много позже, когда мужики уже расходились, ксендз вспомнил о своем освободителе. Спросил, кто к нему приходил поутру, зачем.

– Тибор Каналаш, ваше преподобие, – ответили ксендзу. – Жена у него помирает.

Ксендз всплеснул руками:

– Ей нужны святые дары!

– Да уже не нужны, ваше преподобие, – сказал кто то. – Померла она.

И, подумав, подтвердил:

– Уже с час, как померла.

Солдаты второй смены контрольно-пропускного пункта под Тишальоком коротали время, рассказывая старые анекдоты и всякие истории. Но анекдоты иссякли, фронтовые воспоминания надоели, и солдаты умолкли. Наступило тяжкое, унылое молчание.

– Хоть бы письмо пришло, – сказал, наконец, рядовой Грюнблат. В его голосе была тоска. Все знали, что семья Грюнблата живет в Дрездене, что он не получал писем вторую неделю, и догадывались, почему он их не получает.

Рядовой Кнебель вздохнул.

– Заскулили! – с ненавистью сказал рядовой Нойман. – Никто не имеет права скулить! Слышите, вы! Никто!

– Припадочный! – сказал рядовой Кнебель.

– Повтори, что ты сказал, негодяй!

– Я сказал, что ты припадочный! И заткни свою поганую пасть! – неожиданно взревел Кнебель. – Заткни, псих! Заткни!

Они стояли друг против друга, сжимая в руках оружие. Эти двое давно не выносили друг друга. Кнебель за глаза называл Ноймана доносчиком, а Нойман всюду грозился, что выведет Кнебеля на чистую воду, разоблачит его пораженческие настроения.

Грюнблат не имел ничего против того, чтобы Кнебель набил Нойману морду. Сволочам надо бить морду. Но он боялся, что в ход пойдет оружие.

– Бросьте вы! – заорал и Грюнблат.

Противники не слышали.

На счастье, дверь в караулку отворилась, вошел фельдфебель Цигль.

– Что тут еще? – крикнул Цигль.

– Как всегда, ссорятся… – поторопился сказать Грюнблат, чтобы не дать Нойману заговорить первым и возвести напраслину на Кнебеля.

– Опять? – рявкнул Цигль.

– Они опять скулят, господин фельдфебель! – крикнул Нойман.

– Врешь! – оборвал Грюнблат. – Господин фельдфебель, разрешите доложить, что эта богемская свинья врет! Никто не скулил! А с ним нельзя двух слов сказать! Трусит, вот и бросается на всех!

– Господин фельдфебель! – взвыл Нойман.

– Молчать! – заорал Цигль.

Фельдфебель был по горло сыт доносами. Из-за этих доносов его уже три раза за последний месяц таскали в гестапо, и три раза приходилось выручать своих болванов, доказывать, что в роте настроения самые боевые. Цигль знал: доносы – дело Ноймана, и не прощал тому попытки замарать роту.

– Молчать! – еще яростней проорал Цигль, хотя все уже и так молчали. – Я вас научу нести службу!.. Кнебель!

– Я, господин фельдфебель!

– Два наряда вне очереди!

– Слушаюсь, господин фельдфебель…

– Нойман!

– Я…

– Два наряда вне очереди!.. И чтоб я не слышал больше разговоров о настроениях!.. Не ваше дело!.. Настроениями занимаются те, кому это положено! Ясно?

– Осмелюсь доложить…

– Молчать! – завопил Цигль. – Рядовой Нойман! Лечь!

Нойман вскинул было голову, но тут же покорно шлепнулся в грязь.

– Встать!.. Лечь!.. Встать!.. Лечь!.. Встать!.. Лечь!..

На десятый раз Цигль немного успокоился.

– Всё поняли?

– Так точно, господин фельдфебель… – прохрипел Нойман.

– И зарубите себе на носу… – начал было Цигль, но умолк.

К контрольно-пропускному пункту приближалась машина. Вернее, приближались две машины. Вторая шла метров за двести от первой.

– Приготовиться к проверке! – приказал Цигль.

Первая машина приблизилась и затормозила. В ней ехали офицеры танкового корпуса. Документы у офицеров были в порядке.

Возвращая документы подполковнику-танкисту, Цигль заметил, что вторая машина разворачивается.

– Кто ехал за вами? – быстро спросил Цигль подполковника.

– За нами? Фургон. Из этих…

– А! – сказал Цигль. – Прошу прощения, господин подполковник. Можете ехать.

Он почтительно козырнул. Машина с офицерами прошла. Фургон удалялся.

– Что это они назад отправились? – спросил Кнебель. – Смотрите. Сворачивают направо!

– Не твое дело! – отрезал Цигль. – Это же СС… Не видишь, что ли?

– А… – протянул Кнебель.

– На Будапешт, что ли, они? – вставил Грюнблат.

– И не твое дело, – повторил Цигль. – Распустились! А ну, рассказывай, что у этих двух свиней вышло.

Фургон исчез, пропал на боковой дороге. Солдат он больше не интересовал. Не интересовал он и фельдфебеля Цигля.

Майор Вольф заканчивал обработку данных фронтовой разведки. Осторожно вошел заменявший в этот вечер Миниха дежурный офицер отдела лейтенант фон Рейтенау.

– Да? – не отрываясь от бумаг, спросил Вольф.

– Звонит господин Раббе. Спрашивает, можно ли вас видеть.

– Конечно…

Фон Рейтенау вышел. Появление дежурного сбило с мысли. Майор Вольф «потерял» конец недописанной фразы. Морщясь, он достал сигарету, механически взглянул на часы, чиркнул спичкой, но не закурил и, приходя в себя, опять посмотрел на часы.

– Половина второго?!.

Спичка обжигала пальцы, Вольф отбросил ее, зажег новую, выпустил струйку дыма, позвонил.

– Лейтенант Миних вернулся? – осведомился он у фон Рейтенау.

Тот, как всегда, был невозмутим:

– Никак нет, господин майор.

– Как это?.. Он давно должен был возвратиться.

Фон Рейтенау с ледяным спокойствием повторил:

– Лейтенант Миних не возвращался.

Ровный тон дежурного офицера в данном случае как нельзя лучше демонстрировал отношение фон Рейтенау, отпрыска старой прусской фамилии, к выскочке и плебею Миниху. Фон Рейтенау как бы подчеркивал: он и не ждал от Миниха ничего хорошего. Разве хам перестает быть хамом оттого, что получил офицерский чин? Разве он когда-нибудь научится выполнять приказы?

Майору Вольфу фон Рейтенау нравился. Конечно, он был не чета Миниху. Но у майора были основания предполагать, что его адъютант связан с гестапо, и майор многое спускал Миниху. Следовательно, невысказанный упрек дежурного офицера косвенным образом относился к самому Вольфу.

– Хорошо, идите, – недружелюбно сказал Вольф. – Впрочем, постойте!.. Соедините меня с командиром зондеркоманды.

– Осмелюсь напомнить, доктор Раббе высказал желание видеть вас, вы дали согласие, и он сейчас приедет…

– Да, – сказал Вольф. – Хорошо. Идите.

Начальник разведотдела остался один. Он хмурился. Очевидно, посещение Раббе связано с отсутствием Миниха. Нетрудно догадаться, в чем дело. Миних запьянствовал где-то с гестаповскими дружками, а Раббе, видимо, выступит в роли ходатая за своего агента.

«Ничего не выйдет! – зло подумал Вольф. – На этот раз Миних получит по заслугам… Мальчишка, наглый щенок!.. Шнапс и девки у него на первом плане… Да черт с ним, с девками! Катился бы к ним после того, как отрапортует… А пленного он куда дел? С собой потащил? Или сунул его головорезам из эйнзатцкоманды и успокоился?! Безответственный щенок!»

Вольф попытался работать, кое-как докончил утреннюю сводку для штаба фронта и начал завязывать папки. Аккуратно уложил папки в сейф. В ожидании штурмбаннфюрера достал из шкафчика бутылку рома, бутерброды.

Послышался шум подъехавшей машины.

«Может быть, все-таки Миних?» – подумал Вольф.

Он холодно смотрел на дверь.

– Штурмбаннфюрер доктор Раббе, – доложил фон Рейтенау.

Раббе устало ввалился в кабинет, бросил в кресло плащ и фуражку и остановился против Вольфа.

– Ну? – спросил Раббе вместо приветствия. – Как вам это понравится?

– В чем дело?

– Где ваш адъютант?

– Я полагал, вы лучше информированы об этом, – холодно сказал Вольф.

– Ах, вот как! – саркастически ухмыльнулся Раббе. – Оказывается, это я должен знать, где находятся ваши сотрудники!

Он уселся в свободное кресло, сам налил ром в рюмки.

– Короче говоря… – сказал он. – Короче говоря, сучьи дети уехали развлекаться. В полном составе отбыли в Мишкольц или еще куда-то, черт бы их побрал!

– В Мишкольц?.. – майор Вольф постарался вместить ни с чем несообразную новость. – Значит, и ваши не вернулись?.. Но почему в Мишкольц?!

– Черт их знает почему! – выбирая бутерброд с ветчиной попостнее, сказал Раббе. – Богатая фантазия, очевидно!

Он ел жадно, быстро и чавкал. Кусочек ветчины упал. Раббе подхватил ветчину и забросил в рот.

– На контрольно-пропускном пункте под Тишальоком видели наш фургон, – проговорил он в перерыве между двумя глотками.

Майор Вольф пригубил рюмку.

– Фургон? А нашу машину?

– Черт их знает! – невнятно пробурчал Раббе. – Наверное, и ваша там была! Разве у этих идиотов добьешься толку?.. Говорят, видели фургон, свернувший по проселку на Мишкольц… Через контрольно-пропускной пункт остереглись ехать, черти!

– Ну, знаете! – Вольф поставил рюмку и прошелся по кабинету. – Это уже выходит за рамки всяких приличий!..

– Гинцлер у меня получит! – сказал Раббе. – Он у меня получит, свиное отродье! Ему пора за других приниматься, а он, видите ли, устал! Отдохнуть захотелось!

– Не понимаю! Ехать пьянствовать, не доложив о себе, ехать вместе с пленным! – сказал Вольф. – Я этого так не оставлю!

Раббе поперхнулся ромом, забрызгал мундир, ладонью стряхнул брызги.

– Ах, да! – сказал Раббе. – Верно! Ведь с ними ваш летчик. Верите ли, я совершенно забыл о летчике!.. Вот мерзавцы!.. Послушайте, надо связаться с Мишкольцем. Прикажите дежурному вызвать Мишкольц. Надо найти свиней и вернуть обратно!

– Мне перестает нравиться дружба Миниха с Гинцлером! – сказал Вольф и позвонил. – Пьянка за пьянкой!

Фон Рейтенау вытянулся у двери.

– Вызовите комендатуру Мишкольца! – приказал Вольф. – Говорить буду я.

Раббе подождал, пока за фон Рейтенау закроется дверь.

– По-вашему, во всем виноват Гинцлер?

– Оба они хороши, но Гинцлер явно влияет на Миниха.

– А по-моему, это Миних влияет!.. И в конце концов Гинцлер свое дело сделал, расстрелял эту сволочь, и не его печаль заботиться о вашем летчике! Это Миних должен был думать!

– Я больше чем уверен, что они держали совместный совет!

На столе замигала красная лампочка.

– Не сваливайте вину Миниха на Гинцлера! – упрямо повторил Раббе, выбирая новый бутерброд.

Вольф поднял трубку телефона:

– Алло! Комендатура?

Он тут же снизил тон:

– Простите, господин полковник… Да. Штурмбаннфюрер Раббе у меня. Передаю, господин полковник. – Прикрыв трубку ладонью, он протянул ее Раббе. – Полковник Шредер!

Раббе торопливо проглотил кусок. Полковник Шредер, помощник начальника штаба армии, был одним из влиятельных офицеров. Кто же не знал, что его отец, финансовый магнат Курт Шредер, находится в самых тесных приятельских отношениях с Гиммлером! Раббе из кожи вон лез, чтобы услужить полковнику. Молодой Шредер в случае нужды мог заступиться за него перед Хеттлем и другим начальством.

– Слушаю вас, господин полковник! – почтительно сказал Раббе, вытерев жирные губы платком.

Вольф заметил, как штурмбаннфюрер замигал глазками, раздул ноздри, сморщил лоб.

– Понимаю, господин полковник… Да, понял… Да, немедленно, конечно… Слушаюсь, господин полковник!

Подержав в руке умолкнувшую трубку, Раббе опустил ее на аппарат и, не замечая, что делает, вытер испачканным платком вспотевшую лысину.

– Что случилось? – забеспокоился Вольф.

Раббе устремил на него долгий, отсутствующий взгляд.

– Что все-таки случилось? – повторил Вольф.

Раббе что-то соображал.

– Вы знали офицера связи капитана Фретера? – неожиданно спросил он.

– Конечно… В чем дело?

Раббе потер мясистое ухо.

– Из Мишкольца прибыл обер-лейтенант Вейс, – сказал Раббе. – Он обнаружил разбитый мотоцикл Фретера. На мотоцикле кровь… Фретер и его водитель исчезли.

– Вы шутите? – поразился Вольф. – Неужели партизаны?..

Раббе поморщился, поглядел исподлобья.

– В каких отношениях был с Фретером ваш Миних?

– Миних? – удивился Вольф. – При чем тут Миних?.. Что случилось, Гюнтер?

– Боюсь, что случилась большая неприятность, – сказал Раббе и поглядел на бутылку, но наливать не стал. – Дело в том, что возле мотоцикла капитана Фретера обер-лейтенант Вейс обнаружил бумажник Миниха… И учтите: я вам ничего не сообщал.

Вольф не успел обрести дара речи, как лампочка на столе замигала снова.

Майор механически поднял трубку. Отвечала комендатура Мишкольца. Комендант города ничего не слышал об офицерах и солдатах СС из Наддетьхаза. Он обещал позвонить, когда опросит контрольно-пропускные пункты.

– Послушайте, Вольф, – сказал Раббе. – Вы знаете, где обычно бывал Миних? Ну, в каких злачных местах его можно найти?

– Понятия не имею.

– Узнайте у ваших сотрудников. Дело скверное.

– Неужели вы допускаете мысль?..

– По роду службы, – сказал Раббе. – Только по роду службы… Конечно, не исключена возможность несчастного случая… Но все равно дело скверное… Сбили Фретера и не вернулись. Заметают следы! А Фретер – племянник генерала Фретера. Понимаете?

– Пьяница он и бабник! – сердито сказал Вольф.

– В данном случае имеет значение только то, что он племянник генерала, а не то, что он пьяница.

– Но, может быть, он сам виноват?..

– Бросьте, Вольф! Зачем бы тогда Миниху куда-то смываться? Я вам повторяю: дело очень скверное! И мои хороши! Помогают Миниху!

Раббе тоже поднялся.

– Свиные свиньи! Даже концов спрятать не умеют! Кретины!