Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Придется задерживать! – быстро шепнула Кротова. – Давайте вы, товарищ капитан… А я отползу, постараюсь мальчонку перехватить. Испугается – убежит…

– Ползи! – сказал Бунцев. – Давай ползи!

Зашуршали листья, треснули сучья. Собачонка залилась пуще прежнего. Пастух в нерешительности остановился позади собаки.

– Э-гей! – крикнул он и потряс палкой. – Э-гей!

Бунцев лежал не отзываясь. Он уже отлично видел лицо старика: узкое, темное, горбоносое, с запавшей верхней губой и заросшими седой щетиной бугристыми щеками. Старик исподлобья смотрел прямо на тот куст, за которым лежал капитан, но ничего не видел.

Он что-то сказал собаке, не то упрекая своего четвероногого друга, не то браня его. Пес, ободренный приближением хозяина, подскочил почти вплотную к кусту. Злость душила собаку, она не лаяла, а просто хрипела.

Пастух, бормоча сердито, зашагал на куст.

«Ах, ты черт! – опять подумал Бунцев. – Сидели бы в лесу, ничего не произошло бы…» Вина лежала на нем. Это он настоял облазить весь лес: еще надеялся найти Телкина. Может, тот приполз раненый и лежит где-нибудь рядом, не в силах двигаться и погибает…

Телкина не нашли, а на пастуха напоролись.

Теперь неизвестно, что будет…

Бунцев пошевелился, готовясь встать, и пес с визгом отлетел в сторону, зашелся в истошном вопле.

Пастух опять остановился.

Бунцев поднялся в рост, вскинул руку и дружелюбно помахал.

Он глядел на пастуха, но видел не только испуганное, недоумевающее лицо старика, но и прыгающую слева, совсем рядом собачонку с белоснежным оскалом зубов в черных губах, и мелко топочущих овец, шарахнувшихся было в поле и отпрянувших от палки подпаска-мальчонки, и самого мальчонку – паренька лет десяти, с поднятой палкой на фоне серого поля, и появившуюся справа от мальчонки, заходящую ему в спину Кротову.

«Быстро успела!» – подумал Бунцев.

Он махал рукой, улыбался, выказывая пастуху свое миролюбие.

– Гутен таг! – крикнул Бунцев как можно приветливей. – Гутен таг!

Пастух неуверенно поднес к пилотке коричневую руку, его мутноватые, старческие глаза смотрели недоверчиво.

– Йо напот [2]2
  Добрый день (венгр.).


[Закрыть], – ответил он, опуская руку и перехватывая палку.

Бунцев вышел из куста. Собака, заметив, что хозяин заговорил с незнакомцем, перестала лаять, однако еще ворчала, еще щетинилась, держалась поодаль и издали обнюхивала чужого человека.

Старик уставился на бунцевские унты.

– Шпрехен зи дейч? – спросил Бунцев, используя жалкие запасы своего немецкого словаря, чтобы только не молчать. – Шпрехен зи дейч, геноссе?

Кротова уже приближалась к мальчишке, занятому разглядыванием капитана и ничего не подозревавшему.

Старик отрицательно покачал головой, вскинул глаза на лицо Бунцева и снова воззрился на унты.

«Ах, черт! – подумал капитан. – Заметил… Вот обутка проклятая!..»

– Камарад! – сказал он. – Салуд, камарад!

Теперь он стоял в двух шагах от старика, и собачонка крутилась возле самых бунцевских ног. Пастух палкой отпихнул собаку, недовольно прикрикнул на нее, избегая глядеть на пилота.

Бунцев улыбался и улыбался, а сам следил за каждым движением старика и за Кротовой. Та уже подошла к мальчишке, положила ему руку на плечо, и паренек отшатнулся, но Кротова держала крепко. Она нагнулась, видимо уговаривая мальчишку не пугаться.

Старик заметил взгляд пилота, устремленный куда-то вдаль, обернулся, увидел радистку, сунулся было к подпаску, но оглянулся на Бунцева и выпустил палку…

– Тихо! – сказал Бунцев, поднимая пистолет. – А ну, тихо! Садись!

Пастух растерянно и враждебно мигал тусклыми глазами.

– Садись! – приказал Бунцев и показал рукой на землю. – Садись.

Пастух, наконец, понял. Еще раз оглянувшись на подпаска и на овец, он нехотя опустился на землю.

– Ничего, ничего, – успокаивающе сказал Бунцев. – Только сиди спокойно. Ничего плохого мы тебе не сделаем. Понимаешь?

Кротова вела паренька к опушке.

Пастух, сердито шамкая, произнес длинную непонятную фразу.

– Порядок, порядок! – сказал Бунцев. – Ты, отец, только не шуми, и будет полный порядок!

– Апукам! – крикнул мальчишка. – Миткел некик? [3]3
  Дедушка! Чего им надо?


[Закрыть]

Он уперся и не хотел подходить близко.

– Пусть сядет! – властно сказал Бунцев старику, хлопая ладонью по земле и кивая на мальчонку. – Пусть сядет!

Старик, не оборачиваясь, негромко позвал мальчика. Тот подошел.

– Эй, орел! – подмигнул Бунцев испуганному мальчишке. – Ты же мужчина! Чего же ты?

Мальчик, покосившись на угрюмого старика, сжал губы и недобро сверкнул на чужого острыми черными глазенками.

– Миткел нектек? – заносчиво выкрикнул он. – Эленьген, вадь ше-гитшейгюль эгест а вилагот течхивем! [4]4
  Чего вам надо? Пустите, а то людей позову!


[Закрыть]

– Ты чего-нибудь понимаешь? – беспомощно спросил капитан у радистки.

Кротова, не выпуская плеча мальчика, потрясла головой:

– Они не говорят по-немецки. Только по-венгерски.

Она нагнулась:

– Сядь, милый. Сядь. Мы друзья. Ну?

Мальчишка смотрел на пастуха.

– Юль, Лайош. Некик федверь ван. Юль чак, – сказал старик, не поднимая головы. – Нем самит, юль… [5]5
  Сядь, Лайош. У них оружие. Сядь. Ничего. Сядь.


[Закрыть]

Мальчишка дернулся, высвобождая плечо, подошел к старику и опустился рядом с ним, непримиримо разглядывая Бунцева и Кротову.

– Надо им как-то втолковать, чтобы не боялись, – сказал Бунцев. – Давай говори чего-нибудь. Хоть по-немецки. Немецкий-то они слышали от фрицев небось.

– Не понимают! – возразила Кротова, присаживаясь возле капитана. – Не знаю, как быть…

Она сняла шлем, тряхнула короткими белесыми волосами, посмотрела на мальчишку, который косился зверенышем, и заговорила со стариком:

– Мы не немцы. Мы словаки. Понимаешь?

Старик оттянул пилотку, наставил ухо, вздохнул.

– Тудатлан эмбер вадик. Мить акарьяток тэйлем эш фиуктол? [6]6
  Я человек неученый. Чего вам надо от меня и от мальчика?


[Закрыть] – сказал он.

– Скажи, что мы с добром к нему, – подсказал Бунцев. – Втолкуй как-нибудь!

Кротова прищелкнула языком, хлопнула по колену шлемом.

– Мы не воюем, – сказала она. – Понимаешь? Война – нет. Пуф-пуф – нет, плохо. Мы – домой.

Она показывала жестами и мимикой, что они с Бунцевым не хотят стрелять, что стрелять – это плохо, что им надо идти далеко-далеко, к себе.

Пастуха успокоили мирные интонации странной женщины. Он внимательно следил за руками радистки, за ее лицом, но когда Кротова умолкла, напряженно ожидая ответа, пастух покачал головой.

– Нет акарс тюзел, де ез айти хордод? [7]7
  Стрелять не хочешь, а это носишь?


[Закрыть] – И показал черным, потрескавшимся пальцем на кобуру Кротовой и на пистолет, который держал капитан.

Бунцев убрал пистолет, показал старику пустые руки.

Пастух внимательно смотрел на ладони капитана – широкие, мозолистые, и, когда Бунцев опустил было их, требовательно протянул свою черную ладонь.

– Адь некюнк, керюнк нейз! [8]8
  Дай-ка взглянуть еще!


[Закрыть]

Бунцев с готовностью положил руку на ладонь старика. Тот оценил эту готовность, кивнул, перевел взгляд с бунцев-ских мозолей на широкое, небритое лицо капитана и, похоже, стал что-то понимать.

– Параст вадь? [9]9
  Крестьянин?


[Закрыть] – спросил старик. – Э?

Он взял воображаемые вожжи, причмокнул губами, взмахнул воображаемым кнутом, потом указал на землю. – Параст вадь, э? Крестьянин, э?

Капитан понял, о чем спрашивает старик.

– Точно, отец! – обрадованно закивал и он. – Точно! – И изобразил, что налегает на плуг.

Он считал себя вправе немного прилгнуть. Разве бесчисленные предки капитана не были простыми крестьянами и разве не имел он прав на это великое родство?

Старик, похоже, повеселел.

– Де э? [10]10
  А она?


[Закрыть] – показал он на радистку.

– Невеста, – сказал Бунцев. – Медсестра и моя невеста. Со мной идет. Придем домой – и поженимся.

Улыбаясь, он обнял Кротову за плечи и притянул к себе. Пастух глядел недоверчиво. Поскреб нос. Отрицательно покачал головой.

– Ми дейльбол хозудод? Э нет пар некед [11]11
  Нет. Зачем лжешь? Она тебе не пара.


[Закрыть].

Кротова густо покраснела, уловив смысл произнесенных стариком слов, и попыталась отстраниться от Бунцева. Старик улыбался насмешливо. Но Бунцев не отпускал радистку.

– Невеста, – твердо сказал он. – И все, отец. А насмешек я не люблю.

Сурово сведенные брови пилота заставили старика смешаться. Он опустил складчатые, коричневые, как у ящерицы, веки, легонько вздохнул, неприметно пожал плечами: ваше, мол, дело, только жаль мне тебя, парень…

Кротова высвободилась, наконец, и, алая от смущения, натягивала шлем.

– Брось, слышь? – сказал ей Бунцев. – Плюнь на этого старого хрена… Не верит, и ладно… Нам-то что?

Мальчишка, сидевший до сих пор безмолвно, отрывисто засмеялся, что-то сказал. Старик цыкнул на огольца, тот присмирел.

– Спросите, товарищ капитан, откуда они, – проговорила Кротова, не глядя на Бунцева. – Большая ли деревня? Есть ли немцы?

– Сейчас, – ответил Бунцев. – Погоди. Может, я табачком разживусь?

Табачок у пастуха нашелся, нашлась и затертая газетка. Они с Бунцевым скрутили по цигарке, закурили.

– Ух, хорошо! – сказал Бунцев, глубоко затягиваясь и выпуская струю дыма. – Ух! Свой, что ли? Сам, говорю, сажал, отец?

Как это ни странно, венгр понял вопрос и покивал со скромной гордостью мастера, польщенного вниманием знатока.

– Хорошо! – еще раз похвалил Бунцев. – Ох…

И поперхнулся: мальчишка внезапно вскочил, бросился прочь от сидящих.

Кротова закусила губу, ее узкие глаза сузились еще больше. Она побледнела. Крылья побелевшего острого носика раздулись.

Старик испуганно вскинул голову.

– Лайош! – закричал он надтреснутым голосом.

– Баранек! – не оборачиваясь, прокричал мальчишка. – Марш иннен, рондак, марш! [12]12
  Овцы!.. Геть, поганые, геть!


[Закрыть]

Собачонка, прикорнувшая возле пастуха, уже мчалась следом за парнишкой.

Она обогнала мальчика и первая набросилась на животных, трусивших в поле.

Овцы шарахнулись обратно.

Мальчишка, размахивая палкой, бранил их.

Бунцев передохнул, покосился на радистку. Та быстро отдернула руку от пояса.

Старик не заметил ее жеста.

– Дьере висса! [13]13
  Вернись!


[Закрыть] – позвал он мальчика.

– Медьек! [14]14
  Иду!


[Закрыть]

– Ладно, ничего, – сказал Бунцев, сильно затягиваясь. – Ничего. Ладно.

«Неужели она могла бы?..» – подумал он. Ему не хотелось смотреть в сторону радистки.

– Вот чертенок! – сказала Кротова с облегчением, и капитан ощутил, что она растерянно улыбается. – Убежал бы, и все.

«Нет, не стала бы! – обрадовался Бунцев. – Не стала бы…»

Собачонка продолжала носиться, тявкая на самых строптивых овец. Те недовольно блеяли.

– Шустрая! Помощница! – сказал Бунцев, указывая на пса.

Старик понял, что незнакомец хвалит собаку, и кивнул.

– Где дорога на Будапешт? – спросила Кротова. – Дорога. Понимаешь?

Двумя пальцами она изобразила шагающие ноги.

– Будапешт! Будапешт! – настойчиво повторила она.

– Будапешт? – старик перевел взгляд с радистки на Бунцева и, когда тот наклонил голову, опять повернулся к радистке: – Это туда… – Он махнул рукой на юго-запад, за лесок.

Подошел мальчик. Видя, что взрослые мирно беседуют, он осмелел, с любопытством рассматривал чужаков. Протянул руку к кобуре Кротовой:

– Дай!

– Ишь, цыганенок! – засмеялся Бунцев.

Кротова хлопнула мальчишку по руке, погрозила пальцем, сняла шлем и подала подпаску:

– Примерь!

Мальчишка взял шлем, скинул шапчонку, открыв буйные, туго завитые и давно не чесанные кудри, натянул обнову, утонув в ней.

Смех взрослых его не смутил. Сдвинув шлем на затылок, мальчишка показал радистке острый красный язык, подпрыгнул, прищелкнул скошенными каблуками латаных ботинок и закружился, танцуя и дурачась.

– Веселый народ! – сказал Бунцев. – Гляди, как выкомаривает!

Старик погасил цигарку, кряхтя, стал подниматься.

– Отпускать их нельзя! – тотчас напомнила Кротова.

Бунцев встал, положил руку на худое плечо пастуха.

– Нет, нет! Не уходи!

Старик указал на небо, на деревню, видневшуюся на горизонте, на овец.

– Не отпускайте! – повторила радистка.

Она тоже поднялась, поймала мальчишку, потормошила, отняла шлем, нахлобучила ему старую шапку.

Мальчишка вопросительно посмотрел на пастуха.

– Медюнк, бачикам? [15]15
  Идем, дед?


[Закрыть] – спросил он.

– Нельзя в деревню, – сказал Бунцев старику. – Ну, никак нельзя! Не могу я тебя отпустить. Погоди!

Пастух опять нахмурился.

Опять показал на овец.

– Нет, – затряс головой Бунцев. – Вот вечер наступит – идите. А сейчас нельзя!

Он сложил ладони, подложил под щеку, закрыл глаза, изображая спящего человека, потом показав на себя и на Кротову, махнул в сторону леса, а ткнув пальцем в грудь старику, махнул в сторону деревни.

Старик недовольно покачал головой, стал объяснять что-то.

– Ну, нельзя, нельзя! – сказал Бунцев. – Пойми, нельзя!

Пастух сморщился, насупился, плюнул и снова уселся на землю.

– Чудак человек! – сказал Бунцев. – Чего сердишься? Ну, нельзя! Болтнешь чего-нибудь или малец твой проболтается – конец же нам! А с тобой ничего не случится.

– Много у тебя овец? – спросила Кротова.

Старик не ответил.

Кротова обратилась с тем же вопросом к мальчишке.

Тот лишь язык высунул.

– Обиделись, – сказал Бунцев. – Вот беда, ей-богу!

– Мне нужны овцы! – сказала старику Кротова. – Слышишь? Нужны овцы!

– На кой черт? – удивился Бунцев.

– Обождите, товарищ капитан…

Она жестами принялась допытываться у старика, чьих он пасет овец, нет ли у него своих и не может ли он продать им десяток барашков?

На пальцах она показала: десять.

Старик удивленно заморгал, тоже на пальцах спросил:

– Десять? Тебе и ему?

Радистка объяснила, что их с Бунцевым ждут товарищи, много товарищей, и мясо нужно для всех.

Видя настойчивость незнакомой женщины, пастух, видимо, струхнул. Он пас чужих овец, не имел права торговать ими, отвечал за каждую и принялся объяснять это.

– А где купить? Кто бы продал? – допытывалась Кротова.

Старик пожал плечами, показал на деревню: там, мол, спрашивать надо!

Кротова вздохнула с сожалением.

– Нет! – сказала она. – Нам надо в Будапешт. В деревню мы идти не можем…

Достав золотую цепочку, она все-таки уговорила старика продать им одну овцу.

Они с пастухом пошли к стаду, изловили молодого барашка, связали ему ноги, зарезали, и старик принялся свежевать тушу.

– Собирайте хворост, товарищ капитан! – распорядилась радистка. – Шашлык есть будем!

Мальчишка, сообразив, чем пахнет дело, уже таскал сушняк.

– А дым? – побеспокоился Бунцев.

– Э! – беспечно сказала радистка. – Это же не мы, это пастухи. Стадо издалека приметно. Никто не придет.

Затрещал костер. Потянуло горьким дымком.

– Вот и скоротаем время, – сказала Кротова. – И пастухи довольны. Тоже небось не каждый день мясо видят.

Старик резал сочащееся кровью мясо, нанизывал на прутья.

Мальчишка зашел под ветер, распахнул пиджак, жмурился от дыма, грелся. Собака, лежа поодаль от огня, облизывалась и повизгивала.

– Как туристы мы, – сказал Бунцев. – Тишь да гладь…

Он взял кусок мяса, швырнул собаке. Та поймала кусок на лету, опрометью бросилась под куст, зарычала. Старик проводил ее осуждающим взглядом.

– Зря, – сказала Кротова. – Это вы зря, товарищ капитан. Это крестьяне не одобрят. И не забывайте: нас много, мы должны отнести мясо товарищам.

– Надо ли так, Оля? – сказал Бунцев. – Ну к чему здесь Художественный театр устраивать?

– Если бы театр… – сказала Кротова.

Старик держал прут над угольями. Мясо шипело, капли жира, падая вниз, трещали и разлетались колючими брызгами.

6

Долговязый фельдфебель с равнодушным видом отворил дверь в самом конце подвального коридора.

– Битте!

Какое-то мгновение Телкин медлил. Немецкий майор только что потребовал от штурмана проверить показания захваченного фашистами в плен гвардии капитана Вавилова, и Телкин долго и упорно отказывался от предложенной роли.

– Но ведь это большое счастье – встретить в плену товарища! – как бы вскользь заметил немецкий майор.

– Прежние товарищи стали моими врагами! Майор окинул штурмана холодным взглядом.

– Тогда я не вижу причин, которые мешали бы вам выполнить мое задание, Телкин!

– Да, – сказал штурман. – Да. Вы опять правы, господин майор… Но у меня не выйдет. Не умею прикидываться.

– Прикидываться?

– Ну, притворяться!.. Не поверит мне Вавилов!

– Должен поверить! – сказал майор. – Мне не нужны люди, которым не верят, Телкин! Учтите, сейчас решается ваше будущее! Выясняется, на что вы пригодны.

– Я понимаю, – тоскливо сказал штурман.

– А если понимаете – идите!.. Запоминайте все, что скажет вам Вавилов. Какие части стоят перед нашим фронтом? Когда готовится наступление? На каком участке? Вам ясно?

– Куда ясней! – вздохнул Телкин.

И вот он здесь, перед камерой, где сидит Вавилов. Сейчас он увидит капитана. И должен будет признаться…

– Битте! – повторил фельдфебель.

Телкин решился.

Но не успел переступить порога, как фельдфебель резко толкнул в спину. Потеряв равновесие, Телкин кубарем влетел в камеру, ударился головой о стену, рухнул на пол. Он не сумел сдержать стона.

– Сволочь! – вырвалось у штурмана.

Дверь захлопнулась. Заскрежетал, проворачиваясь в замке, ключ. Кто-то сипло, отрывисто хохотнул. Ощупывая голову, Телкин поднялся. Чувствуя себя униженным и раздавленным, он с яростью и обидой смотрел на широкоплечего, чубатого человека в гимнастерке без погон и без ремня, сидевшего на дощатых нарах под таким же маленьким, как в телкинском чулане, оконцем. Смех Вавилова вызвал у него вспышку гнева.

– Смешно, товарищ капитан? – спросил Телкин. – Смешно, да?

Вавилов сидел спиной к свету, лица его Телкин различить не мог, видел только, что галифе на капитане яркие, словно только-только со склада, но рваные и испачканные.

– Летел ты здорово, сокол! – хрипло сказал Кандыба. – Тут не на аэроплане, видно? А?

– Да, – с вызовом сказал Телкин. – Тут не на аэроплане. Но и не в гвардейской части!

– Чего? – спросил парень.

– Что слышали, товарищ капитан, – сказал Телкин.

– А! – сказал парень. – Понял!.. Ладно. Ты давай садись… Чего стоишь? Тебя сбили?

– Нет, сам сюда прыгнул, – ответил Телкин.

– Ага, – сказал парень. – Понял!.. Давай садись. – Он подвинулся, освобождая место. – Садись, сокол. Чего там…

Телкин медленно подошел к нарам, опустился на грязные, пахнущие гнилыми яблоками доски и, еще не прощая Вавилову насмешки, стал поправлять сползший с правой руки бинт.

Обида переполняла его. Он понимал, что сейчас не время обижаться, что надо немедленно заговорить с капитаном, но не мог совладать с собой и сердился еще больше, сердился уже на самого себя.

– Так, значит, сбили? – услышал Телкин хрипловатый, осаженный голос. – Сбили, выходит?

– Сами видите! – отрывисто сказал Телкин и попытался зубами затянуть узел на бинте. Ничего не получилось. Узел затянулся не там, где надо было. Штурман принялся распутывать злополучный бинт, неумело орудуя левой рукой.

– Тебя сбили, а меня контузило… – услышал он. – Контузило – вот и взяли. Понял?

Телкин поднял глаза.

– А остальные?.. Чего же остальные?.. Бросили вас?

Кандыба глядел в угол.

– А! – сказал он. – Каждый за свою шкуру дрожит!.. Сволочи!

– Что вы, товарищ капитан!.. Что вы!.. Наверное, ранило ребят или убило!

– Убило! – хмыкнул Кандыба. – Как же!.. Бросили, сволочи, и всё!

Глаза штурмана уже привыкли к полутьме. Теперь он видел и кучерявый, разбойничий чубчик парня, спадающий на сильно выпуклый, невысокий лоб, и толстые, малость обвисшие щеки, и толстые, разбитые, покрытые кровяной корочкой губы, и скулы, словно ободранные наждаком, и распухший, расцарапанный нос.

Видимо, Вавилова сильно били. Видимо, он был измучен, тяжело переживал случившееся с ним. Он даже смотреть на Телкина не хотел, а все поглядывал по сторонам, как попавший в западню зверь. Он вызывал жалость.

«А дальше-то он как будет? – беспокойно подумал Телкин. – Дальше-то как?»

– Товарищ капитан! – тихонько сказал он.

– А? Что? – вздрогнул парень.

– Вы держитесь, – сказал Телкин. – Держитесь, слышите? Все равно наши скоро придут! Держаться надо!

– Держаться? – спросил Кандыба, и штурман на миг увидел его странные, словно озябшие, но насмешливые и злобные глаза. – Держаться, да?

«Что с ним? – подумал штурман. – Что с ним?»

Кандыба между тем пощупал щеку, поглядел на дверь, поерзал на нарах и неожиданно отрывисто спросил:

– А тебя допрашивали уже?

– Допрашивали, товарищ капитан, – сказал Телкин. – Я же со вчерашнего дня тут. Точнее, с утра…

Он запнулся. Черт возьми! Он называет Вавилова по званию, а того это не смущает, хотя погон на вавиловской гимнастерке нет. Что же, капитан даже не догадывается, откуда мог Телкин узнать его звание! Ведь таким обращением Телкин с головой себя выдает! Неосторожен капитан! Надо сразу объяснить, что к чему…

– О чем допрашивали? – так же отрывисто спросил Кандыба, не обратив внимания на замешательство Телкина. – Об аэродромах небось?

– Да, – сказал Телкин. – Об аэродромах… Товарищ капитан!

– Выдал? – спросил Кандыба. – Раскололся? Выдал?

Вопрос оттолкнул Телкина. Жадность, с какой этот вопрос был задан, ставила в тупик.

Перед глазами маячил широкий, коротко подстриженный под бокс вавиловский затылок.

– За кого вы меня приняли, товарищ капитан? – спросил Телкин в этот тупой затылок. – Вы не имеете права…

– Чего? – непонимающе откликнулся Кандыба и чуть-чуть, на секундочку повернулся к штурману. – Чего?

– Я не давал поводов оскорблять меня!

Кандыба засопел.

– Ладно, – сказал он. – Я не оскорбляю… Не назвал, значит, аэродромов?

– А вы назвали бы, товарищ капитан? – еще не прощая, спросил Телкин.

– Я! – торопливо сказал Кандыба. – Я бы им ложные сведения дал. Понял? На пустые места указал бы. Чтоб пустоту бомбили. Понял?

– А я дурее вас, наверное, – сказал Телкин, немного удивленный торопливостью совета. – Я, наверное, настоящие аэродромы указал.

– Чего? – подстерегающе спросил Кандыба. – Чего?

Телкин ощутил неприязнь к капитану.

Дурачком он прикидывается, что ли? Почему все время задает этот нелепый вопрос: «Чего? Чего?» Почему ни разу не посмотрел на Телкина прямо?

Телкин заметил, что Вавилов косится на дверь, и косится так, словно видит за глухими досками кого-то, кто внимательно и сторожко вникает в каждое слово, произнесенное здесь, в камере.

– Вы что, товарищ капитан? – напряженным шепотом спросил Телкин. – Вы что?

– А? – вздрогнул Кандыба. – Что? Что тебе?

– Слышите что-нибудь? – еле шевеля губами, спросил Телкин. – Там есть кто-нибудь?

– Где? – встревоженно покосился Кандыба.

– Там, за дверью?..

– А… Нет… Может, и есть… Я так… Значит, ты ложные аэродромы указал? Ложные, да?

Телкин не спешил с ответом. Только что ему показалось: они живут с Вавиловым одной тревогой, а теперь Вавилов отчуждался. Неприязнь к Вавилову не пропадала.

«Что же это? – смятенно подумал Телкин. – Товарищи по несчастью, а держимся, как враги! Ведь не так быть должно! Не так!»

Но было именно так, и ничего с этим поделать нельзя было, и это тяготило и словно предвещало какую-то опасность…

– Ты чего молчишь? – спросил Кандыба. – Ведь ты ложные аэродромы указал? Так чего молчишь?

– Товарищ капитан! – подавляя и неприязнь и ощущение опасности, страстно желая лишь одного – чтобы они развеялись без следа, сказал Телкин. – Товарищ капитан! Нельзя так! Нельзя!

– Чего нельзя? – быстро выглянул из-за плеча Кандыба. – Я – ничего… Ты что?

Лицо его было повернуто к штурману, но глаза блуждали по-прежнему.

– Ты что? – почти испуганно повторил он. – Боишься? Ты не бойся! Я свой!.. Понял? Свой!

Телкин растерялся. Значит, Вавилов потому себя так вел, что опасался, будто ему в чем-то не поверят? Но это у Телкина были основания опасаться, что Вавилов ему не поверит, а у Вавилова таких оснований быть не могло!..

«А почему не могло? – опалила вдруг штурмана ужасная мысль. – А вдруг майор и его?.. Вдруг и он, как я, сюда посажен?..»

Вавилов продолжал что-то быстро нашептывать лейтенанту, но Телкин не слышал, что он говорит, лишь смотрел на плечи Вавилова, на его тупой затылок, втянутый в плечи, и кровь молотом била в виски.

«Нет, нет, он же избит!.. Но и меня били… Нет, нет, ведь майор требовал выпытывать у Вавилова военные тайны… Но капитан так выглядит… Нет, нет!.. Он не выдал!.. Людям надо верить!.. Нет, не всем можно верить. Тем более здесь… Почему он ни разу не посмотрел на меня?!. И почему он засмеялся, когда я упал?.. И почему про аэродромы сразу заговорил? Почему хотел узнать, правду я сказал майору или на ложный след его толкнул?..»

Мысли сталкивались, мешали одна другой, путались.

«Схожу с ума! – с отчаянием и тоской подумал Телкин. – Схожу с ума!.. Сейчас я капитана заподозрил, а через час, гляди, себе самому верить перестану!»

Он опять попытался завязать бинт, рванул зубами узел, ничего опять не получилось, и Телкин с досады взмахнул руками.

– Ты что? Что? – донесся до него хриплый шепот. – Ты что?

Кандыба медленно отползал от штурмана, бочком, бочком отползал, перебирая толстыми руками по доскам, прерывисто дыша, и озябшие глаза его с ненавистью и страхом смотрели на лейтенанта.

– Я? – спросил Телкин. – Я – ничего… С вами что? Вы что?.. Чего вы, товарищ капитан?!

Кандыба обмяк, но дышал все так же часто.

– Я тебе говорю… – сказал Кандыба, и ему перехватило горло. – Я говорю, а ты не слышишь… Глядишь… Ты на меня так не гляди! Не гляди, говорю!.. Понял?..

Голос сорвался, и Кандыба последние слова не произнес, а почти провизжал.

– Да что вы, товарищ капитан? Что вы? – пробормотал Телкин. – Успокойтесь!.. В руки себя возьмите!

– Да, возьми! – придыхая, ответил Кандыба. – Возьми!.. Я говорю, а ты…

Он приходил в себя, сопнул, потрогал ладонью губы, сморщился и неожиданно мелко-мелко захихикал.

– Я прямо испугался: думал – псих!.. Хи-хи-хи!

Тоненький смех не шел к толстым щекам, к широким плечам, к разбойничьему чубчику Вавилова, и Телкину показалось, что смеется не Вавилов, а кто-то другой, невидимый, спрятавшийся в крепком теле капитана.

И что-то скользкое, темное почудилось штурману в повадке Вавилова, в его тряском смешке.

«Что происходит? – тоскливо подумал штурман. – Что у нас происходит?»

Словно ему снился дурной сон, где все шло навыворот.

И как в дурном сне люди мечутся, чтобы прогнать наваждение, так и Телкин сорвался с нар и, двигая плечами, прошагал к двери, круто повернулся, шагнул к нарам…

Вавилов оборвал смех, собрался, словно готовясь в любой миг увернуться и дать сдачи.

– Товарищ капитан! – с тоской сказал Телкин. – Давайте начистоту! Начистоту! – волнуясь, повторил Телкин. – Вы мне не верите, я вам перестаю верить… Как же так?!

– Мне? – хрипло и беспокойно воскликнул Кандыба. – Не!.. Ты мне верь. Слышишь? Верь! Я – свой! Свой!

Он вдруг почти ласково улыбнулся Телкину и теперь сам заглядывал штурману в лицо, правда ускользая от прямого взгляда телкинских измученных глаз.

– Мне верь! – скороговоркой продолжал Кандыба. – Я ж тебе говорил, а ты не слушал… Нам друг за друга держаться надо!.. Ты, я вижу, тоже свой… Вот… Слышь?!

Он оглянулся на дверь, показал Телкину на нары рядом с собой.

Телкин присел.

– Слышь? – зашептал Кандыба. – Нас вызволят! Думаешь, пропали? Нет! Я знаю! Я же разведчик! – Он захлебнулся словами, облизал губы. – Ты молчи только! Никакой я не Вавилов… Это я фрицам так сказал. А настоящее мое фамилие – Кочура. Из восемнадцатой стрелковой… Василий Кочура!.. Запомнил?.. В случае чего нашим скажешь… Понял?..

– Ну? – сказал Телкин, дрожа от неясного предчувствия чего-то важного, что сейчас совершится. – Ну?

– Вот! – облегченно сказал Вавилов – Кочура. – Я знаю… Наши прорыв готовят… Котел… Понял?.. Девятая ударная подошла, три танковых корпуса… От Капушан на Мишкольц рванут и – котел!..

– Девятая ударная? – все глубже погружаясь в прежний дурной сон, почти бессознательно повторил Телкин. – Девятая?

– Да! Девятая! От Капушан на Мишкольц!.. Понял? Вавилов – Кочура словно вдалбливал в сознание Телкина направление удара советских армий, словно нарочно вкладывал те самые сведения, какие требовались немецкому майору… Вкладывал, даже не успев узнать, с кем говорит, кто такой Телкин…

В детстве отец учил маленького Толю прыгать в Клязьму с высокого обрыва. Мальчик упирался, вырывался из рук отца, и мать начинала браниться, пока сына не оставляли в покое.

– Баба! – презрительно говорил отец.

Он разбегался и, вытянув руки, словно отталкиваясь от земли, летел вниз, к далекой воде, и легко врезался в нее, вызывая одобрительные возгласы купальщиков.

Толя завидовал. Отцовское презрение преследовало его. И однажды, уже осенью, скинув на пустынном берегу курточку, штанишки и рубаху, оглянулся и побежал к обрыву. На самом краю, испугавшись, Толя попытался отвернуть, но было поздно, и тогда он шлепнулся на зад… Он сидел в шаге от обрыва, и слезы затопляли все мальчишеское существо. Свидетелей позора не было, но все равно Толя чувствовал себя так, словно его видел весь город.

Он вскочил, стиснул кулачки, зло поглядел на воду, отбежал, снова помчался к обрыву и, яростью поборов страх, прыгнул.

Он навсегда запомнил то мгновенье, когда с замирающим сердцем летел по воздуху…

Вот и сейчас сердце замерло, остановилось, как в детстве, в первом отчаянном прыжке в неизвестное.

И так же внезапно, как внезапно просыпается человек, обреченный в дурном сне на гибель, штурман очнулся.

– Понял! – еще дрожа от волнения, сказал он. – Понял!.. Слушай, тебе когда гвардейца присвоили?

– Мне… А… еще за Сталинград… Всей дивизии…

– Ты с самого начала войны?

– Ага… Ты что?

– На границе служил?

– Ага… Вроде… Ну, почти…

«Отвечает! Отвечает!» – подумал Телкин.

– Всю войну прошел?

– Всю…

Вавилов – Кочура, наконец, забеспокоился:

– Да ты чего? Чего? Допрашиваешь?

«Нет, не ошибаюсь! – подумал Телкин. – Не ошибаюсь!»

– А я вот только с прошлого года в действующей, – сдерживая рвущееся наружу волнение, сказал он. – С прошлого. Понял?

– Конечно, – обеспокоенно сказал Вавилов – Кочура. – Ты к чему это? А? К чему?

– А к тому, что не верю я тебе! – пристально глядя на соседа, решаясь на то, на что никогда не решился бы раньше, сказал Телкин. – Не верю!..

– Не верю! – не слыша себя, повторил Телкин, отмечая, как у Вавилова – Кочуры останавливаются ртутные зрачки. – Брось! Кочура, говоришь?.. Не заливай мне баки, капитан! Не заливай!.. Ты же разведчик! Ты же старослужащий! А даже я – сопляк перед тобой – не стал бы первому попавшемуся всю правду о себе выбалтывать!.. Понял, Вавилов – Кочура?.. Не стал бы!.. И ты думаешь, я поверю, что ты правду сказал? Не поверю, капитан!

Как охотник, идущий по следу опасного зверя, чутким взором отмечает каждую сломанную веточку и примятую травинку на смертной тропе, так отметил Телкин переведенное дыхание соседа, захлопнувшуюся губу его и невольный жест: толстопалая рука облегченно вытирала пот со лба.

– Эх, капитан! – тяжело опускаясь на нары, с укором сказал Телкин. – Эх, капитан! Нехорошо! На пушку меня берешь! Путаешь! А зря! Я же знаю – никакой девятой ударной здесь нет. И танковые корпуса под Сату-Маре стягиваются. Они не от Капушан, а от Петрешти на Дебрецен пойдут! А потом на Арад! На Дебрецен, а не на Мишкольц!.. Ну, видишь? Знаю же! А ты мне не веришь! Проверяешь! Ведь ты проверял меня, так? Проверял?

Все звенело в Телкине, все длился и длился отчаянный прыжок…