Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Не бойтесь запачкать сапоги! – заорал Раббе. – Беритесь за машину! Лезьте в ручей! Да, да! В ручей! Ничего, не простудитесь! Живо! Вы тоже, лейтенант! Нечего стоять!

Солдаты во главе с лейтенантом полезли в ручей, к ним присоединились автоматчики и шофер Раббе, и грузовик медленно, нехотя пополз из глины.

Его оттащили метров на пять от ручья. Красные от натуги, мокрые солдаты старательно подпихивали фургон. Лейтенант, напирая на крыло, бешено ругал подчиненных.

– Довольно! – сказал Раббе.

Солдаты отступили, лейтенант беспомощно поглядел на штурмбаннфюрера, уселся на траву и стал стаскивать мокрые сапоги. Раббе промолчал. Он подошел к задней двери фургона и потянул за ручку. Дверь была открыта.

Раббе откинул подвесную лесенку, поднялся в кузов фургона.

Он передвинул кнопку карманного фонарика. Бледное пятно света прыгнуло по фанерному верху фургона, сползло на пол. Раббе сделал шаг вперед, присел. Закусил губу, поднялся, погасил фонарь. Один из убитых был ему не знаком. Зато во втором штурмбаннфюрер узнал офицера связи штаба армии капитана Леопольда Фретера. Племянника генерала Фретера…

«Гинцлер не мог бросить фургон, – лихорадочно соображал штурмбаннфюрер. – Он не мог уехать с Минихом… Да какое там „уехать“! Миних, видимо, тоже никуда не уезжал».

Он распорядился доставить фургон с трупами во двор штаба зондеркоманды, приказал лейтенанту возвращаться в город и пошел к своей машине.

Штурмбаннфюрер спешил. От быстрой ходьбы заходилось сердце, опять появилась испарина, но он не замедлял шагов.

Из деревни удалось связаться по телефону с городом. Дежурный не знал, чем закончилось прочесывание леса.

– Я вернусь через час, – сказал Раббе. – Примите фургон. Никого ни о чем не извещайте. Ждите меня. Я вернусь, через час.

– Выезжай на Мишкольцское шоссе! – приказал Раббе шоферу. – На восемнадцатый километр. Ясно?

Шофер молча наклонил голову. Он знал, что такое «восемнадцатый километр».

«Мерседес» Раббе рвал воздух. На заднем сиденье качались вымокшие автоматчики. В зеркальце Раббе видел их лица: каменные, злые. Казалось, дорожные знаки проносятся за окошечками машины с тонким свистом. Стрелка спидометра исступленно дрожала на ста двадцати.

«Лишь бы там все было в порядке, – думал Раббе. – Лишь бы в порядке!»

Больше он ни о чем не позволял себе думать. Сейчас он увидит собственными глазами это место. Там что-нибудь прояснится. Тогда можно делать выводы. А пока – не надо! Не надо!

Шофер сбросил газ, переключил скорость. По привычке оглянулся, не идет ли кто следом, и повернул налево, на бегущую под уклон полевую дорогу…

Раббе выпрыгнул из машины, огляделся. Справа, возле кустов, валялся мотоцикл с проколотыми баллонами. Впереди темнел холмик свеженабросанной земли.

Сняв фуражку, на ходу вытирая потный лоб, штурмбаннфюрер почти бегом направился к холмику. Он сразу заметил брошенную поодаль лопату. На лотке лопаты что-то бурело. Это «что-то» походило на запекшуюся кровь. Натянув фуражку, Раббе тупо уставился на лопату.

– Господин штурмбаннфюрер!

Один из автоматчиков приближался, держа в руке раскрытый «кодак».

– Аппарат валялся вон там, господин штурмбаннфюрер!

Раббе выхватил фотоаппарат из рук автоматчика, повертел его, снова огляделся, снова уставился на лопату со следами крови.

– Разрыть могилу! – выдавил он из себя непослушные, пугающие его самого слова. И, уже готовый ко всему худшему, закричал: – Разрыть!

Шофер притащил лопату. Автоматчики принялись раскидывать землю.

– Быстрей! – торопил Раббе. – Быстрей!.. Осторожней, черт вас возьми!

Холмик, накиданный наспех, был невысок. Вскоре лопата задела за что-то мягкое. Показалась белая ткань.

– Осторожней! – крикнул Раббе. – Руками!

Тела, брошенные в яму кое-как, одно на другое, уже закоченели.

– Вынуть! – отступив на шаг, приказал штурмбаннфюрер. – Кладите лицами вверх!..

Уже по тому, что тел оказалось много, Раббе догадался, что он увидит. Но ему еще хотелось чуда!

Первым вытащили обершарфюрера Гинцлера. Потом – Миниха.

На остальных Раббе смотреть не стал. Он кое-как дошел до машины. На дверце машины оказались две ручки, и нельзя было понять, за какую хвататься. Мир стремительно погружался в темноту… Шофер успел подхватить штурмбаннфюрера. Автоматчики помогли уложить Раббе на заднее сиденье, расстегнуть мундир, влить ему в рот коньяку из фляжки, заботливо припасенной шофером, знающим о болезни шефа.

Через десять минут Раббе смог проговорить:

– В город… За телами прислать…

– Читайте! – процедил командующий армией генерал Фитингоф. Он кинул майору Вольфу расшифрованное сообщение из штаба фронта.

Генерал Фитингоф был не молод. Точнее, генерал был стар. Высокий воротник мундира скрывал дряблую, коричневую шею. Генерал старался держаться прямо, но все выдавало в нем старика. И высохшие, желтые пальцы, и привычка беззвучно шевелить губами, и бесчисленная сеть склеротических жилочек на хрящеватом, когда-то орлином, а теперь просто крючковатом носу, и бесцветные глаза.

Седой бобрик генерала отливал серебром, но из ушей уныло лезли грязно-желтые кустики невыстриженных волос. Все знали, что генерал моет голову, добавляя в воду синьку. Эта маленькая генеральская слабость давала повод недовольным офицерам проезжаться на счет командующего. За Фитингофом всюду тащилась обидная кличка: «Молодящаяся дама». Генерал знал о своем прозвище и в тайне глубоко переживал обиду. Молодежь могла бы относиться к нему почтительнее. Тем более что эта самая молодежь, самонадеянная и наглая, не считающаяся с опытом и мнением старших, привела Германию к катастрофе.

Да! Молодежь привела Германию к катастрофе! Ее коричневый фюрер клялся, что обеспечит действия вермахта дипломатией, что большевики ненавидимы русским народом… Это был обман. Обман авантюриста, обман калифа на час, уверовавшего в собственный гений и прозорливость. Ему нельзя было верить, нельзя! И нельзя было слепо выполнять его безумные приказы, распылять силы, наступать, когда требовалось разумное сокращение линии фронта…

У генерала Фитингофа был большой счет к Адольфу Гитлеру. Генерал Фитингоф находил, что именно Гитлер и его окружение привели Германию к катастрофе. Если бы Гитлера вовремя убрали со сцены, события могли бы, по мнению генерала, принять совершенно иной характер.

Но молодежь плевала на опыт и мнения старшего поколения! Она хотела играть первую роль. Что ж! Вот и доигралась!.. А теперь от Фитингофа требуют спасти Германию. Не поздновато ли вы спохватились, господа?..

Генерал не питал иллюзий относительно исхода войны. Печальный конец был неизбежен и близок. Но его можно было бы оттянуть и спасти страну, немедленно перебросив все войска на восточный фронт, против русских, открыв путь армиям англичан и американцев к Берлину. Пусть входят! В конце концов это не большевики, их союз с русскими – трагическая ошибка, с ними можно найти общий язык. Вот с русскими общего языка не найдешь. Русских пускать в Германию нельзя! Все войска надо немедленно перебросить на восточный фронт!.. Однако попробуй заикнуться об этом! Коричневый фюрер все видит и знает сам. Он поощряет зеленую молодежь, а старым офицерам не верит. И что же в результате? Четырнадцать резервных дивизий против всех русских полчищ? Четырнадцать дивизий, раскинутых по всему фронту, от Прибалтики до Италии?.. Смешно и глупо. Глупо и трагично. Конец предрешен.

Генерал Фитингоф хрустнул пальцами.

– Ну-с? Прочли?

Он испытывал удовлетворение от побитого вида своего начальника разведки. Тоже из молодых! Что ж удивительного в том, что не умеет обрабатывать пленных? Донес в штаб фронта о русских аэродромах, названных каким-то сбитым летчиком, командование авиацией послало бомбардировщики, а аэродромы оказались ложными.

– Господин генерал, вероятность ошибки в подобных случаях…

– Войну выигрывают не ошибками, – сказал генерал Фитингоф. – Ее выигрывают только при отсутствии ошибок.

– Господин генерал! – глухо сказал начальник разведотдела и выпрямился.

– Молчать! – сказал Фитингоф. – Говорить будете, когда я разрешу!

Он вытер забрызганный слюной подбородок.

– Недопустимое легкомыслие! – продребезжал он. – Мальчишество! Хвастовство! Умней всех хотите быть! Ввели в заблуждение командование и смеете обижаться! Чем вы можете оправдаться? Чем, я спрашиваю?

– Господин генерал… – начал майор Вольф.

– Молчать! – сказал генерал Фитингоф. – Чему вас учили? Кто вас учил? О чем вы думали, когда посылали эти данные? О чем?..

Начальник разведотдела глядел на генерала, не произнося ни звука. Смотрел с откровенным бешенством.

– Говорите, черт возьми! – брызнул слюной Фитингоф.

– Пленный прошел проверку, – сказал майор Вольф. – Он не вызывал подозрений. Я его проверил при помощи людей штурмбаннфюрера Раббе.

Фитингоф жевал сморщенными губами.

Вольф, прекрасно осведомленный о панической боязни, испытываемой генералом при одном упоминании о контрразведке и гестапо, злорадно молчал.

– Но сведения оказались ложными! – нашелся, наконец, командующий. – Ложными!

– В штабе группы были обязаны сопоставить наши сведения с другими данными, – сказал Вольф. – Мы не отвечаем за действия штаба группы.

– Оставьте в покое штаб группы! – крикнул Фитингоф. – Речь идет о нас с вами, о нас! Это мы представили неверные данные! Понимаете, мы!

Вольф понимал скрытые причины генеральского расстройства. «Молодящаяся дама» мнит себя непогрешимым стратегом, и шпилька из штаба группы вошла очень глубоко. Конечно, неприятно чувствовать себя дураком. Тем более что сведения о ложных аэродромах действительно пришли от них. Штурман солгал, идиот Кандыба его не раскусил, и вот результат…

– Где этот ваш летчик? – задребезжал Фитингоф. – Сейчас же допросите его еще раз. Сейчас же! И чтобы к вечеру я имел полные данные. Вы слышите? Почему вы молчите, майор?!

Вольфу потребовалось призвать все свое мужество, чтобы сказать правду.

– Господин генерал, пленный штурман был отправлен вчера для расстрела арестованных… Профилактическая акция… Его сопровождал лейтенант Миних. Группу возглавлял обершарфюрер Гинцлер… Но они до сих пор не вернулись.

– Как так не вернулись? – спросил Фитингоф. – Что значит не вернулись? Как это они могли не вернуться? Где же они?

«Старый идиот!» – с отчаянием подумал Вольф.

Вслух он сказал другое:

– Приняты меры к розыску пропавших, господин генерал.

– Пропавших?! – пустил петуха генерал. – Что значит пропавших? Как прикажете понимать ваши выражения? Немецкие офицеры и солдаты не дамская булавка и не запонки, майор! Они не могут «пропадать»! И здесь в конце концов не передовая! Какие меры вы приняли?

Но майору Вольфу не пришлось докладывать о принятых мерах, так как адъютант генерала сообщил о приходе штурмбаннфюрера Раббе.

– У доктора Раббе чрезвычайное сообщение, – отчеканил адъютант.

Генерал пошлепал губами, смерил Вольфа уничтожающим взглядом и попросил пригласить штурмбаннфюрера.

Лицо штурмбаннфюрера Раббе было серым, как солдатское сукно. Он ступал осторожно. Вяло поднял руку, приветствуя генерала. Лишь при виде майора Вольфа в его тусклых глазах появилась какая-то тень, но Раббе тотчас отвел глаза. Он глядел только на генерала.

– Вы нездоровы? – осведомился генерал. – Садитесь, доктор.

Приглашение несколько запоздало: Раббе и так уже опустился в кресло.

– Генерал, – сказал Раббе, – в полосе армии русскими выброшен новый десант.

Штурмбаннфюрер, морщась, то и дело прикладывая руку к сердцу, довел до сведения командующего собранные им данные.

– Десант выброшен два дня тому назад, в ночь совершения диверсии на железнодорожном узле, – заключил Раббе. – Выброшен в непосредственной близости от города. Видимо, мы имеем дело со значительной группой парашютистов. Часть группы направилась к Будапешту, а вторая часть – в район Кисварда, используя захваченную машину разведотдела.

– Два дня назад! – возмутился генерал. – Десант выброшен два дня назад, а вы докладываете только сегодня, когда парашютисты уже начали действовать!

– Мы могли бы узнать о десанте раньше, если бы допрос пленного летчика велся так, как полагается, – сказал Раббе. – Летчик, несомненно, знал о выброске десанта. И мне представляется чрезвычайно странным то обстоятельство, что одной из первых же операций парашютистов было освобождение пленного. Два дня они не действовали, а в ночь расстрела оказались именно там, где оказался пленный.

Фитингоф переводил взгляд с майора на штурмбаннфюрера.

– Я просил бы господина штурмбаннфюрера уточнить свою мысль, если вы разрешите, – сказал майор Вольф, подбираясь и вызывающе глядя на Раббе.

– Если бы я мог уточнить свою мысль, – ровно и зловеще сказал тот, – если бы я мог уточнить свою мысль, то, возможно, мы вели бы разговор с майором Вольфом в другой обстановке, генерал.

– Меня обвиняют в пособничестве врагу? – повысил голос Вольф. – Я правильно вас понял, господин штурмбаннфюрер?

– Пока я обвиняю вас только в пренебрежении своими обязанностями! – повысил голос и Раббе, впервые поглядев на Вольфа с откровенной ненавистью. – Вы были предупреждены мною о недопустимости затягивания допроса и необходимости жесткого подхода к русскому пленному!

– Генерал, я позволю себе напомнить, что проверка пленного производилась с помощью сотрудника, рекомендованного штурмбаннфюрером Раббе, – сказал Вольф. – Меня возмущают высказанные в мой адрес обвинения. Я офицер немецкой армии и член партии…

– Без году неделя вы член партии! – взорвался Раббе. – Не пытайтесь свалить свою вину на других!.. Вы… Вы…

Он побагровел.

– Господа! – задребезжал генерал. – Прошу прекратить эту сцену! Я не допущу в своем присутствии подобных… э… э… Прошу прекратить, господа! – Он хлопнул по столу ладонью.

Майор Вольф демонстративно отвернулся от гестаповца, уставился на генеральский погон.

Раббе судорожно копошился в карманах, отыскивая нитроглицерин.

«Молодящаяся дама» встал, на негнущихся ногах проследовал к окну, вернулся обратно.

– Господа! – сказал генерал. – Мне чрезвычайно прискорбно видеть столь болезненную реакцию… Обстановка требует объединения усилий, а не распыления их… Э-э… Господин майор, вы допустили явную ошибку с русским летчиком! Да-с! Не возражайте!.. Это промах, и чрезвычайно дорого стоящий!.. Доктор Раббе прав. Пленный мог знать о десанте. И вы были обязаны добиться от летчика нужных показаний… Не возражайте!.. Однако, господин штурмбаннфюрер, майор утверждает, что пользовался вашей помощью для проверки летчика!.. Да!.. Я прошу вас успокоиться, господа. Успокоиться и трезво обсудить положение!

Вольф криво усмехнулся. Раббе сопел, сосал кусочек сахара с лекарством.

– Вы предполагаете, что десант значителен? – спросил генерал у гестаповца.

– Сейчас трудно судить о численности десанта, – сказал Раббе. – Их может быть десяти человек, может быть и значительно больше. Мы знаем, возможно, о действиях только двух групп. Остальные могли уйти в глубокий тыл… В ночь выброски десанта, генерал, вблизи города прошел полк русской авиации!

– Господа, парашютисты должны быть ликвидированы без промедления! – забеспокоился «молодящаяся дама». – Концентрация русских войск заставляет предполагать подготовку противника к наступлению. Десант явно выброшен с целью нарушить работу тыла во время этого наступления. Мы не можем медлить, господа!.. Могли русские выбросить батальон? Ваше мнение, господин штурмбаннфюрер?

– Могли, – сказал Раббе. – Но если даже не батальон, если только роту, это чрезвычайно опасно. Судя по всему, выброшены опытные диверсанты. А рота диверсантов может сильно нарушить железнодорожное движение, заминировать наши шоссе, вывести из строя важные объекты.

– Это недопустимо, господа! – сказал генерал. – Какие меры следует принять, господа? В первую очередь, господа… Вы же были на русском фронте, господин штурмбаннфюрер! У вас имеется опыт. Прошу вас!

– Известить все войска и все тыловые подразделения о появлении в полосе армии парашютистов противника, – сказал Раббе. – Усилить охрану дорог. Держать в боевой готовности не менее батальона, чтобы иметь возможность сразу же перебросить его в район обнаружения парашютистов. Объявить, что население несет ответственность за укрывательство. Мера наказания – расстрел на месте.

– Да! – сказал генерал. – Но что вы подразумеваете под «усилением охраны» дорог? Создание дополнительных контрольно-пропускных пунктов?

– Это ничего не даст, – сказал Раббе. – Железные дороги необходимо патрулировать, генерал.

– У нас слишком много железных дорог! – возразил командующий.

– И все-таки их надо патрулировать.

– Как? На каких участках?

– Необходимо сплошное патрулирование. Минимум один патруль в составе отделения на километр дороги. Отделение – на каждый пост…

«Молодящаяся дама» беспомощно жевал губами, потом на щеки генерала пробился желтоватый румянец.

– Господин штурмбаннфюрер, вы предлагаете неосуществимое. В полосе армии около трехсот километров железнодорожного пути. Следовательно, только на охрану пути мы должны поставить…

Генерал прикинул: круглосуточные патрули, по три часа каждый…

– …Поставить на охрану пути дополнительно почти пять тысяч солдат!.. Два полка!.. Может быть, вы заодно подскажете, где мне взять эти два полка, господин штурмбаннфюрер?!

– В России мы их находили, генерал, – сказал Раббе.

– Но здесь не Россия, здесь уже Венгрия! – рассердился командующий. – Я не располагаю такими резервами, господин штурмбаннфюрер! И насколько я помню, в России такая охрана не давала нужного эффекта! Да-с! Ваше предложение нереально! Ищите что-нибудь другое!

– Другого не найти! – хмуро возразил Раббе. – Господин генерал, железные дороги требуют усиленной охраны. Хотя бы на важнейших участках.

Командующий шевелил губами, гладил подсиненный бобрик.

– А ваше мнение, майор? – спросил он у молчащего Вольфа.

Начальник разведотдела еле заметно пожал плечами.

– Мне кажется, опасения штурмбаннфюрера преувеличены. Паника – плохой советчик, господин генерала Очевидно, господин штурмбаннфюрер не может забыть печального опыта в России. Но здесь не Россия. Диверсанты не могут пользоваться здесь поддержкой населения и прятаться среди местных жителей. Это затруднит их действия, позволит обнаружить их в ближайшее время, господин генерал.

– Судите по опыту ваших людей? – ядовито спросил Раббе. – Это ваши не умеют прятаться! Русские умеют!

– Прошу вас, господа, – предупредительно поднял желтую ладонь генерал. – В рассуждениях майора есть доля истины… Но что вы предлагаете, майор?

– Повысить бдительность, господин генерал. Увеличить число контрольно-пропускных пунктов на шоссе и поставить патрули в железнодорожных будках. Большого количества солдат это не потребует, а предохранить от диверсий на железных дорогах может.

– Чушь! – сказал Раббе. – Вы говорите о вещах, о которых не имеете ни малейшего представления! Чушь!

– Но это реально! – возразил генерал. – Зато это реально!.. Господа, я попрошу вас задержаться. Я вынужден вызвать начальника штаба. Приказ будет отдан сейчас же.

– План майора Вольфа неудовлетворителен, господин генерал! – предупредил Раббе. – Я с ним не согласен.

– Тогда дайте мне два полка! – вскипел «молодящаяся дама». – Дайте мне два полка, господин штурмбаннфюрер!

Глава седьмая

Если бы ксендз Алоиз Торма мог предвидеть, к чему приведут причитания и вопли экономки, он бы предпочел, чтобы его сварливая домоправительница лишилась языка. Вздорная баба разнесла-таки по деревне, что прошлой ночью немецкие офицеры ограбили служителя божьего. Ей никак не давали покоя двенадцать мешков муки, вино и прочие припасы, пропавшие из кладовых. А над восемью сгинувшими овцами чертова экономка выла, как над умершим родственником.

Естественно, что слухи дошли сначала до местных властей, а через местные власти – до немцев.

И уже около полудня возле дома ксендза остановился грузовик с тремя венгерскими охранниками и двумя немцами в мундирах полиции.

Охранники вели себя вежливо. Поздоровались, долго вытирали ноги, перед тем как войти. Немцы этого не сделали. Старший из них, с погонами унтер-офицера, смерил ксендза враждебным взглядом и первым прошел в гостиную, оставляя на выскобленном полу серые, мокрые пятна и лепешки отставшей грязи.

Экономка и тут не сдержалась. Швырнула унтеру под ноги тряпку:

– Бесстыжие! Вытирай, вытирай ноги! Не испугалась твоих буркал! Есть бог! Он все видит!

Немцу перевели слова экономки. Унтер медленно подошел к полнолицей, дебелой женщине, коротким, сильным тычком ударил ее, и экономка захлебнулась словами, попятилась, растерянно поднося растопыренные пальцы к окровавленным губам.

– Эта разносила сплетни? – холодно спросил унтер у охранников.

Те испуганно таращились на экономку. Один кивнул.

– Взять! – приказал унтер.

Вопящую экономку схватили, второй немец ловко защелкнул на женщине наручники, ударил ее по голове, и она захрипела, обмякла.

– Господа… – еле слышно пробормотал Алоиз Торма, растопыривая дрожащие руки. – Господа… Так нельзя… Немецкая армия…

Унтер повернулся к нему:

– Эта женщина служит у вас?

– Д-да…

– Она распространяла злостный слух. Утверждала, что вы ограблены немецкими офицерами.

– Д-дело в том… – запинался ксендз. – Это недоразумение… Я понимаю. Но прошедшей ночью, действительно…

Он замялся. Происходило нечто дикое, невероятное. Он стоял посреди собственной гостиной, не решаясь присесть, и его допрашивали, как какого-то преступника! Его, пострадавшего, допрашивали, как преступника.

Ксендз покраснел. В нем закипало возмущение.

– Я протестую! – визгливым, срывающимся голосом выпалил ксендз. – Да! Я протестую, господа!

На вытянутом лице унтера не отразилось ничего. Казалось, это гипсовая маска, а не лицо.

– Так что случилось ночью? – спросил унтер.

Ксендз никак не мог совладеть с дрожью, сотрясавшей все его тело. Это было унизительно. Всю жизнь Алоиз Торма видел со стороны людей только почет и уважение. Сейчас ему отказывали в уважении. На него смотрели совсем так, как на тряпку, брошенную экономкой и все еще валявшуюся на заслеженном полу.

– Я требую уважения к сану! – выговорил, наконец, ксендз.

Неожиданно прямой рот унтера покривился.

– Ясно. Прошу вас собраться. Поедете со мной.

Ксендз выпрямился и отшатнулся, как от пощечины.

Алоиз Торма не успел опомниться, как экономку вывели из дому.

Набежавшие бабы заголосили. Унтер расстегнул кобуру, вытащил пистолет.

– В машину, быстро!

Алоиза подсадили в кабину грузовика. Грузовик рванулся с места…

Ксендз, стиснув зубы, воззвал к господу, призывая покарать насильников.

Из глаз текли слезы гнева и обиды…

В местном полицейском управлении Алоиза Торму держали недолго. Унтер позвонил, доложил о задержании, и через несколько минут грузовик опять повез ксендза куда-то. Только на этот раз в сопровождении одних немцев.

Через час, покидая по команде грузовик, Алоиз Торма узнал улицу святого Стефана в Наддетьхаза.

Но на улице Алоиз не задержался. Подталкиваемый солдатом, он рысцой проследовал сначала в калитку какого-то дома, затем в подъезд и очутился в темноватой комнате с перегородкой. За перегородкой сидел немец в черном мундире, похожем на мундиры ночных гостей Алоиза. Солдат доложил черному немцу о прибытии, тот мельком глянул на ксендза, вышел и вскоре вернулся.

– Пройдите сюда, – равнодушно предложил немец из-за перегородки, открывая дверцу.

Затем ксендза ввели в другую дверь, провели по затхлому коридору, освещенному тусклой лампочкой без абажура, и отворили перед ним третью дверь.

В небольшой, без окон, подвальной комнатушке сидел немолодой офицер, опять-таки в черном.

– Садитесь! – приказал офицер.

– Я протестую против насилия! – сказал Алоиз Торма.

Офицер пристально разглядывал ксендза, словно не слышал протеста.

– Садитесь! – повторил он без всякого выражения.

Создавалось впечатление, что говоришь со стеной. Ксендз обессиленно опустился на скамью.

– Алоиз Торма?

– Да…

– Служитель культа?

– Да…

– Вы продолжаете утверждать, что ограблены немецкими офицерами?

Ксендз молчал. Его душили рыдания. Он стыдился слез, и от этого рыдания становились еще судорожней.

Офицер потрогал мизинцем уголок рта, поглядел на кончик пальца, поморщился.

– Ваши действия нельзя расценить иначе, как враждебную немецкой армии пропаганду, – сказал офицер.

– Я… ничего… не заявлял… – выговорил Алоиз Торма.

– Успокойтесь, ваше преподобие… Когда вас ограбили? Час?

– Я никому… не жаловался… Я понимаю…

– Что вы понимаете?

– Распространение злостных слухов… – пробормотал ксендз. – Подрыв…

Офицер смотрел не мигая.

– Значит, вы полагаете, что немецкая армия грабит местное население? – спросил офицер.

Алоиз Торма окончательно смешался.

– Я никому не жаловался…

Челюсть офицера стала квадратной.

– Подобные мысли не делают вам чести. Вы рассуждаете, как эта баба, ваша экономка!.. Из чего вы заключили, что вас ограбили немецкие офицеры?

– Я ничего не говорил…

– Отвечайте на вопросы!

Ксендз ворочал шеей, избегая пронзительного взгляда.

– Я. На этих людей… Это были…

– На этих людях была немецкая форма?

Алоиз Торма кивнул.

– Обычная армейская?

– Н-нет…

– Какая же?

Ксендз не решался открыть рта.

Офицер раздраженно постучал ногтями по голой столешнице:

– Я вам помогу. На этих людях была форма войск СС. Так?

– Я никому не жаловался! – возопил ксендз. – Нет! Никому!

– Замолчите! – сказал офицер. – Мне нужны не истерики, а показания!

– Никому… – упавшим голосом пробормотал Алоиз Торма.

– Вы не заметили ничего необычного в облике этих людей? – продолжал офицер. – Они говорили по-немецки без акцента?

Ксендз поднял голову. В его глазах затеплилась мысль.

– Акцент?.. Да… Но не только акцент…

– Что еще? – оживился офицер.

Ксендз заторопился:

– Они были… как бы сказать… небриты. Очень небриты… У одного завязана голова. А один с большими усами…

– Небриты? Прекрасно! И это вас не смутило? Вас не смутило, что к вам ночью ни с того ни с сего врываются небритые люди? Вас не смутило, что немецкий офицер небрит?

– Я… – забормотал ксендз. – Все произошло столь внезапно… На меня направили оружие… Такое потрясение…

– Сколько человек ворвалось в ваш дом?

– Т… т… трое.

– Вы не ошибаетесь?

– Нет, нет! Трое.

– Мужчины?

– Конечно, господин офицер…

– Все в форме?

– Да… На улице еще были люди…

– Из чего вы заключаете это?

– Голоса… Я слышал голоса… – сказал ксендз. – Тех что остались около машины…

– Машину вы не видели?

– Нет… Я же был связан…

– Значит, грабители приехали на машине, их было наверняка больше трех человек, и они вас ограбили?

– Но я никому… – сказал ксендз. – Я ничего…

– Вы обязаны были немедленно сообщить о случившемся в полицию! – заметил офицер. – На вас напали диверсанты! Партизаны!

– Па…партизаны? – сумел выговорить Алоиз Торма.

– Вы посмели заподозрить в нападении немецких солдат! – вздохнул офицер. – Именно поэтому вы ничего не сообщали!

Алоиз Торма энергично затряс головой.

– Вы рассуждали, как коммунист! – сказал офицер. – Если бы нам не было известно ваше прошлое, мы бы церемониться не стали… Как вы могли опуститься до столь подлых мыслей о немецкой армии?!

– Я… полагал… недоразумение…

– Вы полагали! – сказал офицер. – Вы вели себя, как ребенок. Помогли диверсантам скрыться, уйти.

– Если бы я знал! – вырвалось у ксендза. – Господин офицер! Если бы я знал! О боже! Я понимаю, понимаю…

Офицер покачал головой.

– Что у вас взяли? – спросил он.

– Но… – замялся ксендз.

Офицер поднял тяжелый взгляд.

– Восемь овец, двенадцать мешков муки, вино, колбасы, сыр, хлеб… – зачастил ксендз.

– Не так быстро, – остановил офицер. – Еще раз. Итак, восемь овец?..

Через полчаса офицер закончил протокол допроса.

Заискивающе улыбаясь, Алоиз Торма рискнул заикнуться:

– Я могу быть свободен?..

Офицер промокнул протокол.

– Вам придется немного подождать.

Алоиз Торма просидел в приемной два с половиной часа. Он изнывал от страха. Немного утешало, что немцы знали о его помощи властям в обнаружении недовольных режимом. Но ведь они могли и не посчитаться с этим! Ведь он заподозрил в грабеже эсэсовцев!

Ксендз молился, затихал, опять молился…

Наконец его привели к тому самому офицеру, что вел допрос.

– Вас мы освобождаем, – холодно сказал офицер. – Вернитесь в деревню и объясните прихожанам, что вы ограблены партизанами.

– Да, да! Конечно! – обрадовался ксендз. – Конечно! А… – Он запнулся. – А моя экономка?

Офицер улыбнулся.

– Вы близки с этой женщиной?

Экономка Мария делила с Алоизом Тормой хлеб и постель уже пятнадцать лет. Ксендз густо покраснел.

– Мой сан… – сказал он. – Полагаю, вам известно, что мы даем обет безбрачия…

– Вот именно, – сказал офицер. – Значит, у вас нет причин волноваться… Ваша экономка останется здесь. Она вела враждебную пропаганду.

…На углу улицы святого Стефана ксендз Алоиз Торма очнулся. К удивлению прохожих, он внезапно остановился, замер как вкопанный, кинулся было бежать обратно, но не пробежал и трех шагов. Лицо его сжалось, голова ушла в плечи, и, спотыкаясь, он побрел прочь…

Офицер-шифровальщик, сидевший в полном одиночестве в крохотной комнатушке с зарешеченным окном, утопал в табачном дыме. Поминутно сверяясь с кодом, он медленно разгадывал экстренную телеграмму из Будапешта, полученную в ответ на донесение Раббе.

На бумагу одно за другим, каллиграфически выписанные, ложились слова: «Довожу до сведения командиров зондеркоманд возникшую опасность диверсионных партизанских действий противника тчк Два последних дня районах Балашшадьямарт, Риманска Собота, Фелед, Мишкольц, Наддетьхаза, Кисварда отмечены случаи нападения партизан важные объекты, дороги, отдельные подразделения наших войск тчк Вероятна возможность просачивания партизанских отрядов и групп территории Словакии района Банска-Бистрица тчк Установлена выброска противником парашютных десантов, действующих направлении Наддетьхаза – Мишкольц – Эгер – Будапешт тчк Требую принятия экстренных мер ликвидации партизанских банд всеми средствами тчк Каждый диверсионный акт немедленно доносится мне тчк Линии войскового командования отдается приказ усиления охраны тыловых коммуникаций тчк Требую обеспечить командование подразделений необходимыми инструкциями тчк Подпись две точки штурмбаннфюрер Вильгельм Хеттль».

Офицер аккуратно притиснул бумагу желтым канцелярским пресс-папье, аккуратно закрыл книгу кодов, аккуратно запер ее в сейф и, положив приказ в папку для докладов, аккуратно завязал синие тесемочки.

Он всю войну прослужил в шифровальных отделах штабов, принял и отправил тысячи шифровок, и слова, которые он выписывал, переведя текст с языка кода на обычный немецкий язык, давно перестали волновать офицера. Привычность формулировок не вызывала ничего, кроме уныния.