Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Все равно тебя повесят! – сказал охранник. – Слышишь ты, собака? И земли моей ты не получишь! Слышишь? Подавишься моей землей!

Мате попробовал пальцем, как там гвоздик. За пальцы ничего не цеплялось. Он отложил автомат, стряхнул ладонью песок с носка и натянул сапог. Встал, переступил с носка на пятку. Прекрасно! Подошву чуть-чуть жжет, но это из-за потертости. Ничего, пройдет.

Неожиданно охранник всхлипнул. Стоило только начать, и он уже не мог удержаться. Он корчился от рыданий, которые пытался подавить.

Мате с брезгливой жалостью смотрел на этого плечистого, сытого, здорового мужчину.

Немец, Карл Оттен, отвернулся от плачущего соседа. Немцу, видно, тоже было не по себе. Страх заразителен.

Мате вспомнил замученного Лантоша. Тот не плакал.

– Замолчи, щенок! – сказал Мате.

– Ты же венгр! – тихо взвыл охранник. – Ты же венгр!.. И я венгр! Что тебе русские?.. Побойся бога!

Мате подобрал автомат.

– Замолчи! – сказал Мате. – Замолчи, или я тебя пристрелю… Русские тебя пощадили. Они не знают, что такие, как ты, творили. А я знаю. И если ты еще заикнешься, что ты венгр, я тебя пристрелю!

Охранник скорчился в три погибели, ткнулся лицом в колени, вздрагивал.

Мате сел на прежнее место, держа автомат под рукой. Он хмуро смотрел на пленных. Ему поручили охранять их, а Мате привык выполнять поручения на совесть…

Нине снилось, что лежит она в своей девичьей кровати, а мать осторожно будит в школу. Надо просыпаться, но так хочется еще минуточку понежиться в тепле, продлить полудрему, так не хочется открывать глаза!..

Постель была почему-то жесткой, и в спину поддувало, но это не имело значения: мама осторожно поглаживала плечо – значит, в самом деле, ты лежишь под стеганым атласным одеялом, на кухне успокоительно постукивают ходики, на столе уже пускает пар коричневый, с пятнышком на левом боку старый чайник и пора вставать. Пора!

Однако Нина знала, как продлить наслаждение сна. Надо лишь быстро протянуть руку, найти пальцы мамы и спрятать их у себя под подбородком. Против такой ласки мама никогда не могла устоять, и всегда у Нины появлялась та самая драгоценная минуточка, какую она хотела получить у неумолимого времени.

Нина быстро протянула руку, нашла пальцы мамы, спрятала их у себя на шее, и мамины пальцы, как всегда, дрогнули, замерли, перестали беспокоить. Они были непривычно жесткими, шершавыми, и даже сквозь сон Нина почувствовала вместо привычной снисходительной нежности трепетавшую в этих пальцах горячую радость и удивление, но…

Нина оттолкнула незнакомую руку, отпрянула, широко открыла глаза:

– Ох!..

Бунцев растерянно смотрел на свою руку.

– Я тебя бужу, а ты… – сказал он Нине. – Твоя очередь в караул…

– Простите… – шепнула Нина. – Сейчас…

– За что прощать? – тихо спросил Бунцев.

– Мне приснилось… Мама…

– Понимаю.

– Вы не обижайтесь, что я так.

Они встретились взглядами, и оба покраснели.

– Ничего, – сказал Бунцев. – Вставай… А мне еще Тольку расталкивать. Спит, как медведь! – Он принялся тормошить Телкина: – Эй, друг! Довольно храпеть!

Телкин сопротивлялся, натягивая на голову куртку.

– Ах, так? – сказал Бунцев.

Радость переполняла его. Гулкая, клокочущая. Капитан сгреб штурмана в охапку, поднял на руках, встряхнул, сонного поставил на ноги. Телкин покачивался, норовил сунуть под щеку сложенные горсточкой ладони. Очнулся. Открыл глаза, смежил, снова открыл.

– Чего? – свирепо спросил он. – Чего спать не даешь?

Бунцев беззвучно хохотал.

– Нам с вами караулить, – с улыбкой сказала Нина.

Телкин хмуро глянул на нее, потом на Бунцева, помотал головой, встряхнулся, как вымокшая собака, и махнул рукой.

– Никогда поспать не даст! Точно, Ниночка! Всегда раньше срока будил!

Он перевел взгляд с Нины на Бунцева, хотел сострить, но не сострил, лишь недоверчиво мигнул, опять поглядел на зардевшуюся Нину и опять на Бунцева.

– Значит, в караул? – с растяжкой спросил он.

– В караул, – смеясь, подтвердил Бунцев.

Штурман обескураженно смотрел на командира. Пожал плечами. Нагнулся, поднял бутылку с остатками вина, взболтнул.

– Дела… – сказал он.

– Просыпайся, просыпайся, – сказал Бунцев. – Сменишь Мате. Да не пей все. Вина в обрез.

Штурман пожал плечами.

– Я думал, еще сплю, – сказал он, глядя на бутылку.

Бунцев перестал смеяться.

– А ты представь, что не спишь. Что все наяву, – сказал Бунцев.

Штурман поглядел на него.

– Чудно.

– Нет, не чудно, – сказал Бунцев. – Сменяй Мате. – И повернулся к Нине: – Готова? Пойдем, я провожу тебя.

Телкин смотрел им вслед, так и не прикоснувшись к вину.

– Разбуди меня через три часа, – попросила Кротова у штурмана.

– Спи! – сказал Телкин. – Положено четыре, вот и спи четыре.

– Я прошу – через три, – сказала Кротова.

Она знала – самое опасное наступает сейчас. Люди поверили в свою удачливость, в безнаказанность хождений по тылу врага, и уже видно – теряют осторожность. Сколько партизан поплатились жизнью за такую беспечность! Сколько замечательных, отважных ребят!

Она хотела сказать об этом Бунцеву, но после разговора в кустах, после всего, что увидела, не решилась. Боялась, что не так поймет ее Бунцев. Подумает, что опять осуждают его самого…

Боль, причиненная капитаном, не проходила. Но Кротова знала, что эту боль рано или поздно испытать и перенести придется, и мирилась с ней. Не могла она примириться с другим. С безрассудством Бунцева. Иначе назвать поведение капитана радистка не умела. Потому что Малькова не та, кого бы ему стоило полюбить. Не та!

Кротова и раньше ревновала Бунцева к той неведомой девушке или женщине, какую он полюбит. И раньше казалось ей, что та неизвестная избранница капитана не будет достойна его. Но Малькова…

Закрыв глаза, укрывшись немецкой шинелью, радистка свернулась калачиком, спрятала руки в рукава куртки.

– Красивая! – недобро думала она. – Конечно, красивая… И думает, что по этой причине лучше других. Только о своем счастье мечтает…

Усталость сковывала тело. Сердце ныло и ныло.

– Что ж, я буду держаться с Мальковой ровнее, – шепнула радистка. – Я выполню твой приказ, Саша… Только счастья-то она тебе не принесет.

Дул сильный северный ветер, заметно холодало. Накинув поверх шинели меховую куртку, лейтенант Телкин перебрался под защиту кустов, нагреб опавшую листву и устроился на ней, изредка поглядывая на пленных.

Холод делал то, чего не мог сделать короткий сон: рассасывал ночную усталость, освежал голову.

На Владимирщине наверняка были первые заморозки, может, и первый нестойкий снежок выпадал, а уж на Урале, факт, намело. Катя писала – на ноябрьскую на лыжах давно ходят…

Он вспомнил о доме, о Кате, и сразу вернулась горькая, угнетающая мысль о том, как теперь, после плена, сложится его судьба.

Впервые эта мысль подползла к Телкину во время Нининой исповеди.

Змеей подползла и змеей ужалила. Ведь никуда не денешься, твоя судьба похуже судьбы Нины: был в плену, тебя допрашивали, сняли, и где-то в гитлеровском архиве лежит твоя фотокарточка, да и не расстреляли тебя. Наоборот, поверили тебе и даже повезли других пленных расстреливать! Ведь и это факт! Бунцев и Кротова видели же, что ты не на краю могилы стоял, а рядом с эсэсовцами, с врагами! Ну, Бунцев и Кротова поняли тебя, поверили тебе. Ты у них на глазах Миниха уложил. А другие поверят? Тем, кому по штату положено этими делами заниматься, поверят? Черта с два они тебе поверят. Ты и сам, на их месте окажись, не больно поверил бы. Во-первых, мало ли сволочей находилось, тех, что, шкуру спасая, своих предавали? А во-вторых, слишком уж скользко все… Ну, а не напади Бунцев с Кротовой на эсэсовцев, не выскочи они внезапно на своем мотоцикле, где гарантия, что ты на Миниха набросился бы, а не выполнил бы приказ палачей? Словам твоим красивым поверить должны? Возмущению твоему благородному?

«Но ведь я не виноват! – смятенно думал Телкин. – На самом-то деле я не виноват! Я ничего не выдал! Я так и так на фрицев кинулся бы! Значит, что же? Значит, можно и без вины виноватым быть? И это правильно? С этим надо смириться? Нужно покорно принять наказание, даже если ты не виноват? Принять только потому, что кто-то сочтет, будто ты „мог“ изменить?»

Все восставало в Телкине против таких выводов. Но он не мог примирить свое возмущение с той «непреложной истиной», что каждый сдавшийся в плен офицер, при каких бы обстоятельствах он ни сдался, – враг, предатель и пособник врага.

Майор Вольф знал, куда ударить, напоминая Телкину об этой «истине». Он хорошо знал!

«Но ведь, значит, эта „истина“ на руку врагу! – внезапно догадался штурман. – Если майор Вольф напомнил о ней, хотел ею воспользоваться, значит, она на руку врагу, а не нам! Не нам!»

Штурмана Телкина обучали многим полезным и необходимым для солдата вещам. Его учили правильно обращаться со сложными приборами, учили ненавидеть врага и любить Родину, но одному его не научили: критически оценивать виденное. На всякий случай жизни ему предлагали готовый ответ и требовали, чтобы он безоговорочно верил этому ответу. Что ж? Это было даже удобно. Это избавляло от возникавших порою сомнений в разумности и справедливости иных жизненных явлений. Но так было раньше. А теперь ничто не могло избавить штурмана от сомнений в разумности этого взгляда на жизнь.

Телкин сидел, понурив голову, сжимая руками виски, глядя в одну точку.

Прежде мир был прост и ясен. Границы между добром и злом, между разумным и неразумным, между светлым и темным считались раз навсегда данными и бесспорными. Окончательным рубежом между миром добра и зла была для Телкина только линия фронта. Все, что находилось за ней, «там», было злом, все, что находилось на нашей стороне, у нас, было добром.

Но сейчас он чувствовал: мир зла не так легко уязвим. Он ведет борьбу не только на линии фронта, где терпит поражение за поражением и рушится под напором советских войск. Этот проклятый мир зла многообразен. Этот мир зла проникает и в светлый, добрый советский мир, отравляя его подозрительностью, равнодушием к судьбам других, боязнью думать к высказывать свои мысли, если до тебя их не высказали другие…

Телкин чувствовал: мир зла страшен. Но этот мир еще жил и в нем самом, и штурман мучился пришедшими к нему мыслями, пугался их неприкрытой наготы.

Он еще ниже опустил голову и закрыл глаза.

– Да что же это со мной? – с тревожной тоской думал Телкин. – Да что же это?..

Карл Оттен проснулся от тихого подергивания. Его дергали за руки. Он пошевелился и тотчас услышал тихий, еле различимый, прерывистый шепот охранника венгра:

– Руих… Руих…

Вечерело. Небо опустилось на кусты, на ложбину, и Карл сразу заметил, что охраняющий их русский офицер сидит, погруженный в раздумья, и настолько занят ими, что позабыл о пленных.

Остальные русские спали.

– Делайте вид, что спите, – шепнул охранник. – Сейчас я перетру ремни…

Вот почему Карлу померещилось, будто его дергают за руки! Венгр хотел освободиться!

На миг в душе Карла Оттена вспыхнула надежда. Снять ремни, схватить оружие, открыть огонь…

Он тяжело задышал.

«А что сказать командованию?» – спросил осторожный Карл Оттен.

«Скажу, что был захвачен врасплох, оглушен, – тут же ответил другой, готовый на все Карл Оттен. – И вырвался при первой возможности!..»

«Но ты отвечал на вопросы русских, рассказывал правду!» – сказал осторожный Карл Оттен.

«Никто этого не узнает! – быстро возразил второй Карл. – Никогда! Да! Да!» Он мог освободиться, мог перебить русских и вернуться в свою часть, к своим…

К своим?

К кому – к «своим»?

Полковник Хаузер был ему «свой»?

Нацисты были «своими»?

Вся эта бандитская шайка, захватившая Австрию, втравившая немецкий народ в губительную войну, была ему «своей»?

К чему, собственно, он должен вернуться?

К убийствам? К безнадежной бойне? К домовладельцу, выгнавшему их с Хильдой за невзнос квартирной платы, когда Хильда ходила на восьмом месяце беременности? К начальнику цеха на обувной фабрике, к этой толстой свинье, совращавшей молоденьких девчонок, которых пугал тем, что сообщит об их неблагонадежности? К соседу Шницлеру, этой фаршированной глисте, вступившей в национал-социалистическую партию, чтобы не попасть на фронт и обеспечить тепленькое местечко в тылу? К вечному страху, что на тебя донесут? К привычке вечно отмалчиваться? К рабской покорности, с какой тебя приучили отдавать ненавистное фашистское приветствие?..

Русским ничего не стоило прикончить тебя, как они прикончили Хаузера.

Но они тебя не прикончили. Они пожалели в тебе человека. Они верили, что ты человек, а ты хочешь вернуться туда, где в тебе вытравили человека.

– Нет, – тихо сказал Карл Оттен охраннику. – Нет!

Тот не слышал. Перетирал ремни и следил за русским офицером. Следил, не отрывая глаз. И Карл Оттен ощутил, как ремни лопнули.

Казалось, звук лопнувших ремней мог бы разбудить мертвого, но русский не шелохнулся.

Карл двинул кистями рук. Ремни спали. Он пошевелил пальцами. Они затекли, подчинялись плохо.

– Хватайте автомат… – одним дыханием сказал охранник. – Автомат!

Он подбирал колени, готовясь к прыжку.

– Стой! – хрипло сказал Карл.

Охранник уже не слышал ничего. Он вскочил и бросился на спину караулившему их офицеру. Карл вскочил следом. Дотянуться до автомата было парой пустяков. Но, боясь стрелять, он схватил автомат за ствол. Охранник осел и повалился на спину.

На приглушенный крик офицера первой вскочила маленькая русская женщина. Проснулись русский капитан и старый венгр. Капитан направил на Карла пистолет.

– Вот… – сказал Карл Оттен. – Я, кажется, ударил слишком сильно…

Русский капитан опустил пистолет.

Маленькая женщина подошла к охраннику, заглянула ему в лицо и выпрямилась.

– Не понимаю как… я не спал… – сказал офицер, чуть не упустивший пленных.

Он стоял, уронив руки, повесив голову.

Русский капитан не смотрел на виновного. Он приблизился к Карлу и протянул ему руку.

В седьмом часу заморосил мелкий, холодный дождь. Отряд готовился к выступлению. Карл уверял, что знает все контрольно-пропускные пункты и все деревни, где есть гарнизоны. Он обещал провести товарищей мимо опасных мест.

Посоветовавшись с Кротовой, Бунцев приказал ему:

– Переоденься.

И указал на мундир полковника Хаузера.

Карл смутился.

– Вы еще не верите мне?

– Верю, – сказал Бунцев. – Только мне нужно, чтобы ты полковником стал.

Нина растолковала Оттену, что задумано русским капитаном, и бывший шофер Хаузера, помявшись, натянул на себя мундир. Мундир сидел мешковато.

– Ночью сойдет, – решил Бунцев, осмотрев Оттена. – Ничего, не смущайся.

Он глянул на Кротову.

– Ну, а что с этим делать? – и кивнул в сторону неподвижно лежащего охранника.

– Уже неопасен. Можно идти.

– Ты уверена? – спросил Бунцев.

Мгновение Кротова медлила.

– Можно идти, – твердо сказала она.

Бунцев подал команду, и отряд потянулся к выходу из ложбинки. Миновали кусты, вышли на открытое.

– Не отставай, – сказал Бунцев радистке.

– Не отстану.

Капитан сделал несколько шагов и вдруг остановился.

– Ольга! А где винтовка этого?.. Забыла?!

Радистка не отвечала. Послышался треск кустов. Оба обернулись. Бунцев схватил автомат, но радистка быстро отвела его руку. И в тот же момент из кустов показался охранник. Он вскрикнул, поднял оружие, и капитан не успел ни присесть, ни отшатнуться, как сумрак разорвала вспышка, раздался грохот и отчаянный вопль метнулся над степью и оборвался…

– Что? – не понимая, спросил Бунцев.

– Теперь уже все, – сказала радистка, всматриваясь в скрючившееся возле кустов тело.

– Что «все»?

– Все. Я ствол винтовки землей забила, – сказала Кротова. – Сам себя казнил, подлец.

Сбежавшиеся к командиру люди молчали.

– Надо быстрей уходить, – сказала радистка. – Взрыв могли услышать.

– Да, – сказал Бунцев. – Пошли, товарищи.

Ободок эсэсовской фуражки был противно мокрым и скользким. Бунцев снял фуражку и обтер ободок рукавом.

Глава девятая

1

Дождь шлепал по равнине, как усталый, сбившийся с дороги путник. Побредет в один конец, ничего не найдет, потопчется на месте и бредет налево. Но и там ни зги, и там одно поле, вязкое, черное, только ветер тянет куда-то, бог его знает куда, и тащится заблудившийся бедняга опять вправо…

Дождь и ветер. Ветер и дождь. В степи и в садах, в хуторах и селах, в городах и городишках, на проселках и на шоссе, вдали от фронта и на самой линии огня, в оползших окопах и траншеях, над разбитыми артиллерией блиндажами, над вздыбленной взрывами землей, над исходными позициями танковых рот, над ползущими в кромешной мгле к невидимым вражеским минным полям саперами, над солдатами, ждущими в грязи условной ракеты… Дождь и ветер. Ветер и дождь… Тяжелые капли прозрачной влаги на узорчатых виноградных листьях и тусклой стальной броне, на теплых губах живых и на оскаленных зубах мертвых, на замках орудий и на курящихся трубах крематориев, где торопливо сжигаются последние жертвы нацизма, на карнизах спящих домиков, и на целлулоиде раскрытых планшетов, и на согнутых плечах бредущих по ночной равнине шести человек, знающих только одно: надо скорее выйти к наступающим советским войскам. Надо скорее выйти и передать наступающим карту полковника Хаузера, сообщить раздобытые данные о противнике. Выйти. Скорее. Как можно скорее…

– Пора! – сказал Бунцев.

Карл Оттен, сидевший на корточках рядом с капитаном, сжал карманный фонарик, поднялся и зашагал к шоссе. Ноги слушались плохо. В животе возникла холодная пустота, словно ты стремительно спускался в лифте.

Карл вышел на обочину, поднял фонарик и, судорожно вздохнув, нажал на кнопку. Фонарик вспыхнул и погас. Надвигавшаяся на Карла машина убавила скорость. Теперь поздно было раздумывать. Карл нажал и отпустил кнопку. Нажал и отпустил еще раз. Еще раз. Еще…

Машина, тормозя, замерла возле Оттена. Карл шагнул к правой передней дверце. В машине вспыхнул свет. Стали видны лица четырех пассажиров и шофера, но Карл не различал их. Дверца распахнулась.

– В чем дело? – резко спросил высунувшийся наружу обер-лейтенант.

Это был хорошо знакомый Карлу голос господина и повелителя, голос, которому Карла годами учили подчиняться без рассуждений и без промедления, голос уверенный, властный, подавляющий волю.

Карл забыл, что на нем мундир полковника.

– Проверка документов, – с невольной ноткой подобострастия, потрясшей его самого, хрипло сказал Карл.

К счастью, из освещенной машины обер-лейтенант не мог видеть, кто спрашивает у него документы.

Кожаная рука ткнула Карлу документы. Бывший шофер полковника Хаузера машинально посветил на бумаги фонариком, вернул их и так же машинально взял под козырек:

– Все в порядке, господин обер-лейтенант. Можете ехать.

Он слышал, как офицер, захлопывая дверцу, с досадой проворчал:

– Наставили на каждом шагу болванов!..

Машина тронулась. Свет в ней погас.

Карл стоял, уронив руки.

– Назад! – приказал женский голос.

Карл вернулся к отряду.

Русский капитан что-то сказал. Голос у него был резкий.

– Почему не приказал им выйти? – спросила Нина. – Испугался? Капитан спрашивает – почему?

– Я не испугался… – сказал Карл.

Было очень трудно объяснить, что он почувствовал там, возле машины, услышав голос обер-лейтенанта. Очень трудно.

Русские о чем-то заговорили.

– Я остановлю следующую машину, – наклоняя голову, упрямо сказал Карл. – Пусть господин капитан разрешит. Теперь я остановлю.

Попадись ему сейчас этот обер-лейтенант, он бы выстрелил в него, не раздумывая, в эту самоуверенную, наглую, привыкшую повелевать скотину!

Русские умолкли. Нина перевела просьбу Карла. Молчание затягивалось. Что-то буркнул младший русский офицер. Потом Нина перевела слова капитана:

– Пойдешь снова. Но не медли и не теряйся. Мы рядом, поддержим тебя. Ты помнишь, как надо поступать, если в машине несколько человек?

– Да, – сказал Карл. – Я должен сразу отойти.

– Правильно, – сказала Нина. – Ты отходишь, а мы уничтожаем их огнем. Повтори!

Карл повторил приказ.

– Будем ждать, – сказала Нина. – Пойдешь, как появятся огни. Помни, ты не рядовой. Ты – полковник.

– Помню, – сказал Карл. – Я остановлю.

Он все еще думал об обер-лейтенанте. Застрелить бы скотину!

– Капитан приказывает быть хладнокровным, – сказала Нина. – Если в машине несколько человек – отойди, и все.

– Да, – сказал Карл.

Отряду пришлось пропустить колонну грузовиков, прежде чем на шоссе не замелькали опять огоньки одиночного автомобиля.

Капитан положил руку на плечо Карла, легонько подтолкнул. Карл снова вышел на обочину. Фонарик требовательно замигал, и автомобиль покорно остановился. Все происходило, как полчаса назад. Заскрипела дверца, зажегся свет. В машине снова ехали четверо. Только вместо немецкого обер-лейтенанта рядом с шофером сидел венгерский капитан-сапер.

– В чем дело?

– Проверка документов!

– Пожалуйста…

Карл вертел в руках документы. Ему пора было отойти. Но Карл подумал, что выстрелы могут быть услышаны шоферами грузовой колонны. Слишком недавно она прошла… А Карл был не рядовым, он был полковником и имел дело с венгерским офицером!

– Прошу вас с водителем зайти на КПП! – сказал Карл капитану-саперу.

– Что-нибудь не в порядке? – забеспокоился капитан.

– Выходите из машины и следуйте на КПП! – приказал Карл. – Все выходите. Солдаты останутся возле автомобиля.

Венгерский капитан послушно скомандовал ехавшим с ним солдатам покинуть машину и, пригнувшись, вылез первым. Водитель заглушил мотор.

– Быстро! – приказал Карл.

Водитель торопливо обежал автомобиль, встал рядом с капитаном.

– Хенде хох! – сказал Бунцев, выходя из темноты в сопровождении товарищей.

– Но я командир роты…

– Хенде хох!

Капитан растерянно оглянулся. Немецкий полковник держал его под прицелом. Эсэсовский офицер с какими-то солдатами подняли автоматы.

– Пожалуйста! – забормотал капитан.

Солдаты подняли руки раньше своего командира. Знали, с немцами лучше не связываться. Мало ли что!

Эсэсовец вырвал пистолет из кобуры капитана. Немецкие солдаты подбирали брошенные венграми винтовки.

– Но я очень спешу… – заикнулся капитан.

– Снять шинели и кители! – приказала какая-то женщина, стоявшая рядом с эсэсовским офицером.

– Господа! – взмолился капитан.

– Молчать!

– Мы ни в чем не виноваты! – робко сказал один из солдат. – За что?

– Господи! – сказал другой. – Господи!

– Вас никто не расстреливает, – сказала женщина. – Снять шинели и кители! Не бойтесь!

– Да мы что… – сказал первый солдат. – Раз надо…

Он уже стаскивал шинель. Глядя на него, заторопились и остальные.

Немцы о чем-то шептались.

– Братья, – сказал один из немецких солдат, подходя к венграм. – Я такой же венгр, как вы. Мы вам зла не желаем. Это не немцы со мной. Это русские. Слышите?

Солдаты застыли, не веря.

– Глядите, – сказал солдат. Он протянул к венграм руку с пилоткой, на которой засветилась красная звездочка. – Видите?

Раздетые солдаты смотрели на звездочку как завороженные. Капитан, вскрикнув, бросился в сторону. Телкин был начеку на этот раз…

Тогда солдаты поверили.

– Русские! – проговорил один. – Советы! Товарищи!

– Расходитесь по домам! – сказал солдатам Мате. – Не возвращайтесь в свою часть. Уходите!

– Да теперь и не вернешься, – бросил один из солдат. Он глядел на Кротову, обрезавшую рукава у кителей и шинелей и спарывавшую погоны. – Как вернешься?

– Возьмите нас с собой, – сказал другой солдат. – Лучше возьмите нас с собой.

– Не можем, – сказал Мате. – Расходитесь. И знайте: Гитлеру и Салаши капут. Красная Армия скоро освободит страну. Война кончилась.

– Пусть спросит, есть ли впереди КПП! – попросил Бунцев у Нины. – Побыстрей!

Лучше всех был информирован водитель. Он заявил, что ближайший КПП в четырех километрах, а если ехать в обратную сторону, там КПП вообще за одиннадцать километров. Только на третьем километре ремонтируют мост.

– Кто ремонтирует?

– Солдаты нашего батальона и местное население.

– Немцев нет?

– Нет.

Бунцев принял решение, не колеблясь.

– Возьмите нас с собой! – опять попросил солдат-венгр.

– Уходите! – сказал Мате. – Вы же видите, все в машину не уместятся. Уходите!

– Куда же мы в таком виде?!

– Прячьтесь у крестьян! Уходите!

– О чем они? – спросил Бунцев.

– Вот этот очень просит взять его с собой, – сказал Мате.

– Некуда! – сказал Бунцев, но вдруг отпустил ручку дверцы. – Хотя… Как его зовут?

– Ласло Киш, – сказал Мате, узнав имя солдата.

– Пусть садится, – сказал Бунцев.

Они кое-как забрались в машину: трое впереди, четверо сзади.

– Давай! – приказал Бунцев Карлу, севшему за шофера…

Местами разбитая и наскоро отремонтированная дорога была перекрыта шлагбаумом с красным фонарем.

– Здесь только один солдат, – пояснил Ласло. – Он указывает объезд.

– А впереди?

– Впереди разбитый мост. Там идут работы.

– На объезде не застрянем?

– Наш капитан боялся застрять…

– Поехали прямо! – решил Бунцев. – Карл, потребуешь у часового открыть шлагбаум!

Шлагбаум им открыли. Часовой не рискнул возражать немецкому полковнику.

– Ну, теперь – господи помилуй! – сказал Бунцев.

Машина медленно шла по шоссе, объезжая наспех заделанные воронки. Под откосами валялись искореженные, сгоревшие грузовики.

– Наши поработали! – сказал Бунцев. – Лихо!

Показалась речушка с разбитым мостиком. Возле мостика копошились люди. Один замахал фонарем, указывая вниз по течению речушки.

– Там наплавной мост, – объяснил взволнованный Ласло. – Надо туда…

Наплавной мостик был еле заметен на черной, взбухшей после дождей реке. Машина сползла к мостику, он заходил под колесами…

– Кто здесь работает? Сколько солдат? – спросил Бунцев.

– Двадцать солдат под командой лейтенанта Ференца и мобилизованное население, – сказал Ласло.

– На той стороне есть шлагбаум?

– Да, конечно.

– Там тоже один солдат?

– Да.

– А лейтенант?

– Хм! – сказал Ласло. – Если он здесь, то сидит в палатке, а скорей всего ушел в деревню, к бабам.

– Остановитесь у шлагбаума, – приказал Бунцев Карлу.

Они благополучно перебрались через реку, благополучно въехали на шоссе, добрались до шлагбаума.

Обезоружить часового ничего не стоило. Он узнал Ласло, вытянулся перед немецким полковником и уже через минуту стоял без винтовки, онемевший и беспомощный.

– Скажи людям, что работы прекращаются, – приказал Бунцев Ласло. – А солдатам скажи, что Венгрия вышла из войны и они могут расходиться.

– Но… они могут не поверить… – замешкался венгр.

– Поверят. Ты прикажи людям подойти к машине без оружия. С ними наш полковник поговорит.

– Я пойду с тобой, – сказал Мате. – Идем…

Окликнутые Мате и Ласло венгерские солдаты с явным удовольствием разогнули спины. Вскоре пятнадцать солдат без винтовок приблизились к автомобилю.

Карл объявил, что Венгрия вышла из войны и что солдаты могут идти домой. Венгры заволновались.

Сбегались мобилизованные жители.

– Э, черт! – сказал Бунцев и вышел из машины.

Радость венгров как рукой смыло. Солдаты отступали от рослого эсэсовца.

– Не бойтесь! – крикнул Ласло. – Ребята! Не бойтесь! Это русские разведчики! Они кокнули капитана Сексарди! Русские уже здесь! Можно расходиться!

– Райта! – заревел какой-то солдат. – Райта! Капут война!

Кротова тронула Бунцева за рукав.

– Это саперы… Нет ли у них взрывчатки?

Ласло тут же сказал, что взрывчатка есть. Только она в палатке у лейтенанта.

– Надо взять, – заволновалась Кротова. – Взять все, что можно. Запалы, бикфордов шнур… Мате!

Мате потолковал с Ласло, тот подозвал трех приятелей. Поговорили, бегом припустили в темноту.

Солдаты еще толпились вокруг машины, разглядывая русских, одетых в немецкую форму, и некоторые, недавно подошедшие, еще ничего не могли понять.

– Держите оружие наготове, – сказала Кротова Телкину и Нине. – Рискованно поступаем… Нельзя так…

Однако солдаты не проявляли враждебных чувств. Видно, досыта нахлебались войны. А местные жители – те уже расходились.

Ласло с приятелями притащили два ящика тола, запалы, круг маслянисто блестевшего бикфордова шнура, гранаты.

– Лейтенанта нет, – задыхаясь, сказал Ласло. – Конечно, поперся в деревню.

– Он может явиться, узнав о русских, – сказала Кротова. – Поехали, товарищ капитан.

– Скажите им что-нибудь! – попросил Ласло, указывая на солдат.

Мате подсказал Бунцеву, что говорить. Капитан снял фуражку, помахал ею:

– Да здравствует свободная Венгрия!

Нина перевела его слова Мате, Мате – солдатам.

– Райта! – неуверенно откликнулись солдаты. Но через мгновенье подхватили дружно, громогласно: – Райта! Райта! Райта!

…Машина вновь мчалась по блестевшему от дождя шоссе. Ласло что-то быстро говорил Мате. Мате перевел его слова Нине, та остальным.

– Никто не хочет воевать! К черту войну! А капитана весь батальон ненавидел. Барон, белоручка, хам, сукин сын!.. Лейтенант – тот безобидный. Мальчишка, бабник. Но капитан Сексарди – негодяй, подлец, туда ему и дорога!

– Больше так рисковать нельзя, – сказала Кротова.

– Разве мы рисковали? – спросил Бунцев. – Не узнаю тебя, партизанка.

– Вам нельзя было выходить из машины, – упорно повторила Кротова. – А вдруг открыли бы огонь?

– Ты бы их опередила, – спокойно сказал Бунцев. – Я же знаю, ты опередила бы! Разве не так?

Он обернулся к заднему сиденью.

– Могла и не успеть, – сухо сказала Кротова.

– Успела бы! – сказал Бунцев.

Через пять километров свернули по совету Ласло на север. Венгр уверял, что попавшаяся дорога безопасна, а местность там холмистая, удобная для отряда, если придется бросить автомобиль и пробираться пешком.

Однако, проехав несколько километров по незнакомой дороге, радистка заволновалась. Ее беспокоило отсутствие встречных машин. Там, где нет движения, одиночная машина особенно заметна. Вдобавок можно неожиданно наскочить на КПП, придется отстреливаться, и неизвестно, обойдется ли перестрелка благополучно.

– Вглядывайтесь в дорогу, товарищ капитан! – твердила Кротова. – Вглядывайтесь!

Бунцев и так напрягал зрение.

– Не гоните машину! – потребовала радистка. Карл убавил скорость.

– Скоро будет перекресток, – предупредил Ласло. – Там большая дорога.

– Где фронт? Направо ехать?

– Да. Направо. По большой дороге направо.

– Задержитесь у перекрестка, – сказала Кротова.

– Знаю, – сказал Бунцев.

Но им и так пришлось задержаться, потому что по шоссе, ведущему к фронту, двигалась, выдерживая уставные интервалы, длинная колонна. Ползли грузовики с боеприпасами, ползли зенитные орудия, противотанковые пушки…

Карл стоял с погашенными фонарями.

– Не эти ли нас сбили? – сквозь зубы спросил Бунцев.

– Может, эти самые… – сказал Телкин.

– Можно и их разбомбить, – сказала Кротова. – Взрывчатка есть.

– Мины? – спросил Бунцев.

– Ага.

– А не опоздали?

– Если обогнать…

– Готовь заряды, – сказал Бунцев. – Быстро!

– Тесно.

– Всем выйти! – приказал Бунцев.

Колонна с грохотом, лязгом, воняя бензином, ползла и ползла по шоссе. Люди сбились около автомобиля. Кротова возилась на заднем сиденье.