Текст книги "Потерянный экипаж"

Автор книги: Владимир Прибытков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Что вы намерены делать? – спросил Вольф.

– А что, по-вашему, я должен делать? Сложить руки и умиляться бандитизму?.. Я вынужден отдать приказ о задержании всей этой компании и об аресте Миниха.

Раббе уже натягивал плащ.

– Опросите своих сотрудников, узнайте, где обычно бывает Миних. Его необходимо задержать в первую очередь. Пока больших глупостей не натворил! Может быть, он все-таки вернулся в город?

– Сейчас же все выясню, – нервно сказал Вольф. – Сейчас же.

Раббе надел фуражку.

– Я отдам распоряжение военной полиции доставить Миниха прямо к себе… Господи, какие кретины! Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!

Заложив руки за спину, Вольф прошелся по кабинету. Остановился. Если Миних совершил преступление… Какой позор! Какое несчастье и какой позор!

Майор позвонил фон Рейтенау.

– Немедленно разбудить всех сотрудников отдела. Узнать, где обычно бывает лейтенант Миних… Вы, конечно, этого не знаете?

– Не имею чести поддерживать с лейтенантом Минихом хороших отношений, – сдержанно сказал фон Рейтенау.

– Да?.. Что ж, кажется ваше счастье… Подождите!.. Позвоните на все городские КПП. Узнайте, не проходила ли наша машина.

– Слушаюсь, – сказал фон Рейтенау.

Через полчаса майор Вольф получил несколько адресов приватных квартир, где любил бывать Миних, и тотчас откомандировал по этим адресам одного офицера с фельдфебелем. А еще через пять-десять минут фон Рейтенау известил его, что контрольно-пропускной пункт номер двенадцать заметил машину, похожую на машину разведотдела армии, проехавшую в направлении на Кисварда.

– Номер машины замазан грязью. Часовые его не заметили.

– Сукины дети! – вспылил Вольф. – Сообщите в комендатуру, что их солдаты не знают своих обязанностей! И немедленно вызовите Кисварда! Военную полицию!

– Часовые сообщили, – невозмутимо добавил фон Рейтенау, – что у машины, проследовавшей на Кисварда, разбита левая фара и помято крыло.

– Вызовите Кисварда! Срочно!

Вольф ломал спички. Доставал их из коробочки и ломал. Сначала пополам. Потом надвое каждую половинку. Фон Рейтенау доложил, что полиция Кисварда ответила.

– Говорит начальник разведотдела майор Вольф! – крикнул Вольф в шуршащую трубку. – Вы слышите меня?

Слабый голос сказал, что слышит.

– В направлении на Кисварда прошел вишневый «хорх» с разбитой левой фарой! – крикнул Вольф. – Известите все КПП и задержите эту машину! Вы поняли?

– Поняли, – прошелестела трубка. – Номер машины, господин майор?

– Номер запачкан, – крикнул Вольф. – Поняли? Какой бы там ни был номер, задержите машину и сообщите мне!

– Слушаюсь… – прошелестела трубка.

Прошел еще час, прежде чем вернулись посланные Вольфом на приватные квартиры офицер и фельдфебель. Они не обнаружили Миниха. Хозяйки квартир утверждали, что лейтенант нынешней ночью не появлялся.

Вольф отпустил посланцев.

«Ах, подлец! – думал он о Минихе. – Ах, мерзавец! Ах, пьяная каналья! Неужели сбил Фретера, перетрусил и пытается спрятаться? Куда он может спрятаться, пьяная скотина?! И почему его понесло в Кисварда?!»

Вольф поглядел на карту армейского участка фронта. Кружок Кисварда темнел в нескольких миллиметрах от красной линии передовых позиций.

Мысль, пришедшая Вольфу в голову, была так чудовищна, что майора словно током ударило: «А вдруг Миних спьяну и по трусости решил перейти фронт? И в качестве пропуска повез русского летчика?»

«Нет! – попытался успокоить себя Вольф. – Нет! Это невероятно!» Но он понимал, что пьяный Миних, совершив преступление, мог пойти на что угодно.

Тот факт, что майору Вольфу в случае предательства Миниха придет конец, не вызывал ни малейшего сомнения.

Вольф вызвал фон Рейтенау.

– Я отправляюсь в оперативный отдел, к полковнику Шредеру. Если будут сообщения о Минихе или хотя бы о нашей машине, сейчас же звоните!

Фон Рейтенау оставался невозмутим. Уже надев шинель и фуражку, майор вспомнил, что ему не на чем ехать в оперативный отдел.

– Вызовите мне штабную машину, – устало опускаясь на стул возле дежурного, попросил Вольф.

«Придется просить полковника дать указания командирам частей задержать Миниха», – уныло думал Вольф, слушая бесстрастный голос фон Рейтенау, выполнявшего поручение.

Прибыв к себе, штурмбаннфюрер Раббе сразу же осведомился, не прибыла ли группа Гинцлера.

О группе обершарфюрера известий не было.

Раббе тотчас вызвал гестапо, военную полицию, комендатуру и отдал приказание приступить к поискам лейтенанта Миниха с целью ареста.

Потом позвонил полковнику Шредеру.

– Прошу прощения, господин полковник! Не объявился ли капитан Фретер?

Полковник Шредер ответил, что Фретера нигде нет и что он вынужден доложить о происшествии командующему армией.

– Господин полковник, вряд ли стоит беспокоить командующего! – сказал Раббе. – Мною приняты все необходимые меры. Я прошу вас подождать до утра.

– У капитана Фретера были с собой секретные документы! – сказал Шредер.

– Я понимаю, господин полковник… Уверяю вас, что через час – другой я выясню, что произошло, и дам знать… Я предполагаю несчастный случай.

– Вы нашли лейтенанта Миниха? – спросил Шредер.

– Его арестуют в ближайшее время, господин полковник.

– Где же вы намерены его искать?

– Он где-нибудь в городе, господин полковник.

– Вы полагаете? – с непонятной иронией спросил Шредер.

– Господин полковник, я немного знаю лейтенанта Миниха… Вы меня понимаете, конечно.

– О да! – сказал Шредер. – Я понимаю… У меня находится майор Вольф. Он только что просил дать указание командирам действующих частей о задержании лейтенанта. Майор Вольф располагает сведениями о том, что машина Миниха прошла на Кисварда.

– Что? – Раббе побагровел. – На Кисварда? Почему же майор не сообщил об этом мне?!

– Вас не было на месте. Майор только что приехал. – Шредер не удержался от издевки: – На нашем мотоцикле, разумеется.

Раббе мысленно обозвал Вольфа скотиной.

– Сведения майора Вольфа многое меняют… – пробормотал он.

– Разумеется, – сказал Шредер. – Так что, с вашего разрешения, я все же обеспокою командующего.

– Господин полковник, хочу заверить вас, что с моей стороны приняты все меры.

– Не сомневаюсь. Желаю успеха, – сказал Шредер и бросил трубку.

– Свиньи! – выругался Раббе, имея в виду Шредера и Вольфа. – Свиные свиньи!

Он расстегнул мундир, прошел в столовую, выпил коньяку и вернулся к телефону. Через пятнадцать минут он получил те же сведения, какие немного раньше получил майор Вольф. Позвонил в Кисварда, но оказалось, что Вольф и здесь опередил его. Правда, «хорха» с разбитой фарой там не видели.

Раббе уставился на телефонный аппарат. Дело скверно И всего сквернее то, что майор Вольф подкладывает ему грандиозную свинью. Раскормленную, розовенькую свинью! Помчался в штаб, видите ли! Не мог приехать сюда, а помчался в штаб, к Шредеру! Он, Раббе, никуда не поехал, узнав о фургоне, а честно поделился с майором. Вольфу же в штаб понадобилось! Поставил Раббе в дурацкое положение! Показал, что не надеется на гестапо и полицию!

«Ну хорошо же! – подумал Раббе. – Хорошо же! Я это припомню!»

Тяжело ступая, он поплелся к буфету. Все, что можно было сделать, сделано. Все КПП, все органы гестапо и военная полиция в полосе армии поставлены на ноги. Теперь мышь не прошуршит незамеченной! Остается ждать. Это нелегкое занятие, но надо уметь ждать.

Через полчаса Раббе подумал, что, может быть, следует известить о чрезвычайном происшествии Будапешт. Но тут же отмахнулся от этой мысли. Не столь страшно случившееся. Конечно, Миних сукин сын и пощады может не ждать. Гинцлер тоже получит свое. И еще как получит! Но ничего страшного нет. Утром все выяснится. Пьяницы проспятся, и все выяснится.

Раббе чувствовал себя невероятно усталым. Целый день возиться с арестованными, самому допрашивать, а под вечер получить сюрприз с Минихом – кто хочешь устанет!

Он зевнул и налил последнюю рюмку.

– Хайль Гитлер! – сказал он расплывающейся перед глазами бутылке.

«Ничего страшного! Без паники! Мы на посту!»

Через несколько минут денщик услышал из столовой подобие пения. Он насторожился и разобрал слова:

 
«Дие фане хох! Дие райне фест гешлоссен…
СА маршиерт…»
 

Ворча, денщик слез с койки. Опять надо укладывать господина доктора. Опять он будет драться. Но попробуй не уложи – утром живьем съест…

Глава шестая

1

Бунцев открыл глаза, сел, потер ладонями лицо, зевнул, огляделся. Рядом, натянув на голову немецкую шинель, спала Кротова. Мате, присев на корточки, вскрывал консервную банку. Возле него стоял незнакомый длинноногий солдат с бритой головой, смотрел на руки Мате. Солдат оглянулся, заметил капитана. Глаза на усталом, в кровоподтеках лице солдата сияли синим-синим.

– Проснулись? – застенчиво спросил солдат.

– Проснулся, – сказал Бунцев и осторожно, чтобы не потревожить спящую радистку, отодвинулся от нее, встал. – А вы чего не спите?

Мате, улыбаясь, поднял вскрытую банку, показал Бунцеву.

– Пей!

– Мы выспались, – сказал солдат. – Ваш товарищ там, в карауле.

Бунцев торопливо отвел глаза. Куртка и брюки были тесны солдату, туго обтягивали крепкую девичью фигуру. Бунцев посмотрел на кусты, росшие по верху оврага, где должен был находиться Телкин, потом на свои часы. Часы показывали четырнадцать тридцать.

«Какая деваха! – растерянно подумал Бунцев. – А ведь после лагеря… Ах, черт! Покраснела! Значит…»

Он снова искоса поглядел на Нину. Держа консервную банку обеими руками, вытянув шею, девушка пила, стараясь не пролить влагу на куртку.

«Опоздай мы на минуту – и все… И все бы!» – повторил он себе, замирая от жуткого сознания, что неминуемое не произошло только случайно, и чувствуя себя неимоверно счастливым оттого, что неминуемое все-таки не произошло.

Нина оторвалась от банки.

– Ох, – сказала она, облизнув губы, прикрывая ладошкой мокрый подбородок, – вы, наверное, тоже пить хотите, товарищ капитан? Пейте! Это виноградный сок…

– Пей, пей! – хрипловато сказал Бунцев. – Меня, кстати, Сашей зовут… Пей!

– А вы?

– Я потом, – сказал Бунцев. – Я лучше вина… Вроде еще оставалось.

– Под мешком бутылки, – сказала Нина.

Бунцев улыбнулся Мате, приподнял запачканный мукой мешок, достал длинногорлую бутылку.

– Ну вот, – сказал он. – Это нашему брату больше подходит… Вы ели уже?

– Нет, – сказала Нина. – Я жду, когда все проснутся.

– Ну, ждать незачем, – сказал Бунцев, – не в санатории. Давай хозяйничай. Я тоже проголодался.

Он говорил грубовато, сам понимая, что такая самооборона шита белыми нитками, пугаясь вдобавок, что обижает девушку, и, рассердись на себя, неловко ударил по донышку бутылки, не выбил пробку, а только ушибся.

– А черт! – выругался Бунцев и вторым ударом вышиб пробку. – То-то!

Он пил прямо из горлышка: кружек они в доме ксендза взять не догадались. Кислое, шипучее вино освежило рот, промыло пересохшее со сна горло.

Он передал бутылку Мате:

– Пей, товарищ!

Венгр улыбнулся, кивнул, отпил.

Бунцев подумал, что надо бы подняться к Телкину, посмотреть, как он там, но двигаться не хотелось. Было невыразимо приятно сидеть, обхватив колени, и смотреть, как Нина режет хлеб, по-деревенски прижимая поджаристый круг к высокой груди и складывая толстые ломти на подстеленный плащ радистки.

Девушка вскинула темные ресницы на Бунцева, снова полыхнуло синим, но ресницы опустились, и свет погас. Румянец отливал от щек Нины, губы сжались, и тонкие, как бритвой прорезанные, горестные морщинки опустились от уголков рта.

Бунцев ничего не заметил. Его переполняло чувство никогда не испытанной нежности и тревоги. Он с трудом подавил желание коснуться руки девушки, ощутить прохладное тепло ее кожи. Почему-то ему казалось, что руки у Нины такие – прохладные и теплые.

«В лирику ударился! – оборвал себя Бунцев. – Нашел фею… Ее же немцы там, в лагерях… Факт!.. Что, у них глаз нет?!»

Он нарочно называл самыми циничными словами, не хотел щадить ни себя, ни девушки, нарочно причинял себе боль, но эта боль не могла убить чувства нежности и тревоги, владевшего Бунцевым. Не могла, и все тут!

Венгр спросил о чем-то по-немецки.

Нина, взглянув на Мате, перевела:

– Он спрашивает, скоро ли начнется наступление.

На Бунцева она не глядела.

– Я не генеральный штаб, – сказал Бунцев. – Начаться оно начнется, понятно. А когда – не знаю.

Мате, выслушав ответ, заволновался.

– Он говорит, что, может быть, тогда лучше пойти на север, в горы. Там должны быть партизанские отряды.

– Нет, – сказал Бунцев. – Мы пойдем к своим. У нас тут план есть. Вот погоди, разберусь по карте, что к чему, и объясню. Кстати, где сумка этого фрица?

– У вашей радистки, – сказала девушка, по-прежнему глядя в землю. Хлеб она нарезала, теперь резала сало. Проперченное, с красной корочкой.

– Послушай, – сказал Бунцев. – Я, может, тебя чем обидел?

Нина быстро подняла голову. Губы ее задрожали.

– Вы?.. Да что ж… Меня трудно обидеть, товарищ капитан… Нет, чем вы меня обидели?

Она так нажала на нож, что тот едва не прорезал плащ.

– Осторожней! – сказал Бунцев.

– Ничего, – сказала Нина. – Только вот… – Она опять мучительно покраснела, но договорила начатую фразу: – Вот только пить за мной зря побрезговали. Разве бы я предложила, если бы что?.. Не сомневайтесь, я здорова, товарищ капитан. Нас потому и из лагеря отправили, что все здоровы были… Нас же для опытов везли.

Она смотрела на Бунцева грустно, не осуждая.

– Да ты что? – не узнавая собственного голоса, спросил Бунцев. – Ты, значит, вот как поняла?.. Но я же не думал… Я просто вина хотел…

Он и в самом деле хотел вина, в самом деле не задумывался над тем, больна или не больна Нина, и все-таки он лгал. О том, что она больна, не думал, но о том, что делали с ней в лагерях, думал. И, признаваясь в этом, протянул руку, коснулся прохладно-теплой руки Нины:

– Мне все равно! Слышишь? Все равно!

По его глазам, по напряженному звону его голоса Нина поняла, о чем говорит капитан, и робкая надежда, радость расширили девичьи зрачки, но, вырвав руку, она вдруг отшатнулась от Бунцева, вскочила и, отбежав, бросилась ничком на каменистое дно овражка, забилась в неутешном, безмолвном плаче.

«Эх, дур-рак! – по-своему поняв порыв Нины, махнул рукой Бунцев. – Высказался!»

Он неуверенно поднялся, неуверенно приблизился к Нине, присел на корточки, боязливо коснулся ее плеча.

– Не надо!.. Я не то хотел сказать!.. Ну, плюнь!

Лопатки девушки под тесной курткой вздрагивали, будто ее жгли железом.

– Ну, не обращай внимания! – тоскливо сказал Бунцев. – Нин… Ты пойми, девочка… Родная…

– Нет! – вырвалось у Нины. – Нет!

Бунцев умолк, ошеломленный страстностью протеста.

– Уйдите! – проговорила Нина. – Ну?.. Прошу ж!..

Бунцев снял руку со вздрагивающего плеча, устало поглядел на свои заскорузлые, грязные пальцы, сжал их, разогнул, снова сжал.

– Как хочешь, – глухо сказал он. – Как хочешь.

Нина не отозвалась.

Бунцев вернулся к Мате.

Венгр успокоительно похлопал капитана по рукаву, показал глазами на плачущую девушку и приложил палец к губам.

– Эх, отец! – сказал Бунцев. – Все я понимаю! Только не легче мне от этого’… Ты кушай, кушай!

Он подвинул Мате сало и круг колбасы, подал ему вино. Венгр покачал головой, отставил бутылку.

– Сыт, что ли? – спросил Бунцев. – Ну, как знаешь…

Он взял бутылку и выпил.

Отер губы обшлагом черного мундира, натянутого на комбинезон, да так до сих пор и не снятого.

«Утешитель! – зло подумал про себя Бунцев. – Человеку, может, свет не мил. Может, жених был у ней. А ты полез… Иначе не умеешь, как за пазухой душу искать… Эх!»

Нина все лежала.

Бунцев поднялся с куртки, на которой сидел, встретился глазами с Мате.

– Я – туда! – показал капитан на верх оврага. – Ты сиди, сиди, отдыхай.

Сквозь низкие, быстро несущиеся на восток облака внезапно проглянуло солнце, пробилось в овраг, рассыпало по жухлой траве и камешкам новенькие пятаки.

Бунцев тайком глянул на Нину, сморщился и стал карабкаться по крутому откосу.

Телкин лежал на том самом месте, где утром лежал Бунцев, взявшийся караулить первые, самые трудные после ночных событий часы.

Раскинув ноги в коротких немецких сапогах, уткнувшись в скрещенные руки, штурман глядел на степь, где стремительно скользили тени облаков, и трава непрерывно меняла краски: желтая и бурая под солнцем, в тени облаков она густо зеленела, а в овражках и впадинах наливалась синевой.

Вдали полз паровозишко, тянул за собой длинный состав. Темные жгуты дыма висели над составом, ветер рвал их и расшвыривал над степью, смешивал с облаками.

Справа, не дальше, чем за километр, за канавами, обросшими боярышником, торчал серый, угрожающий перст кирки или костела и виднелись крыши села, спрятанного в неглубокой долине.

Слева за речушкой жирно поблескивала пахота и тоже желтели и синели травы.

Телкин заслышал шорох, повернул к Бунцеву строгое лицо и засиял.

– Вы, Александр Петрович?.. – тихо сказал он. – Отоспались?

Бунцев лег рядом, легонько толкнув Телкина, прижавшись к его плечу.

– Ну, Толя, как тут? Все тихо? – спросил Бунцев.

– Тихо, – сказал Телкин. – В селе звонили в двенадцать ноль-ноль. А в одиннадцать две телеги проехали вон там. Спустились в лощину и больше не появлялись.

– Ни машин, ничего?

– Ничего, Александр Петрович.

– А с той стороны?

– И с той тихо…

Бунцев почесал бровь.

– А ведь нас давно искать должны, – сказал он. – Значит, растерялись. Не знают, куда кинуться.

– Александр Петрович! – сказал Телкин. – Как вам в голову пришло такое?.. Я, честно сказать, в живых вас не считал… Думал, вместе с самолетом… А вы не только живы-здоровы, вы еще нападаете…

– Не моя заслуга, – сказал Бунцев. – Я ж говорил, Ольгу благодари. Не она – сам знаешь, что было бы.

– Как вы на нас наскочили?

– А это случайность… Сами от фрицевской машины драпанули. Так что героизма тут нема. Как Ванька Добряков говорит, помнишь: «Нужда научит калачики есть!»

– Александр Петрович! – сказал Телкин. – Я же вам жизнью обязан! Не надо так.

– Не мне ты обязан. Ольге. Я, брат, раком ползать собирался. В том самом лесу отсидеться. Тишком к линии фронта передвигаться, и главным образом на брюхе… Это Ольга, понял?

– Я знаю, она партизанила…

– Ни хрена ты, милый друг Толя, еще не знаешь. Оказывается, партизаны совсем не то, что мы думали… И вообще…

– Что? – спросил Телкин.

– Так, – сказал Бунцев. – Похоже, многое не так, как мы думали… Ты лучше скажи, не сменить тебя? Чувствуешь себя как?

– У меня полный порядок, – сказал Телкин. – Все хорошо.

– А голова?

– Пустяки. Разве это боль?.. Больно мне там было. Там. У фрицев.

– Ладно. Ничего, – сказал Бунцев. – Ты здесь, и ладно.

Телкин повернулся на бок. Бунцев только сейчас заметил, какие мешки набрякли под глазами у штурмана, какая серая у него на лице кожа. А может, это только казалось, что серая. Может, щетина обманывала.

– Нет, не «ладно», Александр Петрович, – сказал Телкин. – Я ж всего еще не успел рассказать… Голова – это мне солдаты двинули, когда дрался… А майор, который допрашивал, он не бил… Он меня пальцем не тронул!.. Он, знаете, что первым делом приказал? Вещи мне вернуть, врача позвать, накормить меня! Вот что он приказал, гад!

– Ты спокойней, – сказал Бунцев. – Спокойней.

– Вы не были там, – сказал Телкин. – Вы там не были… Он, гад, внушал, что заботится, что никаких военных тайн ему не надо. Только скажи, мол, кто еще прыгал? Летчиков они обязаны найти, дескать, чтобы их за диверсантов не приняли. Одно, мол, дело – сбитые летчики, военнопленные, а другое – диверсанты. На диверсантов-де законы не распространяются. Диверсантов без суда расстреливают… Чуешь?

– Ловко, – сказал Бунцев.

– Я ему сначала ничего не говорил. Молчал. Тогда-то он и отправил меня лечиться да завтракать.

– Сначала? – спросил Бунцев. – Погоди. Что значит сначала?

– Вы не были там, Александр Петрович, – повторил Телкин. – Не бойтесь! Я этому майору баки залил доверху. Я же не совсем чокнутый, понимаете! Думаете, я не сработал, почему он такой ласковый, этот майор? Я сработал! Я сразу сработал, что он мне особую пакость готовит… И подумал: мне отсюда ходу нет, так я, гады, сделаю вид, что раскис. Я вам, гадам, таких песен напою, что вы почешетесь! Вы у меня такие аэродромы полетите бомбить, что не рады будете! А тогда уж бейте, пытайте, стреляйте, все равно! Все-таки я, безоружный, пленный, баки вам залил и урон нанес! И никакими пытками вы этот урон не восполните!

– Досталось тебе… – сказал Бунцев.

– Я одного боялся, – сказал Телкин. – Я боялся, что не получится у меня. Понимаете? Боялся, сорвусь. Ведь в шкуру предателя лезть надо! А как в нее лезть, если каждую секунду по рылу этому майору въехать хочется?

– Влез же… – усмехнулся Бунцев. – Показал им МХАТ!

– Влез, – сказал Телкин. – А знаете, что мне помогло? Вернее, кто помог?

Бунцев молчал.

– Сам немец мне и помог, – с горечью сказал Телкин. – Он, гад, страшную вещь сказал. Сказал, что теперь, после плена, мне обратного ходу нет… Вот тут я на самом деле растерялся. А фриц решил, что я окончательно скис. И тут уж его обмануть нетрудно было.

– Да-а… – протянул Бунцев.

– Я ему отличные ложные аэродромы показал, – нервно рассмеялся Телкин. – И биографию себе сочинил – лучше не выдумаешь. А вместо собственного адреса – адрес нашего соседа, милицейского опера подкинул. Так что, если адресочком воспользоваться вздумают, как раз куда надо попадут… А вы знаете, зачем они меня на расстрел везли?

– Знаю, – сказал Бунцев. – Ты говорил. Знаю.

– Меня что тревожит? – спросил Телкин. – Меня тревожит, что Миних, или как его там, успел какие-нибудь снимки сделать, а фотоаппарат мы забыли взять… Надо было взять аппарат, Александр Петрович! А мы забыли.

– Есть из-за чего волноваться! – сказал Бунцев. – Снимки. А мы на что? Мы же все видели… Да если бы ты этого эсэсовца не свалил, он бы стрелять начал.

– У меня руки свободны были! – сказал Телкин. – И нож мне уже дали. Чудно было бы не свалить!.. А ведь они так ничего и не успели толком сообразить, Александр Петрович! Ей-богу, не успели! Наверное, думали, кто-то из своих прикатил. Стояли, как телки!

– А ты что подумал?

– Я подумал, десант, партизаны или наши просочились, разведка… Только на вас не подумал.

– Да, – сказал Бунцев. – В том и сила… В том и сила, что никто тебя не ждет, а ты – вот он!.. Я представляю, что у них в штабах сейчас делается!.. А мы им, гадам, еще сюрпризиков подкинемПодкинем, Толя! Я тебе говорю! Тем более – нас же целый отряд. Пять человек! И венгр с нами. А он эти края знает!

– К своим побыстрей надо, Александр Петрович!

– Это само собой. Только здесь, в тылу, дороги особые, Толя. Я уже убедился. Чем шумней и дольше по ним идешь, тем они безопасней и короче… Ничего! Тебе это тоже усвоить предстоит. Так что готовься заранее.

– Да, – сказал Телкин. – Верите, там, у ямы, я никак на вас не подумал.

– А я тебя встретить не думал, – сказал Бунцев. – Так что считай, квиты мы. И хватит на эту тему. Давай о чем-нибудь другом… Письма-то твои целы, говоришь?

– Целы! – сказал Телкин и улыбнулся. – Письма целы… Может, пока нас не было, новые пришли… Лишь бы их обратно не отправили. Ведь нас погибшими числят.

– Да, числят, – сказал Бунцев. – Мы, брат, потерянный экипаж. Но ты еще напишешь своей Катеньке… Смотри, на свадьбу не забудь пригласить!

– Лишь бы выйти! – сказал Телкин. – А вы пригласите, Александр Петрович?

– Невесты нет, – сказал Бунцев.

– Ну да! – сказал Телкин. – По вас сколько сохнет!

– Не на тех женятся, кто по тебе сохнет, милый друг, – сказал Бунцев. – Женятся на тех, по кому сами сохнут.

– Чудно! – сказал Телкин.

– Что чудно?

– Чудно, что вам никто не нравится.

– Мне самому чудно, – сказал Бунцев. – Знаешь, как чудно? Ты даже не знаешь!

– Все равно какая-нибудь найдется, Александр Петрович, – сказал Телкин. – Так не бывает, чтоб не нашлась.

– Да, – помедлив, сказал Бунцев. – Так не бывает. Совершенно верно. Не бывает.

Телкин удивленно посмотрел на Бунцева.

– Что с вами?

– Что? – переспросил Бунцев. – Ничего… Просто размышляю. Стих, понимаешь, такой нашел… Вот, кстати, как по-твоему, куда эта «железка» ведет?

– Железная дорога?.. Откуда ж мне знать!

– А знать нам это необходимо, Толя, милый друг. Так что бери ноги в руки и катись за картой. Она в планшете у Кротовой. Тащи весь планшет… Стой! Погляди там заодно, штурман, как новое пополнение. Похоже, я чем-то здорово обидел ее… гм… Нину то есть.

– А пополнение – будь здоров! – усмехаясь, начал Телкин.

– Ты забыл, что я не люблю дважды приказывать? – спросил Бунцев.

– Есть! – сказал Телкин. – Есть принести карту!

2

В этот день штурмбаннфюрер Раббе проснулся поздно с тем чувством неуверенности и подавленности, какое всегда приходило после излишних возлияний. Полное тело покрывала липкая испарина. Голову поламывало. Сердце щемило, и левая рука казалась чужой. Хотелось пить.

Раббе пошарил по ночной тумбочке. Стакан с водой и таблетки были на месте. Он принял пирамидон, поморщился от горечи раздавленной зубами таблетки и минут пятнадцать лежал неподвижно, плотно смежив веки.

Он знал – в таком состоянии ничего предпринимать нельзя. Надо будет выпить рюмку коньяку, принять горячий душ, побриться, и только тогда можно думать о делах. Иначе все станет валиться из рук…

И действительно, после вина, ванны и тщательного бритья Раббе посвежел, голова стала ясной, мысль, наконец, заработала.

Штурмбаннфюрер вызвал дежурного по зондеркоманде:

– Вернулся обершарфюрер Гинцлер?

– Никак нет, – ответил дежурный. – Разрешите доложить, господин штурмбаннфюрер…

– Да. Докладывайте.

– Обершарфюрер Гинцлер и посланные с ним люди исчезли. Десять минут назад из Рацкове сообщили, что в поле обнаружен фургон с нашим номером. Машина завязла в ручье… В ней находятся два трупа в гражданской одежде.

– Ничего не трогать! – крикнул Раббе. – Вы слышите?

– Так точно. Я приказал выставить около фургона охрану.

Дежурный медлил. Раббе чувствовал, что он сказал не все.

– Что еще?

– Арестован пастух из Кецеля, господин штурмбаннфюрер. Находится у нас. Пастух вчера болтал в селе, будто накануне видел поблизости от Кецеля двух неизвестных.

– Вы его допросили?

– Так точно. Старый болван твердит, что там были мужчина и женщина. Они вышли из леса, торговали у него овец. Спрашивали дорогу на Будапешт. По описанию пастуха неизвестные похожи на парашютистов.

– Вооружены?

– Пистолетами, господин штурмбаннфюрер… Пастух предполагает, что в лесу были другие люди. Неизвестные настойчиво просили продать несколько овец.

– Так, – сказал Раббе. – Пастух у нас?

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– Я сейчас буду, – сказал Раббе. – Еще что?

– Пропали два солдата из взвода связи, находящегося в Сонте. Выехали вчера около двадцати одного часа для исправления телефонной линии и не вернулись. Пропали вместе с мотоциклом. В районе Мишкольца подорвались на минах три грузовика. Взорван путь у Кисварда.

Раббе взглянул на часы. Десять пятнадцать!

– У вас все? – спросил он.

– Никак нет, господин штурмбаннфюрер… Лейтенант Миних и «хорх» разведотдела не обнаружены. На шоссе найдена только брошенная «ханза» без номера. Устанавливаем, кому она могла принадлежать.

– Сейчас я буду, – сказал Раббе. – До моего приезда ничего не предпринимать.

– Слушаюсь! – сказал дежурный.

Раббе с минуту стоял, не выпуская из вспотевшей руки телефонную трубку.

«Это десант! – подумал он. – Это десант! Мы проморгали десант!»

Обжигаясь, он выпил кружку кофе. Машина ждала. Штурмбаннфюрер приказал шоферу гнать.

Прибыв в штаб зондеркоманды, он первым делом допросил пастуха из Кецеля. Избитый, еле державшийся на ногах старик испуганно твердил одно и то же. Он не прибавил ничего нового к тому, что уже знал Раббе.

– Ты знал, мерзавец, что надо сразу сообщить властям о всех подозрительных лицах? – заорал Раббе. – Знал, я спрашиваю?

– Так кто думал?.. Может, это ваши… – бормотал старик.

– Выпороть старого пса! – распорядился Раббе. – Выпороть так, чтобы на смертном одре помнил!.. А лес прочесать! Послать туда взвод! Немедленно!

Он позвонил коменданту города.

– Срочно пошлите тягач с командой солдат в район Рацкове. Надо вытащить нашу машину. Я сам там буду и скажу вашим людям, что делать.

Вошел солдат, вытянулся у порога, переводя взгляд с дежурного на Раббе.

– Ну, что? – спросил штурмбаннфюрер. – Что у вас?

Солдат отрапортовал, что найдены трупы пропавших связистов. Лежали в водоотводной трубе. Оба убиты холодным оружием, Следов убийц обнаружить пока не удалось.

– Дайте карту! – потребовал Раббе.

Перед ним разостлали потертую на сгибах двухкилометровку.

Красным карандашом Раббе поставил на карте несколько крестиков: место убийства связистов, лес, где пастух видел двух парашютистов, участок шоссе, где нашли брошенную «ханзу», место, где подорвались грузовики, взорванный путь близ Кисварда, село, вблизи которого увяз фургон. Соединил крестики ломаной линией. Получилась причудливая трапеция.

«Это десант, – твердо сказал себе Раббе. – Хотя еще ничего не известно о „хорхе“. Тот прошел на Кисварда на восток».

– Трех автоматчиков со мной! – приказал Раббе. – Пока ничего не сообщать. Я съезжу к фургону и вернусь.

Он еще не расстался с надеждой, что все не так страшно, как кажется. Во всяком случае, прежде чем сообщать командованию армией и в Будапешт о появлении диверсантов, следовало осмотреть фургон, дождаться результатов прочесывания леса, постараться собрать какие-то бесспорные данные.

Раббе приехал в Рацкове до прибытия тягача. Здесь пришлось оставить машину и добираться до ручья, в котором увяз фургон, пешком. Еще издали штурмбаннфюрер узнал свой грузовик. Возле грузовика болтались солдаты охраны, не подпускавшие любопытных. Завидев штурмбаннфюрера, солдаты вытянулись.

Раббе подошел к фургону. Тот сполз с глинистого берега, ткнулся радиатором в воду, погрузившись в ручей почти до половины крыльев.

Кабина грузовика была пуста. Забраться в фургон через заднюю, высоко задранную дверь, не запачкавшись, не представлялось возможным. Но пачкаться не имело смысла: посланный комендантом города тягач уже подходил.

Сорвав зло на молодом лейтенанте, подбежавшем к нему с рапортом, Раббе приказал вытаскивать грузовик.

Стоя в стороне, чтобы не хлестнуло тросом, штурмбаннфюрер мрачно следил, как солдаты пытаются выполнить его приказ. Тягач натужно выл, окутался вонючим синим дымом, дрожал. Трос звенел, как струна. Водитель попробовал рвануть. Первый раз обошлось. На второй трос лопнул, как выстрелил. Никого не задело, но, пока трос связывали, прошло еще минут пятнадцать.

Раббе терял терпение.

– У вас что, запасного троса нет? – напустился он на лейтенанта. – Есть? Так какого черта вы возитесь? Крепите двумя тросами!

Накинули на крюк грузовика два троса. Тягач опять завыл, завонял, задрожал, но теперь грузовик, похоже, подался.