Текст книги "Эоловы арфы"

Автор книги: Владимир Бушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В день рождения, когда Питу исполнилось восемь лет, отец подарил ему нож, замечательный перочинный нож с красивой костяной ручкой. Пит очень гордился ножом, и многие мальчишки в школе ему завидовали. Нож составлял все богатство Пита; это было единственное, что давало ему превосходство над мальчиками богатых родителей. Их зависть доставляла ему некоторое утешение за те обиды, которые он, самый бедный в классе, часто терпел от них.

Так продолжалось несколько дней, в течение которых Пит был, возможно, самым счастливым мальчиком во всем Лондоне. Но однажды все переменилось. Красавчик Бен, что сидит на первой парте у окна, как-то пришел в школу с ножом, сразу затмившим славу Пита: нож был с двумя лезвиями. Пит старался держаться так, будто ничего не произошло, хотя в душе понимал всю огромность случившегося. Но он был мужественным мальчиком и решил так просто своей славы не уступать.

Пит начал усиленно ухаживать за ножом, чистил его, протирал, чтобы блестел, и то и дело точил. Приходя на уроки, он клал сверкающий нож на край парты и с замиранием сердца ждал, чтобы кто-нибудь его попросил. Пит рассказывал товарищам, будто нож его теперь такой острый, что если бросить пушинку и подставить под нее лезвие, то оно рассечет пушинку надвое. Но почему-то никому даже не захотелось проверить эту отчаянную выдумку Пита, которая самому ему скоро стала казаться правдой. Как только начиналась перемена, кто-нибудь обязательно подходил к Бену и просил у него на минутку подержать нож. Тот почти никому не отказывал, иногда даже разрешал открывать и то и другое лезвие. Пит не подходил к парте Бена.

Шли дни, и Питом все сильнее овладевала мысль: достать ножик с двумя лезвиями! Но где? Как? Денег, чтобы купить, у Пита не было. Оставалось одно – поменяться. Но кто же будет менять нож с двумя лезвиями на нож с одним? Где найдешь такого чудака? Правда, Пит мог дать в придачу еще раковину, великолепную морскую раковину величиной с папин кулак, но все равно шансы были ничтожны – он это понимал. И тем не менее делал одну попытку за другой. Всюду, кроме школы, как только Пит встречал сверстников, он заводил речь об обмене ножами. У многих были такие ножи, о каком мечтал Пит, но никто и слушать не хотел об обмене на нож с одним лезвием, хотя и очень острым. А один незнакомый хорошо одетый мальчик, к которому Пит обратился на улице со своим предложением, даже сказал, выпучив глаза: "Сэр, да вы просто жулик!"

Положение становилось отчаянным. И тут Питу пришла в голову мысль: а что, если попробовать среди взрослых? Но и здесь он ничего не добился. Взрослые, к которым Пит подходил, смущенно подавляя страх, не слушали его, отмахивались, а некоторые, не разобрав, в чем дело, принимали мальчика за попрошайку и гнали от себя.

Однажды, усталый и совершенно удрученный, Пит возвращался домой через Мейтленд-парк. Вдруг он увидел среднего роста плотного господина с широкой, чуть тронутой проседью бородой и величественной гривой полуседых волос. Господин держал за руку девочку, может быть ровесницу Пита, вероятно, дочь. Они шли не торопясь, как видно, гуляя, и о чем-то негромко, но увлеченно разговаривали. Пит разглядел его глаза. Они были карие и такие добрые, такие веселые, что у мальчика от какого-то сладкого предчувствия екнуло сердце.

Не доходя четырех-пяти шагов до господина с девочкой, Пит встал на их пути и неожиданно для себя выпалил:

– Давай меняться!

– Что? – останавливаясь, удивленно спросил господин.

– Видите ли, сэр… – смутился Пит. – Простите, сэр… У меня есть очень хороший нож, замечательный нож. И еще раковина, – Пит похлопал себя по оттопыренному карману. – Ну вот… я хотел бы, если, конечно, вы не против, сэр, посмотреть ваш нож, и, может быть, мы поменялись бы…

– А откуда тебе известно, что у меня есть нож? – едва сдерживая смех, спросил господин.

– Мне так кажется, сэр…

– Тусси, – обратился господин к девочке, – смотри, какой странный мальчик. Ему кажется, что у меня есть нож!

– Но ведь он прав, папа, – сказала девочка и прильнула головой к руке отца.

– Да, он прав. А ну, покажи свой нож… Постой, а как тебя звать?

– Пит, – все более смелея, ответил мальчик. – А тебя?.. А вас, сэр?

– Карл Маркс, или лучше дядя Чарли.

– А это кто? – Пит кивнул головой на девочку.

– Это моя дочь Тусси. Когда она вырастет, ее будут звать Элеонорой.

Знакомясь, все трое подошли к скамейке под деревом и сели. Пит и дядя Чарли вынули из карманов ножи и положили их рядом. Мальчик минуту не мигая смотрел на чужой нож, потом наклонил голову и, чтобы никто не видел, зажмурил глаза, боясь открыть их: вдруг видение исчезнет! Это был именно такой нож, о каком он мечтал, – с двумя лезвиями! Пит открыл глаза. Нож лежал спокойно-преспокойно. "Конечно, – подумал с тревогой мальчик, взглянув на владельца замечательного ножа, – он потребует в придачу не только раковину, но и еще что-нибудь, если вообще захочет меняться".

Маркс взял оба ножа, подбросил их на ладони, словно взвешивая, и уверенно сказал:

– Мой нож лучше.

У Пита остановилось дыхание. Чуть слышно он спросил:

– Простите, сэр, но чем?

Вопрос был хитрым. Ответ должен был показать, насколько хорошо этот Чарли разбирается в ножах, понимает ли он, каким сокровищем владеет и можно ли с ним торговаться.

– Да как же! – широко улыбнулся Владелец Ножа о Двумя Лезвиями. – Мой нож поновее да и побольше на целый дюйм…

Ни слова о двух лезвиях! Пит влюбленными глазами посмотрел на Маркса. Его взгляд говорил: "Милый бородатый дядя! Ты ничего, ничегошеньки не понимаешь!" А вслух он сказал:

– Конечно, мой нож не так нов и чуть-чуть поменьше. Но посмотрите, какой он острый. – Пит поднял с земли прутик и легким взмахом своего ножа пересек его.

– Замечательно! – воскликнул Маркс, а Тусси подняла прутик и внимательно посмотрела на срез.

"Ты, наверное, и не догадываешься, дядя, что твой нож можно наточить ничуть не хуже", – подумал Пит и сказал:

– Как видите, сэр, если говорить по-настоящему, то мой нож гораздо лучше. Ведь ножи существуют для того, чтобы ими что-то резать. Не так ли?

– Конечно, так – ты прав. У тебя великолепный нож, но все-таки и мой неплох, согласись, – Маркс закончил фразу не очень уверенно.

– Я и не хулю ваш нож, – ответил Пит. Он набрал полную грудь воздуха и сделал отчаянный рывок навстречу успеху или поражению. – Если вы дадите в придачу три пенса, то я согласен с вами поменяться.

– Три пенса? – переспросил Маркс и, уже почти не придавая своим словам никакого значения, добавил как последний слабый довод: – Но у меня два лезвия, а у тебя одно…

– Хорошо! – стремительно выдохнул Пит, почуяв ужасную угрозу своему плану. – Я согласен…

Он хотел сказать: "Я согласен дать в придачу раковину", но, посмотрев в бесконечно добрые, смеющиеся глаза собеседника, закончил:

– …на один пенс.

– Как ты думаешь, Тусси, – обратился Маркс к девочке, которая все еще держала в руке лрутик, – мы не прогадаем на такой коммерции?

– Нет, папа, – убежденно заявила Тусси. – Зачем нож с двумя лезвиями? Ведь нельзя резать сразу обоими?

– Конечно, – подхватил Пит и даже засмеялся радостно и облегченно. Зачем два лезвия? Уверяю вас, мне придется одно лезвие просто отломать. Между прочим, это дополнительная работа…

– Послушай, коммерсант, – вдруг осенило Маркса, – ты что-то хитришь. Твой нож лучше, мой хуже, так зачем ты меняешь лучшее на худшее?

Пит не предвидел такого вопроса. Он понял, что переборщил, и теперь молчал, не зная, что ответить.

В тягостном молчании прошла минута-другая. Пит краснел, пыхтел, переминался с ноги на ногу, но не находил ответа.

– Сэр, я вам все расскажу, – наконец проговорил он, – но пусть леди оставит нас.

Тусси отошла на несколько шагов в сторону.

Маркс взял в свои большие смуглые руки худенькие бледные ручонки Пита:

– Итак, коммерсант…

Не вынимая своих рук из теплых ладоней дяди Чарли, сбиваясь, захлебываясь, торопясь, мальчик рассказал все: о своей бедности, об обидах в школе, о тех нескольких днях всеобщего поклонения, которые ему принес именинный подарок отца, о красавчике Бене и его ноже, о своих долгих и безуспешных попытках выменять нож с двумя лезвиями…

Маркс слушал, и внимательные карие глаза его становились все печальнее и печальнее. Когда Пит умолк, он пожал его согревшиеся маленькие руки и, выпуская их, сказал:

– Ничего. Это будет не вечно. Придут иные времена. Придут! – Он тряхнул головой, словно желая прогнать грусть, и крикнул: – Тусси, иди сюда! Мы кончили наш мужской разговор… Бери, Пит, мой нож, и вот тебе еще пенс.

– Нет, сэр, это было бы несправедливо, – вздохнул мальчик, стараясь взять себя в руки после разволновавшей его исповеди. – Ваш нож лучше. И я могу его взять только в том случае, если вы возьмете мой вместе с раковиной.

– Ну хорошо, беру, но без раковины. Как условились вначале, коммерсант.

Пит засунул в карман нож, зажал в кулаке пенс и сказал уже гораздо спокойнее:

– Напрасно, сэр, вы отказываетесь от такой раковины. Послушайте, как она шумит… Может быть, вы позволите мне подарить ее молодой леди?

– Хорошо. Коли не жалко, дари.

Тусси приняла подарок и вежливо поклонилась.

– До свидания, коммерсант. Приходи сюда, в парк, в ближайшее воскресенье. Будем вместе гулять.

– Непременно приду! – ответил Пит.

В его голосе мешались еще не совсем ушедшая горечь доверительного рассказа и радость давно лелеемой и наконец-то сбывшейся мечты. Ему не терпелось пуститься во все лопатки со своим приобретением домой, но он понимал, что это выглядело бы некрасиво, несдержанно, и потому оставался у скамейки, словно его еще задерживало здесь какое-то дело.

Отец и дочь были уже далеко. Вот-вот они скроются за поворотом. В этот момент Тусси обернулась и помахала Питу, все еще стоявшему у скамейки, прутиком, который так и остался у нее в руке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В апреле 1861 года началась гражданская война в Америке. Она вошла в маленький домик на Графтон-террес не только сообщениями газет. Она вошла новыми раздумьями Маркса, тревогой всей семьи за исход сражений, спорами о возможном ходе событий, досадой и горечью из-за неудач северян, радостью за их успехи, напряженным ожиданием известий, страхом за жизнь друзей, оказавшихся там и принявших участие в борьбе северян…

Все это было ново, неожиданно, волнующе. Но война посещала дом на Графтон-террес не в одних лишь новых романтических одеждах, она не стеснялась заявляться сюда и в старом, обтрепанном, до омерзения надоевшем здесь обличье нужды: порвав десятилетней давности корреспондентскую связь Маркса с американской газетой "Нью-Йорк дейли трибюн", война тем самым лишила его семью весьма существенного источника существования.

Маркс придавал событиям по ту сторону Атлантического океана очень важное значение.

Семья Маркса в той или иной степени всегда жила тем, чем жил он сам, но на этот раз его интерес буквально захватил всех – от Женни и Елены до шестилетней Тусси, самой младшей дочери Марксов. В доме только и разговоров было что о войне, весь день только и слышались имена политиков, генералов, названия американских штатов и городов, гор и рек. Но чаще всех произносилось, конечно, имя Авраама Линкольна. Дровосек и охотник, ставший президентом огромной страны, вызывал у всех в доме Марксов интерес и симпатию. В нем привлекало все: и плебейское происхождение, и вражда к рабству, и смелость, и сочетающаяся с глубиной народная простота, живость его речей, и физическая сила, о которой рассказывали легенды, и мужественное лицо в решительном обрамлении короткой бороды…

Маленькая Тусси, еще вчера то проливавшая слезы над судьбой несчастной леди Джен Грей, внучатой племянницы Генриха Седьмого, которую дворцовые интриги вопреки ее воле в семнадцать лет возвели на престол, а через девять дней – на плаху, то мечтавшая разделить превратную судьбу с героями морских рассказов Марриэта, то жившая любовью, страданиями и подвигами героев Вальтера Скотта, – теперь все это отодвинула, забросила и не хотела больше ни слушать, ни читать ни о чем, кроме войны Севера и Юга, и не знала отныне другого героя, кроме Авраама Линкольна.

В начале войны, точнее говоря, почти целых два года, дела северян шли неважно. Четырнадцатого апреля 1861 года мятежники южане захватили правительственный форт Самтер на атлантическом побережье, а двадцать первого июля в первом крупном сражении при Манассасе, в нескольких десятках километров от столицы, их армия, насчитывавшая лишь 31 тысячу штыков, нанесла большие потери 35-тысячной армии северян и заставила ее отступить под самые стены Вашингтона.

В тот день, когда газеты сообщили об этом поражении, они вышли с опозданием, их принесли через полчаса после того, как Маркс уже ушел в библиотеку. Поэтому до самого вечера, пока он не вернулся, все в доме были угнетены, неразговорчивы, за каждым как тень стояли горечь, разочарование, тоска…

У Тусси не хватило терпения дождаться отца, она удрала его встречать, хотя не очень-то уверенно знала дорогу, по которой он возвращался. Маркс подобрал ее, уставшую и печальную, уже довольно далеко от дома.

Едва он показался на пороге с задремавшей Тусси на руках, все кинулись к нему. Маркс успокаивал и ободрял, отвечая на расспросы. Он говорил, что это временные неудачи. Он приводил цифры и факты. На Юге только девять миллионов населения, а на Севере – двадцать два, то есть в два с половиной раза больше, причем почти половина населения Южных штатов – негры. На Севере развитая промышленность, много железных дорог, он богат хлебом, а на Юге ничего этого нет или почти нет, хлеба своего не хватает, его надо ввозить. Все это очень важно для конечного исхода борьбы. А кроме того, Север борется за благородное дело свободы, способное сплотить миллионы, а у южан подобной вдохновляющей идеи нет.

Тусси внимательно слушала отца. Она, конечно, еще не знала, что такое миллионы, но уже имела представление о том, что значит в два с половиной раза больше: Лаура не так давно говорила, что она старше Тусси в два с половиной раза – это много! Она понимала и то, что железные дороги очень нужны, но особенно важным и убедительным ей показался довод, что у южан не хватает хлеба. Ведь Ленхен всегда говорила: "Если хочешь стать моряком (а Тусси ужасно хотела), если вообще хочешь вырасти и быть сильной, то ешь все с хлебом, как я".

Когда, немного успокоенные Марксом, все разошлись по своим делам, Тусси спросила:

– Мавр, ты сказал, у южан мало хлеба, Едят они в день хотя бы по кусочку?

– По кусочку-то, пожалуй, едят, – улыбнулся отец. – Во время обеда.

– А Линкольн знает обо всем этом?

– О чем? – не понял Маркс.

– Что северян в два с половиной раза больше, что у южан мало хлеба, ну и все остальное, о чем ты говорил.

– Конечно, знает!

– Но ведь у него так много сейчас дел, забот, что он мог и забыть.

– Нет, Тусси, нет, это невозможно, – убежденно сказал Маркс, заканчивая разговор.

Но дочь думала иначе…

Потянулись долгие месяцы затишья. Бездействие южан, как говорил Мавр, объяснялось тем, что они ожидали высадки себе на помощь войск Англии и Франции. Но почему бездействовали северяне? Это, как решила про себя Тусси, лишь потому, что они забыли о своем огромном численном превосходстве; о том, что у южан мало хлеба, северяне, вероятно, вообще не знают. Тусси пришла к выводу, что другого выхода нет – надо написать письмо Линкольну и обо всем напомнить ему.

Приближалось рождество, бездействие на фронте длилось вот уже почти полгода. Едва ли не единственной новостью оттуда за все это время было сообщение о назначении главнокомандующим всех войск северян генерала Мак-Клеллана. Но это была тоже нерадостная весть. Энгельс писал из Манчестера, что назначение произошло под давлением крупной буржуазии, что Мак-Клеллан совершенно бездарен, что он реакционер, что даже есть основания подозревать его в симпатиях рабовладельцам.

Тусси чувствовала, что больше молчать не может. Однажды, когда отец пришел из библиотеки, она отозвала его в угол и протянула листок бумаги, исписанный ее старательными каракулями.

– Прочитай, – попросила она тихо.

– Дорогой Авраам Линкольн!.. – начал было Маркс.

– Тсс, – всполошилась Тусси, – читай про себя.

Маркс читал:

 "Дорогой Авраам Линкольн! Вам пишет Элеонора Маркс. Тусси. Мы все очень уважаем вас и ненавидим южан. Рабовладельцев. Мы переживаем за вас, за ваши поражения, мы желаем поражения южанам, а вам победы.

Дорогой Авраам Линкольн!

Ваше бездействие меня удивляет.

Чего вы ждете? Или вы забыли, что вас в два с половиной раза больше, чем южан? Вам стоит только собраться всем вместе, и они пропали. У них нет железных дорог, а хлеба так мало, что хватает только на обед по одному маленькому кусочку. А тот, кто мало ест хлеба, у того и силы мало. Так всегда говорит Ленхен, а она зря не скажет.

Дорогой Авраам Линкольн! Я вам советую сформировать один полк из мальчишек и один полк из девочек, таких, как я. Мы везде можем пройти и все разузнать.

А еще я вам хочу прямо сказать, что вы зря назначили главнокомандующим Мак-Клеллана. Он в душе на стороне южан и плохой полководец. Я советую вам его уволить и назначить главнокомандующим нашего дядю Фреда. Он живет в Манчестере. Мавр говорит, что лучшего знатока военного дела трудно представить. И он большой, смелый и сильный. Вы ему только напишите, он сразу приедет. А я, если вы не возражаете, могла бы быть его адъютантом. Правда, я девочка, но Мавр всегда говорит, что это ошибка, что на самом деле я мальчик. И мне уже девять лет.

Жду ответа.

Э л е о н о р а М а р к с. Т у с с и.

Извините, сэр. Поздравляю вас с наступающим Рождеством. Желаю побед и счастья. Есть ли у вас дети?

Э л е о н о р а М а р к с. Т у с с и.

Лондон. Графтон-террес, 9".

Маркс прочитал и, хотя его разбирал смех, очень серьезно взглянул на дочь.

– Ну как? – с тревогой спросила она, вытаращив глаза.

– По-моему, очень толково, – ответил отец.

– Ничего поправлять не надо? Или что-нибудь дописать?

– Да нет, все прекрасно, – Маркс минутку помешкал. – Только вот насчет главнокомандующего… Мак-Клеллана, бесспорно, надо сменить, но если Линкольн назначит Энгельса, то как же мы тут без него останемся?.. Да и сама ты с ним собираешься туда…

– Мавр! – возмутилась Тусси. – Как можно так говорить? Там мы гораздо нужней! Там война. И ведь мы же уедем ненадолго. Как только дядю Фреда назначат главнокомандующим, дела там пойдут совсем по-другому, вы увидите. Мы с ним быстро наведем порядок, – она помолчала и грустно добавила: Только вот я не уверена, что Линкольн согласится, чтобы я была адъютантом, ведь все-таки я девочка.

– Ну отчего же! – подбодрил Маркс – Если дядя Фред лично попросит Линкольна… Но вот ты прибавляешь себе целых два года, это нехорошо.

– Ах, какой пустяк! – попыталась отмахнуться Тусси, немного смущенная тем, что ее уличили в обмане. – Семь, девять. Пока письмо идет, пока он пишет ответ…

– Нет, – твердо сказал Мавр, – семь – это семь, а девять – девять, он взял карандаш и исправил нужное слово. – Да и семь-то тебе еще только будет через две недели.

– Слушай, Мавр, – вдруг осенило дочь. – А может быть, мне не писать ему, что я девочка, а притвориться мальчиком и имя какое-нибудь придумать, как у мальчишки? А когда мы с дядей Фредом туда поедем, я надену брюки, остригусь, и Линкольн ничего не узнает.

– Нет, это тоже нечестно, – решительно сказал отец. – Пусть все будет так, как есть.

Тусси немного помолчала. В ее блестящих черных глазах метались отблески каких-то новых замыслов, предположений, планов. С трудом подавив их в себе – и видно было, что лишь на время, – она спросила:

– Ну а как же теперь отправить письмо? Запечатать в бутылку?

– Что ты! Этот способ хорош там, где нет других, например в океане, на необитаемом острове. А мы должны побеспокоиться, чтобы письмо дошло возможно скорей, – для этого его надо отнести на почту.

– Когда?

– Завтра пойду в Британский музей и занесу.

– Нет, Мавр, это надо сделать сегодня.

– Хорошо. Вот уложу тебя спать и схожу.

– Нет, ты иди сейчас.

Марксу ничего не оставалось, как одеться и, попросив Женни уложить Тусси побыстрее в кровать, пойти на улицу.

Девочка хотела непременно дождаться возвращения отца, но борьба со сном в таком положении, когда твоя голова лежит на подушке, оказалась ей не по силам – она тотчас уснула.

Утром прямо с кровати, в ночной рубашке, Тусси кинулась в кабинет отца.

– Ну как, Мавр? – крикнула она, распахивая дверь.

– Все в порядке.

– Отправил?

– Конечно.

– И оно уже пошло?

– Разумеется.

– А когда Линкольн получит его?

– Трудно сказать… Ты же видишь – война! Доставка почты может быть задержана. Но я думаю, что Линкольн уделяет достаточное внимание почте, ведь он сам в молодости был почтовым служащим и понимает значение ее работы.

Узнав, что Линкольн работал на почте, Тусси успокоилась – как письмо могло не дойти до человека, который сам занимался письмами!

С этого дня вся жизнь Тусси превратилась в ожидание ответа от президента. Каждый раз, когда Маркс писал письмо Энгельсу, она требовала, чтобы отец справлялся у своего друга, не получил ли тот вызова из Вашингтона. Но время шло, а вызова не было и не было ответа.

– Что бы это значило, Мавр? – тревожно спрашивала Тусси. – Уж не перехватили ли мое письмо южане?

– Конечно, такая возможность не исключена, – разводил руками отец, но все-таки, думаю, она маловероятна. Скорее всего, Линкольн принял во внимание твои советы, а ответить тебе просто некогда. У него же столько дел! Должно быть, он занят подготовкой наступления.

Тусси такое объяснение не удовлетворяло. Она понимала: занят, но ведь ее письмо было государственной важности. Однажды, услышав разговор взрослых об агентах южан в Северных штатах – их называли "медноголовые змеи", – девочка подумала: а не засели ли эти "змеи" и на здешней почте? И не перехватили ли они ее письмо?! Она даже похолодела от предположения о таком коварстве.

Вечером Тусси поделилась сомнениями с отцом.

– Это невозможно, – категорически заявил Мавр. – Там сидит такой милый почтенный старичок, что заподозрить его ни в чем нельзя.

– Какой ты наивный человек! – горячо возразила девочка. – Он же может притвориться! Ты сам читал нам в газете, как шпионы южан действуют в Северных штатах… Я тебя очень прошу, завтра, когда Лаура пойдет провожать тебя в библиотеку, пожалуйста, возьмите меня с собой и давайте зайдем на почту. Я должна видеть этого старичка сама.

На другой день после завтрака Мавр и Лаура повели Тусси на ту почту, с которой обычно отправлялись письма Энгельсу и вся другая корреспонденция. Тусси страшно волновалась, она была убеждена, что тотчас увидит двойную игру старичка и гневно крикнет ему: "Вы шпион!" На ее крик прибежит полицейский, шпиона схватят, а через несколько дней она получит телеграмму: "Благодарю за помощь. Вы доказали свою преданность нашему делу. Срочно выезжайте вместе с дядей Фредом. Жду. Президент Северо-Американских Соединенных Штатов Авраам Линкольн. Вашингтон, Белый дом".

Когда вошли в помещение почты, Тусси была ни жива ни мертва от волнения.

– Доброе утро, господин Вуд! – приветствовали старичка за барьером Мавр и Лаура.

Тот любезно ответил на приветствие и спросил, глядя на Тусси:

– А кто эта маленькая леди?

– Это моя дочь Тусси, – сказал Маркс. – Она хотела бы с вами познакомиться.

"Ах, что он делает! – ужаснулась Тусси. – Ведь надо же, чтобы никто здесь не знал, кто я!" Старичок, конечно же, был подозрительный. Усы у него наверняка приклеенные, а на голове парик… Но вот он уже вышел из-за барьера и, наклонившись, протянул руку:

– Роберт Вуд, начальник почты.

"Роберт? – пронеслось в мозгу Тусси. – Какой негодяй! Он так уверен в своей безнаказанности, что даже не боится называть себя именем командующего войсками южан – генерала Ли!.. Ну что ж, раз Мавр испортил мне мой план, будем действовать иначе. Посмотрим, как он встретит это!" Пытливо, не мигая, глядя в глаза почтмейстеру, Тусси протянула ему руку и отчетливо, громко произнесла:

– Элеонора Маркс, друг Авраама Линкольна!

Она ожидала увидеть в глазах чиновника смятение, страх, мольбу о пощаде и уже приготовилась крикнуть ему в лицо: "Как вы смели перехватить мое письмо? Шпион! Рабовладелец! Змея!" Но почтмейстер, потряхивая ее влажную и ледяную от волнения ручонку в своей сухой теплой ладони, тихо засмеялся и переспросил:

– Друг Линкольна?

– Да, сэр! – все еще надеясь, что шпион вот-вот не выдержит, продолжала наступать Тусси. – Я и дядя Фред ждем его вызова. В любой день мы можем отбыть в Вашингтон.

– Вот как! – продолжая спокойно и ласково улыбаться, воскликнул тот, кто называл себя Робертом Вудом. – Очень интересно, очень!

"Крепкий орешек!" – подумала Тусси и решилась на последний, отчаянный выпад. Все так же пронизывающе глядя в глаза почтмейстеру, она медленно и многозначительно спросила:

– А разве вы, господин Вуд, всего этого не знали?

Как показалось Тусси, что-то изобличающее метнулось было в глазах Вуда, но он тотчас овладел собой и как ни в чем не бывало с удивлением сказал:

– Но откуда же мне все это знать! Доктор Маркс и твои сестры, правда, часто заходят к нам, но они, к сожалению, ничего мне не рассказывали.

Наклеивая марки на конверты, Мавр и Лаура искоса наблюдали всю эту сцену и, в отличие от господина Вуда понимая ее скрытый смысл, едва удерживались, чтобы не прыснуть от смеха.

– А больше вам неоткуда было узнать? – никак не хотела смириться со своим поражением Тусси.

– Решительно неоткуда! – пожал плечами почтмейстер. – Ведь в газетах, кажется, об этом не писали?

– В газетах-то не писали, – с таинственным нажимом на первые слова сказала Тусси, – но могли писать кое-где еще…

Маркс понял, что если Тусси тотчас не увести, то она вот-вот все-таки выпалит, что почтмейстер шпион и что он перехватил ее письмо. Быстро сдав конверты, он распрощался и поторопил обеих дочерей на улицу. Но в дверях Тусси остановилась и, обернувшись, спросила старичка:

– Господин Вуд, а вы знаете, что Авраам Линкольн тоже служил на почте? – она поняла, что игра проиграна, и это было последней попыткой смутить шпиона.

Но шпион выдержал и этот удар.

– Да! – воскликнул он радостно. – Об этом знают все почтовики Лондона, и мы очень гордимся… Доктор Маркс, какая у вас замечательная, образованная дочь!

…На улице Мавр и Лаура не удержались. Они хохотали так весело и дружно, что прохожие останавливались и смотрели на них. Но Тусси не разделила веселости отца и сестры, она была уверена, что стояла сейчас лицом к лицу с коварным агентом южан. Она сказала, что напишет письмо Линкольну, и потребовала от Мавра, чтобы он отправил это письмо с другого почтового отделения. Мавр твердо обещал так и сделать. Он только заметил, что она не имела права называть себя другом Линкольна.

– Конечно, – признала Тусси, – но это была военная хитрость.

Новое письмо было, по существу, повторением первого, только в конце Тусси сделала приписку: "Если бы вы знали, господин президент, в каких трудных условиях нам приходится жить. На каждом шагу нас преследуют медноголовые змеи. Одна из них, пробравшаяся под видом чиновника на нашу почту, даже перехватила мое письмо к вам. Вероятно, оно уже переслано генералу Ли. Учтите это".

Прочитав приписку, Мавр сказал:

– Тусси, пожалуй, тут преувеличение…

– Никакого преувеличения! – решительно заявила девочка. – Никакого! Отправь, пожалуйста, письмо в таком виде.

Между тем вести с фронтов приходили нерадостные. Северяне, правда, сколотили довольно большую армию, в 600 тысяч человек, предприняли наступление и на Западном и Южном театрах военных действий заняли несколько городов. Но это были второстепенные участки; на главном же театре, в Виргинии, успех сопутствовал южанам. Попытка Мак-Клеллана значительно превосходящими силами (185 тысяч штыков) разбить армию южан (115 тысяч), укрепившуюся на реке Потомак, и с севера овладеть их главным городом Ричмондом провалилась. Вслед за этим в боях 26 июня – 2 июля 1862 года южане нанесли поражение армии северян на Йоркском полуострове, преследуя их, Роберт Ли продвигался к Вашингтону. В сентябре на реке Антьетам северянам было нанесено столь же тяжелое поражение.

В декабре 1862 года и в мае 1863-го северян постигли новые неудачи еще в двух крупных сражениях.

Кажется, единственная отрадная весть, которая за все эти долгие месяцы пришла из Америки, была весть о смещении Мак-Клеллана и замене его генералом Галлеком. В огромном Лондоне больше всех этому радовалась, бесспорно, Тусси. Для нее смещение Мак-Клеллана было доказательством того, что Линкольн получил наконец ее письмо и послушался ее совета.

– Но почему он не назначил на его место дядю Фреда? – спросила она Мавра, несколько придя в себя после приступа буйной радости.

– Видишь ли, – успокоил ее Мавр, – это вопрос тонкий. Я думаю, что Линкольн не решается сразу после Мак-Клеллана назначить главнокомандующим иностранца. Вероятно, генерал Галлек промежуточная фигура. После того как смирятся со смещением Мак-Клеллана его сторонники – а они довольно сильны, – президент, конечно же, учтет твою рекомендацию и назначит нашего Фреда. Ты должна понимать, что положение в лагере северян очень сложное, и Линкольн, увы, не всесилен. Был у него, например, храбрейший и талантливейший офицер – командир девятнадцатого Иллинойского полка, молодой русский полковник Иван Турчанинов. Его полк и он сам особенно отличились при взятии Хансвилла и Афин в Алабаме. За его голову южане уже несколько раз повышали плату. И что же ты думаешь? Медноголовые змеи обвинили его в разграблении взятых городов и добились изгнания из армии. Линкольн отменил безобразное решение, больше того – он произвел мужественного и умелого русского полковника в генералы, но даже это не помогло, и Турчанинову все-таки пришлось уйти из армии. А ты говоришь почему не назначают дядю Фреда!

Тусси нашла объяснение отца убедительным и снова стала ждать вызова из Вашингтона. Она продолжала писать письма, а Мавр каждый раз должен был во всех подробностях рассказывать ей, как он отправил очередное письмо, что при этом говорил почтовый чиновник, как он выглядел, не было ли в его поведении чего подозрительного.

Тусси внимательнейшим образом слушала все разговоры старших о положении на фронте, все их рассуждения и предположения о том, что следовало бы сделать северянам для успеха дела. Конечно, внимательнее всего она прислушивалась к тому, что говорил Мавр. По его словам выходило, что северяне должны немедленно провести многие решительные меры: объявить принудительную мобилизацию, очистить армию и все органы власти от тайных и явных сторонников южан, принять закон об отмене рабства во всех штатах не только Северных, но и Южных… Наконец, они должны отказаться от своего главного стратегического плана и от самой тактики ведения войны. Их план состоял в стремлении охватить кольцом все мятежные штаты. Тактика их состояла в равномерном распределении сил по всей линии фронта и в равномерном давлении на врага. Говоря о такой тактике, Мавр однажды с горечью воскликнул: