Текст книги "Эоловы арфы"

Автор книги: Владимир Бушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Энгельс пробрался в самый дальний угол и попросил сосисок с капустой да большую кружку темного пива.

Соседями по столу оказались два молодых парня. Один был, видимо, ровесником Энгельса, другой – года на два-три помоложе. С первого взгляда уверенно можно было сказать, что это рабочие. Перед ними лежала "Новая Рейнская". Они обрадовались новому человеку как своему сверстнику и как возможному собеседнику. Им, пожалуй, было безразлично, друг это, единомышленник или противник. Если друг – прекрасно, будет с кем поделиться своими мыслями; если враг – что ж, пусть послушает, как его отделали сегодня в этой газете…

– А кончается это вот так, Отто, – сказал тот, кто постарше, и прочитал, кажется, не столько для Отто, сколько для Энгельса: – "Редакторы "Новой Рейнской газеты", прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!"

Это были заключительные слова написанного Энгельсом обращения "К рабочим Кёльна".

Дружелюбно взглянув в напряженно-выжидающие лица рабочих, он улыбнулся и медленно произнес:

– Прекрасные слова…

– Вы находите? – сразу оживился парень с газетой.

– Еще бы! – уверенно воскликнул Энгельс.

Где-то в другом конце зала слышалось громкое чтение стихов Фрейлиграта.

– А как вам нравятся эти стихи? – спросил парень.

– Стихи что надо!

– Курт, – сказал Отто, – прочитай еще раз то место на первой странице.

Курт быстро нашел нужное и огляделся. За соседним столиком сидели три господина весьма благополучного вида. Всем своим обликом они выражали отвращение к тому гвалту и хаосу, что царили в кафе, и в то же время любопытство.

Полуобернувшись к их столику, Курт громко прочитал:

– "Мы беспощадны и не просим никакой пощады у вас. Когда придет наш черед, мы не будем прикрывать терроризм лицемерными фразами".

Три господина, как по команде, встали, положили на стол деньги и двинулись к выходу. Один из них вынул из кармана "Новую Рейнскую", остервенело скомкал ее и брезгливо бросил в мусорницу. Энгельс, Курт и Отто засмеялись.

Энгельс заказал пива для всех троих, а, когда его принесли, Курт предложил выпить за "Новую Рейнскую".

– Охотно, – отозвался Энгельс.

Три кружки высоко взметнулись над столиком.

На другой день Маркс и Энгельс покидали Кёльн. Они намерены были пробраться в Баден, где началось вооруженное восстание.

Условились, что садиться в поезд будут порознь. Так безопасней.

Даниельс хотел проводить Энгельса на вокзал, но потом решили, что это тоже рискованно. Один человек привлечет меньше внимания, чем двое. Лучше будет, если Даниельс пойдет сзади, метрах в двадцати, чтобы в случае чего прийти на помощь. Проститься надо будет дома.

Видя, какое возбуждение произвела в городе весть о закрытии "Новой Рейнской газеты" и какой невероятный успех имел ее прощальный номер, Даниельс уже не говорил о бесполезности проделанной за год работы, но он все-таки спросил у Энгельса:

– Фридрих, в последнем номере вашей газеты очень много самых оптимистических предсказаний. Маркс предсказывает скорую победу красной республики в Париже, ты – праздник братства революционных армий у стен Берлина, Вольф – извержение вулкана общеевропейской революции, Веерт падение буржуазной Англии, Фрейлиграт – воскрешение "Новой Рейнской газеты"… Неужели вы действительно думаете, что все это сбудется?

– Да, я действительно так думаю, – ответил Энгельс, – и Маркс и другие редакторы написали то, во что твердо верят. Но если мы ошибаемся, если даже грубо ошибаемся, то и тогда, Роланд, согласись, что такого рода ошибки выше и благороднее трезвой рассудительности филистеров, которые предрекают только поражения и беды. Я думаю, что совершенствованию твоего будущего сына могут способствовать такие ошибки, а не трезвые расчеты обывателей.

Обняв Даниельса, поцеловав руку Амалии, Энгельс вышел на улицу и направился на вокзал.

Когда он вошел в купе, Маркс был уже там.

– Ты видел сегодня "Новую Кёльнскую газету"? – сразу спросил Маркс.

– Нет. А что в ней?

Маркс достал из кармана сложенную газету и протянул другу. Тот развернул ее и ахнул: всю первую страницу окаймляла широкая черная рамка. Только в 1840 году, когда умер Фридрих Вильгельм Третий, Энгельс видел газеты с такой траурной рамкой.

– Это кто же умер, кого хоронят? – еще не поняв, в чем дело, спросил Энгельс.

– Как августейшую особу или национального героя, хоронят нашу газету. Ты почитай…

Энгельс поднес газетный лист к глазам и прочитал:

– "Новая Рейнская газета" прекратила свой выход. Мы выходим поэтому в траурной рамке.

Интереснейшие сообщения с юга и востока отступают на второй план перед неожиданной траурной вестью о том, что "Новая Рейнская газета" сегодня вышла в последний раз.

И как она вышла!!

К р а с н ы й, к р а с н ы й, к р а с н ы й! – таким всегда был ее боевой клич, но сегодня даже ее одеяние было к р а с н ы м. Красная печать газеты немало поразила ее читателей, – дух, которым еще раз повеяло от этих пламенных букв, заставил нас глубоко сожалеть о том, что теперь с ней покончено.

Никакой орган не сможет в будущем возместить нам эту потерю… Мы должны признать: со славной гибелью "Новой Рейнской газеты" рейнская демократия потерпела поражение".

Дальше шли заключительные строфы фрейлигратовского "Прощального слова".

– Молодец Аннеке! – сказал Энгельс, возвращая газету. – Я от него этого не ожидал. Молодец!

– Да, дело сделано, – отозвался Маркс. – Надеюсь, и во Франкфурте нам кое-что удастся.

Поезд сделал рывок и стал набирать скорость, торопясь во Франкфурт-на-Майне.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Восемнадцатого мая 1848 года во Франкфурте-на-Майне, вольном имперском городе, открылось первое в истории всегерманское Национальное собрание. Оно было детищем революции. Многие хотели видеть в новорожденном сказочного силача, политического Зигфрида, способного осуществить самую заветную мечту народа, выполнить главную задачу революции – добиться объединения бесчисленных королевств, герцогств и княжеств в единое политически цельное немецкое государство. Но революции, как и люди, иногда имеют дурную наследственность, слабое здоровье и анемичных детей. Такой и была германская революция 1848 – 1849 годов, таким ее детищем оказалось и франкфуртское Национальное собрание.

Единственной акцией Франкфуртского собрания, получившей живой отклик во всей Германии, явилась имперская конституция, принятая 28 марта 1849 года. Хотя исполнительную власть она почти полностью отдавала в руки императора, но все же устанавливала некоторые демократические свободы и являлась шагом к объединению страны. Как ии призрачна была эта конституция, провозглашенная призрачным органом призрачной власти, по за нее, как за последнюю надежду, как за хотя бы какой-то плод революции, ухватились все, кто жаждал для родины и для себя лучшего завтрашнего дня. Против правителей, не желавших признавать конституцию, в первых числах мая начались народные восстания: за Дрезденом на востоке, за Дюссельдорфом и Эльберфельдом на западе последовали Пфальц и Баден на юге, в непосредственной близости от города, где находилось Национальное собрание.

Большинство депутатов Собрания составляли представители мелкой буржуазии и интеллигенции. Им и в голову не приходила мысль о возможности какой-то иной формы правления для будущей Германии, кроме монархической. Они послали в Берлин к прусскому королю Фридриху Вильгельму Четвертому верноподданную депутацию с предложением, вернее, с нижайшей просьбой, если не мольбой, принять всегерманскую имперскую корону. Фридрих Вильгельм отверг корону вместе с имперской конституцией. Казалось бы, вот веский повод, предоставленный самой монархией, чтобы подумать наконец о возможности для отечества немонархического пути. Но где там! Мысли депутатов работали только в одном направлении. Король не хочет быть императором? Что ж, обзаведемся покуда хотя бы имперским регентом! И избрали им австрийского эрцгерцога Иоганна.

Регент назначил министров центрального правительства, разослал послов в разные страны, но все это выглядело комично, ибо ни регент, ни правительство, ни само Национальное собрание не имели никакой реальной власти и никакого авторитета.

Направляясь из Кёльна после закрытия "Новой Рейнской газеты" во Франкфурт, Маркс и Энгельс хотели встретиться там с некоторыми из депутатов. Они, конечно, не питали чрезмерных иллюзий относительно готовности мелкобуржуазных политиков пойти на решительные дела. Но в последнее время в Национальном собрании все же произошел существенный сдвиг влево: многие явно консервативные депутаты покинули Собрание, и левые получили теперь большинство. В условиях начавшегося по соседству восстания это все-таки давало какой-то шанс на успех в попытке активизировать их.

Прямо с поезда Маркс и Энгельс направились к своему другу члену Союза коммунистов Иосифу Вейдемейеру, бывшему прусскому офицеру, который ныне вместе с Отто Люнингом, братом своей жены Луизы, издавал "Новую немецкую газету", по праву считавшуюся младшей сестрой "Новой Рейнской", только что сраженной контрреволюцией.

Вейдемейер был человеком весьма осведомленным в делах Национального собрания, со многими депутатами которого он находился в довольно близких отношениях: "Новая немецкая газета" давала постоянные отчеты о всех событиях в стенах собора святого Павла, где заседало Собрание. Поэтому Вейдемейеру не составило большого труда через несколько часов после приезда Маркса и Энгельса организовать их встречу с группой левых депутатов. Это произошло у него на квартире в довольно просторной гостиной.

Явилось человек пятнадцать наиболее влиятельных левых депутатов. Все они были очень заинтригованы неожиданным приглашением, и большинство не могло скрыть того жадного любопытства, которое вызывали у них Маркс и Энгельс. Как же! Своей бесстрашной газетой, своими глубокими и дерзкими статьями в ней, двумя судебными процессами, из которых они вышли блистательными победителями над тугоумпой прокуратурой, эти два молодых человека стали известны всей Германии и даже за ее пределами, они сделались знаменитостями, их имена встречались во многих газетах, то и дело слышались и там и здесь.

В свою очередь Марксу и Энгельсу кое-кто из пришедших в той или иной мере тоже был известен: адвокат Франц Циц, историк Карл Хаген, адвокат Людвиг Симон, Вильгельм Трюцшлер, еще два-три человека. Энгельс спросил Вейдемейера, приглашал ли он Арнольда Руге.

– О, Руге теперь далеко! – махнул рукой тот. – Если вы все-таки отправитесь отсюда в Пфальц, то, возможно, встретите его там.

Энгельс удивился: чего бы делать трусоватому Руге в восставшем Пфальце? Но времени для расспросов уже не оставалось. После взаимных представлений все расселись по местам: депутаты на двух больших диванах и в креслах, Маркс, Энгельс и Вейдемейер – на стульях за легким ломберным столиком. Когда движение и говор утихли, Вейдемейер, расправив по давней офицерской привычке свою широченную грудь, четко и внятно сказал:

– Господа! Позвольте мне по приятному долгу хозяипа этого дома сказать несколько предварительных слов. Наш город почтили своим посещением известные нам писатели и политические деятели доктор Маркс и его друг Фридрих Энгельс. Первый из них, словно иностранец, лишен права гостеприимства и изгнан из Пруссии. Против второго возбуждено судебное преследование за участие в эльберфельдском восстании.

– Об этом мы читали сегодня в вашей газете, – сказал кто-то из депутатов.

– Да, – подтвердил Вейдемейер, – мы сочли нужным в сегодняшней передовой статье заклеймить позором поведение трусливых либералов Эльберфельда, изгнавших Энгельса из его родного города, после того как он, по существу, организовал его защиту от контрреволюции. Завтра мы дадим должную оценку и его судебному преследованию, и высылке Маркса, как и высылке других редакторов "Новой Рейнской газеты".

– Кто же теперь будет ее издавать? – спросил Циц, самый старший среди присутствующих – ему было уже под пятьдесят – и самый известный из левых депутатов.

– Увы, господа. – Хозяин скорбно склонил голову. – "Новая Рейнская газета", лучшая газета Германии и всей Европы, самая правдивая и смелая, самая авторитетная и популярная, прекратила свое существование.

– Как?! – вскочил экспансивный Трюцшлер. – Кто посмел?!

Среди остальной части депутатов произошло движение, которое трудно было определить однозначно: то ли возмущение, то ли удивление, то ли облегчение…

– Формально газету никто не запрещал, – ответил Вейдемейер. – Ведь революция кое-чему учит не только революционеров, но и контрреволюционеров. Власти поступили гораздо деликатнее: они просто сделали невозможным дальнейшее пребывание в Кёльне редакторов газеты, и прежде всего – главного редактора.

Энгельс достал из кармана вчерашний прощальный номер "Новой Рейнской" и протянул его Вейдемейеру. Тот взял его, развернул и показал депутатам:

– Вот их последний номер!

При виде небывалых красных страниц все невольно подались вперед. Вейдемейер сложил газету и протянул ее ближе всех сидевшему от него Людвигу Симону. Газету стали передавать из рук в руки, а хозяин продолжал:

– Наш город, господа, не является чужим для наших сегодняшних гостей хотя бы уже потому, что четыре года назад здесь, во Франкфурте, в издательстве Рюттена вышла в свет их первая совместная работа "Святое семейство", получившая, как вы, очевидно, еще не забыли, живой отклик и у читателей, и в прессе. Позвольте вам напомнить главную мысль этой прекрасной работы. Она состоит в утверждении того, что в основе духа исторического действия лежит не идея, а движение масс, что историческое развитие определяется не тезисами, пусть даже самыми умными, а действиями народа. Мне кажется, что некоторыми своими нынешними соображениями именно по этому вопросу с вами и хочет поделиться доктор Маркс.

Газета продолжала путешествие по рукам депутатов, но при имени Маркса она замерла на месте.

Маркс не торопился начинать. Он еще раз внимательно оглядел депутатов, опустил глаза, несколько мгновений помолчал, как бы обдумывая увиденное, и вдруг вскинул пронзительный взгляд:

– Господа! Позавчера вы имели возможность отметить первую годовщину своего пребывания в стенах всегерманского Национального собрания в качестве его депутатов.

Историк Хаген тихо сказал: "Действительно!" Остальные выжидательно молчали.

– Решайте сами, – Маркс сделал такое движение правой рукой, словно что-то бросил слушателям, – можете ли вы с чем-нибудь поздравить себя по случаю юбилея.

Начало было резким. Может быть, Маркс даже не хотел этого, но не мог себя сдержать. Так много горечи пришлось ему испить за последние дни: и гибель газеты, в которую он вкладывал всю душу, и унизительное изгнание, как чужеземца, и тревога за жену и детей, оставшихся в Кёльне, и утрата почти всех денежных средств, пошедших на погашение долга авторам, наборщикам и курьерам газеты! А тут сидят эти благополучные трусы…

– Мы приехали к вам, – было видно, что Маркс поборол себя, – и выступаем перед вами – и Вендемейер, и Энгельс, и я – как представители Союза коммунистов. В качестве таковых мы считаем нужным напомнить следующее. Германская революция, будучи частью общеевропейского движения, после подавления революции во Франции, после столь же печальных событий в других странах резко пошла на убыль. Но в первых числах этого месяца в немецких городах на востоке, западе и на юге одно за другим стали вспыхивать новые восстания. Они носят разрозненный характер, и именно поэтому некоторые из них уже подавлены…

– И в Дрездене, и в Дюссельдорфе, и в Эльберфельде, – вставил Циц.

– Да, именно так, – согласился Маркс. – Но пока не все потеряно. Революция еще жива в Бадене и Пфальце, где свергнута власть баварского короля. И если вы не хотите немедленной смерти революции и не хотите, чтобы у народа были отобраны последние клочки завоеванных им свобод, вам следует немедленно возглавить движение.

– Возглавить? – переспросили сразу два голоса.

– Да! – жестко сказал Маркс. – Именно возглавить.

– Позвольте, – откинулся в кресле тучноватый Хаген, – по мы и так стоим во главе движения за имперскую конституцию, нами самими же выдвинутую и утвержденную.

– Надо возглавить не словесно, господин Хаген, не с трибуны Собрания, не со страниц газет, а на деле, практически, организационно. Если вы и ваши коллеги по Собранию, то есть Собрание в целом, не сделаете это, то оно погибнет. Вейдемейер правильно говорил здесь, что из революции извлекают опыт не только революционеры, но и контрреволюционеры. Я хочу продолжить мысль моего друга: порой у меня складывается такое впечатление, что из нашей революции ее враги извлекли гораздо больше уроков, чем некоторые из нас.

Кто-то обиженно хмыкнул, кто-то передернул плечами.

– Я могу привести много фактов, говорящих об этом, по, может быть, вас убедит и один. Неужели в эти дни вам не приходит на ум судьба вашего берлинского коллеги – Национального собрания Пруссии? Оно так долго бездействовало, так завязло в словопрениях, что в конце концов полгода назад в Берлин вошли войска генерала Врангеля. Рабочие, собравшись у Собрания, готовы были за него сражаться, но депутаты не захотели, испугались использовать их боевой революционный пыл. Они не решились призвать народ к оружию, а ограничились призывом не платить правительственные налоги. Но это было уже тогда, когда правительство изгнало Национальное собрание из столицы, а вскоре оно его и вовсе прикрыло.

– Такую же судьбу вы пророчите и нам? – раздраженно спросил Цпц.

– А какие основания у вас думать, что с вами обойдутся иначе? усмехнулся Маркс.

– Мы не прусское Собрание, а общенемецкое!

– Ну и что? – сдерживая холодный гнев, спросил Маркс. – Да, вы общепемецкое, но у вас же нет ни войска, чтобы себя защитить, ни денег, чтобы хоть нанять для этой цели наемников. А генералов никогда не смущают вывески, когда они отдают команду "Огонь!".

– Конечно, все так и есть! – горячо воскликнул Трюцшлер. – Но именно поэтому – как мы можем возглавить движение?

– В этом все дело, – спокойпо ответил Маркс, довольный тем, что наконец-то добрался до сути. – Проблема очень проста, но для своего решения требует энергии и бесстрашия. У вас нет своей вооруженной силы. Так надо обрести ее! Как? Призвать сюда, во Франкфурт, революционные армии Бадена и Пфальца. Власть не стоит ни гроша, если у нее нет своей вооруженной силы.

– А дальше?

– Вы станете реальным органом борьбы за конституцию, знаменем этой борьбы и ее штабом, и к вам присоединятся борцы в других краях Германии, где вполне вероятны новые восстания.

Маркс замолчал, и несколько секунд длилась напряженная тишина.

– Все это очень предположительно, – сказал наконец Франц Циц. – Это только ваша гипотеза.

– А вы хотели бы твердых гарантий? – язвительно вмешался хранивший до сих пор полное молчание Энгельс. – Политика вообще, а революции особенно, мало похожи на банк, выплачивающий твердые проценты на вложенный капитал.

– Спасибо за разъяснение, господин Энгельс, – Циц криво усмехнулся полными сытыми губами, – но я знал это еще лет двадцать пять тому назад, когда был несколько моложе, чем вы ныне.

Молодость Энгельса – тем более что он казался моложе своих лет, – как видно, смущала многих депутатов, а Цицу она просто не внушала доверия.

– А как вы это мыслите себе с чисто военной точки зрения? – спросил Трюцшлер, он был всего года на два старше Энгельса, и тот не казался ему юнцом, выскочкой.

– С военным аспектом вопроса вас как раз и намерен познакомить мой коллега, – сказал Маркс.

Энгельс встал, так он чувствовал себя лучше, удобнее.

– Господа, вы знаете, как и почему было подавлено июньское восстание в Париже…

– Еще бы не знать! – тут же подхватил Циц. – Восставших было тысяч сорок – сорок пять, а у генерала Кавеньяка – двести пятьдесят.

– Да, это одна из главных причин, – согласился Энгельс; он не любил, когда его перебивали, но тут надо было терпеть. – Но не единственная. История войн знает немало примеров, когда и при худшем соотношении сил меньшинство оказывало достойное сопротивление и даже одерживало победы.

– Например, триста воинов царя Леонида против полчищ персов! насмешливо сказал Хаген.

– Есть примеры и посвежей, – невозмутимо продолжал Энгельс, – но рассмотрение их увело бы нас слишком далеко, а ведь мы, господин Хаген, не на уроке истории. У восставших парижан имелась весьма дельная военная голова – бывший офицер Керсози. Он учел опыт других восстаний и составил план, предусматривавший концентрическое наступление на ратушу, Бурбонский дворец и Тюильри четырьмя колоннами, которые должны были опираться на рабочие предместья. План получился толковый. Но его не удалось осуществить главным образом потому, что восставшие не смогли создать единого центра по руководству восстанием и отряды действовали разрозненно.

– А что произошло в Эльберфельде? Ведь вы только что оттуда, – сказал Трюцшлер.

– Да, в сущности, то же самое: отряды действовали разрозненно. Вы только посмотрите: кончалось восстание в Дрездене – начиналось в Дюссельдорфе, кончалось в Дюссельдорфе – начиналось в Эльберфельде… Если и теперь не возникнет единый центр, если вы не возглавите движение, то сперва будет подавлено восстание в Бадене, потом – в Пфальце или наоборот. А затем, впрочем, может быть, даже и до этого, покончат и с вами.

– И он о том же! – досадливо воскликнул кто-то.

– Конечно! – сразу отозвался Энгельс. – Как может быть иначе?

Энгельс опустился на стул. Опять воцарилась тягостная тишина. Она длилась дольше, чем в первый раз, нарушил ее снова Циц, он проговорил медленно, как бы раздумывая:

– Нет, господин Маркс и господин Энгельс, мы благодарим вас за приезд и благие побуждения, но – я надеюсь, мои коллеги разделяют мой взгляд все, что вы сказали, все, к чему вы нас призывали, нам не подходит. Мы предпочитаем бороться иначе…

Энгельс нервно щелкнул пальцами по крышке стола. Маркс, опасаясь с его стороны резкой выходки, мягко положил левую руку на его рукав, а правую призывно вытянул в сторону говорившего:

– Но ведь вы же, господин Циц, и ваши коллеги по Собранию несете немалую моральную ответственность за начавшееся восстание, вы инспирировали его.

– То есть как? – опешил Циц. Его сытые губы от злости словно усохли. – Вы имеете в виду конституцию, которую мы приняли?

– Конечно, и конституцию, но не только. – Марксу этого не хотелось, но ход встречи вынуждал его прибегнуть к весьма рискованному доводу. – Вы все, господа, и устно в стенах Национального собрания, и в газетах многократно заявляли, что пойдете на любые жертвы ради имперской конституции, что готовы погибнуть вместе с Национальным собранием. Разве не так? – быстрым, цепким взглядом он пробежал по лицам депутатов.

Те молчали.

– Так! – с болью в голосе воскликнул Трюцшлер.

– И что же? – Огромным усилием воли Маркс сдерживал свое негодование, оно пробивалось только в дрожании его темных ресниц. – А то, что множество людей в разных концах Германии поверили вам, отнеслись к вашим обещаниям и призывам несколько серьезнее, чем вы рассчитывали. Точнее говоря, они отнеслись к ним вполне серьезно. Они взялись за оружие, они действительно готовы умереть с вами, но, оказывается, вы не собирались и не собираетесь умирать. Для вас все было лишь словесной игрой!

– Позвольте! – раздалось сразу несколько голосов. – Это уже…

– Господа, это только факт, – не дал перебить себя Маркс. – Разве, например, Фридрих Целль, адвокат из Трира, мой земляк, не ваш коллега по Национальному собранию? – Он расчетливо назвал отсутствующего Целля, а не кого-нибудь из сидящих здесь, хотя едва ли не каждый из них годился для этого места его речи. – Так вот, городской гласный Целль, как вы знаете, председательствовал на конгрессе представителей рейнских общинных советов, состоявшемся две недели тому назад в Кёльне. Этот конгресс принял весьма решительное постановление. Оно содержало призыв ко всем мужчинам, способным носить оружие, быть готовыми отстоять имперскую конституцию; и оно требовало отставки правительства Бранденбурга – Мантёйфеля в Берлине; оно даже угрожало отпадением Рейнской провинции от Пруссии, – и подо всем этим стояла подпись вашего собрата Фридриха Целля. Так или не так? – Маркс с такой яростью вперился в глаза Цица, что тот негодующе опустил их.

– Так, конечно так! – воскликнул Трюцшлер. – Все это святая правда.

– А где господин Целль сейчас? – как бы желая немедленно получить его, Маркс протянул растопыренную смуглую ладонь к депутатам.

– Мы не знаем. Он куда-то уехал, – попытался снебрежничать Хаген.

– Странная неосведомленность о своем коллеге! – иронически пожал плечами Маркс. – А вот мы располагаем достоверными сведениями о том, что Целль в качестве комиссара Франкфуртского имперского правительства отправился в Баден.

– Это действительно так, – вставил Вейдемейер.

– И как вы думаете, господа, чем он там занимается?

Все молчали, напряженно глядя на Маркса. Тот дал паузе созреть вполне и сорвал ее:

– Он призывает восставших к спокойствию – всех, и способных и неспособных носить оружие! Таким образом, в начале мая в Кёльне ваш коллега был пламенным революционером и звал за собой народ, а в середине мая в Карлсруэ он уже стоит поперек пути народа.

Депутаты зашевелились, зашептались, задвигали креслами. Молчавший до сих пор Шлёффель вдруг оживился:

– Доктор Маркс, а вы, лично вы, и господин Энгельс что намерены делать сейчас, в эти тревожные дни?

Маркс не успел открыть рта, как Вейдемейер выпалил:

– Они едут туда, где восстание. Энгельс уже принял участие в эльберфельдском восстании, и не его вина, что он не смог остаться там до конца. А теперь – Баден и Пфальц! Борьба против пруссаков и баварцев, соединившихся в едином союзе.

Энгельс движением руки остановил Вейдемейера и сказал:

– Да, господа, мы направляемся туда, чтобы разделить с восставшими их участь. У нас, как и у всех членов Союза коммунистов, слово не расходится с делом. Мы надеемся быть полезными там.

– А мы надеемся быть полезными здесь, – решительно сказал Циц, вставая. Встали и все остальные депутаты, кроме Трюцшлера. Маркс тоже встал. Он сделал два шага вперед, помолчал и решил бросить уже самый последний свой аргумент:

– Господин Циц, а вы не подумали о том, что ведь может случиться так, что баденские и пфальцские повстанческие армии явятся сюда, во Франкфурт, безо всякого зова, сами? Вы будете поставлены перед фактом. Какую тогда вы займете позицию? Что станете делать? И это может случиться буквально в ближайшие дни.

– Доктор Маркс, вы напомнили мне сейчас другого доктора – врача Франсуа Распайля. – Циц вкусно пожевал своими полными губами. – В прошлом году он потребовал от Временного правительства Франции немедленного провозглашения республики, пригрозив, что в противном случае через два часа он явится во главе двухсот тысяч демонстрантов.

– И он явился бы! – стукнул ладонью по столу Энгельс.

– Да, вероятно, – спокойно согласился Циц. – Именно поэтому его требование было выполнено досрочно. Это произошло двадцать пятого февраля. Но, господа, вы все помните, что случилось в середине мая, ровно год назад. Распайль и кое-кто еще оказались в тюрьме. Увы, это факт, которого невозможно отрицать…

– Ну, ну, господин Циц, – мрачновато усмехнулся Маркс, – смотрите, не ошибиться бы вам с вашими аналогиями и сравнениями. В области истории они всегда сомнительны.

Циц не хотел продолжать разговор, опасаясь его новых рискованных поворотов. Дабы хоть что-то произнести, он переспросил:

– Итак, вы едете туда, где восстание?

– Да! – резко ответил Энгельс, тоже вставая.

– Конечно, теперь, когда "Новая Рейнская газета" закрыта… – начал было Шлёффель.

Трюцшлер вскочил:

– Как вы смеете! Вы хотите сказать, что люди едут в район восстания только потому, что им больше нечего делать? Для развлечения? Для забавы?

– Господа, господа! – Маркс поднялся и примиряюще простер руки. Он еще надеялся если не сейчас, то хотя бы потом, позже все-таки извлечь некоторую пользу из левых депутатов, если, конечно, в скором времени Национальное собрание не будет разогнано. – Зачем такие страсти? Мы откровенно говорили, мы выяснили позиции, и уже в этом есть немалый смысл. Может быть, события ближайших дней еще заставят вас подумать о том, что мы тут вам говорили.

Начали раскланиваться. Прощание получилось сдержанным, даже холодным, даже неприязненным, несмотря на улыбки с обеих сторон.

Последним уходил Трюцшлер. В дверях он сказал:

– Господа, я был бы счастлив поехать с вами. Если найдете возможным взять меня, пожалуйста, сообщите.

– Благодарим вас за честный порыв, – дружески улыбнулся Маркс, – но в наши расчеты не входит увеличивать состав нашего легиона, – он шутливо ударил ладонью по груди себя и Энгельса. – Мы должны быть достаточно мобильны и оперативны.

– Шаль, – покачал головой Трюцшлер. – Во всяком случае, помните, что я всегда готов прийти вам на помощь.

– Спасибо.

Оставшись одни, все трое некоторое время молчали: Маркс и Энгельс ходили из угла в угол, Вейдемейер сидел за столиком. Вдруг Энгельс ударил кулаком в ладонь:

– Ах, как мне хотелось хоть кому-нибудь из них набить физиономию! Больше всех Цицу, конечно.

Маркс засмеялся:

– А меня, представь себе, больше всех злил почему-то Людвиг Симон, хотя он молчал, как рыба.

– Почему-то! – воскликнул Вейдемейер. – Ясно почему: он же, как и Целль, твой земляк – из Трира.

– Но я же этого не знал!

– Мало ли что! Видно, чувствовал.

– Боже мой, какое богатое разнообразие политических типов дал миру наш тихий славный Трир!

С кофейником и чашечками на подносе вошла Луиза.

– Господа, подкрепитесь.

– Очень кстати! – радостно потер руки Энгельс.

Все снова уселись за столик, взяли чашечки.

– Да, – задумчиво сказал Маркс, делая глоток, – следует со всей прямотой признать полный провал нашей миссии.

– А вежливости-то, вежливости-то сколько было потрачено! – вздохнул Энгельс.

– Ну, с твоей стороны особых затрат, кажется, не было, – улыбнулся Вейдемейер.

– Вот именно "кажется"! – подхватил Маркс. – Ты плохо знаешь Фридриха, и тебе трудно понять, сколько усилий стоило ему говорить с ними по-человечески.

– Иосиф, – вдруг переменил тему разговора Энгельс, – мне показалось, что скоро ты станешь счастливым отцом. Или я ошибаюсь?

– Нет, ты не ошибаешься.

– Ты подумай, Карл, что творится на белом свете! Кругом восстания, революции, Европа горит, а наши друзья обзаводятся потомством: ждет ребенка Даниельс, ждет Иосиф… Да ведь и ты тоже!

– Мне это нравится, – засмеялся Маркс. – Значит, коммунисты уверены в будущем.