Текст книги "Эоловы арфы"

Автор книги: Владимир Бушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

– Но в данном случае такая необходимость как раз имеется, ибо мы не просто рядовые солдаты, мы – представители интеллигенции. В отличие от остальных солдат отряда мы привыкли совершать поступки обдуманно и сознательно.

– Вы ошибаетесь, думая, что отличаетесь от других солдат, – вмешался Энгельс. – Все люди предпочитают совершать поступки сознательно, но на войне для этого далеко не всегда имеется возможность.

– Ваша первая претензия отклоняется как совершенно неосновательная, сказал Виллих. – Что у вас еще?

Студенты, как видно, не ожидали такого быстрого и решительного отказа по столь важному пункту, это сбило их с намеченного плана, они растерянно перемолвились шепотом несколькими фразами, наконец глава депутации, стараясь, чтобы слова его прозвучали веско, проговорил:

– Если наши претензии не будут удовлетворены, мы просим отпустить нас из отряда.

– Что еще? – повторил Виллих.

– Просим завтра, если мы двинемся дальше, всю нашу роту посадить на подводы, так как у многих из нас потерты ноги.

– Всю роту мы, конечно, на подводы не посадим, – ответил Виллих. Посадим только тех, кто в этом действительно нуждается.

– А вообще-то, – сказал Энгельс, – за потертость ног на солдат принято накладывать дисциплинарное взыскание.

– Ну, господин Энгельс, от вас, человека интеллигентного, мы этого никак не ожидали! – воскликнул один из молчавших до сих пор членов депутации.

Энгельс усмехнулся:

– Как видно, в вашем понимании интеллигент – это то же самое, что сибарит. Я в слово "интеллигент" вкладываю совсем иной смысл. А взыскание за потертые ноги столь же закономерная вещь, как и взыскание за плохое содержание лошади или боевого оружия. Разве это не ясно?

– Да, мой интеллигентный друг совершенно прав, – сказал Виллих. Ввиду позднего часа позвольте на этом наш разговор закончить.

– В таком случае мы просим отпустить нас из отряда.

– Отпустить вас перед лицом неприятеля я, конечно, не могу, но если вы намерены дезертировать, то на это моего согласия не требуется. Так ведь?

– Мы не дезертиры…

– Да, иные интеллигенты не любят такие некрасивые слова, – перебил Энгельс, – но их поступки заслуживают именно этих слов.

– Мы не можем допустить, чтобы с нашей волей не считались. Мы…

Виллих поднялся.

– Господа, – сказал он офицерам, – разрешите наш совет считать законченным.

Все встали и, не обращая внимания на продолжавших что-то говорить студентов, направились к выходу.

В эту ночь под охраной выставленных местным гражданским ополчением сторожевых постов отряд выспался отменно. А наутро обнаружилось, что половина "академической роты" исчезла.

Через полчаса после того как отряд покинул Бреттен, в него вступил неприятель.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

До Этлингена было немногим более двадцати километров, которые хорошо отдохнувшему отряду не показались слишком тяжелыми, тем более что в Бреттене удалось реквизировать много повозок, на которые солдаты попеременно садились отдыхать.

Едва отряд прибыл в Этлинген, как явился посыльный и передал Виллиху, что в ратуше его ждет новый начальник генерального штаба. Отдав приказание отряду располагаться, Виллих отправился в ратушу.

Он вернулся довольно скоро с вестями весьма печальными. Неприятель подступил уже близко к столице, она эвакуируется. Правда, наступающего врага пытается задержать арьергардный отряд народного ополчения под командованием рабочего Иоганна Беккера. Начальник штаба приказал Виллиху немедленно выступить ему на помощь, чтобы дать возможность завершить эвакуацию Карлсруэ.

Виллих велел офицерам готовить отряд к боевому броску, а сам между тем послал к Беккеру всадника, чтобы узнать, какова обстановка, смогут ли ополченцы продержаться еще некоторое время. Всаднику было приказано лететь во весь опор, он так и сделал, но минут через двадцать возвратился назад и сообщил: войска Беккера он повстречал на дороге, они направляются в место сбора всей армии – в Раштатт, что на реке Мург.

Виллиху не оставалось ничего другого, как тоже направиться со своим отрядом в Раштатт. Путь предстоял немалый, и Виллих распорядился не отпускать подводы, реквизированные в Бреттене. Но дорога была так забита войсками, со всех сторон устремившимися к Раштатту, что ехать на подводах стало затруднительно, и километров через пять-шесть все-таки пришлось их бросить.

Шагать по пыльной дороге под лучами жаркого июньского солнца было нелегко.

Энгельс заметил, что солдаты рядом идущего отряда передают друг другу какую-то бумагу, с интересом читают ее, а потом взволнованно о чем-то переговариваются. Он подошел к ним и попросил показать бумагу. Солдаты неохотно подчинились. Это оказалось обращение прусского командования к войскам восставших. Главным его пунктом было обещание полной амнистии всем, кто бросит оружие и до пятого июля вернется домой. Энгельс передал обращение Виллиху. Тот покачал головой:

– Чего-то подобного следовало ожидать.

В пути стало известно, что в Раштатте рассчитывать на квартиры невозможно: все занято другими. Тогда Виллих решил направить отряд в Куппенгейм, расположенный километрах в пяти от Раштатта, выше по реке Мург.

В Куппенгейме, куда прибыли уже к вечеру, находилось несколько отрядов, но все же дома для размещения были найдены довольно легко.

На другой день после завтрака Виллих и Энгельс поехали верхом в Раштатт. Надо было узнать обстановку.

Подъезжая к крепости, а затем и на ее улицах командир и адъютант с удивлением видели, что войск в Раштатте не так уж и много, в основном это были пфальцские отряды, баденцев – всего несколько батальонов.

В поисках главного командования Виллих и Энгельс на одной из улиц неожиданно натолкнулись на Д'Эстера и Молля. Несмотря на драматизм обстановки, все четверо горячо обрадовались встрече.

– Так ты вернулся из этого рискованного похода за канонирами! Энгельс похлопывал по крутому плечу Молля. – Вот не надеялся тебя увидеть!

Молль счастливо смеялся, как ребенок, сумевший какой-то веселой проделкой обмануть взрослых.

– Что ж, теперь вместе? – сказал Виллих.

– С такими славными ребятами я был бы рад. Кое-что знаю о делах вашего отряда.

– Карл, – обратился Энгельс к Д'Эстеру, – может, ты объяснишь нам, почему в крепости гораздо меньше войск, чем можно было ожидать. Где, например, отличный рейнско-гессенский отряд, который первым принял удар пруссаков в Кирхгеймболандене? Мы с Моллем знали этот отряд, а здесь я не встретил пока пи одного человека оттуда. Неужели такие потери?

Д'Эстер посмотрел по очереди на Энгельса и на Виллиха, словно желая заранее увериться, что друзья не дрогнут перед лицом печальных новостей, которые он собирался сообщить, и сказал:

– Да, господа, потери… Но большинство их – не убитые, не раненые, а дезертиры.

– И в рейнско-гессенском отряде тоже? – удивленно спросил Энгельс.

– С этим отрядом произошла вот какая история. Он действительно показал себя с самой хорошей стороны. И именно поэтому Циц вызвал его в Карлсруэ как наиболее надежную защиту столицы. Но так как обстановка становилась все более угрожающей, Циц перетрусил и заявил отряду, что, мол, у противника огромное превосходство в силах, сопротивление бесполезно, что он, Циц, не хочет нести ответственность за кровь, которая прольется бесполезно, и потому объявляет отряд распущенным.

– Ах подлец! – вырвалось у Виллиха.

– Мне это было ясно еще при встрече с ним во Франкфурте, – сказал Энгельс.

– Да его надо было тут же арестовать и расстрелять! – продолжал горячиться Виллих.

– Именно это и попытались сделать солдаты отряда, а затем и правительство. Но Циц не так прост. Он действовал вдвоем с Людвигом Бамбергером…

– Болтун! – вставил Энгельс.

– Но и ловкий малый, – уточнил Д'Эстер. – Им удалось скрыться. И по некоторым сведениям, они уже в Швейцарии, кажется, в Базеле.

– Верны себе, – мрачно усмехнулся Молль. – В Кирхгеймболандене первыми обратились в бегство, теперь первыми удрали в Швейцарию.

Все четверо помолчали. Потом Виллих сказал:

– В нашем отряде сейчас немногим больше пятисот бойцов.

– Что ж, это можно считать успехом, – покачал головой Д'Эстер. – Если бы такой отсев был и в других отрядах, мы еще представляли бы собой немалую силу.

Друзья поговорили с четверть часа и разошлись по своим делам.

Между тем разрозненные отряды все прибывали и прибывали в Раштатт и окрестные деревни. К концу дня общее количество войска составляло уже тысяч тринадцать. Это, естественно, внушало некоторую надежду.

Вообще-то говоря, позиция по реке Мург, впадающей в Рейн, которую сегодня удерживали силы повстанцев, была, пожалуй, самой удобной для обороны за все время боевых действий. Она представляла собой узкую, километров в двадцать, горловину между границей Вюртемберга и горами Шварцвальда справа и идущей по Рейну границей Франции слева. Для успешной и длительной защиты такого участка фронта у повстанцев могло хватить и войска, и оружия, и боевого духа. Видимо, этими соображениями и объяснялась довольно неожиданная – но не запоздалая ли? – активность главного командования. Конечно, уж если давать бой пруссакам, то это следует сделать теперь и только здесь – ни лучшего времени, ни более удобного места уже не будет.

Повстанческие силы были расчленены на три основных соединения. На правом фланге от деревни Гернсбах, расположенной на Мурге, в горах, у самой вюртембергской границы, до Ротенфельда, лежащего в долине, на крутом изгибе Мурга, и даже немного дальше к востоку позиции заняла третья дивизия под командованием полковника Томе. Ее соседом слева была вторая дивизия шестидесятитрехлетнего польского полковника Людвика Оборского, она опиралась на Куппенгейм. Оставшийся участок до Рейна и французской границы занимала первая дивизия.

Все три дивизии укомплектованы были, конечно же, далеко не так, как полагается. Например, третья дивизия состояла из шести баденских линейных батальонов, пфальцского отряда в несколько сот человек под командованием неунывающего Бленкера, отряда Виллиха и одной батареи. Не лучше обстояло дело и в двух других дивизиях.

Двадцать шестого июня вечером Виллих был вызван к заместителю главнокомандующего полковнику Францу Зигелю в Раштатт, где располагалась главная квартира. Как всегда в подобных случаях, Виллих предложил поехать с собой Энгельсу.

Зигель принял Виллиха и Энгельса в огромной комнате какого-то пустующего дома. Он поднялся им навстречу из-за стола, крепко пожал руки и, видно по всему, хотел быть любезным и радушным.

Энгельс не видел Зигеля с той памятной встречи с баденским правительством в Карлсруэ, на которой он, Зигель, излагал перед ним и перед Марксом свой план революционного похода на Нюрнберг. С тех пор прошло больше месяца. За это время в Зигеле еще отчетливее стали видны черты несоответствия и противоречия между вчерашним младшим лейтенантом и нынешним полковником, между совсем молодым человеком и заместителем главнокомандующего. Это улавливалось и в манере держаться, и в голосе, и в том, что он говорил.

Едва вошедшие уселись в кресла, как Зигель весьма дружелюбно и в то же время решительно сказал:

– Господа, обстоятельства вынуждают меня быть предельно кратким. Настал решительный час. И именно теперь я предлагаю вам, полковник Виллих, взять на себя командование пфальцскими войсками.

Энгельс и Виллих невольно переглянулись.

– Позвольте узнать, а где же Шнайде? Куда он девался? Что с ним?

– Ведь он был так хорош в своей гусарской венгерке, – вставил Энгельс.

Зигель помялся, помолчал, но – делать было нечего – все-таки выдавил из себя:

– Видите ли, господа, он дискредитирован…

– В каком смысле? – вскинул брови Виллих.

– Как полководец или как человек? – усмехнулся Энгельс.

Полковничья солидность окончательно слетела с Зигеля, сейчас он был младшим лейтенантом, отвечающим перед старшими по возрасту и по званию за неполадки в своем взводе.

– Печальная история, господа… И нелепая… Его избили собственные солдаты.

Энгельс засмеялся:

– Я предчувствовал, что дело кончится для него чем-то в этом роде! И не посмотрели на возраст!

– За что же избили? – спросил Виллих. – И серьезно?

– Да разве он не заслуживал этого еще до того, как вступил в должность командующего! – продолжал смеяться Энгельс.

– Я не знаю всех подробностей, – уклончиво ответил Зигель, пытаясь снова напялить на себя полковничий вид. – Да и не в них суть. Главное, генерал дискредитирован. Главнокомандующий и я сочли невозможным его дальнейшее пребывание в должности. И вот предлагаем занять ее вам, полковник Виллих. Вы согласны?

Виллих помолчал, потом резко откинулся в кресле и решительно ответил:

– Нет, не согласен. Я хочу по-прежнему быть со своим отрядом, с которым меня многое связывает. Там я буду полезней. А что касается Шнайде, то его, конечно же, давным-давно следовало сместить. Ваше решение вполне справедливо.

– Да, совершенно необязательно было ждать, пока солдаты изобьют генерала, – сокрушенно вздохнул Энгельс.

– Может быть, вы не хотите расставаться со своим адъютантом? – уже совсем полковничьим голосом спросил Зигель. – Мы сделаем так, что он останется вместе с вами.

– Благодарю, – сдержанно ответил Виллих. – Мы с господином Энгельсом действительно очень сблизились за эти недели, и я не хотел бы с ним расстаться, но дело не только в нем. Повторяю: в отряде я буду полезней.

Все помолчали, обдумывая каждый свое.

– Я могу вам подсказать, господин Зигель, – у Виллиха не поворачивался язык назвать этого юнца полковником или заместителем главнокомандующего, – еще одно совершенно необходимое перемещение в командном составе.

– Что вы имеете в виду?

– И я, и Энгельс, и многие другие крайне удивлены тем, что командиром нашей третьей дивизии назначен полковник Томе.

Действительно, это было весьма странно. Дня три назад в отряде, которым командовал Томе, вспыхнул бунт. Предводительствуемые своим командиром, взбунтовавшиеся солдаты попытались арестовать Мерославского и Зигеля, чтобы выдать их пруссакам. Лишь с трудом главнокомандующему и его заместителю удалось избежать уготованной для них участи. И вот теперь, словно в поощрение за это предательство, Томе поставлен во главе дивизии.

– Вы думаете, ему нельзя доверять? – Глаза Зигеля с лейтенантским проворством заметались от Виллиха к Энгельсу и обратно.

Виллих недоуменно пожал плечами:

– Если человек хотел выдать противнику главнокомандующего своей армией, то естественно предположить, что он захочет сделать это и с частью, которую отдали ему во власть. Разве не так?

– Но вы же знаете, какая у нас острая нехватка в командных кадрах.

Энгельса такой довод едва не вывел из себя.

– Что ж, – сказал он едко, – может быть, для покрытия этой нехватки надо обратиться к прусскому генштабу с просьбой выделить нам офицеров?

Зигель промолчал, что-то обдумывая, потом с полковничьей серьезностью проговорил:

– Хорошо, это мы еще взвесим. А теперь скажите мне, господа, что вы вообще думаете о положении своей дивизии.

– Прежде всего мы думаем, что именно по ней противник нанесет свой первый удар, а позиция ее в некоторых отношениях весьма уязвима, – сказал Виллих.

– Но почему? Ведь ее правый фланг упирается в границу с Вюртембергом…

– В этом-то и состоит главный изъян позиции, – перебил Виллих. Противник может обойти нас с вюртембергской территории и ударить по Гернсбаху. Наши патрули видели сегодня по ту сторону границы солдат генерала Пёйкера.

– Господа! Это исключено. Это противоречило бы всем международным правилам. Граница – это граница! – воскликнул Зигель с чисто лейтенантской экспансивностью.

– Неужели вы думаете, господин Зигель, – горестно покачал головой Энгельс, – что, с одной стороны, правительство Вюртемберга откажет принцу Вильгельму в таком пустяке, как пропуск его войск через свою территорию, а с другой – если оно вдруг все-таки откажет, – неужели вы думаете, что Картечный принц остановится перед тем, чтобы добиться своего силой?

– Но, господа, не так это просто, не так просто, – твердил Зигель, и во всем его облике уже не было ничего полковничьего, ни даже лейтенантского – по комнате бегал растерянный мальчик.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

27 июня отряд Виллиха передислоцировали несколько дальше в горы, в окрестности Ротенфельда. В этот же день от командования дивизией был отстранен полковник Томе и прибыл новый командир – бывший баденский обер-лейтенант Мерзи. Первое, что он сделал, это перевел штаб дивизии из Ротенфельда в неподалеку расположенный Элизабетенквелле, в гостиницу, где уже находился штаб отряда Виллиха. Мерзи сделал так, наверно, потому, что сразу увидел в этом отряде свою основную боевую силу и хотел быть рядом с ее командным пунктом.

На другой день пруссаки предприняли первую атаку на позиции повстанцев. Мерославский, Зигель и Мерзи решили было, что это начало сражения, но оказалось – лишь боевая рекогносцировка. Пруссаки выбили повстанцев из деревни Михельбах в долине Мурга, но долго там не задержались: первая же контратака вынудила их отойти обратно в горы. Они оставили нескольких убитых и раненых, два прусских солдата были взяты в плен.

Двадцать девятого июня Мерзи, Виллих, Энгельс и Молль сидели в гостинице за обедом, когда пришло донесение, что по деревне Бишвейер, на стыке с дивизией Оборского, противник нанес удар.

– Надо немедленно идти на помощь, – решительно сказал Мерзи, вставая.

– А по-моему, спешить не следует, – спокойно возразил Виллих. – Я уверен, что главный удар будет нанесен не там, а здесь, скорее всего, по Гернсбаху.

– Я тоже так думаю, – сказал Энгельс. – Ведь пока ничего страшного или непредвиденного там не произошло: идет бой, и только.

– Нас обвинят в бездействии, – нервно передернул плечами Мерзи.

– Могут даже приписать измену, – рассудительно вставил Энгельс, – но ведь мы здесь для того, чтобы воевать по своему разумению с пруссаками, а не с клеветой и сплетнями.

– Нет, господа. Приказываю вашему отряду немедленно выступить в Бишвейер.

Спустя четверть часа Виллих и Энгельс на лошадях отправились во главе роты своих стрелков по направлению к Бишвейеру, вскоре вслед за ними должен был выступить весь отряд.

– Ох, не к добру это! – сквозь зубы процедил Виллих. – Вот увидишь, едва мы ввяжемся в бой у Бишвейера, как пруссаки ударят по Гернсбаху.

– Я и сам так думаю, – мрачно отозвался Энгельс. – Они были бы полными дураками, если бы не сделали этого.

Не прошло и получаса, как впереди показались вражеские солдаты, идущие навстречу. Отдав приказание роте рассыпаться цепью и занять оборонительную позицию, Виллих, как уже делал в таких случаях, поручил командование Энгельсу, а сам поскакал обратно, чтобы поторопить основные силы отряда.

Местность была удобна для обороны: кругом виноградники и фруктовые деревья, служившие укрытием. Завязалась перестрелка, она становилась с каждой минутой все интенсивнее. Но скоро начало сказываться преимущество противника: у него были ружья с коническими пулями, позволявшие вести более меткий огонь, чем мушкеты, которыми в основном располагали повстанцы. Минут через десять – пятнадцать перестрелки три человека среди повстанцев были ранены и один убит. Нес ли потери противник, сказать трудно. Энгельс то перебегал, то переползал от дерева к дереву, от куста к кусту, стараясь подбодрить своих бойцов. У одного молодого солдата, залегшего под яблоней, что-то заело в огромном, похожем на переносную пушку мушкете, и он в волнении и страхе никак не мог устранить неисправность. Энгельс увидел это и подполз к парню.

– В чем дело? – спросил он, беря мушкет.

– Да вот… – только и мог ответить солдат, красный, потный, испуганный.

Неисправность была пустяковая. Энгельс устранил ее легко и быстро. Желая удостовериться и показать парню, что теперь все в порядке, зарядил мушкет и стал целиться в стоявшую поодаль фигуру прусского офицера на коне. Офицер держался очень спокойно, видимо считая себя вне досягаемости вражеского огня.

– Как думаешь, достану? – спросил Энгельс.

– Далеко. Хотя иногда достает, но редко, – ответил солдат.

– Я удачлив, – сказал Энгельс и нажал спуск. Раздался грохот, и, когда дым рассеялся, все увидели, что лошадь как стояла, так и стоит на месте, а всадник, раскинув руки, валяется у ее ног. Был ли он убит или ранен, сказать трудно. К нему кинулись из кустов двое солдат и оттащили в укрытие.

– Ловко! – с восхищением выкрикнул парень.

Энгельс молча протянул ему мушкет и пополз к следующему дереву.

Удачный выстрел, результат которого видели все, приободрил бойцов, но в это время к пруссакам подошло подкрепление и интенсивность их огня увеличилась. Еще один повстанец был убит и двое ранены. Энгельс по едва заметному движению и шуму понял, что на левом фланге назревает какая-то опасность. Почти не пригибаясь, лишь инстинктивно втянув голову в плечи, он кинулся туда. Пруссаки дали по нему несколько выстрелов. Две пули, как ему показалось, пролетели совсем рядом и сбили листья над его головой.

Да, левый фланг дрогнул и стал пятиться. Энгельс посмотрел в сторону неприятеля. Он почти прекратил пальбу. Там, как видно, готовились к атаке.

– Солдаты! – крикнул Энгельс хрипло. – Товарищи! Ни с места! У нас есть силы дать отпор!

Ему никто не ответил, все поглядывали назад, выбирая очередное укрытие для перебежки.

– Господин адъютант! Господин адъютант! – услышал Энгельс рядом запыхавшийся голос.

Он оглянулся. К нему спешил вестовой Виллиха, молодой рабочий из Золингена. По нему, словно понимая его значение, пруссаки снова открыли стрельбу.

– Господин адъютант! – Вестовой с налета упал Энгельсу в объятия. Командир приказал отх… – И он вдруг всей тяжестью обвис на подхвативших его руках.

– Отходить?! – бешено крикнул Энгельс.

Но вестовой уже ничего не мог ответить: прусская пуля угодила ему, видимо, в самое сердце. Энгельс медленно опустил убитого на землю.

Огонь противника усиливался. То там, то здесь падали убитые, раздавались крики раненых. Да, превосходство пруссаков в оружии сказывалось все явственней. Если сблизиться на более короткую дистанцию, то это превосходство было бы значительно меньше, но о таком сближении сейчас, когда левый фланг готов обратиться в бегство, нечего было и думать. Надо отходить!

Энгельс огляделся. Вдали – направо, на горном склоне, – он увидел знамена своего отряда. Конечно, туда и следует вести роту. Он отдал команду отходить.

…Когда через полчаса Энгельс привел поредевшую роту на участок, который занимали основные силы отряда, там шел ожесточенный бой. Пруссаки были уже дважды отброшены и, судя по всему, готовились к новой атаке. Причина успеха здесь была именно в том, что противник стремился к сближению, отказываясь тем самым от большого преимущества своего оружия.

– Ты вовремя подоспел, – сказал Виллих, вытирая большим клетчатым платком потное лицо. – У нас немалые потери. Убит Молль, ранен Кинкель…

– Молль?! – не веря своим ушам, воскликнул Энгельс. – Как?..

– Потом! Всех своих солдат – в цепь!

Высматривая места, где цепь стрелков была пореже, Энгельс посылал туда одного за другим своих бойцов. Шагах в десяти под деревом он увидел убитого отделенного командира безансонской роты. Возле него валялось оружие – не допотопный мушкет, а довольно хорошее ружье и сабля. Энгельс подошел, отстегнул подсумок с патронами, взял ружье и тоже направился занять место в цепи.

Через несколько минут пруссаки поднялись в новую атаку. Они шли плотными рядами, их было раз в пять больше, чем обороняющихся. Если бы дело дошло до рукопашной, повстанцы были бы смяты и уничтожены. Следовательно, задача состояла в том, чтобы нанести противнику наибольший урон и задержать его именно на той дистанции, которая была максимально выгодной для устаревшего оружия волонтеров. Виллих это ясно понимал, и два раза ему удалось выбрать как раз тот момент для удара, который следовало. Однако сейчас пруссаков было гораздо больше, чем в прежних атаках, и, даже если они понесут существенные потери от прицельного огня, их все равно будет достаточно, чтобы разгромить повстанцев, а то и вовсе уничтожить их. Это понимали не только Виллих, Энгельс и другие офицеры, но и все бойцы. Для каждого из них этот бой, по всей вероятности, должен был стать последним.

Пруссаки шли, стреляя на ходу. Их легкие, удобные ружья сеяли смерть. Пруссаки приближались, и спасения никому не было. И тут произошло то, что нередко бывает на войне в безвыходном положении: бойцы отряда, словно по мановению бога войны, отрешились от всего, что было у каждого в прошлом, и ото всех надежд на будущее. Каждой клеточкой своего существа они принадлежали теперь только этому часу и мгновению, только одной-единственной страсти – ненависти к врагу. Никто не чувствовал ни усталости, ни жажды, ни палящего солнца. Всем хотелось выказать свое презрение к смерти, свое превосходство над пятикратно более сильным врагом. Видимо движимый именно этим стремлением, шагах в пяти от Энгельса вдруг вскочил во весь рост молодой рабочий и громко, отчаянно запел:

 
Тридцать шесть престолов сбросить надо,
Чтоб стране открыть к свободе путь!..
 

Эту песню, никем не утвержденный гимн баденско-пфальцского восстания, знали все, и все подхватили вслед за парнем так же яростно, весело и бесшабашно:

 
Рушьте же их, братья, без пощады!
Смело пулям подставляйте грудь!
 

Пруссаки даже перестали стрелять. Энгельс одним прыжком очутился возле запевалы и повалил его на землю:

– Лежи, дурень!

А песня взмывала все выше, звучала все отчаяннее и веселее:

 
Вот и наш черед настал сразиться
И, быть может, даже умереть,
Но зато страна преобразится,
И никто рабом не будет впредь!
 

Пруссаки опомнились от неожиданности и снова открыли огонь. А пули повстанцев еще не в силах были достать их, и потому усовершенствованным коническим пулям, несущим смерть, они могли бросить навстречу только одно – песню! И они бросали ее:

 
От бесстыдной своры дармоедов
Надо нам Германию сберечь!
В бой за землю прадедов и дедов!
Не страшны нам пули и картечь!
 

Энгельсу послышался где-то рядом знакомый голос – низкий, густой, сильный. Чей? Сразу вспомнилось, как этот голос свободно и вдохновенно пел на французском языке «Марсельезу». Господи, это же Молль!.. Голос Молля, отчетливо слышимый, плыл навстречу пруссакам легко и дерзко.

Что за наваждение? Ведь Молль убит! Или это слуховая галлюцинация, в которую преобратилась еще неосознанная весть о его гибели?..

 
В бой за землю прадедов и дедов!
Не страшны нам пули и картечь!..
 

Вот-вот должна была последовать команда «Пли!» – пруссаки приближались к линии наиболее эффективного огня повстанцев. Настал решительный момент. И вдруг слева, из долины Мурга, раздался мощный артиллерийский залп по пруссакам. Оказывается, никем не замеченные в кустарнике, туда были подтянуты несколько орудий. Спокойно и не спеша выбрав цель, артиллеристы ударили сейчас по самой середине наступающих цепей противника. Эффективность удара оказалась огромной, и дело было не только в неожиданности, но и в меткости удара. Десятки пруссаков попадали на землю, их первые цепи смешались, началась сумятица. И тогда бойцы Виллиха поднялись с земли, выскочили из укрытий и бросились вперед, стреляя на ходу. Грохнул еще один орудийный залп, новые трупы усеяли поле. Пруссаки начали пятиться, сначала медленно, нехотя, потом все быстрее, быстрее, пока не обратились в настоящее бегство.

Отряд Виллиха преследовал противника до самого Бишвейера. Но этим временным успехом дело и ограничилось. У Бишвейера пруссаки остановились, получили подкрепление и снова пошли вперед, тесня повстанцев. Отойдя километра два назад, отряд Виллиха закрепился, и линия борьбы временно стабилизовалась.

Подсчитав потери – одних только убитых оказалось около тридцати человек, – Виллих поскакал на соседний участок поля сражения узнать обстановку там, а Энгельс направился в Ротенфельд, к мосту через Мург. Там было нечто вроде сборного пункта. Важнее всего – узнать о судьбе Гернсбаха – ключевого участка всей позиции повстанческих войск на Мурге. Пока он держался, можно было на что-то надеяться. Но, приближаясь к Ротенфельду, Энгельс увидел слева вдали густые черные клубы дыма. Несомненно, это горел Гернсбах. На мосту, несмотря на все многолюдство и сумятицу, Энгельс сразу увидел Зигеля. На заместителе главнокомандующего не было лица.

– Вы оказались правы, – сказал он сквозь зубы, вытирая рукавом бледный, перепачканный землей лоб. – Я только что оттуда. – Он кивнул в сторону клубов дыма. – Они не только прошли по земле Вюртемберга. Они кричали, что свои, что братья, чтобы не стреляли, а когда подошли шагов на десять, дали залп.

Чувствовалось, что Зигелю хочется хоть перед кем-нибудь выговориться, оправдаться.

– Они обстреляли Гернсбах гранатами и подожгли его с разных сторон. Не было никакой возможности бороться с огнем. Я дал приказание Бленкеру отступать с боем…

Энгельс не стал слушать дальше. Ему было ясно: сражение проиграно. Он вернулся в отряд и сообщил командиру о падении Гернсбаха. Ввиду реальной угрозы окружения, Виллих снял отряд с занимаемой позиции и направился через тот же Ротенфельдский мост на левый берег Мурга, куда устремилась теперь почти вся армия, кроме тех, кто еще продолжал борьбу в Раштатте.

На том берегу уже оказался Мерзи со всем своим штабом. Увидев его, Энгельс подошел и попросил две-три роты для пополнения отряда.

– Берите хоть всю дивизию, – махнул рукой Мерзи. – Но что вы будете с ней делать?

– Мы намерены занять позицию на возвышенности против моста и взять под орудийный обстрел правый берег, – ответил Энгельс.

– У вас орудия?

– Четыре. Кто-то бросил при отходе, а мы подобрали.

– Господин Энгельс, все это уже не имеет смысла. Мы отступаем дальше на юг. Передайте Виллиху мой приказ.

Энгельс понял, что разговаривать дальше бесполезно, козырнул и побежал догонять свой отряд.