Текст книги "…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология"

Автор книги: Владимир Базылев

 
Вечно великие Раск или Гримм.
Все остальное уходит как дым.
Компаративные их имена:
Пауль, Бругман и Мейе
(Пауль, Бругман и Макаааев) –
Неприступны, как стена.
В моде теперь Фердинанд де Соссюр.
Он понастроил опасных структур.
Может, в них польза, а может – и вред.
Пауль, Бругман и Мей
(Пауль, Бругман и Макаааев) –
Дайте, дайте нам ответ.
Кружится вечно науки спираль.
Всходят, заходят Балли и Брендаль.
Мы извлекаем отсюда мораль:
корни, звуки остаются
(корни, звуки и глаголы) –
А теорий нам не жаль!
 

Песня:

 
Полюшко-поле, семантическое поле.
Сеяли во поле проблемы,
Эх, да всевозможные проблемы.
Трир в поле сеял,
И Вайсгербер тоже сеял.
Выросли на поле семантемы,
идеалистические семы.
Что нам их семы?
Понятийна поля нам не надо.
Есть у нас, да есть свои валеры,
Смыслы и прочие значенья.
 

Песня:

 
Со времен неандертальца
мы сосем труды из пальца.
Со времен петикантропа
порождаем все из трепа.
Предыдущего этапа
изжевали мы мочало.
Митрофан себе обстряпал диссертации начало.
Из Оксфорда и Ларусса
понадергал матерьяла.
И словарь зулусо-русо
он составил для начала.
 

– Припев:

 
Поменьше Боппа,
побольше трепа,
то есть метаязыка.
Метафония, апофония, –
Не то сочтут за дурака. –
Митрофан, не будь растяпой
и ушами ты не хлопай.
Можешь обкорнать Карнапа,
Апресяна или Проппа.
 

Песня:

 
Как родная меня мать провожала.
Тут и вся моя семья набежала.
Ой, куда же ты, Ванек, али пьян ты?
Не ходил бы ты, сынок, в аспиранты.
Что вы, бабы, завели, чай уж будя.
В аспиранты я пойду, выйду в людя.
Поневоле ты идешь аль с охоты,
Ваня, Ваня, пропадешь не за что ты.
В Академии Наук обсмеются,
чай лингвисты без тебя обойдутся.
С философией такой ротозейской,
что бы сталося с наукой расейской?!
Муж великий Потебня, Потебня, Потебня
Не доступен для меня, для меня, меня.
Бодуэн де Куртенэ не понятен что-то мне.
Он толкует про фонему, я вздыхаю о луне.
Схватился за Гумбольдта, мочи уж нет.
В глазах у меня помутилось.
Увидел на миг ослепительный свет.
Упал – сердце больше не билось.
 

Вставной номер А. Балаяна:

 
Се си бон, по какой-то резон
я в научный мезон был как-то раз введен.
Се си бон, я ж завидный гарсон.
Сам ле метр Макаев свои мне дал лесон.
И счастливей меня не ищите,
только там, о футюр, там защита.
Мэ се си бон, ведь не станет, ей-ей,
наш Ученый Консей манже своих детей.
А оппонент – что ж он? – пропоет свой шансон,
дальний слыша лишь звон, зато блюдя бон тон.
И покуда бонтон тот незыблем,
наш камрад аспирант не погибнет.
Се си бон, по какой-то резон
я в научный мезон был как-то раз введен.
Се си бон, я ж завидный гарсон.
Сам ле метр Макаев свои мне дал лесон.
 

Песня о трансформациях («В лесу родилась елочка…»):

 
Все больше есть возможностей
для творческих натур
постигнуть трансформации
поверхностных структур.
В лесу родилась елочка,
росла там много лет,
и сделали из елочки еловый табурет.
Наука кибернетика
поставила нам цель:
извлечь из табуретика
глубинную модель.
Объект преобразуемый
мы всунули во вход.
Его нам трансформировал
генеративный код.
И субмолекулярная
модель не подвела.
И много-много градусов
детишкам принесла.
 

Песня:

 
Костюм филолога,
грамматику со скрипом
ты на структурный
на халатик променял.
За эти десять лет
нападок много видел,
но ты на это все
по-прежнему плевал.
Эх, оторвали гады черти-структуралы,
эх, оторвали язык от мышления.
Эх, оторвали, перемешали
и не учли огромного значения…
Вы некритично
применяли, переняли
дескриптивистскую
модель, модель НС.
Вы оторвали, перемешали,
и за деревьями
не разглядели лес.
Эх, оторвали гады черти-структуралы,
эх, оторвали язык от мышления.
Эх, оторвали, перемешали
и не учли огромного значения…
 

Песня:

 
Поверьте, ребята, мальчишкою тоже я был.
Из чаши научной глотками огромными пил.
Текло по усам, попадало же в рот не ахти…
Мальчишки, мальчишки, что будет у вас впереди?
Искать элементы отбили охоту нам в миг.
Учили прилежно мы вновь, что такое язык.
Идей буржуазных к себе не пускали мы в храм.
Мальчишки, мальчишки, ну, как не завидовать вам?
Мальчишки, мальчишки, полны вы надеждой сейчас.
Нет веры во мне, что счастливее будете нас.
Придут матлингвисты, от них ведь пощады не жди!
Мальчишки, мальчишки, что будет у вас впереди?
 

Песня:

 
Же флан сюр ле Гран Бульвар,
не замечая ни ажанов, ни влюбленных пар.
Мне наплевать на все сейчас,
мне неинтересны даже девочки Парижа.
Я так спешу о пти кафе,
где ждет меня давно уже сам мсье Мартине,
нам подадут аперитив,
ругать мы станем вместе лингвистик дескриптив.
И споря, кеʼс ке се лангаж,
войдем с мсье в большой мы раж…
И просит сбавить тон гарсон.
Вновь мы с мсье на Гран Бульвар.
Глаза нам слепит миллион автомобильных фар.
И что не угол – новый бар,
Ну как же тут, скажите, за лингвистику не выпить?
Так мы дошли до Рю Гренель,
беседуя о Ельмслеве с какой-то мадмуазель.
И я спрошу: В который час
увижу завтра Вас, увижу завтра Вас, увижу завтра Вас
На Гран Бульвар?!
 

Финальная песня:

 
Славься, славься,
Ученый совет!
Ты все мудреешь с течением лет.
Ты нас спасаешь от множества бед,
всегда различаешь, где польза, где вред.
Славься, славься Ученый совет!
Перед наукой ты держишь ответ.
В бюллетене подчеркивай «да», а не «нет»,
ибо тебя ожидает банкет.
 

Мечковская Н.Б.
Игровое начало в современной лингвистике: избыток сил или неопределенность целей?

(печатается с сокращениями по изданию: Логический анализ языка. Концептуальные поля игры. М.: Индрик, 2006, с. 30 – 41).

…Приходится констатировать, что современное языкознание всё менее осознается обществом в качестве «ответственного» и «важного» занятия. Вполне очевидны перемены в структуре современного знания и, как следствие, изменение места языкознания в структуре наук (гуманитарных, естественных, технических). Во-первых, количественно уменьшился относительный объем (или «удельный вес») языкознания во всем корпусе знаний, которые продолжает наращивать человечество (речь идет именно об относительном сокращении, но в абсолютных цифрах накопленные объемы всякого знания неуклонно возрастают). Во-вторых, не только объективно (в цифрах), но и субъективно (в сознании людей) языкознание теряет в общественном престиже, потому что орфография перестала быть стражем ортодоксии, а грамматика – конфессиональной ученостью. Ценность филологии в глазах общества уменьшается, и это на фоне объективного роста значимости языка в жизни общества и отдельного человека

Затухание или утрата веры в трансцендентные возможности слова (веры в то, что от слова станется или что спастись можно только по правильным книгам) привели к тому, что языкознание и филология в целом больше не выполняют те ответственные задачи, которые стояли перед ними, когда они были филологической службой «возле Писания» <…>

Индивидуально-свободная лингвистика (противопоставляемая институциональной) отвечает концепту игры как свободной от принуждения деятельности. Во второй половине XX в. отчетливо размежевались две формы исследовательской лингвистической работы: 1) институциональная лингвистика (связанная с крупными коллективными исследовательско-издательскими проектами (такими, как академические грамматики и словари, энциклопедии языков, лингвистические энциклопедии, биобиблиографические словари, учебно-научные коллективные монографии, большие двуязычные словари и т.п.) и 2) неинституциональные (свободные, не планируемые работодателем / издателем) занятия лингвистикой, включая подготовку статей и диссертаций. В языкознании отсутствует реальное и эффективное планирование исследований (речь не идет о публикациях книг). Лингвисты, как поэты или эссеисты, пишут преимущественно о том, что их волнует или что им интересно,

Лингвистика, подобно игре, не озабочена истинностью выводов и полезностью результатов. В лингвистической продукции есть две четких (и неравных по количеству названий и тиражам) группы публикаций: 1) «академические» словари и грамматики (т.е. нормативные описания современного языка, максимально полные, подробные и освященные авторитетом органов языковой политики и кодификации) и, далее, производные от них бесчисленные руководства и пособия (школьные, вузовские, «туристские», «для бизнесменов» и т.д.) по иностранным и родным языкам; это самая массовая продукция лингвистики (с учетом листажа и тиражей составляющая примерно 95% общего объема); 2) исследования, т.е. статьи и книги о языке и речи, в том числе по типологии и истории языков. К середине XX в. задачи нормативного описания государственных / официальных языков Европы в целом решены. Подготовка изданий 1-й группы (т.е. нормативных грамматик, словарей и производных от них пособий) перестала быть поисковым и творческим делом, поскольку на основные теоретико-методологические вопросы описательного языкознания были получены удовлетворяющие практику ответы. В результате на первом плане оказались вопросы издательские и лингводидактические. Эта полезная и требующая компетенции работа имеет утилитарно-практический (т.е. не игровой) характер, но это и не креативно-исследовательская работа, могущая привести к новому знанию о языках: это лингвистическая инженерия.

Что касается 2-й группы публикаций, многочисленных и исключительно пестрых по названиям (но не по объемам и тиражам работ), то здесь игровые черты проступают явственно – не только потому, что авторы не ставят перед собой утилитарно-практических задач, но и потому, что решение исследовательских задач (т.е. не-игровых, «серьезных») по разным причинам затруднено. Покажу эти разноплановые трудности для трех областей языкознания: 1) синхрония (большинство публикаций относятся именно к синхронии); 2) типология; 3) история языка.

В синхроническом описательном языкознании возможности получения нового знания и его общественной востребованности все более сужаются. Это объясняется рядом причин. Во-первых, следует принять во внимание внутреннюю тавтологичность семантических описаний (по отношению к языковому сознанию носителей языка). Экспликация семантики языковых единиц полезна на уроках языка, в словарях и грамматиках, но по большому счету это знание нельзя назвать исследовательским результатом. Это экспликация того, что известно всем носителям языка. Во-вторых, в академических грамматиках и словарях языков с продолжительной лингвистической традицией эта задача (экспликации семантики) уже решена. Разумный уровень полноты и детализации таких описаний (т.е. уровень, необходимый для преподавания языков и редакционно-издательской практики) не только достигнут, но и превзойден. Академические грамматики и словари просто не в состоянии вместить новые подробности об оттенках семантики форм и конструкций. Новое знание о языке нередко имеет ускользающе тонкий или индивидуально-частный характер. Ср., например, некоторые наблюдения над семантическими различиями при выборе глагольного вида. Даже если результаты конкретного исследования точны и надежны, то обычно они представляют собой, так сказать, «7-й знак после запятой»; это та подробность, которая человеческими (не машинными грамматиками) не будет востребована, потому что грамматика не может быть 5-томной, а массовый толковый словарь не может быть 40-томным.

Инструкции ВАК обязывают авторов диссертаций (которые рассматриваются ВАК как квалификационные работы) получить новый исследовательский результат. Однако это именно тот самый «7-й знак после запятой». Результат доказывает квалификацию автора, но это не значит, что данный результат найдет применение где-нибудь, кроме учебных занятий и статей самого автора.

В-третьих, лингвистическое знание (как и всякое гуманитарное знание) по своей природе кумулятивно (накопительно). Поэтому в лингвистике эрудиция (т.е. начитанность и память) всегда будет конкурировать с интеллектом, а то и замещать интеллект, что снижает привлекательность таких занятий в глазах молодежи и тех, кто хотел бы использовать преимущества быстрого мышления.

В-четвертых, напомню об относительности новизны всякого лингвистического знания, о том, что P.O. Якобсон назвал «круговоротом лингвистических терминов»: многое, что знали «отцы», но забыли «дети», вновь «открывают» «внуки», иногда в другой терминологии и в другой группировке понятий. Яркий и развернутый пример возвращения давно известного знания можно видеть в современном буме вокруг риторики: всему, что есть в современных риториках, отыщется прототип или аналог если не у греков, то у римлян. Более того, современная риторическая терминология беднее античной: десятки терминов старинных риторик сейчас вышли из активного употребления (ср., например, такие термины, как зевгма, протозевгма, гипозевгма, или металепсис, или антиметабола, или хиазм, гнома, хрия, апофегма и т.п.); множество терминов старых риторик уже не входят даже в терминологические словари. Иначе говоря, сказать в лингвистике что-то действительно новое – трудно. Между тем важнейший этический императив науки – говори новое! Если знать историю лингвистики, то трудно признать что-то по большому счету новым. Как заметил один французский лингвист, история языкознания – это лучшее средство для воспитания скромности <…>.

В синхроническом языкознании процесс важнее результата, а удовольствие автора от самого исследования-писания и читателя от чтения весомее, чем утилитарно-практическая польза от того нового знания о языке, которое содержится в публикации.

В типологии языков и лингвистике универсалий трудности в приращении нового знания имеют организационный характер (не онтологический, как в случае синхронного описательного языкознания). Организационная черта типологии состоит в том, что типологические исследования не ведутся в одиночку; автор должен входить в исследовательский коллектив, со своим финансированием и издательскими возможностями.

В диахроническом языкознании сокращение исследований связано с общим упадком исторического знания в современном мире. У современного человечества все меньше интереса к собственной истории – вследствие общего ускорения жизни и прогрессирующего роста объемов негуманитарного знания и продукции массовой коммуникации. Ускорение истории проявляется в ускорении обновления информации, смены стилей, направлений, вкусов. Историческое знание в той полноте, которая имела место в последней трети XIX – первой четверти XX в., становится неподъемным (ни для общества, ни для индивида). Объемы и уровень исторических исследований языков снижаются. Историческое языкознание, которое до Соссюра было ведущей отраслью языкознания, ушло в тень; оно по-прежнему почитаемо, но слишком трудоемко, чтобы привлекать студентов и аспирантов, читателей и книгоиздателей.

Индивидуально-свободная лингвистика по природе близка к литературному процессу, т.е. к художественно-игровой деятельности «понарошку, не взаправду». Поэтому лингвисты так легко говорят, особенно до и после Миллениума, о «революциях в лингвистике», «переворотах», «методологических мятежах» и даже о «двух когнитивных революциях» и т.п., тем более о «смене вех» и «новых парадигмах».

Лингвистика, как всякая игра, конвенциональна: она происходит по добровольно принятым правилам (в разной мере эксплицированным). В качестве литературного процесса (со своими писанными и не писанными манифестами) лингвистика обеспечивает создание и циркуляцию текстов, отвечающих определенным жанрово-стилистическим образцам / нормам. Роль манифестов исполняют, во-первых, программные статьи или доклады знаменитых авторов (при этом «знаменитость», «маститость» автора является необходимой предпосылкой влиятельности текста); во-вторых, в качестве регуляторов литературного процесса в лингвистике выступают такие тексты, как «Правила оформления статей» (публикуемые в научных журналах), инструкции по оформлению дипломных работ, диссертаций и их авторефератов. В качестве образца смешанного жанра можно указать на человечную и трезвую книгу Умберто Эко «Как написать дипломную работу».

Лингвисты, подобно художникам, не боятся предсказуемости или совпадений результатов своих исследований. Подобно спектаклю, лингвистический текст – это игра, т.е. вероятностный процесс с недетерминированным исходом, поэтому в лингвистике не бывает значительных совпадений результатов. Лингвисты не боятся близости в тематике и даже в методе работ разных авторов – примерно так же, как два театра не боятся ставить одну пьесу. Наоборот, ведь в таком случае в фокусе внимания публики оказываются именно индивидуальные акценты и игры с нюансами. Удовлетворение лингвиста от процесса писания / исследования сродни художническим сублимациям.

В неиституциональной лингвистической работе, как во всякой игре, присутствует особое напряжение, отличное от напряжения при штатных (служебных) усилиях по контракту или приказу. Особенность игрового напряжения в том, что, во-первых, его результаты значительно менее предсказуемы, чем результаты неигровой деятельности; во-вторых, в силу добровольности игрового испытания, оно отмечено знаком вечной ценности свободы, а конвенциональная необходимость доиграть «до конца» (не «сойти с дистанции») придает игре этическую ценность (возможно, с привкусом абсурда, ощущаемым при взгляде на ситуацию с утилитарных позиций). Как писал Хёйзинга, «именно элемент напряжения сообщает игровой деятельности, которая сама по себе лежит вне добра и зла, определенное этическое содержание».

Современная лингвистика утрачивает свой собственный предмет и становится частью междисциплинарного психолого-семиотического комплекса наук о коммуникации. В языкознании усиливаются игровое (метафорическое, мифопоэтическое, философское) начало и междисциплинарные интересы – литературно-эссеистические, психологическое, культурологические. Лингвистике всегда не хватало собственных идей, поэтому ее всегда отличала широта интересов на грани всеядности. В поле зрения лингвистов оказывались не только мифопоэтические и философские концепции языка, но и популярные идеи: в XIX в. – биологии; в XX в. – генетики, математики, кибернетики; в последнее время – модные философские идеи термодинамики (Ильи Пригожина), включая трактовку языка в качестве синэргетического феномена.

По большому счету, все это метафоры, которые сменяют друг друга (не вступая в синхронный конфликт, в особенности в одной школе или в одной голове), и в целом каждая метафора на свой лад обогащает представления о языке тех, кому есть дело до языка, – кто его преподает, изучает или составляет его словарь или грамматику. Эти метафоры – суть правополушарные паузы посреди будней – посреди «невеселого языка учения» (слова об уроках языка в одном трактате Петровской поры). Принимая игривые постмодернистские образы языка (вроде «языковые игры» и «языковой плен» Людвига Витгенштейна, «вина языка»; «недуги языка» Джорджа Мура; языковые «обманы» и «ссадины» и т.п.), лингвист сразу становится эссеистом, поэтом, творцом, а его тексты сразу становятся почти-литературой.

В постмодернистском сближении культуры, народного менталитета, науки с языком присутствует капитальная редукция великих феноменов бытия – сознания и культуры. В игривых преувеличениях роли языка есть один момент, греющий души постмодернистов, – капитальная редукция великих феноменов бытия – сознания и культуры. Когда Витгенштейн в речевом взаимодействии людей видит «языковые игры», то за этим стоит не только преувеличение роли языка, но и преуменьшение значимости жизни. Лингвистический редукционизм жизни в пользу даже не языка, а шрифта, букв, запятых достиг своей вершины у Иосифа Бродского: Ты написал много букв; еще одна будет лишней; или в вариациях: Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых / я листал бы тома с таким же количеством запятых («Развивая Платона»). У Бродского редукция жизни в пользу языка достигла той пессимистической вершины, после которой дальнейшие рассуждения в духе «поэт есть средство существования языка» («Нобелевская лекция» Бродского) звучат уже пародийно, т.е. как игра.

Бакеркина В.В., Иванова Т.Ф.
О проекте «Словарь языка В.И. Ленина»

(печатается по машинописной рукописи из архива автора).

Идея создания «Словаря языка В.И. Ленина» выдвигалась неоднократно, начиная с двадцатых годов XX века. И только в декабре 1971 г. в Институте русского языка АН СССР по инициативе тогдашнего директора Института члена-корреспондента АН СССР Ф.П. Филина была образована группа для выполнения проекта «Словарь языка В.И. Ленина». В группу входили сотрудники Института: В.П. Даниленко, Н.Б. Бахилина, В.Н. Хохлачева, В.Я. Дерягин, В.И. Ходыкина, Е.Л. Лилеева, В.И. Панькина, Г.В. Яковлева. Возглавил этот коллектив д.ф.н. Т.П. Ломтев. К сожалению, в январе 1972 г. Т.П. Ломтев умер, и руководить группой было поручено В.П. Даниленко. Коллектив – это живой организм, и у него была своя очень непростая жизнь, как, впрочем, и у «Словаря». Люди приходили и уходили, состав группы, которая впоследствии была преобразована в сектор, а затем в отдел, менялся. В 1978 г. руководителем проекта стал д.ф.н. П.Н. Денисов. На разных этапах в работе над «Словарем» принимали участие А.И. Горшков, В.В. Бакеркина, Е.В. Карпинская, Л.П. Катлинская, Т.Ф. Иванова, Е.И. Сологуб. Последним пополнением отдела стали Е.Л. Ковачич, С.А. Тихонов, М.А. Артемьева, И.М. Курочкина, Л.Л. Шестакова.

Написанию «Словаря» предшествовала большая подготовительная работа. За первые 10 лет (1972 – 1982 гг.) была создана Картотека, насчитывающая свыше 2,5 миллионов карточек-цитат, сформирован словник Словаря, содержащий 37.500 слов. Впервые в отечественной лексикографической практике карточки были изготовлены фотоофсетным способом, то есть каждая карточка была факсимильным воспроизведением отрезка текста из Полного собрания сочинений В.И. Ленина, что исключало какие-либо искажения контекста слова. Картотека, став основным лексикографическим источником для составителей «Словаря языка В.И. Ленина», со временем приобрела самостоятельную ценность как информационно-справочная база данных. Обратившись к ней, можно было оперативно установить частоту употреблений любого слова, просмотреть все контексты словоупотребления, но самое главное – установить «адрес», т.е. конкретный том и страницу Полного собрания сочинений, где это слово встретилось. За помощью в быстром поиске нужных слов и высказываний в отдел «Словаря языка В.И. Ленина» постоянно обращались десятки людей – от исследователей, занимающихся историко-лексикологическими разысканиями, до политиков, у которых в зависимости от изменений общественных интересов, политической конъюнктуры возникала потребность заглянуть в первоисточник. Так, в ту пору, когда первым секретарем МГК КПСС был Б.Н. Ельцин, в Институт довольно часто звонил его помощник с просьбой найти для него цитату из ПСС В.И. Ленина или уточнить адрес цитируемого высказывания. Иногда задаваемый вопрос носил более общий характер, например: «Что говорил Ленин о Советах? Подберите наиболее яркие цитаты из ПСС В.И. Ленина на эту тему» и т.д.

Отдел проводил консультации, вел обширную переписку, в том числе с зарубежными исследователями и переводчиками трудов В.И. Ленина на другие языки. Очень интересной была работа по атрибуции текстов, т.е. установлению авторства политических текстов на предмет их принадлежности В.И. Ленину.

На основе картотеки был подготовлен и опубликован «Алфавитно-частотный словоуказатель к Полному собранию сочинений В.И. Ленина» (М.: Изд-во «Наука», 1987 г.), дающий более 300 тысяч отсылок к ленинским текстам. Это может показаться странным, но «Словоуказатель» был издан тиражом 100 (!) экземпляров. Такой тираж было определен высшим руководством Академии наук, а конкретно – академиком П.Н. Федосеевым. Естественно, это издание с самого начала стало библиографической редкостью. В начале 90-х, в период Перестройки, было подготовлено 2-ое, исправленное и дополненное издание «Алфавитно-частотного словоуказателя», но ему не суждено было увидеть свет. Слишком быстро изменилась политическая обстановка в стране, появились другие лозунги, новые идеалы и идолы. В настоящее время верстка этой неопубликованной книги хранится в Российском государственном архиве социально-политической истории.

Следует заметить, что отношение к проекту у партийного и советского начальства было двойственным. Идея создания «Словаря языка В.И. Ленина» вызывала у всех безусловное одобрение, коллективу обещали всяческую поддержку (а как же иначе?!). И коллектив работал, увлеченный новизной и сложностью поставленной перед ним задачи: составить словарь одного автора, политика, да еще с подробной семантической разработкой политических терминов. Но как только были получены первые результаты исследовательского труда и надо было начинать публикацию, в частности «Словоуказателя», у высшего партийного руководства возникли вопросы: «А то ли они делают?», «Разве можно толковать Ленина?». Приходилось объяснять, что толкуем мы не Ленина, а значения слов, понятий и что «толковать» – это лексикографический термин, который означает «давать определение». На одном из заседаний П.Н. Денисову был задан вопрос: «Почему в начале Словника Ленина стоит слово „аборт?“» – «Потому что Словник составлен по алфавиту, а в языке Ленина по алфавиту после союза „а“ и слова „абажур“ стоит слово „аборт“», – отвечал Денисов. Ему в ответ: «Не может „Словарь Ленина“ начинаться со слова „аборт“, как Вы, Петр Никитич, не понимаете!». А Денисов не понимал. Но ему настоятельно рекомендовали работу над Словарем замедлить, а коллективу заняться написанием статей, выпуском сборников. Складывалось впечатление, что в «верхах» чего-то опасались (Словарь – это хорошо, однако, как бы чего не вышло?) и хотели бы закрыть эту тему, но не решались.

Так, под угрозой закрытия и работал коллектив над созданием «Словаря языка В.И. Ленина». Помимо напряженной словарной работы сотрудники выступали на конференциях и симпозиумах, читали лекции в различных аудиториях, защищали диссертации (кто кандидатские, кто докторские), печатались в журналах, рецензировали работы по языку В.И. Ленина, обучали аспирантов, разыскивали в библиотечных архивах доступные в те времена работы современников Ленина, понимая, что без сравнительно-сопоставительного анализа не обойтись, без общего фона невозможно выделить индивидуальное в лексиконе. Под руководством д.ф.н. П.Н. Денисова были разработаны теоретические основы «Словаря», которые нашли отражение в многочисленных трудах сотрудников Отдела. Среди наиболее крупных следует назвать «Макет Словаря языка В.И. Ленина», коллективную монографию «Теоретические основы „Словаря языка В.И. Ленина“», серию сборников отдела под общим названием «Слово в языке произведений В.И. Ленина», коллективную монографию «Русский политический язык и общественная мысль».

«Словарь языка В.И. Ленина» был задуман как академический толковый словарь одного автора, точнее, толково-энциклопедический. Перед составителями стояла сложная задача: отразить в «Словаре» не только индивидуальные особенности языка и стиля В.И. Ленина, но и показать концептуальные взгляды автора, а для этого надо было разработать такой интерпретационный аппарат, который полностью отвечал бы поставленной цели. Высказывались опасения, что в результате получится словарь русского литературного языка определенного периода по сочинениям В.И. Ленина, а не «Словарь языка В.И. Ленина» во всей его неповторимой индивидуальности (как это планировалось первоначально). Однако основным и, пожалуй, главным вопросом для составителей «Словаря» был вопрос, который в сжатом виде можно сформулировать следующим образом: «слово в идеологическом контексте». При анализе ленинских текстов лексикографы столкнулись с многослойной полемической структурой политического дискурса. Стало очевидно, что без глубокого серьезного анализа невозможно разобраться в этом сложнейшем историко-событийном материале, создавшем в языке разнообразные социально-идеологические контексты. В Инструкции по составлению «Словаря» особое место было отведено структуре словарной статьи. Словарная статья включала в себя заголовочное слово, частоту его встречаемости, минимальную грамматическую характеристику, толкование, примеры употребления слова в разных типах контекстов (употребление в терминологическом сочетании, в составе фразеологизма, при цитировании чужой речи). Сложность словарной работы состояла в том, что В.И. Ленин мог употреблять слова не только в их общепринятых значениях, но и обыгрывал их, придавал им авторское индивидуальное значение, оттенок. И, наоборот, в ленинском словоупотреблении какое-либо многозначное слово могло встретиться не во всех своих «словарных» (т.е. зафиксированных в общеязыковых толковых словарях) значениях. В понимании и определении семантики слов, понятий существенную помощь оказывали авторские (ленинские) пояснения, к которым В.И. Ленин довольно часто прибегал в своих работах. В Инструкции были оговорены случаи использования ленинских пояснений в тексте «Словаря» и способы их ввода в структуру словарной статьи в качестве полноправных дефиниций. Отдельно рассматривался вопрос об иллюстрациях. Проведенный лексикографом семантический анализ слова надо было подкрепить убедительным, но кратким примером. Поэтому была специально разработана методика сокращения обширного контекста употребления слова и приведения его к стандартному «минимальному лексикографическому контексту» без искажения смысла слова и (что, пожалуй, самое главное) смысла высказывания. Внимательно изучая содержание ленинских работ, лексикографы обнаружили, что расхожие цитаты из произведений Ленина часто звучат и интерпретируются неверно. Некорректно вырванную фразу из ленинского текста, цитировавший (сознательно или бессознательно?!) трактовал по-своему, искажая смысл или, точнее, вкладывая тот смысл, какой нужен был в идеологических целях. Достаточно вспомнить, ставшую эпохальной фразу: «Партия – ум, честь и совесть эпохи». Или, например, пресловутая фраза о кухарке, которая при советской власти может и будет управлять государством. Обратимся к «Алфавитно-частотному словоуказателю». Слово «кухарка» встретилось в Полном собрании сочинений В.И. Ленина 3 раза по следующим адресам: т. 34, с. 315, 329; т. 50, с. 76. Интересующий нас контекст выглядит так:

«Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством (курсив наш – В.Б., Т.И.). В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели. Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато оно было немедленно, т.е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту» (т. 34, с. 315).

В лексиконе В.И. Ленина было выявлено свыше 4 тысяч слов, не зарегистрированных академическими словарями и даже энциклопедиями XIX – XX века. Большое место в структуре ленинского лексикона занимают заимствованные слова, в том числе термины разных областей знания (абсолют, гносеология, фритредер, концепт, витализм, монада). В то же время, если этого требовал предмет обсуждения, В.И. Ленин привлекал диалектные слова и терминологию народных промыслов (например, в работе «Развитие капитализма в России» – пенька, пенюгальщик, смолокурня, скоропашка, супряга), церковнославянские слова, библеизмы, широко использовал возможности индивидуального словообразования, разговорную лексику, пословицы, фразеологизмы и многие другие стилистические ресурсы русского языка. Ленинский лексикон богат авторскими новообразованиями, например, встречаются такие словосложения, как архибойкий, комчванство, экстраприбыль, отвратительно-елейный, разорительно-дешевый, обер-вешатель. Ленин владел передовой по тем временам общетехнической терминологией, в картотеке насчитывается 14 слов с компонентом радио-, 20 слов с компонентом электро-.