Текст книги "…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология"

Автор книги: Владимир Базылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Дешериев Ю.Д.
Жизнь во мгле и в борьбе

(печатается с сокращениями по изданию: Дешериев Ю.Д. Жизнь во мгле и в борьбе. М.: Палея, 1995. С. 224 – 227).

В области науки о языках в 1950 г. была проведена дискуссия по указанию Сталина. В день открытия дискуссии я находился в городе Гродно в Белорусской ССР, куда я был приглашен для чтения лекций по языкознания студентам Гродненского пединститута. Итоги этой дискуссии были подведены в статье Сталина, а не специалистами лингвистами. Тем не менее, и это следует подчеркнуть справедливости ради, в статье были разумные, правильные положения (некоторые из них не раз высказывали и языковеды еще до Сталина), способствовавшие отказу от научно-несостоятельных утверждений Н.Я. Марра и его последователей. Он поддержал обоснованную критику марризма. Вместе с тем языковеды и лингвистические научные издания оказались в скованном положении. Скрытая обида языковедов была вызвана тем, что не им поручили проведение дискуссии, а политическому органу. Но дело в том, что в тех условиях, и это также следует подчеркнуть! дискуссия вряд ли могла быть успешной на страницах малоизвестного научного журнала, поскольку Н.Я. Марр считался основателем марксистского языкознания. Может быть, поэтому 80% статей, присланных в редакцию газеты, были промарристскими. Поэтому, может быть, успех дискуссии объяснялся статьей Сталина, провозглашенной «гениальным творением» вождя. При этом замалчивался диктаторский тон статьи, совершенно не свойственный научным дискуссиям.

В марте 1953 г. умер Сталин. К власти пришел Н.С. Хрущев. Началась борьба против последствий культа личности Сталина. В научных учреждениях, учебных заведениях, издательствах и редакциях газет развернулась новая кампания борьбы с цитатами из книг, статей и выступлений главным образом Сталина и его комментариев. Находившиеся даже в печати книги были задержаны, особенно по гуманитарным наукам. Моя монография, «Бацбийский язык» также находилась в издательстве. Примерно, в июне 1953 года состоялось расширенное заседание Бюро Отделения литературы и языка АН СССР, на котором выступил с сообщением на тему о борьбе с цитатничеством заведующий Отделом филологии Издательства «Наука» Владимирский. Он сообщил, что все работы по литературоведению и языкознанию сняты с подготовки к изданию, за исключением двух книг: одной по литературоведению и одной по языкознанию, т.е. моей монографии «Бацбийский язык», в которых нет много цитат. Он не сказал о каких цитатах идет речь. Но все присутствующие понимали, что речь идет главным образом о цитатах из работ Сталина. Вдруг кто-то из присутствовавших задал вопрос: «Почему у этих двух авторов не было цитат?». Наступила тишина. Вопрос был совершенно неожиданный и небезопасный в условиях культа личности. Но в условиях борьбы с цитатничеством такой опасности не было. Председательствовавший академик В.В. Виноградов с улыбкой на устах искал взглядом одного из двух авторов монографии, которые не страдали цитатничеством. Я сидел почти у входа в его кабинет, за спиной высокого В.В. Иванова, работавшего в ЦК КПСС. Его присутствие означало, что обсуждаемому вопросу придается политическое, государственное значение. Вдруг академик Виноградов обратился ко мне, с той же улыбкой на устах: «Юнус Дешериевич, скажите, пожалуйста, почему в Вашей книге нет большого количества цитат». Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что сказать. Улыбка на устах Виноградова показалась мне ехидной. Значит, он считает вопрос неуместным и нелепым, – подумал я. Пока я размышлял, в кабинете наступила тишина. Мне показалось, что все присутствующие интересуются моим ответом. Я не знал, как ответить на этот нелепый, а в других условиях – провокационный вопрос. Но что-то я должен был сказать. И я ответил: «Потому что товарищ Сталин ничего не писал о бацбийском языке». Раздался гомерический смех. Все засмеялись, в том числе и академик Виноградов. Комичность ситуации заключалась в том, что Сталин ничего не писал и о других языках. Тем не менее, его «обильно» цитировали, опасаясь обвинения в недооценке его статьи. Из моего ответа формально вытекало, что Сталин писал о всех других языках. Судя по моему ответу, я находил или искал себе поддержку в этом ложном утверждении. Это рассмешило всех присутствовавших, понимавших, что в воздухе все еще витал культ личности. Поэтому надо быть осторожным. Еще не было XX съезда КПСС и разоблачительного доклада Н.С. Хрущева о культе личности и его трагических последствиях.

Чтобы больше не возвращаться к вопросу о сталинских цитатах при обсуждения научных проблем, хотелось бы, забегая вперед, показать здесь же, как был найден более спокойный, без крайностей, взвешенный научно-демократический путь рассмотрения сложных вопросов в истории отечественной науки последних десятилетий. Такая новая постановка проблемы была осуществлена на расширенном заседании Ученого Совета Института языкознания 20 февраля 1962 года.

Разоблачение культа личности Сталина и его трагических последствий способствовало активизации бывших ортодоксальных марристов. Они пытались отвергнуть итоги лингвистической дискуссии, требовали смены антимарристского руководства Отделения литературы и языка (т.е. академика В.В. Виноградова) и Института языкознания. В Отдел науки и высших учебных заведений ЦК КПСС пригласили академика В.В. Виноградова и предложили ему провести расширенное Совещание ведущих языковедов всех направлений с докладом об отношении к статье И.В. Сталина по языковым проблемам, к итогам лингвистической дискуссии и к «новому учению» о языке Н.Я. Марра в новых условиях.

После возвращения из ЦК КПСС Виноградов вызвал директора Института языкознания Б.А. Серебренникова и меня как заместителя директора. Виктор Владимирович сообщил нам о предлагаемом Совещании ведущих лингвистов Москвы и докладе на нем.

Рекомендуют мне – сказал он – выступить на этом Совещании с таким докладом. Но я много раз выступал с восторженной оценкой статей Сталина и итогов лингвистической дискуссии по языкознанию, поэтому мне сейчас просто неудобно выступать с их критикой. Вам, Борис Александрович, следовало бы выступить на этом совещании с таким докладом, обратился Виноградов к Серебренникову.

– Мне также неудобно, Виктор Владимирович, – я тоже выступал более 70 раз с восхвалением трудов Сталина и итогов лингвистической дискуссии.

– Тогда, Юнус Дешериевич, вам придется выступить на этом совещании с докладом. Вы же не выступали с такими оценками соответствующих работ Сталина и итогов лингвистической дискуссии, – обратился ко мне академик Виноградов.

Мое согласие выступить с таким сложным докладом на намечаемом совещании ведущих языковедов, представителей других общественных наук объяснялось тем, что я считал нужным попытаться поддержать академика-секретаря Отделения литературы и языка Академии Наук СССР академика В.В. Виноградова и директора Института языкознания члена-корр. АН СССР Б.А. Серебренникова, поскольку они оба считали неудобным для них выступить с предложенным докладом.

Конечно, не требовалось особой одаренности, чтобы понимать всю сложность сложившейся ситуации и необычные трудности докладчика. Следовало попытаться объективно оценить не только «Новое учение о языке», но и обстановку, которая была создана в научных учреждениях и высших учебных заведениях в условиях культа Марра и культа Сталина. При этом без ярлыков, научно обоснованно отвергнуть несостоятельные положения и методы, а также несвойственные науке приемы грубого произвола и подавления свободомыслия, характерные для обоих направлений. Вместе с тем мы призвали ученых к спокойной научно-исследовательской деятельности, используя все положительное в трудах как марристов, так и всех участников лингвистической дискуссии. Принцип свободы мнений в науке должен осуществляться последовательно. Между тем оппозиция, особенно некоторые бывшие марристы, со злорадством рассчитывали на то, что Виноградов или Серебренников выступят с указанным докладом, чтобы обвинить их не только в приспособленчестве, но и в беспринципности. В то же время они надеялись на то, что доклад могут поручить представителю оппозиции, который основное внимание может уделить критике роли Виноградова и Серебренникова в популяризации и пропаганде работ Сталина по языкознанию. Поскольку я не занимался популяризацией и пропагандой «гениальных трудов» Сталина или Марра в качестве ортодоксального марриста или сталиниста, они полагали, что мне не поручат этого доклада. Предложенное направление преодоления пережитков прошлой идеологизированной борьбы в науке нашло одобрение почти всех участников расширенного заседания ученых. Так, профессор М.М. Гухман, которая относилась к ярым сторонникам «нового учения о языке» Н.Я. Марра, в своем выступлении по докладу отметила:

«В докладе… дана не только критика неверных положений, имеющихся в работе И.В. Сталина, но и намечена конструктивная линия дальнейшего развития советского языкознания»

(см. Выписку из Протокола № 1 заседания, с. 3).

Профессор В.Н. Ярцева, на которую в свое время ортодоксальные марристы смотрели косо, заявила:

«Достоинством доклада… было то, что это был научный, серьезный и профессиональный разбор работы И.В. Сталина „Марксизм и вопросы языкознания“. Беда в том, что работа И.В. Сталина была для нас – профессионалов, не только руководством, но и единственно возможным образцом. Самым тяжелым моментом эпохи культа личности было то, что догма мешала развитию науки» [62, с. 4].

Кривоносов А.Т.
Мышление, язык и крушение мифов о «лингвистической относительности», «языковой картине мира» и «марксистско-ленинском языкознании»

(печатается с сокращениями по изданию: Кривоносов А.Т. Мышление, язык и крушение мифов о «лингвистической относительности», «языковой картине мира» и «марксистско-ленинском языкознании». М.: Издательство «Че-Ро», 2006. С. 669 – 707).

Состоялось ли «творческое» развитие «марксистского языкознания»? Главной особенностью советского языкознания – пишет Ф.П. Филин –

«…являются поиски построения марксистско-ленинского учения о языке, и в этом отношении у нас имеется немало достижений. Именно в этом заключается специфика советского языкознания, в этом его важнейшие заслуги перед мировой наукой о языке».

Ф.П. Филин, разумеется, кое в чём прав, истина может быть только одна, но этой истиной он считает «марксистско-ленинское языкознание» <…>

Однако в настоящее время существует только один тип языкознания – эмпирическое, которое далеко шагнуло вперёд благодаря усилиям тысяч лингвистов: структуры и взаимодействия элементов многих языков хорошо изучены. Но нет языкознания теоретического: мы не знаем истинной сущности взаимоотношения языка с реальным миром, мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, мы не знаем многого об истинной сущности фонемы (хотя эту проблему решали, естественно, схоластически, три фонологические школы – Московская, Ленинградская, Пражская, – так и не поняв роли фонем в процессе человеческого мышления), морфемы, слова (знака), предложения, соотношения вербального и вневербального мышления; вопроса о том, как язык устроен в мозгу, почему мы понимаем друг друга, и многого другого <…>.

Обезопасив себя от возможных искривлений линии партии в языкознании частоколом цитат из «классиков», можно было, как выражался И. Сталин по поводу марризма, «лежать на печке и гадать на кофейной гуще». Эти теоретические работы лингвистов не выходили за границы традиционных представлений, накопленных в мировой науке о языке. И, тем не менее, советское языкознание выдавалось за самое передовое в мире и самое верное, основанное на «марксизме-ленинизме» и считалось особым языкознанием, но было явно изолировано от столбовой дороги мирового языкознания <…>.

Ф.М. Березин считает «марксистско-ленинское языкознание» «особым направлением в мировой науке о языке»:

«Советскими языковедами достигнуты определённые успехи в решении методологических вопросов языкознания на основе марксистско-ленинских позиций. В таких трудах, как „Ленинизм и теоретические проблемы языкознания“ (1970), в работах В.З. Панфилова „Взаимоотношение языка и мышления“ (1971), „Философские проблемы языкознания“ (1977) и других подробно освещаются такие фундаментальные проблемы, как проблемы соотношения категорий мышления и категорий языка, понятие системы и структуры языка в свете диалектического материализма, природа лингвистических абстракций в свете ленинской теории познания, соотношение общей методологии языкознания, специальных лингвистических методов и методики изучения языка, соотношение индукции и дедукции при исследовании языка и другие вопросы».

И далее:

«Введение в языковую практику многообразных языковых систем, разработка теоретических вопросов фонетики, грамматики, лексики и лексикографии, внедрение в лингвистику новых идей описательного, сравнительно-исторического и других методов, разработка вопросов социолингвистики, прикладной лингвистики – всё это подчёркивает широкую многоаспектность советского теоретического языкознания и делает его особым направлением в мировой науке о языке».

Отличительной чертой советского языкознания была тесная связь теории и практики, оно «опиралось на теорию, основанную на знании законов общественного развития» (Н.С. Чемоданов). Основной путь к пониманию языка, по словам А.С. Мельничука, лежит через разработку новой системы понятий языкознания и переосмысление в теоретическом плане с позиций марксистской методологии всех основных абстрактных понятий традиционной лингвистики, включая понятий системы языка. Всё правильно: нужна новая система понятий, переосмысление всей теории языка. Но далее А.С. Мельничук, не отделяя себя от «марксистско-ленинского языкознания», пишет, что книга В.З. Панфилова («Философские проблемы языкознания. Гносеологические аспекты», М., 1977) «отразила современное состояние марксистско-ленинской разработки вопроса о взаимоотношении языка и мышления».

Ф.П. Филин, Р.А. Будагов, В.З. Панфилов, Г.В. Колшанский на словах проповедуют «творческое применение марксизма» в языкознании:

«Советское языкознание … существует как методологическое целое, а не только как географическое понятие. Творческое применение марксистско-ленинской методологии несомненно принесёт ещё много важных открытий и позволит совершенствовать методы исследования» (Ф.П. Филин).

«Советская наука о языке… стремилась и стремится занять своё место, свою идейную позицию в острых методологических спорах нашего века. Эта позиция определялась и определяется марксистским осмыслением природы языка и его важнейших функций… в их современном состоянии» (Р.А. Будагов).

«Творческое применение марксизма-ленинизма является непременным условием успешного решения коренных проблем современного теоретического языкознания; вместе с тем это в свою очередь должно способствовать дальнейшей разработке марксистско-ленинской теории познания, более углублённому и конкретному исследованию категорий диалектического и исторического материализма» (В.З. Панфилов).

Вот как «творчески» развивает «марксистское языкознание», например, Г.В. Колшанский:

«…абстрактное мышление, выработанное человеком, без языковой формы является contradictio in adjecto. Это утверждение исключает возможность мыслить вне языка…».

Но особенно смехотворную концепцию Г.В. Колшанский выдвинул относительно теории «текста», назвав его основной единицей языка. Текст, по мнению Г.В. Колшанского

«функционирует в обществе в качестве основной языковой единицы… Текст „заслуживает“… изучения как полноценной единицы языка… текст является единицей коммуникации, в то время как предложение является единицей языка».

Далее Г.В. Колшанский уточняет понятие текста: он рассматривает «текст как макроединицу языка» <…> Вот до какой ереси может додуматься профессор Московского лингвистического университета, порхающий между логикой и лингвистикой, и по-настоящему не приблизившийся ни к той, ни к другой. Тем не менее, эта «теория» нашла поддержку профессоров этого и других университетов и некоторых членов-корреспондентов Академии наук, по своему теоретическому лингвистическому уровню не уступающих школьному учителю.

Состоялось ли на самом деле творческое развитие «марксистско-ленинского языкознания», как об этом постоянно пишут Б.А. Серебренников, Р.А. Будагов, Ф.П. Филин, В.З. Панфилов, А.С. Мельничук? Вот как об этом свидетельствует В.М. Алпатов: во многом происходит возврат к тому, что провозглашалось в журнале «Вопросы языкознания» в 1952 – 1955 гг., и от чего журнал сильно отошёл в последующие полтора десятилетия, разве что без прямого цитирования сталинских работ. В 70-е годы возврат к сталинским положениям, а тем более «к некоторым марристским идеям был шагом назад».

«Ф.П. Филин, Р.А. Будагов и В.З. Панфилов называли себя марксистами и критиковали своих противников за „идеализм“. Однако высказывания классиков марксизма у них в основном имели косвенное отношение к их реальным идеям…».

Позиция этих трёх лингвистов имела совершенно определённые истоки, довольно мало связанные с марксизмом. В.М. Алпатов называет три таких позиции: 1) Понимание языкознания как чисто исторической науки. Это обычная позиция XIX века в языкознании. 2) Чистый эмпиризм, нелюбовь к абстракциям, тоже восходящая к XIX веку. 3) Прямолинейная связь между развитием общества и развитием языка Эта черта идёт от марризма, хотя и сглаженного, без четырёх элементов и прочей фантастики. Ю.С. Степанов пишет:

«…при чтении многих работ по философии языка нельзя отделаться от впечатления, что „Говорить – это всё, что они умеют делать“» <…>.

Нет ни «марксистско-ленинского», ни «буржуазного» языкознания, а есть истинное научное языкознание, которое ещё надо искать и искать. Развал экономической, политической и социальной системы СССР одновременно показал нам, лингвистам, что и теоретическое языкознание стояло на глиняных ногах, и от него мало осталось позитивной теории. Теория «марксизма-ленинизма» в языкознании – это удар по истинной теории языка, который был растянут на десятилетия. Вся интеллектуальная жизнь в стране была взята под контроль и подчинена идеологической доктрине «марксизма-ленинизма». Везде введена цензура, нельзя было опубликовать ни одного научного сборника без визы цензора, нельзя было послать научную статью по языкознанию даже в ГДР, нельзя было съездить даже в ту же ГДР на лингвистический симпозиум без разрешения партбюро своего же института <…>

Откуда же появилось «марксистско-ленинское языкознание» как особое учение о языке, полностью якобы отличное от мирового языкознания и противопоставленное ему, и могло ли оно быть научным в полном значении этого слова? Из идеологии коммунизма, из социально-экономических теорий и законов, во многом отличных от законов языка. Затем это «марксистско-ленинское языкознание» переросло в доктрину, в «марксистско-ленинскую» библию, которой должны следовать все языковеды. Вот основные тезисы этой «библии»:

«Марксизм-ленинизм – единственно правильный компас для любого учёного, в том числе и для языковедов… Критерием тут является отношение к единственно верной основе познания мира – марксизму-ленинизму, незыблемость основ которого подтверждена всем ходом истории современного общества» (Ф.П. Филин).

«Творческое применение марксизма-ленинизма является непременным условием успешного решения коренных проблем современного теоретического языкознания…» (В.З. Панфилов).

«Советская наука о языке… стремится занять своё место, свою идейную позицию в острых методологических спорах нашего века. Эта позиция определялась и определяется марксистским осмыслением природы языка и его важнейших функций…» (Р.А. Будагов).

«…Основную задачу советское языкознание видит в том, чтобы всюду противостоять немарксистским теориям в языкознании и бороться с ними… Материалистический подход к явлениям языка предполагает изучение языка таким, каков он есть, без всяких идеалистических добавлений, искажающих его сущность» (Б.А. Серебренников).

Однако постоянное навязывание одних и тех же идеологизмов расхолаживало лингвистов, освобождало их от умственной работы.

«Самое же опасное – это тот случай, когда традиционно сложившаяся интерпретация бессознательно действует так, что человек проходит мимо фактов и даже не хочет обращать на них внимание» (Н.И. Жинкин).

Мы так привыкли к стрельбе пустыми «марксистскими» фразами, что уже не замечаем их абсурда, а авторы этого абсурда тешат себя надеждами, что они развивают «марксистско-ленинское языкознание» и тем самым оказывают большие услуги науке и обществу. Некоторые работы по теории языка в исполнении некоторых «руководящих» лингвистов (Г.В. Колшанского, Б.А. Серебренникова, В.З. Панфилова, Р.А. Будагова, Н.С. Чемоданова, Ф.П. Филина и др. интересно читать лишь как лингвистические сказки.

И. Сталин отверг Н.Я. Марра по следующим пунктам: 1) язык как надстройка, 2) классовость языка, 3) попытка прикрыться цитатами из работ классиков марксизма-ленинизма как удобным щитом. Но и послемарровский период в теоретическом языкознании был полной демагогией, все теоретики языка встали в ряд сталинистов. Н.Я. Марр низвергнут – и правильно, – но на смену ему хлынул мутный поток примитивизма, словоблудия, дилетанства, восхваления вождя. Последователей сталинской теории языка было много, разных, но каждый подстраивал свою теорию языка под один и тот же «марксистско-ленинско-сталинский» официоз. Профессор О.И. Москальская, мой уважаемый преподаватель по ВИИЯ, вдруг прозрела и поняла, что она, оказывается, о языкознании ничего не слышала:

«Сущность категории артикля стала мне действительно ясной только в свете учения И.В. Сталина о специфике общественного характера языка как средства общения и в свете сталинского положения о том, что „структура языка, его грамматический строй и основной словарный фонд есть продукт ряда эпох“. В „сталинский период“ языкознания предлагалось отказаться от разграничения фонологии и фонетики и даже отвергнуть понятие фонемы»

(см. заключение по дискуссии о фонеме: Известия АН СССР, ИЛЯ, 1953. № 6), в результате, чего – откат от мирового уровня по изучению фонологии, хотя именно Россия стала родиной открытия фонемы. Так что И.Д. Арутюнова не может считать себя первопроходцем в борьбе против «дегуманизации» языка из-за введения в языкознание антинаучного понятия фонемы.

«Марксистско-ленинское языкознание» пятидесятых и более поздних годов пронизано поклонением единственному лингвистическому Богу – И. Сталину и его теории языка. Сейчас нам из-за границы прислали новую лингвистическую соску под названием «когнитивной лингвистики», которую мы будем ещё долго сосать, покуда не объявится или очередной И. Сталин (в более мелких масштабах), или не придёт к нам лингвистический мессия и не спасёт российское языкознание. Но сейчас у теоретического языкознания путается под ногами шумная и навязчивая реклама «когнитивной лингвистики», раздуваемая продолжателями Западной лингвистической моды.

«За последние годы у нас и за рубежом появляются молодые учёные, которые считают излишним получать профессиональную лингвистическую выучку».

И далее:

«Следствием такого легкомысленного подхода к своей специальности является отсутствие профессиональных знаний…» (Ф.П. Филин).

В рамках обсуждаемого здесь пространства теоретических основ языка обнаруживается масса случайных, пустых, бессодержательных «теорий» и «теореек», сотканных из противоречивых утверждений, влияющих на процесс производства знания о теории языка, поскольку эти «теории» читают. И в то же время, не имеющих к науке никакого отношения. Я мог бы, например, тоже вместо «когнитивной лингвистики» ввести в языкознание новую теорию языка – «теорему о когнитивном затылке». Пусть лингвисты гадают, что это такое.

Лингвисты нередко пишут сказки про белого бычка: ведь теоретическое языкознание не имеет истории. То, что было ранее, проходит мимо последующих поколений учёных, и каждый начинает с чистого листа. Вместо того, чтобы оценить старое, усвоить и диалектически переработать его, выработать соответствующие аксиомы языкознания и идти дальше – лучше сказка, но своя. Некоторые лингвисты жалуются на то, что до сих пор

«не сформулирован идеальный проект лингвистики, т.е. не определены ответы на вопросы о том, что нужно изучать, и почему ценностью считается изучение именно „этого“, а не чего-либо иного» (А.В. Кравченко).

Как справедливо пишет Р.М. Фрумкина, наука живёт доказательствами, а не догмами. Как я показал в этой книге, «марксистско-ленинское языкознание», поскольку оно живёт не творческим развитием своего учения, а догмами, трещит по всем швам <…>.

В языкознании (да и не только в нём) десятилетиями разрушался индивидуальный механизм мышления, механизм дискуссий и обсуждений, механизм выработки индивидуального лингвистического мнения, механизм подключения каждого к конкуренции идей. Идеалом было цитатничество, стратегия и тактика научного творчества была разработана 150 лет тому назад «классиками» и подгонялись на злобу дня в докладах генеральных секретарей. Научное мышление требует определённой социальной среды, предусматривающей столкновение идей, их распространение, обоснование и опровержение. А разрушить такой механизм – значит разрушить научное мышление, что и происходит в языкознании <…>.

Проблема новой теории языка назрела и никому не удастся отмахнуться от нее или пересидеть острую ситуацию в каком-либо уголке лингвистического здания. Правда, в этом лингвистическом уголке толпятся уже некоторые скороспелые лингвистические теории и теорийки и ждут своего бесславного конца (это, прежде всего, «когнитивная лингвистика» и «языковая картина мира»). Созревшая ситуация в языкознании требует особой смелости мысли. Опасность состоит только в том, чтобы мы заранее сами себе не внушили, что этого не может быть, потому что этого никогда не может быть. Элементы такого догматического, консервативного подхода особенно вредны при рассмотрении фундаментальной методологической проблемы – проблемы взаимодействия наук в исследовании сущности языка, против чего категорически выступает Е.С. Кубрякова <…>.

Советская лингвистика, как пишет А. Соломоник, под влиянием механистически понимаемого материализма чуралась формализованного подхода к языку. Все ведущие советские школы, которые благополучно свергали друг друга, были согласны в одном: формализованный подход к языку – табу, так как он противоречит материалистическому мировоззрению. Но так как знак в равной мере принадлежит и реальному миру и системе, в которую он входит, следует изучать его как с одной, так и с другой стороны, а также в обоих направлениях. Тогда по-иному будет решаться и проблема значения, которая давно зашла в тупик в лингвистике, и проблемы формальной логики на языковом материале.

Научная демагогия – один из главных аргументов в арсенале советских лингвистов, работающих в области теории языка, а также психологии и философии. Например, А.А. Леонтьев, хорошо усвоив этот метод, проявляющийся во многих его работах, анализирует высказывания крупных «буржуазных» учёных (М. Хайдеггера, Ортега-и-Гассета, К. Ясперса) следующим образом:

«Все эти люди – буржуазные философы с известными именами. В их словах очень ясно отразилась человеконенавистническая сущность капиталистического общества» <…>.

Вот конкретные партийные решения о проблемах лингвистики: «О задачах советской филологической науки в свете решений 26-го съезда КПСС». Вот наше свободное научное творчество в языкознании: партия указывает, чем и как каждый из нас должен заниматься в языкознании. Р.М. Фрумкина пишет:

«…во все времена лингвисты были обречены на непосредственную причастность к „идеологическому фронту“. В культурной реальности это соответствовало государственной установке на тотальную идеологизацию любых проявлений духовной жизни… Проблема „язык и мышление“… была отягощена идеологией в высшей степени».

«Марксистско-ленинское языкознание» проблему понимания сущности языка загнало в тупик, из которого нет никакого выхода: все выходы блокированы разными теориями и теорийками, всё больше и больше препятствующими раскрытию тайны языка.

В интенсификации научных исследований были заинтересованы прежде всего те, кто громче всех и практически ежедневно возвещал о борьбе за построение нового типа общественных отношений. Но, как оказалось, забота об этом провозглашались лишь на словах. На деле же догматизм в науке, унификация и крайняя идеологизация духовной, всей общественной жизни, политическая и идейная монополия вели не к прогрессу, а к застою, упадку и регрессу. Надо ли долго говорить о том, что при таком отношении… [наука] не нужна была властям. Но не нужна она была и тем, кто в академических мантиях выступал не более как комментатором классиков марксизма и «исторических решений КПСС» <…>.

Ситуация в языкознании была такова, что все искали судорожно – не сказали ли по данному вопросу что-нибудь «классики марксизма». Небывалая по размаху догматизация марксизма всегда сопровождалась призывом творчески развивать марксизм. Однако из истории не только языкознания, но и других наук не известно ни одного случая такого творческого развития, кроме «творческих» работ И.В. Сталина по вопросам языкознания <…>.

В науке уместны только научные факты, а не академические чины.

«Существенный недостаток современной лингвистики мне видится не в её эзотеричности („недоступности непосвящённым“, ну зачем пугать читателя греческой терминологией, неужто так беден русский язык?), а в отсутствии серьёзной методологической рефлексии (зачем это неуместное слово, притянутое за волосы из психологии, т.е. „размышление“) о предметах и внутренних путях самой этой науки» (Р.М. Фрумкина).

<…>

«Марксистско-ленинское языкознание» вылилось, действительно, во-первых, в некую «крайность», во-вторых, в некую «мечту», в «иллюзию», тормозившую развитие науки. «Русская крайность» в какой-то степени проявилась также в поголовном заимствовании всего «нового» из Западных «научных» арсеналов и продолжающих подпитывать российское языкознание, фактически оказавшихся самым настоящим лингвистическим блефом <…>.

Как преодолеть ошибки «марксистско-ленинского» теоретического языкознания?

«Официальная поддержка враждебного науке „нового учения о языке“ сменилась поддержкой традиционной науки, что было шагом вперёд, но общий принцип административного подхода к науке ни в чём не изменился, во многом дожив до нашего времени» (В.М. Алпатов).

«…Чтобы изгнать идеологию из такой науки, как лингвистика, предстоит ещё понять, какие тезисы, установки, позиции суть следствие укоренившихся в нас самих идеологем… Наивно думать, что преодолеть идеологемы можно путём простого отказа от навешивания ярлыков… Обрыву культурной традиции в науке надо противопоставить кропотливое и целенаправленное создание недостающих звеньев цепи. Этот процесс невозможен без свободомыслия, понимаемого как норма. Для диалогического и диалектического мышления нужен „человек сомневающийся“, человек вопрошающий, человек свободный» (Р.М. Фрумкина).

Р.М. Фрумкина справедливо выступает против догматов-ответов «как известно». Наука невозможна без преемственности. Движение науки идёт в двух направлениях: одни закономерности, будучи открытыми и описанными, помещаются в рубрику «как известно», другие пересматриваются в свете новых данных и из этой рубрики уходят, потому что теперь уже известно иное. Ничто, укрытое за стеной «как известно», не должно обладать статусом неприкосновенности. Вопрос о состоянии теории развития языка в «марксистско-ленинском языкознании» не в последнюю очередь зависел от подготовки кадров по этому вопросу, и главным рассадником такой подготовки должна была бы быть кафедра общего языкознания МГУ как ведущего учебного заведения страны. Но какие кадры могла выпестовать эта кафедра и могла ли она стать действительно ведущей, если с 1971 по 1997 год (26 лет!) этой кафедрой заведовал совершенно не разбирающийся в теории языка академик РАО Ю.В. Рождественский, основными научными интересами которого были темы: «Техника, культура, язык», «Общая филология», «Введение в культуроведение», «Теория риторики», «Принципы современной риторики», «Мораль, нравственность, этика», «Общество. Семиотика. Экономка. Культура. Образование». А в «Лекциях по общему языкознанию» – всё те же проблемы и никакого «общего языкознания»! Официальный гриф: «Учебное пособие для студентов высших учебных заведений по специальности „филология“». Естественно, учение о сущности языка у Ю.В. Рождественского затмили его беллетристика и пустословие о «языкознании как гуманитарной науке», о риторике, лингводидактике, культуре речи, нравственности, этике, которые относятся к культурологии и к методическому циклу, а не к теории языка.