Текст книги "…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология"

Автор книги: Владимир Базылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Григорьев В.П.
Печальная история

(печатается с сокращениями по изданию: Григорьев В.П. Из прошлого лингвистической поэтики и интерлингвистики. М.: Наука, 1993. С. 170 – 182).

Отзыв о сборнике научных трудов «Проблемы лингвистической поэтики» (отв. редактор В.П. Григорьев).

Название сборника свидетельствует о том, что читатель сможет познакомиться с некоторыми вопросами науки о поэтическом языке (о языке художественных произведений), с состоянием теоретического осмысления творчества советских поэтов (об этом ясно сказано на обороте титульного листа) – одним словом, с важными и животрепещущими вопросами современного состояния науки о поэтическом языке и литературно-языковой ситуации в сфере словесно-изобразительного искусства. Но ознакомление с содержанием этого сборника вызывает не только чувство неудовлетворенности, но вместе с тем и понятное недоумение: весь материал данного сборника, за исключением небольших статей (общий объем их примерно 90 страниц рукописи из 400: статьи о поэзии Межирова, Е. Винокурова, прозе М. Пришвина и др.), уводит нас в прошлое (к началу XX века), к тому периоду развития учения о языке русской поэзии, который аттестуется как то, к чему надо в наши дни стремиться, как то, что квалифицируется как вершина поэзии. Только деятельность ученых и поэтов прошлого – это, по словам автора ведущей статьи и ответственного редактора этого сборника, настоящая наука и поэзия русского народа:

«Формалисты… поднялись (как мы видели и еще увидим, очень по-разному) над уровнем современной им филологии… Наша филология в целом, к сожалению, не поднялась на этот уровень вплоть до наших дней» (с. 41, 42).

Выходит так, что после деятельности Брика и других авторов ничего не сделано за многие десятилетия развития советского литературоведения и советского языкознания: отрицается все (труды академиков В.В. Виноградова, М.Б. Храпченко и многих других), деятельность Ю. Тынянова, оказывается, до сих пор «все еще не может осмыслить наше академическое литературоведение»; автор выражает возмущение по поводу нежелательного, как ему кажется, развития науки о поэтическом языке; по его мнению, языковеды и литературоведы повинны в «неблагодарности 70-х годов по отношению к 20-м» (с. 40).

Автор возмущен и тем, что

«об ошибках формального метода написано столько неверного, бездоказательного и, главное, бесперспективного… не меньше бессодержательного напечатано и по поводу структурализма» (с. 41).

Огульное отношение к достижениям советского литературоведения («Литературоведы активно обсуждают проблемы „типологии социалистического реализма“, но „без какой-либо конкретной связи с данными, возможностями и задачами лингвистической поэтики“» – с. 54), к попыткам осмыслить стиль эпохи (с. 55, 56) приводит автора к риторическим сентенциям, не подкрепленным каким-либо конкретным материалом, который свидетельствовал бы о наличии некоторых тенденций в развитии науки о поэтическом языке, в развитии языка художественной литературы. Вместо анализа речевого материала – абстрактные рассуждения о трех ступенях изучения поэтического языка (с. 82 – 86). Более того, вместо объективных наблюдений над достоверным материалом (развитие языка поэзии нашего времени на протяжении многих десятилетий советской эпохи) в работе В.П. Григорьева – схоластические споры о понимании того или иного слова, сопровождающиеся обращением к аргументации деятелей прошлого: Роман Якобсон (с. 30, 47, 35 др.), В. Хлебников (с. 44, 72 и др.) и др., бесконечные ссылки на образцовый почерк определенной группы поэтов: А. Белый, О. Мандельштам, Б. Пастернак, В. Хлебников. На страницах пространной статьи встречаются страстные тирады в защиту В. Хлебникова:

«странные для обывателя, „неязыковые“ для историка литературного языка и „избыточные“ для прямолинейного эстетика хлебниковские поиски были необходимы не только ему для его работы в РОСТА, для сверхповести „Зангези“ и для полного выявления его поэтического таланта, но и всему поэтическому языку, в развитии которого „полюс простоты“ и узко понимаемой глубины стал в начале века грозить „полюсу сложности“ полной атрофией, а тем самым грозил нарушить необходимую обществу эстетическую биполярность» (с. 59).

Выходит так, что никто на протяжении многих десятилетий не смог подняться до уровня, необходимого для того, чтобы осмыслить поэтические поиски В. Хлебникова, которые предопределили поэтический язык; выходит так, что историкам литературного языка, литературоведам не стоило ничем иным заниматься, как только стремиться к познанию того, что вышло из-под пера Хлебникова?! Автор указанной статьи назойливо подсовывает читателю то, чему он поклоняется, маскируя это неприкрытым нигилистическим отношением ко всему тому, что было сделано в советской литературе и науке о языке художественных произведений после В. Хлебникова.

Странная статья ответственного редактора сборника предопределила идейную направленность и многих других статей этого издания, а также расчеты на продолжение такого рода изданий, о чем красноречиво сказано в «Предисловии» (с. 5). Статья В.В. Иванова «Проблема именного стиля в русской поэзии XX в.» также обращена в прошлое; автор уходит от всего того, что, так или иначе, касается языка современной поэзии. Анализ именных конструкций (к тому же весьма поверхностный, терминологически спорный – что это за «именной стиль»?) не выходит за пределы творческих связей, влияний определенной группы поэтов (М. Цветаева, Б. Пастернак, А. Ахматова, О. Мандельштам). Даже поверхностные наблюдения над эстетическими свойствами именных конструкций имели бы, несомненно, больший резонанс, если бы в сферу изучения были включены другие поэты, – тогда бы стала вырисовываться объективно, а не субъективно очерченная традиция в сфере поэтического творчества.

Конкретные положения, вытекающие из материала языка писателя, строятся опять-таки на произведениях литературы начала XX века. Интересная с точки зрения методики анализа текста, обширная (100 страниц) статья Н.А. Кожевниковой посвящена языку и стилю произведений А. Белого. И в этой работе идеи А. Белого превозносятся: выражается сожаление, что они не получили развития в свое время, и утверждается, что они питают современную науку (с. 137). Автор статьи восторженно относится к работе по изучению языка произведений А. Белого, и все творчество этого писателя воспринимается, как «огромный эксперимент» (с. 143). Но было бы весьма полезно для выяснения «проблем лингвистической поэтики» вести наблюдения в сфере эксперимента над языком современных писателей: творческая перспектива на протяжении деятельности писателей старшего и младшего поколений помогла бы прояснить темные пятна в науке о языке словесно-изобразительного искусства. Наблюдения автора над целым рядом поэтических средств (инверсия, повторы, метафоры и др.) представляют интерес, но они не проблемны: нет перспективы их творческой «жизни» на протяжении большого отрезка времени, причем такого времени, в которое происходит борьба советского народа за укрепление силы и могущества своей Родины.

Ориентация на поэтическое мастерство А. Белого в известной мере определила фрагментарность тех «находок», которые дают представление о вкладе А. Белого в развитие поэтического языка; это причастия на -ши, -вши, слова серии цветообозначений (черный, желтый и др.), диалектно-просторечные элементы (бунить, гагакать, мизикать, бубанить; мозго-пятый, блекавый и мн. др.), сочетания типа распепешились щеки, тяпляпился нос, громко бахонит, керкает кашлем и др. – все это то, что трудно признать как моменты, определившие развитие поэтического языка.

Статья В.Н. Топорова, внушительная по размерам (100 страниц), посвящена изучению творчества малоизвестного поэта начала XX в. графа В.А. Комаровского, кончившего свою жизнь в психиатрической лечебнице во время буйного приступа. В.Н. Топоров с большим вниманием подходит к характеристике стихов этого поэта; стихи его рассматриваются как «достижения русской поэзии начала XX в.» (с. 236); время деятельности В. Комаровского для В.Н. Топорова – это «замечательнейшая в истории русской поэзии эпоха» (там же). Автор статьи сознательно навязывает читателю материал, уводящий его в область прошлого: это указание на публикации, касающиеся родословной Комаровских, на отношение к фрейлине царского двора, на пребывание в Царском Селе и т.п. (с. 243 – 250). Поэзия Комаровского, по словам автора статьи, –

«настолько самостоятельна и оригинальна, настолько дистанциирована, что вполне понятна известная неопределенность позиции и места Комаровского в поэзии начала века» (с. 256).

Величие стихов этого автора в какой-то мере предопределяется его связью с творчеством А. Ахматовой, О. Мандельштама (с. 257 и след.)

Уход в бытийность, в личностный мир богато иллюстрирован пространными выдержками из стихотворений Комаровского. Тенденциозность всего того, что связано с обращением к стихам указанного поэта, раскрывается в заключительных строках автора статьи, для которого наследие Комаровского «предвосхищает позднейшие открытия теоретической поэтики» (с. 309). Но что же он предвосхитил, об этом умалчивается в статье, вместо этого даются тексты, сопровождаемые назойливостью внушения: перед вами великий, но забытый поэт.

Только в небольшой статье Е.А. Некрасовой (20 страниц) о сравнениях в поэзии А. Вознесенского, Е. Винокурова, Н. Матвеевой намечен реверанс в область настоящего: содержатся интересные наблюдения над словесной образностью в поэтических сборниках самого последнего времени.

Статья же О.В. Шульской, хотя и посвящена символике А. Межирова и Е. Винокурова, но исходные позиции – в области прошлого (мнение А. Белого о символе принимается как конструктивная точка зрения исследователя, см. с. 333). Мелкие статьи Джанджаковой, Ивановой-Лукьяновой, Шепелевой весьма фрагментарны и мало что дают для того, чему посвящен, судя по названию, данный сборник.

Последняя статья Ю.А. Сорокина «Китайская поэзия как объект перевода» – это инородное тело в поэтическом сборнике; китайской поэзией следует заниматься в ином плане, к тому же рассуждения о том, как переводить китайскую поэзию – это сфера переводческой практики.

Общее заключение: содержание статей не укладывается в профиль названия этого сборника; больше того, подбор статей и материала весьма тенденциозен, что ни в коей мере не решает научных проблем лингвистической поэтики. Приходится удивляться тому, почему авторы сборника так отрицательно относятся к биению пульса советской поэзии, советской прозы, почему их манит запах далекого прошлого, почему это «прошлое» – вершина того, к чему надо стремиться деятелям филологии в наши дни.

Главному редактору издательства «Наука» тов. А.П. Чугунову. Ответ на отзыв анонима о сборнике «Проблемы лингвистической поэтики».

Любое усилие рецензента осмыслить и оценить подготовленную к печати рукопись можно только приветствовать. Это само собою разумеется, если перед нами попытка конструктивного прочтения с ориентацией на всю проблематику предмета, попытка филолога выполнить свою первейшую обязанность – понимать текст. Но даже если рецензент не в состоянии (не может или/и не желает) не выдавать свой угол и свое поле зрения за единственно возможные, следует, прежде всего, попробовать извлечь из отзыва нечто конструктивное. В данном случае этому мешает и индивидуальный стиль рецензии, отвечающий методологии ее автора («назойливо подсовывает», «маскируя это неприкрытым (!) нигилистическим отношением» – с. 3 и т.п.), но отвлечемся на время от этой приснопамятной манеры.

1. Выход в свет важного сб. работ Ю.Н. Тынянова («Наука», 1977, рукопись была уже в изд-ве) заставляет внести в формулировку на с. 40 моей статьи уточнение (см. начало с. 2 отзыва).

2. Недоумения относительно концовки статьи В.Н. Топорова легко было бы устранить прямой ссылкой на известные работы (или просто имя) М.М. Бахтина, к которым явно относится следующая за процитированной рецензентом в отрыве от контекста фразой статьи (с. 5 – 6).

3. Из замечаний по статье В.В. Иванова (и карандашных помет в ее тексте) следует, что ряд упомянутых автором поэтов рецензент, вопреки всякой очевидности, не считает «крупнейшими» (ср. с. 130 машинописи и с. 3 – 4 отзыва). Раздражение рецензента не менее субъективно, чем эта оценка. Но и в случае компромисса остается неясным, каких именно «других поэтов» имеет в виду рецензент (в связи с проблемой именного стиля) или хотя бы какие именно контексты, упоминание которых он считает, очевидно, обязательным для самой постановки проблемы. Редактор, естественно, готов обсудить любые конкретные соображения и на этот счет.

4. Уводящим в сторону от сути дела выглядит недовольство мимолетным упоминанием в статье В.Н. Топорова «фрейлины царского двора» и т.п. (с. 5 отзыва). Было бы не просто смешно снимать эти строчки (существенные в сводке данных о поэте); ведь проницательный рецензент вскрыл – в год 60-летия Октября и в то самое время, когда «происходит борьба советского народа за укрепление силы и могущества своей Родины» (с. 4; а я-то не знал), – что-то вроде редакторской ностальгии по монархии. Подумать только…

Рецензент – не лингвист (хотя, возможно, и дипломирован), не специалист в области лингвистической поэтики; не могу назвать его и филологом – это значило бы презирать советскую филологию. Этот «филолог» даже не понимает оскорбительности, недопустимости такого рода тезисов, как его ни на чем не основанное утверждение, будто бы, «по словам» Григорьева (с. 1 отзыва; пусть кто-нибудь попробует найти в сб. такие слова или мысли), «только деятельность ученых и поэтов прошлого – это <…> настоящая наука и поэзия русского народа» (!! – это знаки заслуженных рецензентом пары плюх). Желание и «право» рецензента читать между строк должно иметь пределы. Но его обязанность – сначала научиться читать и понимать тексты научных статей. Этой обязанностью он пренебрег. Ему хочется вести следствие, взгромоздиться на кафедру прокурора, но даже чеховский прокурор-«прыщ» (в известном очерке Горького) обладал – при меньшей, чем у рецензента, самоуверенности – некоторой юридической квалификацией. Редактора сборника поражает небывало (в его практике) низкий филологический, лингвистический, философский, методологический, логический, правовой и, прежде всего, нравственный уровни отзыва.

«Отрицается все (труды академиков В.В. Виноградова, М.Б. Храпченко и многих других)», – пишет рецензент (с. 1) о моей статье. Полагаю, стоило кому-то проверить, как именно пользуется этот «черный» рецензент опасной свободой, предоставленной ему издательством. Даже абсолютно безответственный деятель, сознательно задавшийся в наши дни безумной целью нанести серьезный ущерб советской филологии, произвести «лысенкование» (выражение акад. Прянишникова) лингвистической поэтики, все же постарался бы, наверное, действовать менее грубо, не допустил бы подобных бьющих в глаза передержек. Более 15 лет я стараюсь следить за всем новым в филологии, что имеет хоть какое-либо отношение к лингвистической поэтике, и тщательно выявлять все актуальное и ценное в ее важных, но исключительно сложных и противоречивых традициях. Вместе с тем я критиковал и буду критиковать все, что, по моим убеждениям, заслуживает критики у любых авторитетов филологии, в том числе и у моих учителей, начальников и коллег, следуя в этом требованиям советской науки, но не позволю никому безнаказанно приписывать мне нигилистическое отношение к ее завоеваниям. Достаточно было элементарного сравнения хотя бы с. 1 отзыва с тем, что реально содержится в моей статье, чтобы дезавуировать раз и навсегда этого рецензента и не заставлять меня, инвалида Отечественной войны, опровергать его грязные инсинуации. Зачем он понадобился издательству, остается только догадываться <…>.

Свое понимание философии истории и методологии критического анализа рецензент проводит через весь отзыв в виде оппозиции «прошлое» / «наше время», на первый взгляд, вполне невинной, однако на деле вульгаризаторски отсекающей все, что не укладывается в это его до благоглупости куцее «наше время» (об аргументах он не заботится). Пришвин – это еще «современное»; Брик, Якобсон, Белый, Мандельштам, Пастернак, Хлебников, Маяковский, Пушкин, Блок, Цветаева, Ахматова, Комаровский… – это «прошлое» (я следую за логикой отзыва, соотнося ее с содержанием критикуемых статей). Интересно, куда попали бы, скажем, Флоренский, Есенин, Багрицкий, Б. Корнилов, Булгаков, Светлов, Смеляков, Платонов, Д. Бедный, Бодуэн, Потебня, Аристотель или Вико, подвернись их имена под такое бойкое перо. Якобсон не прав, утверждая, что это дело троглодитов – оставаться троглодитами. Но вот на с. 6 отзыва (ср. с. 1) оказывается, что и обращение к поэзии А. Вознесенского, Е. Винокурова и Н. Матвеевой – это не более, чем «реверанс в область настоящего» (речь идет о статье Е.А. Некрасовой). [В общем, нашелся в сборнике один порядочный автор (проглядел редактор!), да и тот, если правду сказать… Гоголь, Гоголь – наше рецензентское «настоящее»]. Не имеет смысла и здесь напоминать рецензенту о корректности. Но ведь это же недостойно – вырвать сборник из последовательно осуществляемых Институтом русского языка АН СССР планов.

Только что вышла в свет в «Науке» специальная двухтомная работа (при участии ряда авторов сборника) о языковых процессах современной русской литературы (на материале 50 – 70-х годов); изданы, завершены или завершаются другие работы авторов сборника и других сотрудников Института, непосредственно вызванные к жизни Постановлением ЦК КПСС о литературно-художественной критике…

И тут появляется наш рецензент и смеет, мягко выражаясь, «грубо» удивляться, видите ли, тому, «почему авторы сборника так отрицательно (!!) относятся к биению пульса советской поэзии, советской прозы, почему их манит запах далекого прошлого» и т.д. (см. его «Общее заключение» – этот беспардонный по воинствующему антиисторизму и «образцовый» по бездоказательности и невежеству коктейль из передержек и самоуверенной позы ильфо-петровского строчкопыта). Что же, наш «вероучитель» никогда не слыхал, ничего не читал о марксистско-ленинских взглядах на соотношение логического и исторического, всерьез желает оторвать синхронию от диахронии, в самом деле не понимает, что Маяковский не может ни «отменить», ни «заменить» Пушкина, Хлебников, Д. Бедный и Твардовский – Некрасова, Федин или Бондарев – А. Белого или Вс. Иванова, Межиров – Блока, Евтушенко – Есенина, Софронов – Прокофьева, что, скажем, Цветаева может оказаться по языку и для языковеда в чем-то более актуальной, чем Н. Матвеева, Р. Рождественский или О. Шестинский, и т.д., и т.п.? <…>

Мысль же о том, что «прошлое» – это «вершина того, к чему надо стремиться деятелям филологии в наши дни» (придумано и подчеркнуто рецензентом), рождена не содержанием сборника, не его целями и задачами и не какой-то отдельной вырванной или неудачной его строкой, а лишь горячечным и лживым воображением замшелого сектанта-рапповца, наглядно демонстрирующего (вспомним Маркса), как «мертвый хватает живого». Ср. в этой связи и ленинские положения, приведенные в предисловии к сборнику «Структурализм: „за“ и „против“» (М., 1975).

Вот приемы рецензента (перечислю несколько примеров, но я проверил все его утверждения до одного – картина беспросветная):

– «что это за „именной стиль“?» (с. 3) – между тем в статье недвусмысленно объяснено, что это такое;

– Н.А. Кожевниковой «идеи А. Белого превозносятся» (с. 4). – Какие идеи? Антропософия? Глоссолалия? Скифство? Да нет! Упомянуты конкретные и важные филологические идеи. Сам рецензент вовсе не пытается их опровергнуть: серьезных идей у Белого, видимо, и быть не может. (В общем, простите, отец дьякон, что я подумал, что у Вас в голове идеи. Чехов, Чехов – тоже «современник» нашего рецензента) <…>.

Следует особо подчеркнуть, что рецензент не различает задач литературоведческого и лингвистического анализа. На обороте титульного листа сборника он умудрился вычитать глобальную цель теоретического осмысления творчества советских поэтов (первая фраза отзыва). Между тем задачи сборника куда более строгие и определенные. Можно надеяться, что литературоведы извлекут из его содержания кое-что поучительное, но неправомерен взгляд на лингвистическую поэтику как на служанку литературоведения. Ее объект – язык, и, во всяком случае, пока она вынуждена решать собственно лингвистические задачи (ср. работы В.В. Виноградова и споры вокруг «стилистик») <…>.

В свое время, при подготовке статьи «Речь художественная» для БСЭ, инерция подобного смешения задач, характерная для ряда литературоведов, была по заслугам отвергнута как дезориентирующая читателей, искажающая положение дел в филологии. Замечу, во избежание недоразумений, что есть литературоведы, которые отлично понимают как необходимые связи между лингвистикой и литературоведением, так и неимоверный вред поучающего высокомерия второго по отношению к первой (как, разумеется, и наоборот). Например, такой филолог, как М.Л. Гаспаров, был бы, конечно, самым требовательным и «опасным» для авторов, но и самым желанным критиком, понимающим рецензентом сборника. С другой стороны, было бы совсем не просто «подсказать» издательству имя удовлетворяющего всем требованиям науки и «Науки» рецензента из числа лингвистов.

Вот примеры рецензентского высокомерия (если они еще нужны), «надменные конгломераты воинственных полуидей» (А. Межиров):

– Почему О.В. Шульская не вправе принять и точку зрения Белого на символ, поскольку учтены, конечно, и позднейшие точки зрения, о чем рецензент опять-таки нечестно умалчивает – с. 6? Если у рецензента есть своя концепция символа, зачем ее скрывать?

– Одной хлесткой фельдфебельской фразой рецензент разделывается сразу с тремя «мелкими» (!) статьями (там же). Так мог написать и поступить только не просто недоучка, но и вельможа, не по рождению, как Комаровский, Игнатьев или А.Н. Толстой, а по духу, презренный, в глазах Ленина, комчван.

– Фраза о статье Ю.А. Сорокина (там же) – тоже своего рода шедевр. В каком «ином плане» следует лингвисту заниматься китайской поэзией? Хотелось бы знать. Оказывается также, что «рассуждения о том, как переводить китайскую поэзию, – это сфера переводческой практики». А мы-то, глупые, думали, что существуют и лингво-поэтические проблемы теории перевода…

Хватит! Я не выписываю заключительной фразы энгельсовского «Анти-Дюринга» о маниа грандиоза, чтобы дать рецензенту лишнюю возможность самому приобщиться к наследию классиков марксизма-ленинизма, в его глазах, очевидно, уже «ученых прошлого» (с. 1). Мой упрек Вам, тов. Чугунов, сводится только к тому, что Вы, полагаю, без проверки, сопроводили своим письмом на бланке издательства «Наука» в Институт русского языка АН СССР такой отзыв – продукт современного Дюринга от дубинки и кастета. В полемике с ним, в этом беспримерном случае кем-то расчисленного и нацеленного «стихийного бедствия», невозможно было прибегать к языку дипломатии; церемониться с бесцеремонным хулиганом и невеждой – значило бы лишать себя права на минимум необходимой обороны; не я был зачинщиком; не честь мундира (сборник по-прежнему открыт для конструктивной критики), а честь советского ученого заставляет ставить все точки над и.

Аноним раскрыт. Его фамилия – Небаба, бывший музыкальный критик, приятель М.С. Паниковского. Как писали классики актуального «прошлого», интересно было бы встретиться с этим гражданином перед лицом закона (или иной инстанции). Тем временем, мне кажется, давно пора приступать к нормальной издательской работе с текстом сборника.

Готовый предать этот инцидент «грызущей критике мышей», понимающий Ваши, тов. Чугунов, многотрудные обязанности и ожидающий Ваших распоряжений, с уважением к Вам, но не к рецензенту 4 – 7 ноября 1977 г. В.П. Григорьев, отв. редактор сб. «Проблемы лингвистической поэтики», зав. сектором структурных методов изучения языка и лингвистической поэтики Института русского языка АН СССР.